— У меня есть цветок, — сказал он, — и я каждое утро его поливаю. У меня есть три вулкана, я каждую неделю их прочищаю. Все три прочищаю, и потухший тоже. Мало ли что может случиться. И моим вулканам, и моему цветку полезно, что я ими владею. А звездам от тебя нет никакой пользы…
— А что надо сделать, чтобы шляпа упала? — спросил он.
Но честолюбец не слышал. Тщеславные люди глухи ко всему, кроме похвал.
— Мне хотелось бы поглядеть на заход солнца… Пожалуйста, сделайте милость, повелите солнцу закатиться…
— Если я прикажу какому-нибудь генералу порхать бабочкой с цветка на цветок, или сочинить трагедию, или обернуться морской чайкой и генерал не выполнит приказа, кто будет в этом виноват — он или я?
— Вы, ваше величество, — ни минуты не колеблясь, ответил Маленький принц.
— Совершенно верно, — подтвердил король. — С каждого надо спрашивать то, что он может дать. Власть прежде всего должна быть разумной. Если ты повелишь своему народу броситься в море, он устроит революцию. Я имею право требовать послушания, потому что веления мои разумны.
— Должна же я стерпеть двух-трех гусениц, если хочу познакомиться с бабочками. Они, должно быть, прелестны.
— Ничего я тогда не понимал! Надо было судить не по словам, а по делам. Она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь. Я не должен был бежать. За этими жалкими хитростями и уловками я должен был угадать нежность.
— Если любишь цветок — единственный, какого больше нет ни на одной из многих миллионов звезд, этого довольно: смотришь на небо и чувствуешь себя счастливым. И говоришь себе: «Где-то там живет мой цветок…»
Цветы слабые. И простодушные. И они стараются придать себе храбрости. Они думают — если у них шипы, их все боятся…
Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит.
мама в сущности никогда не бывает здорова. Она ведь женщина, а у женщин, Николай Ильич, всегда что-нибудь болит.
Чужой успех – для меня срам, унижение, заноза в сердце…
На картинных выставках я обыкновенно щурюсь, значительно покачиваю головой и говорю громко:
– Кажется, всё есть: и воздуху много, и экспрессия, и колорит… Но главное-то где? Где идея? В чем тут идея?
Говорят мне, что московские архитектора, вместо домов, понастроили каких-то ящиков из-под мыла и испортили Москву.
Почему вы думаете, что быть реалистом значит быть скотом?
Человек рождается осиротеть и осиротить других.
Каждый интеллектуал по-своему мудак. Вы на свои же вопросы не знаете ответа.
Образованная публика тащит из книг все лучшее и рядится в него вроде тех крабов, что украшают себя водорослями.
Мы были здешними жителями мгновение ока. Если мы завтра сгинем, Земля по нам скучать не станет.
Тебя, старик, хватит навеки.
Странный изменчивый мир, населенный загадочными, неуловимыми обитателями.
Жизнь и в самом деле щедра к тем, кто следует Своей Стезей.
Поэт не смеет взяться за перо,
Не разведя чернил тоской любовной.
Почем знать, кто завтра станет очередной мишенью для начитанного человека?
Сомы грамм – и нету драм.
Теперешнее правосудие, очевидно, состоит в том, чтобы осудить человека не только невинного, но и неосведомленного.
Благоговение перед властями у всех у вас в крови, от самого рождения и всю жизнь вам его тут со всех сторон и на все лады внушают, чему и сами вы способствуете, каждый по мере сил.
Вот так люди сами себя морочат. А почему, спрашивается, в Замке должно быть по-иному?
Ты ведь здесь чужак и, конечно, исполнен подозрений ко всем и вся, подозрений, кстати, совершенно обоснованных и оправданных.
В предостережениях их, должно быть, правды много, но уж обещания наверняка пустые напрочь.
Замок и сам по себе бесконечно могущественнее вас, и все равно хоть крохи сомнения в его победе должны оставаться.
О, как доблестно изгоняю я из чужих сердец то, что впивается в моё собственное сердце!
О, десять раз готов я опоясать необъятную землю, готов пробить её навылет, всё равно я ещё убью его!
Только трусы убирают в бурю снасти своих мозгов.
О ты, старый безумец моряк! Что останется в конце концов от всей твоей огненной жизни, кроме маленькой горстки пепла?
Я не могу переносить несчастья других, если они не оборачиваются безумием.
Собственная особа Квикега была неразрешённой загадкой, чудесной книгой в одном томе, тайны которой даже сам он не умел разгадать, хотя его собственное живое сердце билось прямо о них.
Ибо то, что поистине чудесно и страшно в человеке, никогда ещё не было выражено ни в словах, ни в книгах.
Фонтан на горизонте! – дух наш струёй взмывается ввысь, и мы снова плывём, чтобы сразиться с иным миром, и вся древняя рутина молодой жизни начинается сначала.
Шаги его живой ноги отдавались по палубе эхом, но каждый удар его мёртвой конечности звучал как стук молотка по крышке гроба. Жизнь и смерть – вот на чём стоял этот старик.
Ветер крепчал: теперь он уже выл во всю мочь; волны сшибались щитами; шквал грохотал, чертил зигзаги, рассыпался с треском вокруг нас, словно бегущее по прерии белое пламя, в котором мы горели, не сгорая, бессмертные у смерти в зубах!
О, большой белый бог где-то там в тёмной вышине, смилуйся над маленьким чёрным мальчиком здесь внизу, спаси его от всех этих людей, у которых не хватает духу бояться!
Dсе мои поступки здравы, цель и побуждение безумны.
Тщетны попытки сделать глубины доступными всякому; а истина всегда скрыта в глубине.
Человеческое сумасшествие нередко оказывается по-кошачьи хитрым и коварным.
Белый Кит плыл у него перед глазами как бредовое воплощение всякого зла, какое снедает порой душу глубоко чувствующего человека, покуда не оставит его с половиной сердца и половиной лёгкого – и живи как хочешь.
Ибо внешний мир только слегка сдерживает нас, а влекут нас вперёд лишь самые глубинные нужды нашего существа!
Подо мной плавают безымянные останки поглощённых тобою жизней; меня поддерживает на поверхности дыхание тех, кто некогда был жив, дыхание, ставшее водой.
О бездонная, неизъяснимая прелесть, какою любуется любовник во взгляде своей возлюбленной! Не говори мне о твоих острозубых акулах и о твоём людоедском коварстве. Пусть вера вытеснит истину, пусть вымысел вытеснит память, я гляжу в самую глубину, и я верую.
Существует мудрость, которая есть скорбь; но есть также скорбь, которая есть безумие.
Море, глумясь, поддержало его смертное тело; оно же затопило его бессмертную душу.
Бог да смилуется над тобой, старик, твои мысли породили новое существо внутри тебя; а тот, кого неотступные думы превращают в Прометея, вечно будет кормить стервятника кусками своего сердца; и стервятник его – то существо, которое он сам порождает.
1..148149Война – это мир. Свобода – это рабство. Незнание – сила.