Онлайн чтение книги Блиц-концерт в Челси A Chelsea Concerto
Глава седьмая

Июнь, обычно самый веселый и светлый месяц, начавшийся в этом году с трагедии в Дюнкерке, завершился событием, о котором я уже упоминала и в котором виделись еще более мрачные предзнаменования: была объявлена новая эвакуация детей, продолжавшаяся почти неделю. На вокзалах вновь можно было наблюдать знакомую картину: толпы маленьких пассажиров, отважно улыбающихся и горько плачущих, отходящие поезда и машущие вслед родители. Но на этот раз настроение было гораздо тревожнее: угроза, нависавшая над нами черной тенью, омрачала сердца тех, кто еще полгода назад посмеивался над принимаемыми мерами; теперь все с беспокойством задавались вопросом, к чему приведет стремительное продвижение гитлеровских войск в Европе? А что, если Франция падет? Немцы пойдут на Англию? Нет, это немыслимо, Франция никогда не отступит. Разве французы не победили Германию в минувшей войне? Разве не были они самой воинственно настроенной нацией?

Прибытие в Великобританию короля Норвегии Хокона с наследным принцем Улафом и норвежским кабинетом министров в качестве правительства только увеличило наши опасения. Споры среди волонтеров службы первой медицинской помощи вспыхивали всякий раз, когда у нас выпадала свободная минута. Мы были молодыми и горячими и бойко рассуждали о том, что правильно и неправильно, переходя порой к серьезным словесным баталиям. Одна из старших сестер отделения была замужем за членом Британского союза фашистов, ее взгляды, хоть и вполне лояльные по отношению к стране, все же существенно отличались от наших. Иногда Рут и Бетти, коменданты больницы, вмешивались в перепалки и, чтобы положить им конец, давали какое-нибудь задание или заставляли штудировать курс по уходу за больными, который читала волонтерам доктор Керр, молодая энергичная женщина. Мобильные медицинские бригады формировались, как правило, из более опытных сестер, а волонтеры работали под присмотром врачей в больнице, многие были этим недовольны и мечтали поскорее оказаться в гуще событий. Кое-кто даже завидовал, что меня пригласили в комитет помощи беженцам, они считали – мне повезло. Я же не была в этом уверена. На дежурствах в пункте первой помощи у вас всегда оставалось достаточно свободного времени. Большинство девушек занимались вязанием, но я совершенно не умела держать спицы в руках и предпочитала читать или рисовать. Теперь же вдруг выяснилось, что у меня вообще не остается свободного времени, поскольку я занимаюсь только одним: добываю необходимые вещи для беженцев. С утра до ночи мне приходилось носиться по городу, проявляя чудеса изобретательности, но что бы я ни делала, этого всегда оказывалось недостаточно. Беженцы были требовательны и капризны. И если до сих пор я придерживалась убеждения, что люди, которым помогают, обычно проявляют благодарность, то вскоре оно улетучилось.

Дома, отведенные семьям переселенцев, были крайне скудно обставлены старой разномастной мебелью, которую люди отдавали за ненадобностью. В них было пусто, уныло и неуютно. В Бельгии и Голландии мне довелось побывать во многих жилищах местных жителей, и я прекрасно знала, с какой любовью они украшают их яркими картинками, кружевными занавесками, всевозможными статуэтками и цветочными горшками. Я взялась обходить друзей и знакомых, выклянчивая разные полезные вещицы. Удивительно, каких только «сокровищ» не обнаружили они у себя на чердаках и в кладовках: фарфоровые китайские собачки, керамические игрушки, бумажные цветы, красочные гравюры, пыльные, давно позабытые викторианские картинки и ярды старомодных кружев. Все это я радостно сгребала в охапку и несла своим подопечным. Для меня вскоре стало очевидным, что тем из них, кто говорит только на фламандском – а таких оказалось немало, – в первую очередь нужно заняться английским. Многие англичане говорят по-французски, но на фламандском – почти никто. А поскольку правительство надеялось, что переселенцы вскоре начнут работать на фабриках, занимающихся производством военной продукции, начальное знание языка было необходимо.

Марджери Скотт, которая могла найти все что угодно, раздобыла грифельную доску, а я прихватила свои мелки для рисования. Итак, у нас состоялся первый урок английского языка – для взрослых и детей. Взрослые учились с большим трудом, многие и на родном языке едва могли читать и писать. И не потому, что их этому не учили, просто они были рыбаками и не имели нужды ни в том, ни в другом. Зато дети схватывали буквально на лету. Я пообещала, что первого из ребят, кто сможет гладко и без ошибок произнести целое английское предложение, приглашу на чай в свою мастерскую. Предложение было крайне заманчивым, поскольку кроме угощения в мастерской их ждала всеобщая любимица Вики. Я научила таксу вставать на задние лапы и по команде «хайль Гитлер» вскидывать переднюю лапу в нацистском приветствии, а затем по команде «умереть за Англию» падать на спину и притворяться бездыханной. Вики с удовольствием исполняла свой цирковой номер, неизменно срывая аплодисменты публики и получая в награду кусочек шоколада.

Однажды днем, вернувшись со смены в больнице, я обнаружила под дверями мастерской целую ватагу ребятишек. Посетители ждали обещанного чая. Миссис Фрит сказала, что поверила моим ученикам на слово и всех пустила внутрь, а сама предусмотрительно сбегала к мистеру Фереби в лавку напротив – купила несколько бисквитов и большой торт. Я проверила домашнее задание у каждого гостя. Все как один без запинки произнесли короткую английскую фразу, кроме одной робкой восьмилетней девочки, у которой были проблемы с дикцией. «Она не знает предложения! Отправьте ее домой, marraine», – с детской жестокостью закричали ее товарищи. Однако наблюдавшая за нами миссис Фрит наклонилась к малышке и быстро шепнула: «Я люблю Вики». Испуганное личико девочки залилось краской, она повторила фразу и погладила подбежавшую к ней собаку.

Миссис Фрит, которая никогда в жизни не выезжала за пределы Англии и которая была самой настоящей кокни, вскоре доказала, что языковой барьер отнюдь не является препятствием для дружбы, а понимание менталитета представителей другой страны вовсе не обязательное условие для того, чтобы помогать людям, оказавшимся в беде. Она быстро перезнакомилась со всеми моими подопечными, знала их имена, возраст и особенности характера гораздо лучше меня. Когда бы они ни появлялись у дверей нашего дома – а они появлялись регулярно, – миссис Фрит прекрасно справлялась со всеми их нуждами. Если посетительнице требовалось что-либо из домашней утвари, она проводила ее на кухню, и та указывала пальцем, что именно ей нужно. Если же речь шла о душевных страданиях – к примеру, визитер заламывал руки и заливался потоками горючих слез, – добрая женщина усаживала его в кресло, наливала чашку чая или предлагала вместе с ней заняться какой-нибудь мелкой работой по хозяйству, дожидаясь моего возвращения.

Беженцев нужно было сопровождать повсюду – получать удостоверения личности, продовольственные книжки, а некоторых – в полицейский участок, особенно мужчин, где специально выделенный сотрудник задавал им кучу вопросов. Внимание и терпение, с которым служащие полиции относились к этим людям, поражали меня, как и страх, в который повергала беженцев сама мысль, что им придется переступить порог государственного учреждения. Иногда мы с офицером от души смеялись над анкетой, составленной в результате его вопросов и моего перевода.

– Женаты? – спрашивает он мужчину. – А, да-да, вижу, тут указано. Ваша жена прибыла вместе с вами?

– Нет, – энергично мотает головой человек. – Осталась дома.

– О, вот как, – вздыхает офицер, заполняя соответствующую графу. – Сочувствую.

– Да ничего страшного, – с невозмутимым видом отвечает мужчина. – Просто она добилась, чего хотела. Теперь найду себе новую.

– То есть жена сама решила остаться?

– Нет, – снова качает головой мужчина. – Это я сделал все, чтобы у нее отпала всякая охота ехать со мной.

Одна женщина, которую спросили, где сейчас находится ее муж, воскликнула в ярости: «А мне почем знать?! В ту ночь, когда мы собирались отплыть, он пошел в „Кафе дю Порт” – попрощаться с очередной шлюхой. Надеюсь, они там до сих пор прощаются под немцами. Грязная свинья!»

Те же, кто оказался разлучен с близкими не по своей воле, ужасно страдали, снедаемые тревогой за оставшихся на родине и не имея надежды получить от них весточку. И вновь тактичность полицейских поражала меня. Это были совсем молодые офицеры, ожидавшие призыва; вскоре на их место предстояло заступить пожилым сотрудникам, многие из которых уже были в отставке. То же самое происходило и в остальных отраслях экономики, постепенно становясь приметой военного времени.

Почти все беженцы жаловались на проблемы со здоровьем. В мои обязанности входило доставлять их в амбулаторное отделение больницы Святого Луки. Однажды ко мне пришла женщина средних лет и сказала, что не может удержаться от кражи в магазине. Милая замужняя дама, двое ее сыновей и муж бежали из Бельгии вместе с ней. «Увижу какой-нибудь предмет на полке, – сокрушалась она, – носовой платок, чайную ложку, фарфоровую безделушку, и тут же хочется заполучить ее. Совершенно непреодолимое желание! Помню, когда была беременна, точно так же сходила с ума по артишокам. Не важно, что не сезон, – подай артишоки, и все тут!» Вскоре после того, как женщина поведала мне свою историю, она оказалась в универсальном магазине, на глаза ей попалась небольшая кастрюлька, и бедняга не совладала с собой: схватив кастрюльку, она выскочила из магазина и опрометью бросилась ко мне на Чейн-Плейс. «Marraine, так больше продолжаться не может! Вы должны отвести меня к врачу», – взмолилась она.

Мы отправились в амбулаторию. Молодой доктор, работавший с нашими подопечными, всегда с большим вниманием относился к проблемам беженцев. История об украденной кастрюльке изрядно позабавила его. «Скорее всего, ей нужна помощь психиатра, – сказал он, давясь от смеха. – Но у нас сейчас нет возможности пригласить специалиста. Врачей везде не хватает. Скажите, что я дам специальные таблетки. Всякий раз, когда у нее возникнет желание стащить что-нибудь, пускай подумает о тюремном сроке и примет одну пилюлю. Она должна постоянно носить их с собой в сумочке». Женщина была в восторге. Некоторое время спустя я снова оказалась в больнице с очередным пациентом. Молодой доктор поинтересовался, как поживает наша клептоманка.

– Отлично, – заверила я его. – Говорит, ваше лекарство творит чудеса: как только ее одолевает очередной приступ клептомании, она принимает одну таблетку, и все моментально проходит. Полиция хотела бы знать, что это за препарат, а то у них немало клиентов, которым ваши пилюли не помешали бы.

– Препарат называется «аспирин», – расхохотался доктор. – Скорее всего, мысль о тюрьме оказалась более действенной, чем мое снадобье.

– Нет-нет, она уверяет, что все дело в чудо-лекарстве.

Для беженцев была организована столовая в цокольном этаже дома на Сент-Леонард-Террас. Их пайки поступали в общий котел, женщины по очереди готовили обед. Некоторые оказывались отменными кулинарками, другие – менее искусными. Из-за этого случались неприятные сцены, когда мужчины принимались ворчать и жаловаться, что не в состоянии есть такую бурду.

Была среди них одна пожилая женщина, натура яркая и самобытная, которая приехала без семьи и взяла на себя обязанности стряпухи, поскольку возраст не позволял ей работать на фабрике. Женщину звали Серафиной. Серафина обладала железным характером, непреклонной волей и умела приструнить любого ворчуна, заставив того буквально дрожать от страха. Несколько дам из нашего комитета также вызвались помогать закупать продукты и готовить. Сюзанна, которая была чрезвычайно практичной и привыкла вести большое хозяйство, с головой погрузилась в «кухонные» проблемы беженцев.

Предполагалось, что все возникающие сложности мы будем обсуждать на общих собраниях комитета, которые проходили всё в том же доме Уистлера на Чейни-Уок под председательством мисс Эвелин Кэмпбелл Грэй, носившей титул леди-мэра, и Марджери Скотт. Некоторые проблемы требовали неординарных решений, возникали споры, и в результате наши собрания превращались в череду бесконечных препирательств.

Я все еще числилась диспетчером в службе спасения. В те дни, когда у штатных работников был выходной, нас, волонтеров, вызывали на дежурство. Для меня эти вызовы становились чем-то вроде короткой передышки среди круговерти забот о беженцах. Крис и Шейла – телефонистки, с которыми я познакомились в ратуше, – вскоре стали завсегдатаями на Чейн-Плейс. Миссис Фрит прониклась симпатией к девушкам и приняла их как членов семьи. Элен Колеман, музыкант и композитор, также работала диспетчером-волонтером в ратуше, она часто приглашала меня в свой прекрасный дом на Малберри-Уок. Я любила слушать ее игру, сидя в уютной гостиной, выходящей окнами в небольшой внутренний садик. Иногда Элен ставила для меня пластинки с записями своих музыкальных сочинений, и тогда нам обеим казалось, что груз повседневных тревог становился чуть легче. Одна из наших телефонисток в мае вышла замуж. Мы все гуляли на свадьбе. Но молодожены провели вместе всего три дня, а затем мужа призвали в армию и отправили во Францию. Наша подруга вернулась на работу. Теперь это была молодая, раздавленная горем вдова – ее муж был одним из тех, кто погиб в Дюнкерке.

Известие о вступлении в войну Италии спровоцировало всплеск шовинистических настроений. Особенно дикие сцены произошли в Сохо: полиция провела облавы на итальянцев, многие из которых давным-давно жили в Лондоне и держали национальные ресторанчики и пиццерии. Помню, еще в годы учебы в Школе искусств я познакомилась с семейством Калетты, чье заведение на Кингс-роуд стало нашим любимым местом встреч. Муж госпожи Калетты попал в облаву, и его увезли в полицейский участок.

Не знаю, оказались ли жители Челси большими интернационалистами, но события в Сохо вызвали у нас возмущение и сочувствие к пострадавшим. Мы были потрясены: каким образом человек, которого мы знали и любили и который столько лет был частью нашей общины, вдруг превращается в чужака, чье пребывание в стране нежелательно? И все лишь потому, что господин Калетта родом из Италии. Я отправилась к его жене и нашла госпожу Калетту совершенно обескураженной, однако горечи или озлобления, которых можно было бы ожидать, не заметила. К счастью, женщину не интернировали – власти сочли, что только мужчины-итальянцы представляют опасность для Англии. В Глазго прокатилась волна погромов: толпа крушила витрины итальянских магазинов и кафе, а их владельцев оскорбляли и забрасывали камнями. Все это звучало пугающе. По словам госпожи Калетты, кое-кто из ее знакомых в Лондоне тоже пережил нападения. «Когда мужа задержали, полиция вела себя корректно, – добавила она, – а вот прохожие – агрессивно». Похоже, война выявила в людях как лучшие, так и самые худшие стороны.

Между беженцами шли постоянные ссоры. Я уже начала привыкать к тому, что полицейский чуть ли не каждый день звонит в мою дверь и просит уладить очередное недоразумение. Этим людям нечем было занять себя – ни имущества, ни хозяйства, даже питались они в общей столовой, – так что взаимные препирательства и ругань стали для них единственным способом выразить раздирающую их тоску. В одном из домов на моем участке поселилась семья рыбака. Мужчина огромного роста с крайне неуживчивым характером постоянно выступал с мрачными прогнозами об исходе войны, сея то, что власти называли «тревогой и унынием» и от чего нас настойчиво предостерегали. Жена рыбака была почти такой же рослой и жилистой, как ее супруг. Зато дочка у них была маленькой и худенькой, более хрупкого ребенка мне еще не доводилось встречать. Казалось, эти два могучих человека забыли поделиться с девочкой своей жизненной силой. Вести из Франции становились все печальнее – началась «битва за Париж». А у меня начались серьезные неприятности с моим подопечным, которого я прозвала Великаном. Помимо выдающихся физических данных, рыбак оказался еще и хулиганом, который постоянно третировал всех вокруг.

Я сама побаивалась этого грубого субъекта, который обращался ко мне в шутливо-снисходительной манере, неизменно считая своим долгом сообщить, что с каждым днем мы становимся на шаг ближе к тому, чтобы превратиться в немецкую колонию. «Эй, Гитлер на подходе! Просто нужно немного подождать, marraine, и он явится сюда точно так же, как явился в Бельгию, Голландию, а теперь и во Францию!»

Жена, которая боялась супруга как огня, всячески поощряла его в запугивании соседей, пока те не впали в настоящую истерику. При этом оба души не чаяли в своей маленькой хрупкой дочери. Бедная девочка казалась испуганной и несчастной. И неудивительно, после столь ужасного путешествия, когда на глазах у ребенка расстреливали лодки, в которых сидели ее друзья. Баркас Великана не пострадал, он благополучно привел его в Дувр, чем ужасно гордился. Сейчас посудина находилась в Хаверфордуэсте, в юго-западной части Уэльса. Позже, когда власти закончат официальную проверку прибывших, Великану, как и тем из его товарищей, кому удалось прийти на своих судах, будет позволено присоединиться к рыболовецкому флоту Великобритании.

Я испытывала огромную симпатию к бельгийским рыбакам, которым хотелось поскорее вернуться к своему занятию. И не могла понять, почему их отправили именно в Лондон. Конечно, все прибрежные города были объявлены закрытыми зонами, и прежде чем позволить прибывшим свободно передвигаться там, куда не могли попасть даже мы, жители Англии, необходимо было провести проверку, но мне трудно было объяснить этим людям бесконечные задержки и бюрократическую волокиту. Я часто натыкалась на моих подопечных на набережной Темзы – рыбаки с тоской провожали глазами проходящие по реке лодки и буксиры. Когда начинался прилив, они поднимали голову и жадно втягивали ноздрями воздух. «Пахнет морем», – улыбались мужчины, далее следовал безнадежный вздох и пожатие плечами, красноречиво выражавшие печаль и чувство разочарования.

К середине июня схватка за Париж достигла своего апогея. Мы с Кэтлин и Энн слушали сводки новостей из столицы Франции, сражающейся с оккупантами. Сам факт, что речь идет о городе, где я училась живописи, где полно мест, горячо любимых всеми путешественниками, причинял мне нестерпимую боль. Немцы пытались взять Париж в кольцо. Великобритания в срочном порядке направила войска на помощь французской армии.

Тринадцатого июня мы, волонтеры, вновь провожали школьников, на этот раз с вокзала Паддингтон. Поезда следовали на запад Англии. Как не похоже было настроение родителей, отправлявших своих детей в глубь страны, на мрачные пророчества Великана. «До встречи, дорогая! Вы скоро вернетесь, цыплятки! Мы победим, вот увидите. Не вешай нос, детка. Мама приедет навестить тебя…» Но, с другой стороны, они не видели всего того, что довелось повидать семье Великана.

Пятнадцатого июня газеты сообщили, что Париж пал. И в то же время страницы запестрели снимками, на которых были изображены направляющиеся во Францию солдаты Британского экспедиционного корпуса: ясные улыбающиеся лица молодых парней. Они ехали сражаться за Париж, объявленный открытым городом[40]Город, который во время войны в силу неизбежного захвата противником провозглашается открытым, а власти страны отказываются от любых защитных действий. Агрессор в данном случае не будет штурмовать, бомбить или иными способами разрушать город и войдет в него без боя., население которого в панике бежало прочь. Никто не отдавал жителям приказа об эвакуации, люди просто грузили свои пожитки в машины, телеги, детские коляски, привязывали к багажнику велосипеда – любое средство передвижения подойдет – и обезумевшим человеческим потоком растекались по дорогам, блокируя проезд и мешая войскам продвигаться к столице. Британия бросала в бой свежие силы, шотландские полки демонстрировали чудеса героизма. Нас не покидало ощущение фантасмагории, когда мы читали в газетах о двух вещах, происходивших одновременно: британские войска рвутся в Париж, а парижане бегут без оглядки.

Следующие несколько дней все ходили с мрачными лицами, в воздухе висело тяжелое напряжение. Станет ли битва за Париж новым Дюнкерком для нашей армии? В воскресенье 16 июня председатель правительства Франции маршал Петен обратился к Германии с просьбой о перемирии[41]Филипп Петен (1856–1951) был назначен премьер-министром после падения Франции, до 1944 года возглавлял коллаборационистское правительство, известное как режим Виши. После окончания Второй мировой войны был осужден за государственную измену и военные преступления, приговорен к смертной казни, замененной затем на пожизненное заключение..

Премьер-министр Черчилль выступил с речью. Он заявил, что мы должны встать на защиту нашего острова вместе с Британским содружеством наций и вести непримиримую борьбу до тех пор, пока проклятие гитлеризма не будет уничтожено.

Его выступление пришлось как нельзя более вовремя. Мы все были подавлены и напуганы событиями во Франции. Неужели ни одной стране не удастся сдержать это грозное и неумолимое продвижение нацистских полчищ? Казалось, по Европе вновь катится волна гуннов под предводительством Аттилы, сметающая на своем пути все живое. Тягучий, размеренный и негромкий голос Уинстона Черчилля производил гораздо более мощный эффект, чем истеричные крики Гитлера или Геббельса и бред, который они несли в эфире немецкого радио. Голос премьер-министра звучал медленно, но в самой этой неспешности ощущались уверенность и обнадеживающая решимость – ничто не остановит его на пути к намеченной цели: положить конец безумной похоти человека, засевшего в рейхстаге. Это были как раз те слова, которых мы все так ждали.

Во вторник 18 июня я планировала небольшую вечеринку с коктейлями. Но когда утром начали поступать сообщения об окончательном разгроме Франции, мне уже было не до развлечений. Однако миссис Фрит все приготовила и заверила меня, что люди обожают обсуждать катастрофы даже больше, чем светские скандалы и сплетни. Моя экономка оказалась права. Вечеринка с коктейлями переросла в ожесточенную дискуссию, насколько оправданной была капитуляция Франции. Моя французская подруга Марианна Дюкруа, возмущенная критикой в адрес ее страны, разразилась гневными слезами и стала кричать, что все мы враги Франции и потакаем фашистам своим пессимизмом и что нас волнует лишь безопасность нашего острова и судьба Британского корпуса, а на французов нам плевать.

Я попыталась неуклюже извиниться, но сделала только хуже. В результате Марианна покинула вечеринку в сильном раздражении, из-за чего я ужасно расстроилась. Один из случайных гостей, пришедший с кем-то из моих знакомых, оказался ярым фашистом и буквально упивался разразившимся скандалом. Я вступила с ним в перепалку и некоторое время бурно спорила, пока не сообразила, что он пьян. Однако в отличие от Марианны скандалист не ушел, а завалился на диван в студии и уснул, крепко прижимая к себе Вики, которая была равнодушна к политике и неожиданно прониклась симпатией к поклоннику Освальда Мосли. Придя в себя на следующее утро, оратор впал в слезливое настроение: уткнувшись в шелковистую макушку таксы, он рыдал над «глупостью» Британии, идущей, по его мнению, к своей погибели. Вид у страдальца был довольно жалкий.