Онлайн чтение книги Кровавый пуф. Книга 1. Панургово стадо
13 XIII. Благородное слово на благородное дело

Прошел целый месяц — медовый месяц супружеской жизни Бейгуша. Сусанна блаженствовала: ее все называли теперь madame Beygouche; на визитных карточках, которые она поразвозила в несколько знакомых домов ее мужа, стояла даже красивая частица de; бархатная шубка с шапочкой необыкновенно шли ей к лицу; она ездит с мужем и в собрание, и в театр; некоторые действительно обращают маленькое внимание на красивую парочку, но счастливой, самообольщенной Сусанне это внимание кажется огромным и почти всеобщим, и она этим так довольна, так счастлива, а у себя дома еще довольней и счастливее: муж ее так любит, он так внимателен, так нежен, его ласки так горячи, так полны страсти… Сусанна окончательно привязалась к своему бравому мужу. За такое счастие, за такие ласки, добрая, мягкая душа ее стала способна для него на все, на всякий подвиг, на всякую жертву.

Между тем к концу первого месяца счастливый и столь облюбленный муж стал порою задумываться… Его начинала смущать именно эта, по-видимому, безграничная привязанность Сусанны. Ее крупные чувственные губы, ее животно-добрые, сладострастные глаза просили все больше и больше новых поцелуев, новых ласк, а ему все это успело уже поприсытиться. Он начинал чувствовать некоторую тягость и скуку, оставаясь продолжительное время наедине с женою. Говорить с нею… но о чем говорить с нею? Она только добра, но увы! — не умна нимало!.. Говорить с нею не о чем, кроме как о поцелуях, о новой шляпке, о фасоне нового платья, о коммуне, о любви да о том, как была вчера в театре одета такая-то, или такая-то. Бейгушу это подчас становилось даже досадно, но он был терпелив, подавляя в себе злобное чувство и стараясь искусственно подогревать себя на новые нежности и ласки.

Как-то раз, находясь в неприятном расположении духа и в грустном раздумьи, по поводу этих самых причин, шел Бейгуш один по Невскому проспекту и нечаянно столкнулся с паном Слопчицьким. Пан грабя на сей раз был в авантаже, одет изящно и потому добр, весел и изобретателен на всякую остроумную штуку.

— А я только вчера из Варшавы, говорил он Бейгушу, фланерски ухватя его под руку и направляя праздные стопы свои в одну с ним сторону. — Ну, душа моя, дела наши идут пока отлично! Наязд сконфужен, потерял и руки, и голову, и нос опустил на квинту!.. Варшава теперь чудо что такое!.. Эдакая пестрота, движение, чамарки, кунтуши, конфедератки, буты, то есть просто душа радуется!.. Доброе времячко! Ну, а ты как?.. Что семейная сладость и прочее?.. а?

— Да что, брат, я тоже опустил нос на квинту! — с грустной досадой проговорил Бейгуш.

— Те, те, те!.. Что я слышу?! Медовый месяц не кончился, а он на квинту?.. Или жена не любит?

— То-то что чересчур уже влюбилась.

— Значит, тем лучше! А веревки вьешь из нее?

— И это, пожалуй, можно.

— Ну, так пять с плюсом тебе за поведение! В чем же дело? Или капиталов оказалось меньше, чем думал?

— Нет, на этот счет, слава Богу, не ошибся.

— Э, душа моя, так кричи vivat![98]Да здравствует! (лат.) Ей-Богу, просто позавидовать можно человеку: и любят-то его, и веревки-то он вьет, и в капиталах не разочаровался, и женка прелесть какая хорошенькая! Да ты, mon cher, просто привередничаешь после этого!

— Да, привередничаешь! — кисловато пробрюзжал Бейгуш. — Связал себя по рукам и по ногам, тогда как почти что равнодушен к женщине!

— Ну, стало быть, и того еще лучше! — подхватил пан грабя. — Если так, то тем легче можешь во всякое время сделать ей ручку и улыбнуться. Капиталы перевел уже на свое имя, или нет еще?

— То-то что нет.

— Э, брат, швах!.. За это тебе из поведения нуль! А еще хвалишься, что веревки вьешь! Чего же ты медлишь-то?

— Да как тебе сказать!.. Ужасно ведь неловко это… И как приступить?.. Ведь это ей покажется и странно, и подозрительно, если так "ни с бухты ни с барахты" ляпнешь ей: переведи, мол, все состояние на мое имя!.. А сама она еще не догадалась об этом… Надо как-нибудь исподволь, поосторожней да половче, а тут, может, не сегодня завтра придется браться за дело, уходить в Литву. Вот тут и раздумывай над такою задачей.

— То есть, попросту сказать, ты либо деликатничаешь некстати, либо не умеешь взяться за дело, — порешил пан грабя. — И притом, я понимаю, душа моя!.. Я очень хорошо понимаю тебя! Тебе хотелось бы прежде всего остаться в ее глазах и вообще выйти из этого дела джентльменом. Не так ли?

Бейгуш молчал и шел потупясь.

— Ты молчишь, — продолжал, пытливо взглянув на него, Слопчицький, — ну, конечно так! Молчание есть знак согласия. А что ты мне скажешь, — вдруг полновесно и с торжествующей загадочностью заговорил он, — что скажешь ты мне, если бы например, я, твой приятель, помог тебе обделать всю эту историю так, что и деньги завтра же у тебя в кармане будут, и джентльменом ты перед женой останешься?.. Ну-те, пане капитане, отвечайте мне!

— Хм… Что ж отвечать на это! — полусоблазняясь, полунедоверчиво усмехнулся Бейгуш.

— Нет, брат, ты ответь!.. Я ведь говорю тебе серьезно, не на ветер! Только ты постой наперед! Так дела не делаются. А ты вот что: хочешь идти со мной на условие?

— На какое условие? — все с тою же усмешкой спросил поручик.

— Во-первых, обед у Дюсео с трюфелями и шампанским, — это прежде всего! Во-вторых, пять процентов со всего капитала, который хоть завтра же, при моей помощи, перейдет к тебе в руки.

— Да, но как перейдет — вопрос? — усомнился Бейгуш.

Пан грабя при этом поспешил даже, хотя приятельски, но благородно обидеться.

— Странное дело! — воскликнул он, оскорбленно подфыкивая. — "Как перейдет?" Неужели же ты можешь предполагать что-нибудь нечестное, неблаговидное!.. Хм!.. Ты, кажется, должен бы хорошо знать меня, что я, как дворянин и порядочный человек, не в состоянии предложить ничего неблагородного! Об этом даже и думать нелепо. Я полагаю, что и ты, и я — оба мы так поставлены в свете и по рождению, и по положению, и по образованию, что не можем сделать ничего такого, за что общественное мнение могло бы набросить на нас какую-нибудь тень. Если я тебе, как доброму приятелю, предлагаю помощь, то понятно, что в ней нет ничего компрометирующего. Я ведь только из участия к тебе же, а впрочем как хочешь.

— Ну, вот, ты уж и обиделся, кажись! — поспешил Бейгуш поправить свою неосторожность. — Зачем так странно принимать каждое слово! Я, напротив — я буду бесконечно тебе благодарен, если ты укажешь путь, чтоб она сама, добровольно, предложила мне деньги.

— А условие? — торгуясь, подмигнул пан грабя. — У меня, брат, дружба дружбой, а деньги деньгами. Даешь пять процентов?

— Прекрасно, да с какой же суммы? — заторговался в свою очередь и Бейгуш.

— С какой бы ни было! Одним словом, с той, какая очутится у тебя в кармане.

— Изволь, даю, но помни: только с тем, чтобы жена отдала мне сама доброю своею охотою.

— А то как же иначе? — опять подфыркнул Слопчицький. — Так пять процентов?

— Пять.

— Значит, идет?

— Идет!

— И кроме того обед у Дюссо с трюфелями и шампанским… Чур! — по карте я сам заказывать стану! Это условие я тоже выговариваю себе заранее.

— Не прочь и от этого, — согласился поручик. — Ты заказывать, я платить.

— Вот, вот оно-то самое и есть! — с живостью подхватил пан Тадеуш. — А ты актер хороший?

Бейгуш посмотрел на приятеля с некоторым недоумением.

— Это что же значит? — спросил он, смеясь.

— О! ты не сомневайся, — уверил тот, — это статья очень важная в нашем деле… Так как же, — хороший?

— В любительских спектаклях раза два подвизался.

— Ну, и эдак тово… в драмах и в трагедиях?

— Нет, больше в водевилях.

— Э… Ну, мы соединим водевиль с трагедией и закончим комической развязкой, к общему удовольствию, — порешил веселый и довольный собою пан грабя. — А насчет трагедий ты можешь?

— Не знаю, не пробовал.

— Не пробовал? — Так вот тебе первый дебют! Впрочем, я полагаю, что где дело своего кармана коснется, тут ой-ой! всякий человек, небойсь, отличным актером вдруг сделается! и в водевиле запоет, и в трагедии завоет! Так как же, — по рукам?

— По рукам! уже сказано!

— И исполнено будет точно?

— Точно и верно.

— Слово гонорем?

— Слово гонорем!

— Ну, давай же, примемся за дело!