Онлайн чтение книги Под сенью чайного листа The Tea Girl of Hummingbird Lane
2 Жадные глаза тигра

На следующий день после отъезда Саньпа я навещаю Цытэ. Мы сидим на полу и разговариваем, будто никогда и не было той холодности, что я выказывала, пока встречалась с Саньпа.

– Мы как лианы в джунглях, – говорит она, хотя я причинила ей боль. – Наши корни навсегда сплетены в дружбе.

– Наша дружба простирается до самых звезд, – соглашаюсь я и наконец рассказываю ей все о Саньпа.

Моя подруга не осуждает меня, а закрывает глаза и вздыхает.

– Когда-нибудь я буду так же счастлива, как ты. Разве не было бы замечательно, если бы мы могли выйти замуж в одну деревню, вместе прийти к согласию и помочь нашим детям стать такими же близкими, как мы?

Я сжимаю ее руку и молча загадываю то же самое желание.

Несколько дней спустя мы занимаемся домашними делами перед началом сезона сбора чая, когда из леса доносятся страшные звуки. Они становятся все громче и ближе. Маленькие дети плачут, уткнувшись в подолы своих матерей. Старики дрожат на своих спальных циновках. Собаки заползают под дома, боясь лаять. Звуки механические, но разные: то гудки, то скрежет. Затем раздается жуткий кашель. Все в нашей деревне, должно быть, внутренне благодарят рума за то, что он построил такие мощные врата духов, которые не позволили ужасной твари проникнуть в нашу деревню.

Никто не решается подойти к воротам, но птицы снова начинают щебетать, а собаки выходят из своих укрытий. Через несколько минут мы слышим, как мужской голос зовет… на путунхуа:

– Эй! Эй! Привет!

Никто не отвечает. Голос повторяет:

– Есть здесь кто-нибудь? Выходите! Давайте познакомимся.

В этот раз путунхуа звучит глуше, мелодичнее, будто песня. Тем не менее голос явно принадлежит человеку, а не духу. Даже я могу это определить.

А-ба подходит к стене.

– Девочка, что он говорит?

Я перевожу, и он велит:

– Пойдем со мной, раз уж ты выучила язык этого человека.

Я встречаю А-ба на улице, где уже собрались староста, рума и еще несколько мужчин. Все они держат в руках арбалеты. Когда мы подходим к вратам духов, я вижу мужчину, мальчика и машину. Машина! Зеленая, с красной оловянной звездой на передней панели. Это старый автомобиль Народно-освободительной армии[10]Официальное название вооруженных сил Китая., я видела такие на школьных плакатах, посвященных Освободительной войне[11]Имеется в виду Народно-освободительная война в Китае 1946–1949 гг., гражданская война между силами, руководимыми Коммунистической партией Китая и контрреволюционным блоком помещиков и буржуазии, политической партией которого был Гоминьдан, поддержанный США.. Дверь машины открывается, и из нее выбирается еще один человек, сидевший за рулем. Мы остаемся на своей стороне врат духов. Гости стоят по другую сторону. Мы изучаем чужаков. Водитель одет почти так же, как и учитель Чжан: синие брюки и френч, их носят все ханьцы, которых я когда-либо видела. А вот двое других странные до невозможности. Маленький мальчик, например, лысый, но его отец быстро прикрывает его голову крошечной шапочкой с большим козырьком. Ярко-желтые штаны ребенка обрезаны гораздо выше колен. Верхняя часть ботинок сделана из ткани, а нижняя похожа на гнущийся пластик. Рубашка с короткими рукавами облегает тело. Никаких пуговиц или чего-то подобного. Вместо этого спереди нарисован желтый мальчик с волосами, которые поднимаются острыми шипами. Я пытаюсь произнести слово, напечатанное латинскими буквами, которое вылетает изо рта мальчика: Ков-а-бунга[12]Восклицание, которое в современном языке выражает воодушевление, восторг или удовлетворение.! Такого слова я не знаю…

Я делаю шаг вперед.

– Полагаю, юная леди, я должен говорить со старшими через вас, – говорит мужчина. Он проходит прямо через ворота – должно быть, его предупредили не трогать их – и протягивает руку. – На путунхуа меня зовут Хуан Бэньюй. Я из Гонконга.

Значит, для него родной кантонский, теперь понятно, откуда такой акцент и лишние тоны, но его путунхуа намного лучше моего.

– Гонконг, – бормочу я. С таким же успехом он мог бы сказать «Луна».

– Это мой сын, – говорит он, подзывая мальчика. – Пока мы на материке, будем называть его на путунхуа Сяньжун. Ему пять лет, и он мой единственный сын.

Я перевожу его слова для окружающих меня мужчин. Я чувствую, что мы смотрим на чужаков с одинаковым выражением лица: рты разинуты, глаза вытаращены. Кроме учителя Чжана, никто из нас не встречал человека из другой провинции, не говоря уже о другой стране. Гонконг!

Все молчат, и чужак продолжает:

– Я проделал долгий путь, чтобы купить ваш чай. Я бизнесмен. Я делаю и поставляю краны. Китай сейчас очень нуждается в них. – Почему мы нуждаемся в «кранах»? Никто ничего не понимает, но мы внимательно слушаем. – Но мое призвание – чай. Я знаток чая. Коносьер, так сказать.

– Хуан сяньшэн, – говорю я, используя принятое в путунхуа обращение «сяньшэн» (господин), – я не знаю, как все это перевести.

Он откидывает голову назад и смеется, демонстрируя зубы. Мужчины вокруг меня пятятся. Я отступаю еще дальше, желая скрыться под защитой своего А-ба и братьев. Находясь в безопасности, присматриваюсь к незнакомцу. Его голова по форме напоминает репу, щеки пухлые, с едва заметным лиловым отливом. Волосы у него черные, как глаза ящерицы. Он упитанный, как на плакатах с изображением председателя Мао. Я никогда не верила, что эти изображения реальны, что кто-то может быть таким толстым, с таким выпирающим животом. Но то, как ремень обхватывает талию незнакомца, подчеркивая, сколько пищи ушло на отращивание такого брюха, вызывает у меня желание рассмеяться. У его чистых брюк резкие складки спереди и сзади. Материал не похож ни на что, что я видела раньше. Рубашка с короткими рукавами тоже чистая и тоже со складками.

Незнакомец рассматривает нас, как крестьянин заглядывает в рот водяному буйволу. Не думаю, что ему нравится то, что он видит. Но я догадываюсь, кто он: богач. Не такой, как семья Цытэ, здесь речь о совсем другом богатстве.

– Есть ли здесь место, где можно присесть поговорить? – спрашивает он. – Я бы хотел попробовать ваш чай и, возможно, купить его.

После того как я перевела, большинство мужчин спешат вернуться в деревню. Они не хотят в этом участвовать. Остаются только староста, рума, мой А-ба и братья (которые должны меня охранять). Мужчины перешептываются. Мы, акха, известны своим гостеприимством, но они сомневаются, можно ли привести чужака в один из наших домов. Решение принимает староста.

– Эта девушка говорит на языке чужака, и у нее есть свой клан, который оберегает ее от бед. Мы пойдем туда, где она живет.

Братья смотрят на меня так, словно я навлекла на семью страшнейший позор. В глазах отца застыло выражение, какое бывает, когда он потрошит оленя. Они никогда не одобряли мое образование, и теперь я поставила семью в неудобное положение.

– Я всего лишь хочу купить чай, – уверяет нас господин Хуан дружелюбным голосом, от которого почему-то по спине бегут мурашки. – У вас ведь есть здесь чай, не так ли? Да, давайте пить чай. – (Будто мы сами не предложим!) – Но только на родниковой воде. У вас есть родниковая вода?

А какая еще бывает вода? Дождевая? Вода из ручья? Вода из пруда?

– Наша деревня называется Родниковая Вода, – говорю я.

Он снова смеется.

– Конечно! Именно поэтому я выбрал ее для первого визита!

Мы составляем своеобразную процессию. Мальчик бежит впереди, будто знает, куда идет. Его а-ба не выглядит особенно обеспокоенным. Кто-то из соседей, видимо, предупредил А-ма и невесток, потому что к нашему приходу чай уже заварили. Как только мужчины усаживаются на пол в центральной комнате, невестки уходят. А-ма стоит, прислонившись спиной к бамбуковой стене, скрестив руки перед грудью, и наблюдает за происходящим. Я остаюсь рядом с ней и перевожу, когда это необходимо. А-ба жестом предлагает незнакомцу попробовать чай Старшего брата, тот делает глоток и морщится так, будто прополоскал рот соком недозрелой хурмы.

– Это, должно быть, листья с кустов чайной плантации, – говорит господин Хуан. – У такого чая одинаковый вкус от первой до последней заварки. В нем нет ци – ни жизненной силы, ни богатства вкуса.

Мы завариваем чай из листьев обрезанных чайных деревьев Второго брата. На этот раз чужак пробует, ставит чашку на пол и говорит:

– Обрезка не способствует росту мощных корней, они расползаются в стороны, чтобы уловить все нужное. Вкус сладкий, но пустой. Я ищу пуэр. Вы знаете пуэр?

Нет, я не знаю этого слова. Оно для меня так же чуждо, как «призвание» и «коносьер».

Чужак жестом приглашает меня подойти.

– Юная леди, я вижу, вы внимательны к окружающему миру. Вы изучали путунхуа. Ваша семья должна гордиться вами, ведь вы последовали за стремлением страны к преобразованиям. Возможно, вы здесь этого не понимаете, – говорит он, взмахнув рукой, – но перемены происходят по всему Китаю.

Я перевожу, стараясь, чтобы его слова звучали более вежливо.

– Вы все должны приветствовать новый день! – напутствует мужчин господин Хуан. – Наступила эра реформ и открытости. Даже американцы приезжают в Китай, чтобы увидеть Великую стену, Запретный город и реку Янцзы.

Рума щелкает языком, а затем бормочет на нашем диалекте:

– Слишком болтливый.

Насмешки братьев действуют на нашего гостя отрезвляюще.

– Там, откуда я родом, – продолжает он, – мы обсуждаем дела по многу часов. Я говорю, что мне нужно. Слушаю ответные пожелания. Выдвигаю свои предложения… Так ведут себя цивилизованные люди, но, возможно, вы поступаете иначе. Я плохо знаю обычаи горных племен. Да и кто их знает…

Скорее всего, собравшиеся мужчины не знают выражения «горные племена» на путунхуа, но оскорбительный и снисходительный тон господина Хуана четко улавливают.

Рума шлепает ладонью по полу.

– Спроси у чужака, чего он хочет.

После того как я перевожу, господин Хуан отвечает:

– Я уже говорил. Я приехал в поисках особого чая. Я хочу купить пуэр.

Я послушно повторяю просьбу. Рума задает вопрос, который я постеснялась озвучить:

– Пуэр? Что такое пуэр?

Господин Хуан выглядит озадаченным.

– Это особый выдержанный чай. Его привозят отсюда…

– Вероятно, он имеет в виду чай со старых деревьев, – предполагает Третий брат.

Идея угостить гонконгца чаем с никчемных деревьев Третьего брата всех забавляет. Чай заваривают и несут к столу. Господин Хуан и его сын одновременно берут чашки, шумно втягивая жидкость. Мальчик кивает в знак благодарности, а его отец улыбается.

– Уже лучше. Когда деревья выращивают из семян, корни могут распространяться бесконечно, что придает чаю аромат и глубину, – с удовлетворением говорит господин Хуан. – Я всегда слышал, что чай с горы Наньно обладает особыми свойствами: более цветочный вкус, но выражен средне. Я чувствую намек на абрикос и нотки табака. А терпкость умеренная. – Он нюхает пустую чашку, смакуя аромат.

Мальчик повторяет за отцом. Затем господин Хуан лезет в карман, достает маленькую коробочку и извлекает оттуда две зубочистки. Он дает одну из них сыну, и они вдвоем вытаскивают листья из чайника, раскладывают их на полу и внимательно разглядывают, как А-ма осматривала бы нарыв или укус насекомого.

– Обрати внимание, сынок. Заваривание вернуло листья в первоначальное состояние, они развернулись и налились влагой. Именно это мы и хотели видеть. – Затем каждый из чужаков берет по листу и жует его. – Неплохой сырой чай, – заявляет господин Хуан, – но я хочу попробовать ваш выдержанный чай.

– Выдержанный чай? – переспрашивает А-ба, после того как я перевожу.

– У меня дома хранятся чайные блины, которым тридцать лет, но бывают и еще старше. Древность, но они все еще пригодны для питья.

– Кто бы стал пить такое? – ухмыляется А-ба.

Мои братья смеются над глупым чужаком. Набравшись смелости, Старший брат произносит:

– Мы собираем листья. Заготавливаем часть урожая для нужд семьи, и чай можно пить уже через три дня. Если бы мы оставили чай на шесть месяцев, то скормили бы его свиньям. Ничего хорошего!

– Пуэр, пуэр, пуэр, – повторяет господин Хуан, будто мы каким-то волшебным образом узнали, что это такое. – Понай? Может, вы слышали это слово? Это кантонское слово, означающее «пуэр». Нет?!

Лысый мальчик бросает обеспокоенный взгляд на своего «а-ба», который втягивает голову в плечи и вздергивает подбородок. Господин Хуан переводит взгляд на меня и спрашивает:

– Вы хотите сказать, что не состариваете свой чай? Как такое возможно? Я проделал долгий путь, чтобы найти родину пуэра. И это здесь!

Не обращая внимания на кривляние чужака, рума почесывает подбородок и отрыгивает.

Господин Хуан разводит руки, словно стирая все, что произошло до сих пор. Он закрывает глаза, делает глубокий вдох и расслабляет плечи. Когда он открывает глаза, решение уже принято.

– Юная леди!

– Да?

– Я расскажу вам одну историю. – Его голос звучит совсем иначе. – Я хочу, чтобы вы перевели ее своему отцу и остальным с уважением. Ясно? – Он усаживает сына к себе на колени и начинает: – На протяжении веков караваны из тысяч человек, несущие вьюки по сто пятьдесят килограммов – вдвое больше собственного веса, а может, и еще больше! – наполненные чайными блинами, преодолевали пятнадцать сотен километров по суше на север и запад по Пути чая и лошадей в Тибет…

– Мы знаем Путь чая и лошадей, – прерывает мой перевод Старший брат. – Моя жена родом из Иу, откуда отправлялись караваны…

– Они шли под дождем, в жару и холод, при повышенной влажности, – продолжает господин Хуан, не останавливаясь, – из-за чего чай менял свои свойства. Он ферментировался. Старел естественным образом. В Тибете случайным образом ферментированный чай меняли на боевых коней.

– Мы…

– Чай перевозили на юг по другому маршруту – в Гуанчжоу и Гонконг, – продолжает господин Хуан. – Эти города известны жарой и влажностью. Чайные блины хранились в сырых подвалах, где также начинали ферментироваться. В Гонконге мы ходим в рестораны, чтобы поесть димсамы – особые очень сытные пельмени. Жирную пищу мы запиваем пуэром, который кантонцы называют понай. – Он смеется, а я думаю: «В ресторанах?» – Китай долгое время был закрыт. Это значит, что чай десятилетиями выдерживался в подвалах. Мы ходим в определенные рестораны именно за этим чаем, потому что условия хранения разные. Климат, свет, упаковка, то, что еще хранилось в подполе, – все это влияет на вкус чая. Понимаете?..

Я отвечаю за всех:

– Мы слушаем.

– Этот чай со временем стал еще ценнее. Для нас это сокровище!

– Сокровище, – объясняю я старейшинам деревни, которые молча переваривают переведенные слова.

Господин Хуан переводит взгляд с одного лица на другое.

– Это не алкоголь, но вы должны думать о нем как о французском вине. – Я не пытаюсь перевести это. Какой смысл? – Как вы знаете, Гонконг будет возвращен материку через три года. Одна страна, две системы, – произносит он. – Звучит хорошо, но можем ли мы, жители Гонконга, в это верить? Многие покидают территорию и забирают с собой свой пуэр, на Тайвань, в США, в Канаду. Другие продают запасы пуэра, чтобы оплатить переезд. Тайвань – самый крупный покупатель.

Внешний мир, похоже, очень странное место.

– Мне кажется, есть только один выход, – продолжает он. – Вы никогда не слышали о пуэре, но у вас есть чайные деревья. Вы бедны и… ничего не знаете, а у меня есть капитал и доступ к рынку. – Он почти не дает мне времени, чтобы закончить перевод. – Сезон сбора чая начинается завтра, если я правильно понял. Вы будете работать на меня и продавать листья мне. Мы должны попытаться воссоздать выдержанный пуэр. Никаких пестицидов, все натуральное, с использованием традиционных методов. Я приехал к вам первым. Мне понравилось название деревни. Родниковая Вода. Я даю шанс вашей семье и вашей деревне!

После того как я перевела это, А-ма, хранившая молчание с тех пор, как чужак вошел в наш дом, подтолкнула меня.

– Скажи, чтобы он поехал в Иу. Там есть чайный мастер, очень пожилой, он помнит старые способы обработки. А за листьями пусть отправляется в Лаобаньчжан. Там деревья древние…

– Заткнись, женщина! – А-ба прервал ее. – Пусть покупает листья у нас. У Третьего сына есть старые деревья, а мы можем ходить в горы и собирать листья там. А еще…

– Молчи! – А-ма резко обернулась.

– У нас есть роща Девочки. Она на что-то да сгодится…

Глаза А-ма вспыхивают.

– Ни за что!

Акха так редко сердятся, что А-ба и другие мужчины в недоумении, но чужак понимает: он что-то раскопал, даже если не знает, что именно.

– Сколько вы сейчас получаете за килограмм свежих листьев? – спрашивает он.

Я не перевожу для мужчин, но начинаю с гораздо более высокой суммы, чем на самом деле.

– Шестнадцать юаней за килограмм. – Это в четыре раза больше, чем мы зарабатываем в центре сбора чая, – непомерная сумма, если вспомнить, что каждый из нас может собрать от десяти до двадцати килограммов листьев в день.

– Я заплачу… – Он всматривается в меня очень внимательно. – Двадцать юаней за килограмм идеальных листьев со старых деревьев.

Даже больше, чем я просила! Почему он так поступил? Господин Хуан стучит костяшками пальцев по полу. Хочет попросить еще чая или нетерпеливо ждет ответа?

– За эту цену я куплю все ваши листья для производства пуэра! – напирает он. – Вместе мы спасем пуэр от исчезновения!

Я снова послушно перевожу.

– Наша деревня поможет вам, – заверяет староста.

Я повторяю его слова на путунхуа. Мальчик хлопает в ладоши. А-ма стремительно выходит из комнаты. Я остаюсь: чужаку и старейшинам нужно обсудить условия. Господин Хуан отправится в Иу и поищет чайного мастера, о котором говорила А-ма. Он также прочешет горы и даже съездит в Лаобаньчжан, чтобы найти других крестьян, у которых есть чайные деревья. Он будет возвращаться к нам каждый день и проверять, как идет сбор. Он также хочет, чтобы мы пили чай из листьев диких деревьев, проверяя, не ядовиты ли они и не проявляется ли неприятный привкус из-за их соседства с прочими растениями. Не знаю, понимает ли чужак, о чем просит и насколько это опасно, но А-ба и остальные уверены, что риск того стоит.

Мы провожаем господина Хуана и его сына до врат духов. Как только лес поглощает грохот их автомобиля, мы возвращаемся в деревню. А-ма ждет меня на вершине лестницы, ведущей в женскую часть дома.

– Ты должна держаться подальше от этого чужака! – в приказном тоне заявляет она. – Я запрещаю тебе встречаться с ним снова!

– Как я это сделаю, А-ма? А-ба и все мужчины в деревне будут настаивать на моем участии в сделке. Я единственная, кто может это сделать.

А-ма сжимает кулаки и больше не произносит ни слова.

В одночасье жизнь в деревне меняется, привычный уклад уходит на второй план. Да, мы по-прежнему рано встаем и отправляемся в горы, но направляемся не к чайным плантациям или заросшим садам, а рыщем по склонам, ползая, будто муравьи, по камням сквозь подлесок, в поисках диких чайных деревьев. Я вижу, как даже очень пожилые люди уверенно перебираются с ветки на ветку – именно так А-ма показывала мне, как забираться на материнское дерево, чтобы ухаживать за ним и собирать самые свежие почки.

Должно быть, кто-то рассказал господину Хуану о моей роще или об особом чае А-ма, потому что не проходит и дня, чтобы он не спросил: «Когда вы собираетесь отвести меня к вашим чайным деревьям, юная леди?», или «Я слышал, ваши деревья самые старые», или «Люди говорят, ваша мать изготавливает лучшие лекарства на горе. Из чего они? Из листьев с ваших деревьев?». А-ма не позволяет мне принести чужаку ни одного листочка.

У меня нет времени скучать по Саньпа, но я не перестаю думать о нем. У меня нет времени на общение с Цытэ, но я вижу ее то тут, то там. Я улыбаюсь ей, и она машет в ответ. Иногда господин Хуан просит ее что-то сделать, и мне приходится переводить, будто она не моя лучшая подруга, а рядовая жительница деревни. У меня нет времени объясниться, потому что я всегда рядом с господином Хуаном. По утрам нас сопровождает его сын, который так быстро схватывает слова и фразы на языке акха, что я считаю, скоро господину Хуану больше не понадобится моя помощь. Днем мальчик отдыхает на женской половине нашего дома (А-ма недолюбливает господина Хуана, но очень полюбила Сяньжуна, она заваривает мальчику чай и разрешает остаться при ней, когда ему нужно вздремнуть или отдохнуть от навязчивого внимания отца).

– Акха любят сыновей, – замечает А-ма, – но этот человек готов отдать жизнь за своего мальчика.

В нашей деревне появился еще один гость – чайный мастер из Иу, которого А-ма порекомендовала, не подумав, что он приедет сюда. Чайный мастер У почти слепой, но, похоже, он знает свое дело.

Господин Хуан и чайный мастер У инспектируют наши корзины с чаем при входе в деревню. Иногда люди приносят листья с деревьев, которым, как они утверждают, восемьсот лет. Иногда это так, но чаще нет. Некоторые клятвенно заверяют, что листья выросли в абсолютно естественной среде. Опять же, иногда это так, зачастую нет. Господин Хуан обладает удивительной способностью видеть правду сквозь слои лжи.

Следующий шаг – увядание.

– Хрупкие стебли смягчаются, – объясняет чужак, – а листья и почки остаются упругими.

Затем начинается так называемое уничтожение зелени. Мы разжигаем под котлами, установленными возле наших домов, костры. Один член семьи следит за огнем, а другой ворошит и переворачивает листья в котле. От костра веет жаром, это тяжелая работа, которая длится до самой ночи. Затем листья высыпают в плоские корзины и разминают. Это занятие еще тяжелее. К следующему утру листья готовы к просушке под открытым небом.

– Это чтобы они впитали в себя аромат солнца, – поясняет господин Хуан.

Большинство семей полагает идеальным местом для просушки площадку перед домом, потому что она ровная, но собаки, кошки, куры и свиньи наведываются туда, ходят прямо по листьям и делают кое-что еще. Другие игнорируют требование сушить листья на солнце и расстилают циновки прямо в домах, где сами живут, едят и совершают половые акты, по комнатам гуляет дым, а дети ковыряются в носу, пускают слюни и ревут. По истечении трех дней партия из двадцати килограммов свежих чайных листьев превращается в пять килограммов того, что господин Хуан называет «маоча», то есть сырого чая. Теперь начинается самая утомительная работа – сортировка. Все женщины и девушки деревни занимаются ею, рассаживаясь группами вокруг больших плетеных подносов, чтобы осмотреть каждый лист и отбраковать те, что покрыты пятнами желтого цвета или имеют иные дефекты.

На этом этапе господин Хуан и чайный мастер разделяют чай, чтобы он прошел два отдельных процесса для создания двух отдельных тестовых партий. Первый процесс – естественная ферментация. Листья высшего сорта, завернув в муслин, завязанный особым узлом, пропаривают и прессуют под тяжелым камнем в плоскую лепешку круглой формы, так называемый блин. После этого лепешку кладут на решетку вместе с другими такими же на просушку. Через день или около того блины, завернув в бумагу, чтобы сохранить аромат, не мешая притоку свежего воздуха, связывают в стопки по семь штук. Теперь чай готов к хранению для естественной ферментации.

Господин Хуан стремится к тому, о чем никто из нас не слышал, на китайском это называется «хуэйгань», то есть послевкусие, дословно «возвращение вкуса».

– Когда чай впервые попадает в рот, вкус должен быть слегка горьковатым, затем появляется приятная мятная свежесть, которая задерживается на боках языка и открывает грудь, а затем возникает аромат, который поднимается из горла, – объясняет он. – Я надеюсь, появятся специфические вкусы и ароматы: орхидея, лотос, камфара, абрикос или слива.

Время покажет, получится ли что-нибудь из этого.

Второй метод – эксперименты с искусственной ферментацией.

– У нас нет времени ждать десятилетиями, пока чай созреет, – говорит господин Хуан, – но решение этой проблемы есть. Искусственная ферментация была изобретена в Куньмине почти двадцать лет назад. Мы будем использовать их методы и изобретем несколько собственных, чтобы сделать идеальный пуэр.

Энтузиазм чужака не ослабевает, но результаты просто ужасны. Высушенные на солнце чайные листья сгребают в большие кучи, поливают водой, а затем накрывают тканью. Время от времени ткань поднимают, чай ворошат, снова поливают и накрывают. Вонища дикая! Словно гниет подлесок. Время от времени господин Хуан и чайный мастер У заваривают листья из одной из куч. Пока они недовольны результатами.

Про одни чаи господин Хуан говорит, что они отдают землей – слишком хорошо знакомое нам оскорбление. Некоторые кучи пахнут бычьим навозом. Другие, заплесневелые и грязные, – подмышками мужской рубахи в разгар сезона муссонов. Одна куча даже загорелась!

Единственное, что соответствует высоким стандартам господина Хуана, – родниковая вода для заваривания, ведь она не дает привкуса.

А-ба говорит «какая удача», и я знаю, что он имеет в виду: лишь бы чужак и дальше раскошеливался, а так пусть болтает что хочет. Наша вода годится, но важно научиться правильно ее нагревать!

Господин Хуан читает отрывок из «Чайного канона», который, по его словам, был написан в восьмом веке Лу Юем, «величайшим чайным мастером, которого знал мир». Господин Хуан объясняет, на что следует обращать внимание.

– Сначала вода при нагревании должна пузыриться, пузыри должны быть похожи на рыбьи глаза и издавать едва заметные звуки. На втором этапе пузыри должны напоминать жемчужины, нанизанные друг на друга, и журчать, как бурлящий источник. Вода достигает идеальной температуры, когда она бурлит, словно океан, и выглядит, как волны, разбивающиеся о берег…

В итоге он ничему нас не научил, ведь мы ничего не знаем о жемчуге, океане или волнах…

Господин Хуан много рассказывает о связи между чаем, даосизмом и буддизмом. О, сколько он твердит о «хуа» – даосской концепции, которой восхищается! Слово означает нечто вроде трансформации, и господин Хуан применяет его к изготовлению пуэра в том смысле, что вяжущий вкус сырого чая радикально меняется в процессе ферментации и выдержки.

– Видите? Плохое превращается в хорошее! – Чужак считает, что чай способствует долголетию, хотя люди в нашей деревне редко доживают до седин. – Чай напоминает, что нужно замедлиться и уйти от давления современной жизни! – провозглашает он, явно позабыв, где находится и к кому обращается.

Должна признать, мне нравится ощущать свою полезность. И важность. Вот только… Чужак все время донимает меня расспросами о тайной роще.

– Вы не представляете, как мне это нужно. Я заплачу хорошие деньги, юная леди. Я заплачу больше, чем вы могли бы мечтать. Разве у вас нет стремления поехать куда-нибудь? Или парня, за которого вам хотелось бы выйти замуж?

Господин Хуан настойчив, как термит, его вопросы гложут меня, будто челюсти насекомого старый пень. Меня терзают противоречивые чувства. По ночам я не сплю и думаю о Саньпа и о том, что горстка листьев с материнского дерева обеспечила бы наше будущее. Но где его искать, я не знаю, ведь мне неизвестно, куда он отправился. Однако, появись у меня деньги, я, когда Саньпа вернется, вложила бы их в дом и семью, а позже он помогал бы мне оплачивать обучение. Только как улизнуть на поиски: дни я провожу рядом с господином Хуаном, при всем желании ничего не получится. А если бы удалось и А-ма узнала о моем побеге? Представить себе последствия я просто не решаюсь.

Однако я всего лишь девушка, и случается так, что мечты о будущем побеждают мораль акха. Однажды – а жизнь можно изменить всего за секунду – господин Хуан отправляется в Мэнхай за продуктами. Пока его нет, а А-ма в соседней деревне выправляет какому-то бедолаге сломанную кость, я отправляюсь в тайную рощу. Забираюсь на материнское дерево и срываю листья как раз на один блин. Когда господин Хуан возвращается и мы остаемся наедине, я их продаю. Чужак платит гораздо больше, чем стоят листья, и говорит:

– Я очень вам благодарен. А теперь давайте посмотрим, что удастся с ними сделать.

Каждый полдень в течение следующих трех дней он отвозит меня в деревню на другой стороне горы, где я могу в уединении – так он говорит – обработать чай. Жадными глазами тигра чужак следит за моими действиями. Когда блин готов, господин Хуан прячет его в багажник своего автомобиля. Надеюсь, никто в деревне не знает о моем предательстве.

Через три месяца господин Хуан принимает решение уничтожить весь экспериментальный чай. В пахучих кучах поселилось слишком много всякой живности: черви, личинки, появились наросты странного цвета, – увидев такие в лесу, мы бы поспешили прочь. Куры, утки, водяные буйволы и быки не едят этот мусор. Даже свиньи и те отворачиваются. Настолько все плохо.

Однако господин Хуан не сдается.

– Вы проведете этот год, ухаживая за чайными деревьями. А следующей весной мы попробуем снова.

Он переносит свои вещи в автомобиль, а потом берет меня за плечи.

– Когда я вернусь, ты отвезешь меня в свою рощу. И продашь еще больше тех листьев.

От его прикосновения мне кажется, что в меня вселился злой дух. Мне нехорошо, но обратиться к рума за ритуальным очищением или к А-ма за одним из ее снадобий я не могу. Ведь тогда мне пришлось бы признаться в непростительном проступке. Оповестить всех, что внутри меня бурлит какая-то грязь, жаждущая получить деньги чужеземца… Деньги, которые пойдут на воплощение моей мечты воссоединиться с Саньпа.