– Во-первых, о том, какую огромную силу ума вы потратили, чтобы дойти до цели. Что совершили бы вы на свободе!
– Может быть, ничего. Я растратил бы свой ум на мелочи. Только несчастье раскрывает тайные богатства человеческого ума; для того чтобы порох дал взрыв, его надо сжать. Тюрьма сосредоточила все мои способности, рассеянные в разных направлениях; они столкнулись на узком пространстве, – а вы знаете, из столкновения туч рождается электричество, из электричества молния, из молнии – свет.
– ... Что пользы, что, единственная из всех узнав вас, я спасла жизнь моему сыну? Разве не должна я была спасти также человека, которого я выбрала себе в мужья, как бы ни велика была его вина? А я дала ему умереть. Больше того! Я сама приблизила его смерть своим бездушием, своим презрением, не думая, не желая думать о том, что он из-за меня стал клятвопреступником и предателем! Что пользы, наконец, что я приехала с моим сыном сюда, раз я его покинула, отпустила его одного, отдала его смертоносной Африке? Да, я была малодушна! Я отреклась от своей любви, и, как все отступники, я приношу несчастье тем, кто окружает меня.
Наверное, на этой планете с самого начала все пошло не так. Земля как будто торопится жить. Будто она знает, что её век недолог...
Вощев стоял с робостью перед глазами шествия этих неизвестных ему, взволнованных детей; он стыдился, что пионеры, наверное, знают и чувствуют больше его, потому что дети — это время, созревающее в свежем теле, а он, Вощев, устраняется спешащей, действующей молодостью в тишину безвестности, как тщетная попытка жизни добиться своей цели. И Вощев почувствовал стыд и энергию — он захотел немедленно открыть всеобщий, долгий смысл жизни, чтобы жить впереди детей, быстрее их смуглых ног, наполненных твердой нежностью.
Чем меньше помнишь, тем больше счастья.
Человек теряет способность разумно рассуждать еще быстрее, чем терпение.
Дружеские отношения - всегда слабый пункт, пролом в стене, через который может просочиться опасность.
Люди готовы помогать тем, кто ни в какой помощи не нуждается, и обходят за версту тех, кому она и в самом деле нужна.
Если человек думает одно, а действительность говорит другое, значит, мысль неправильная.
Мир большой, но и внутри квартиры места достаточно.
Мы то ли тоскуем по чему-то безвозвратно утраченному, то ли надеемся на воплощение своей заветной мечты.
Сомнения - лучший способ убедиться в своей правоте и еще раз все просчитать.
В конечном счете, время все расставит на свои места, его не обманешь. Все ненастоящее будет смыто быстрым, бурлящим событиями потоком времени, а вот что-то стоящее осядет в памяти поколений...
Рассказывать сюжет книги тому, кто ее еще не дочитал - самое страшное преступление.
Как же преображается женщина, когда она обретает душевное равновесие, чувствует и видит, что ее любят, что ради нее что-то делают.
Вот главная проблема долгих и тесных отношений: про тебя всегда знают все заранее.
Убивать время - самое неприятное и одновременно самое ценное занятие лета безработного студента.
Что есть любовь, — спрошу я этот мир, — та сила,
Что обещаньем жизнь и смерть соединила?
Видишь ли, бывает и так: рана на теле одного, а боль на сердце другого.
Главный недостаток верноподданных - они совершенно не понимают намёков.
Думай о смысле, а слова придут сами!
В любом безумии таится своё ужасное веселье.
Мы свободны лететь, куда захотим, и быть такими, какие мы есть
Смотри сердцем, найди то, что ты и так уже знаешь, и ты увидишь, как надо летать.
Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть.
...из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается
Никто не помыл и ничто не помыто.
Фантасты в чудеса верят еще меньше, чем проститутки в любовь.
На всякий случай я помолился. Стало чуть легче, как всегда, когда пытаешься переложить свою проблему на чужие плечи – и вроде как перекладываешь.
Никто из нас не жаловался – бесполезно. Планета вращается, знаете ли. Можно вращаться вместе с ней, а можно зацепиться за что-то и протестовать, но тогда тебя свалит с ног.
Давайте попробуем учить щедрости и альтруизму, ибо мы рождаемся эгоистами.
Борьба за права — пустой звук для тех людей, которые выросли, когда эти права были уже завоеваны.
Раздвигая границы нашего познания, нашей культуры, он не мог тем не менее выйти за пределы границ собственного знания.
Воспевание «женского предназначения», таким образом, оказывается пропорционально нежеланию общества относиться к женщине как к полноценному человеку: чем меньше реальные функции, которыми наделена эта роль, тем больше ее декорируют бессмысленными деталями, чтобы заполнить пустоту.
Воспевание роли женщины не может заменить ее свободного участия в жизни общества как личности.
Каждый из нас поглощает свой кусок счастья в одиночестве, а горе свое, ничтожную царапину сердца мы выносим на улицу, показываем всем, и кричим, и плачем о нашей боли на весь мир!
Страх, как блуд, и пугает, и манит.
Настоящего воина можно узнать по тому, что он интересуется своими врагами гораздо больше, чем друзьями
Когда не можешь обратиться к посторонним свидетельствам, теряют четкость даже очертания собственной жизни.
И если все принимают ложь, навязанную партией, если во всех документах одна и та же песня, тогда эта ложь поселяется в истории и становится правдой.
С каждым годом все меньше и меньше слов, все уже и уже границы мысли.
Правоверный не мыслит – не нуждается в мышлении. Правоверность – состояние бессознательное.
Истинно любить можно только то, что выше нас.
В природе лежит только эта любовь, любовь героической эпохи, та, которую «любили боги и богини». Тогда – «за взглядом следовало желание, за желанием следовало наслаждение».
Все иное – надуманно, неискренно, искусственно, аффектированно. Благодаря христианству – этой жестокой эмблеме его, кресту… душа моя содрогается ужасом от него… – в природу и ее безгрешные инстинкты были внесены элементы чуждые, враждебные.
Чем более преданной является женщина, тем скорее отрезвляется мужчина и становится властелином. И чем и более она окажется жестокой и неверной, чем грубее она с ним обращается, чем легкомысленнее играет им, чем больше к нему безжалостна, тем сильнее разгорается сладострастие мужчины, тем больше он ее любит, боготворит. Так было от века во все времена – от Елены и Далилы и до Екатерины II и Лолы Монтец.
Скажите мне сначала, кто я! Если мне это понравится, я поднимусь, а если нет — останусь здесь, пока не превращусь в кого-нибудь другого!
— Подумайте, мой дорогой, — говорила она, — как тяжело сознавать, что Шарлотта Лукас когда-нибудь окажется здесь хозяйкой. А я увижу ее на своем месте и вынуждена буду убраться восвояси.
— Незачем давать волю столь мрачным мыслям, моя дорогая. Давайте лучше думать о чем-нибудь более приятном и позволим себе надеяться на то, что я переживу Коллинза.
Мистер Беннет отнесся к случившемуся совсем иначе.
— Итак, Лиззи, — сказал он как-то раз, — у твоей сестры, насколько я понимаю, немного разбито сердечко. Поздравь-ка ее от моего имени. Барышни любят время от времени разбивать себе сердце, почти так же, как выходить замуж. Это дает пищу для размышлений и чем-то выделяет их среди подруг. Ну, а когда придет твой черед? Ты ведь не допустишь, чтобы Джейн намного тебя опередила, не правда ли? Пора, пора. В Меритоне хватит офицеров, чтобы разбить сердца всем девицам в округе. Не остановиться ли тебе на Уикхеме, а? Отличнейший малый — может вскружить голову кому угодно.
— Благодарю вас, сэр, но меня устроит и не столь блестящий кавалер. Не всем же должно везти так, как Джейн.
— Это верно, — сказал мистер Беннет. — А как приятно сознавать, что у тебя имеется заботливая мамаша, которая при подобных обстоятельствах ничего не упустит…
Однажды, наслушавшись подобной болтовни, мистер Беннет, как бы между прочим, заметил:
— Я понял из ваших рассуждений, что вы можете считаться двумя самыми глупыми девчонками в королевстве. Подобная мысль приходила мне в голову и раньше. Но теперь я в этом окончательно убедился.
1..38..149К Элизабет вскоре вернулось достаточно веселое расположение духа, чтобы она смогла потребовать от мистера Дарси отчета о том, как его угораздило в нее влюбиться.
— С чего это началось? — спросила она. — Я отлично могу себе представить, как пошло дело дальше. Но что могло послужить первым толчком?
— Мне теперь трудно назвать определенный час или место, или взгляд, или слово, после которых мною был сделан первый шаг. Слишком это было давно. И я понял, что со мной происходит только тогда, когда был уже на середине пути.