Онлайн чтение книги Продается планета
7 Кэрол ЭМШУИЛЛЕР. СУББОТНИЙ ОТДЫХ НА БЕРЕГУ МОРЯ

— Сегодня суббота, — сказала совершенно лысая женщина и натянула свой засаленный зеленый платок так, чтобы он полностью прикрывал ее голову. — Я временами сбиваюсь и теряю счет дням, но я добавила на календаре три дня — по-моему, именно столько я забыла отметить — и получается, что сегодня должна быть суббота.

Ее звали Мира, и у нее отсутствовали и брови, и ресницы, и даже прозрачный пушок на щеках. Когда-то у нее были длинные, черные волосы, но теперь, глядя на ее розовое, голое лицо, можно было вообразить, что раньше она была рыжей.

Ее муж Бен сидел развалясь у кухонного стола. Как и жена, он был совершенно лыс и без волос. Он ждал завтрака. Он носил выцветшие красные шорты и тенниску с большой дырой под правым рукавом. Глаза его глядели пристально, а череп казался более голым, чем у жены, поскольку у него не было ни платка, ни шапки.

— В субботу мы всегда отдыхали, — говорила она, ставя на стол миску с овсянкой для ребенка.

Затем она поставила большую миску перед мужем.

— Я должен сегодня обкосить лужайку, — ответил он. — Суббота там или не суббота.

Она продолжала, как бы и не услышав.

— В такие дни мы выезжали к морю, на пляж. Я многое забыла, но это я помню.

— Я на твоем месте не думал бы про все эти вещи, — глаза Бена сфокусировались, наконец, на пустом стуле ребенка, и он, повернувшись к окну за спиной, закричал: — Малыш, Малыш! — он проглатывал звук “а”, так что получалось — М’лыш. — М’лыш. Пора завтракать, парень, — и, тяжело дыша, сказал жене: — Он не придет.

— Но я все же думаю об этом. Я помню булочки с сосисками и пикники на морском берегу, и какие это были прекрасные прохладные дни. Мне кажется, что у меня нет даже купального костюма.

— Это все будет далеко не так, как раньше.

— Но море-то осталось прежним. И уж в этом можно быть уверенным. Интересно — там был дощатый настил для прогулок — сохранился ли он?

— Ха, — сказал Бен, — мне не нужно ехать и смотреть, чтобы ответить тебе, что его давно пустили на дрова. Ведь это было четыре зимы тому назад.

Она уселась и, положив локти на стол, уставилась в свою миску.

— Овсянка, — произнесла наконец она, вкладывая в одно это слово все, что она чувствовала, вспоминая о пляже и о прошлом.

— Не подумай только, что я для тебя не хочу ничего сделать, — сказал Бен и слегка коснулся ее руки. — Я хотел бы. Так же, как я хотел бы, чтобы тогда мне удалось донести до дома эту рубленую солонину. Но пакет был тяжелый, и мне пришлось бежать, и в поезде была драка, так что и сахар я тоже потерял. Интересно, какая сволочь сейчас пользуется нашим добром?

— Я знаю, что ты делаешь все возможное, Бен. Я знаю. Просто временами что-то находит на меня, особенно в такие вот субботние дни, как сейчас. Ходить за водой в конец квартала, и то только тогда, когда там есть электричество, чтобы помпа работала; да еще эта овсянка; временами кажется, что мы ничего не едим, кроме нее, но как подумаю, какой опасности ты подвергаешь себя, добывая пищу…

— Ничего. Я могу постоять за себя. В поезде я не самый слабый.

— Боже, я об этом думаю каждый день. Слава богу, говорю я себе — ведь с нами могло быть еще хуже. Голодная смерть, например.

Она смотрела, как он, низко склонившись над миской, делает губы трубочкой и дует на кашу. Ее до сих пор поражало, какой у него голый и длинный череп, и как всегда при виде этого голого уродства, она вдруг испытала желание прикрыть его голову ладонями, чтобы хоть как-то скрыть отсутствие волос, но как всегда, она лишь поправила платок, вспомнив о своей собственной лысине.

— Ну разве это жизнь? Разве можно все время торчать в четырех стенах — как будто прячешься от кого-то? Начинаешь поневоле думать, что тем — мертвым — повезло больше. Что за жизнь, если не можешь даже съездить на море в субботу?

Она думала о том, что единственное, чего ей не хочется, — это обидеть его. Нет, сказала она сама себе твердо. Остановись. Хватит. Замолчи, наконец, и ешь, и прекрати думать об этом. Как тебе посоветовал Бен. Но ее несло дальше, и она продолжала.

— Ты знаешь, Малыш никогда еще не выезжал на море, ни одного раза, а до него всего девять миль, — и она знала, что ее слова задевают его.

— Где Малыш? — спросил он и еще раз закричал в окно. — Опять где-то шляется.

— Ну и что? — волноваться нечего — автомобилей нет, и он очень быстро бегает и очень ловко карабкается по деревьям — для своих трех с половиной лет он очень развитый мальчик. Да и что поделаешь, если он встает так рано?

Бен покончил с едой, встал, зачерпнул чашкой из большой кастрюли, стоящей на полке, и напился.

— Пойду посмотрю, — сказал он. — Он не откликается, когда его зовешь.

Она наконец принялась за еду, наблюдая за мужем через окно кухни и слушая его призывы. Она глядела, как он горбится и косит — раньше он носил очки, но последняя пара разбилась год назад. Не в драке, поскольку он был слишком осторожен, чтобы носить их, выходя на люди, даже тогда, когда все было еще не так плохо. Разбил их Малыш — он вскарабкался на самую верхушку буфета и самостоятельно достал их, а ведь тогда он был на целый год моложе. Потом, как она вспоминала, очки уже лежали сломанные на полу.

Бен исчез из поля зрения, а в комнату ворвался Малыш, как будто он все время жался у двери за порогом.

В отличие от своих больших, розовых, безволосых родителей, он обладал прекрасными густыми волосами, растущими низко надо лбом и идущими книзу от затылка и шеи настолько далеко, что она все время размышляла, кончаются ли они там, где раньше у людей обычно кончали расти волосы, или же они растут и много ниже. Он был тонок и мал для своего возраста, но выглядел сильным и жилистым. У него были длинные руки и ноги. Кожа его

была бледно-оливкового цвета, черты широкого лица — грубые, топорные, взгляд пристальный и настороженный. Он глядел на нее и ждал — что она будет делать.

Мира только вздохнула, подняла его, усадила в детское креслице и поцеловала в твердую, темную щеку, думая, какие чудесные волосы и как бы их подстричь, чтобы мальчик выглядел опрятно.

— У нас кончился сахар, — сказала она, — но я приберегла для тебя немного изюма.

Она достала коробочку и бросила в его кашу несколько изюминок.

Затем она подошла к двери и крикнула:

— Бен, он здесь. Он пришел, Бен, — и более мягким голосом добавила: — Гномик наш.

Она слышала, как Бен свистнул в ответ, и вернулась в кухню. Когда она подошла к столу, овсянка Малыша уже лежала на полу овальной плюхой, а сам он все так же не мигая глядел на нее настороженными коричневыми глазами.

Она опустилась на колени и ложкой собрала большую часть овсянки обратно в миску. Затем она грубовато ухватила Малыша, хотя в этой грубоватости и проглядывала мягкость. Она оттянула вниз эластичный пояс его джинсов и влепила в обнаженные ягодицы два полновесных шлепка.

— У нас не так много пищи, чтобы ее разбрасывать, — сказала она, одновременно отмечая взглядом пух, растущий у него вдоль позвоночника, и гадая — было ли так у трехлетних детей раньше.

Он стал испускать звуки: а-а-а-а, а-а-а-а, но не заплакал, и после этого она обняла его и держала так, что он прижался к ее шее, как она это любила.

— А-а-а-а, — сказал он снова, более мягко, и укусил ее чуть пониже ключицы.

Она выронила его, но успела подхватить у самого пола. Рана болела и хотя была неглубокая, но зато в полдюйма шириной.

— Он снова укусил меня, — закричала она в двери Бену. — Он укусил меня. Он откусил целый кусок кожи и все еще держит его в зубах.

— Боже, что за…

— Не бей его. Я уже его отшлепала, а три года — трудный возраст… — она ухватила Бена за руку, — так сказано в книгах. Три года — трудный возраст.

Но она помнила, что на самом деле в книгах говорилось, что в три года у ребенка развивается речь и потребность в общении с другими людьми.

Бен отпустил Малыша, и тот пятясь выбежал из кухни в спальню.

Она глубоко вздохнула.

— Я должна хоть на день вырваться из этого дома. Я имею в виду, что нам надо действительно съездить куда-нибудь.

Она опустилась в кресло и позволила ему промыть рану и наложить крест-накрест повязку.

— Подумай, может, это осуществимо? Неужели мы не можем хоть раз выехать на пляж с одеялами, с бутербродами и устроить пикник? Как в прошлые времена. Мне просто необходимо как-то встряхнуться.

— Ну хорошо, хорошо. Ты повесишь на пояс большой разводной ключ, а я возьму молоток, и, думаю, мы сможем рискнуть выехать на автомобиле.

Она провела минут двадцать, разыскивая купальный костюм, и, так и не найдя его, махнула рукой. Она решила, что это не имеет никакого значения — скорее всего, там никого не будет.

Пикник был самый простой. Она собрала все минут за пять — целую банку консервированного тунца, черствый домашний пирог, испеченный за день до этого (как раз на некоторое время в сеть подали электричество), и сморщенные, червивые яблоки, собранные в соседнем саду и пролежавшие всю зиму в другом доме, в котором был погреб.

Она слышала, как Бен возился в гараже, отливая бензин из банки, извлеченной из тайника. Он отмерял его так, чтобы в бензобак влить ровно на десять миль пути. И такое же количество в запасную канистру — на обратный путь. Канистру, приехав на пляж, надо будет получше спрятать.

Теперь, когда решено было окончательно, что они едут, в ее голове начали угрожающе возникать всевозможные “а что, если…”. Но она твердо решила, что не передумает. Определенно, раз в четыре года можно рискнуть и съездить к морю. Это не так уж и часто. Она думала об этом весь последний год, и вот она собиралась и получала удовольствие от сборов.

Она дала Малышу яблоко, чтобы тот был при деле, и уложила еду в корзинку, все время крепко стискивая зубы и твердо говоря сама себе, что больше она не собирается забивать голову всякими “что будет, если…” и что, в конце концов, она намерена хорошо отдохнуть и развлечься.

Бен после войны отказался от своего роскошного “доджа” и завел маленький, дребезжащий европейский автомобиль. Они уютно упаковались в него, еда и армейские одеяла на заднем сиденье, а также ведерко и совок, чтобы играть в песке, а сами они сидели на переднем сиденьи, и Малыша она посадила к себе на колени, и его волосы щекотали ей щеку, когда он оглядывался.

Они тронулись по пустой дороге.

— Помнишь, как здесь было раньше в уикенд? — сказала она и засмеялась. — Бампер к бамперу — нам это тогда так не нравилось.

Проехав немного, они обогнали кого-то пожилого на велосипеде, в яркой рубашке, выбившейся из-под джинсов. Трудно было сказать — мужчина это или женщина, но оно им улыбнулось, и они помахали в ответ и крикнули:

— Эгей!

Солнце припекало, но когда они приблизились к берегу, подул свежий бриз и она ощутила запах моря. Ее охватило такое же чувство, какое она испытала, когда увидела море в первый раз. Она родилась в Огайо и ей было двенадцать, когда ее взяли с собой в поездку и она первый раз ступила на широкий, плоский, солнечный, песчаный пляж и вдохнула этот запах.

Она крепко сжала руками Малыша, хотя тот протестующе извивался и корчился, и прильнула к плечу Бена.

— О, как все хорошо! — сказала она. — Малыш, сейчас ты увидишь море. Смотри, дорогой, запоминай этот вид и этот запах. Они восхитительны.

Малыш продолжал корчиться, пока она его не отпустила.

И наконец показалось море, и оно было именно таким, каким оно было всегда — огромное и сверкающее, и создающее шум как… нет, оно смывало все голоса войны. Как черное звездное небо, как холодная и равнодушная Луна, море также пережило все, что было.

Они миновали длинные кирпичные душевые, оглядываясь вокруг, как это всегда делали. Дощатый настил между душевыми действительно исчез, как и предсказывал Бен. От него не осталось ни щепки.

— Давай остановимся у большого душевого павильона.

— Нет, — ответил Бен. — От него лучше держаться подальше. Еще неизвестно, кто может оказаться там, внутри. Я еще проеду малость.

Она была счастлива, так счастлива, что не возражала. Впрочем, ей и самой показалось, что она заметила у последней душевой некую темную фигуру, которая тут же спряталась за стену.

Они проехали еще милю или что-то вроде, затем съехали с дороги, и Бен подогнал автомобиль к группе чахлых кустов и деревьев.

— Все будет прекрасно, ничто не испортит нам субботы, — сказала она, вынося из машины вещи, приготовленные для пикника. — Ничто! Пошли, Малыш!

Она стряхнула с ног туфли и помчалась к пляжу, и корзинка качалась на ее руке и задевала коленку. Малыш легко выскользнул из своих домашних тапочек и припустил за ней.

— Ты можешь сбросить одежду, — сказала она ему. — Здесь же никого-никого нет.

Когда чуть позже к ним присоединился Бен, который задержался, чтобы спрятать бензин, она уже постелила одеяла и растянулась на них в своих красных шортах, в лифчике и в том же неизменном зеленом платке, а Малыш, голый, коричневый, плескался с ведерком на мелководье, и капли морской воды падали с его волос и стекали по спине.

— Гляди, — сказала она, — насколько достает взгляд — никого. Совершенно другое чувство, чем дома. Там ты знаешь, что вокруг тебя в домах есть другие люди, а здесь такое чувство возникает, что мы тут одни-единственные и ничто не имеет значения. Мы как Адам и Ева, ты, я и наш ребенок.

Он лег на живот рядом с ней.

— Приятный бриз, — сказал он.

Они лежали плечом к плечу и наблюдали за волнами, за чайками, за Малышом, а позже сами долго плескались в прибое, съели ленч и снова лениво лежали на животах и глядели на волны. Потом она перевернулась на спину, чтобы увидеть его лицо.

— Около моря все становится безразлично, — сказала она и положила руку на его плечо. — И мы всего лишь часть всего этого — ветра, земли, и моря тоже, мой Адам.

— Ева, — сказал он и улыбнулся. Он поцеловал ее, и поцелуй продлился гораздо дольше, чем обычно.

— Мира, Мира.

— Здесь никого, кроме нас.

Она села.

— Я даже не знаю, есть ли около нас хоть один доктор? Боюсь, что с тех пор, как эти беспризорники убили Пресса Смита, никого не осталось.

— Мы найдем доктора. Кроме того, у тебя ведь в тот раз не возникло никаких затруднений. Черт, это было так давно.

Она ушла из его объятий.

— И потом я люблю тебя. И Малыш, ему будет уже больше четырех к тому времени, когда у нас появится еще один.

Она встала, потянулась и бросила взгляд вдоль пляжа, а Бен обнял ее за ноги. Она посмотрела в другую сторону.

— Кто-то идет, — сказала она, и он тоже вскочил на ноги.

Пока еще далеко от них, но направляясь к ним, по твердой мокрой полосе у самой воды шли деловой походкой три человека.

— Ты захватила гаечный ключ? — спросил Бен. — Положи его под одеяло, сама сядь сверху. И будь внимательна.

Он натянул свою тенниску и заткнул молоток за пояс, за спиной, так, чтобы его прикрывала незаправленная пола тенниски. После этого они стали ожидать приближения чужаков.

Все трое были лысые и без, рубах. Двое носили обрезанные по колено джинсы и широкие пояса, на третьем были заношенные шорты и красная кожаная шапочка, а за поясом у него, прямо за пряжкой был заткнут пистолет. Он был старше своих спутников. Те выглядели еще совсем пацанами и держались чуть сзади, предоставляя ему всю инициативу. Старший был маленького роста, но выглядел крепышом.

— У вас есть бензин, — сказал он невыразительно, просто констатируя факт.

— Ровно столько, чтобы добраться до дому.

— Я не говорю что он у вас весь здесь. Я имею в виду, что у вас дома есть бензин.

Мира сидела в оцепенении, держа руку на одеяле, там, где под ним был спрятан ключ. Бен стоял чуть впереди нее, и она видела его согнутые, наклоненные вперед плечи и выпуклость от головки молотка под майкой на его пояснице. Если бы он стоял прямо, подумала она, и держал плечи ровно, как и положено их держать, то он бы выглядел шире и выше и показал бы этому человечку, но у того ведь пистолет. Ее глаза все время возвращались к темному блеску оружия.

Бен сделал шаг вперед.

— Не двигайся, — сказал человечек. Он перенес свой вес на другую ногу, расслабился и положил руку на пояс около пистолета.

— Где ты спрятал бензин, на котором домой поедешь? Мы, пожалуй, с тобой проедемся и ты одолжишь нам немного горючки — той, что дома прячешь. И говори — где спрятал запас, чтобы домой вернуться? Иначе я позволю своим мальчикам немного порезвиться с вашим малышом и, боюсь, вам это не понравится.

Малыш, она видела, был у кромки воды, вдалеке от них, а теперь он обернулся и следил за ними широко раскрытыми глазами. Она глядела на напряженные мышцы его жилистых рук и ног, и он напомнил ей гиббона, которого она видела очень давно в зоопарке. Его несчастное маленькое лицо выглядело старым, она подумала — слишком старым для трехлетнего ребенка. Ее пальцы сомкнулись вокруг прикрытого одеялом ключа. Малыша он пусть лучше не трогает.

Она услышала, как ее муж ответил:

— Я не помню.

— О, Бен, — сказала она. — Бен!

Незнакомец сделал движение, и двое молодых сорвались с места, но Малыш рванулся первым, она это видела. Она схватила ключ, но запуталась в одеяле и долго не могла с ним справиться, потому что глаза ее были заняты тем, чтобы смотреть за бегущим Малышом и за теми двумя, которые его преследовали.

Она услышала крики и рычание позади себя.

— О, Бен! — снова закричала она и обернулась. Бен боролся с незнакомцем, тот пытался использовать пистолет как дубинку, но он держал его не за тот конец, а Бен успел достать молоток, и он был сверху и сильнее.

Все было кончено в одну минуту. Она пустыми глазами следила за всем происходящим и сжимала в руках гаечный ключ, готовая в любую секунду вмешаться. Костяшки ее пальцев побелели.

Потом Бен согнувшись отбежал от тела, держа в одной руке молоток, а в другой пистолет.

— Оставайся здесь, — крикнул он ей.

Она несколько минут смотрела на море и слушала его шум. Но овладевшие ею чувства стали сейчас гораздо более важными, чем постоянство морского простора. Она повернулась и побежала за мужем, ориентируясь по следам в мягком песке.

Она увидела его, бегущего вприпрыжку назад, из зарослей кустарника.

— Что случилось?

— Они убежали, когда увидели, что я гонюсь за ними с пистолетом старика. Хотя и патронов в нем нет. Так что давай теперь искать вместе.

— Он исчез!

— Ну ты же знаешь — он никогда не откликается, когда его зовешь. Надо просто поискать вокруг. Он не может быть далеко. Я посмотрю в той стороне, а ты будь поблизости и гляди по сторонам. На всякий случай, если понадобится — бензин я спрятал вон под тем кустом.

— Надо найти его, Бен. Он не отыщет дороги домой на таком расстоянии.

Он подошел к ней, поцеловал и крепко прижал к себе, обхватив одной рукой за плечи. Она чувствовала на его шее вздувшийся мускул, почти такой же твердый, как молоток, который он, не замечая этого, прижал к ее руке. Она вспомнила время, четыре года назад, когда его объятия были мягкими и уютными. Тогда он не был лысым, но зато у него было довольно объемистое брюшко. Теперь он был твердый и подтянутый — что-то потерял, но что-то и выиграл.

Он отпустил ее и двинулся на поиски, временами оглядываясь, а она улыбалась и кивала ему, чтобы показать, что ей стало лучше после его объятий и поцелуя.

“Я умру, если что-то случится, и мы потеряем Малыша, — думала она, — но больше всего я боюсь потерять Бена. Тогда уж точно мир рухнет и все будет кончено”.

Она оглядывалась по сторонам, шепотом подзывая Малыша, зная, что нужно заглянуть под каждый куст и смотреть вперед и назад, высматривая все, что движется. Он такой маленький, когда свертывается в клубок, и он может сидеть так тихо и незаметно. “Временами мне хочется, чтобы рядом с нами жил еще один трехлетний ребенок, чтобы было с кем сравнивать. Я так много забыла и не помню, как все это было раньше. Временами он меня просто поражает”.

— Малыш, Малыш. Мамочка хочет тебя видеть, — мягко звала она. — Иди ко мне. Еще есть время поиграть в песочке и осталось еще несколько яблок.

Она пошла вперед, раздвигая руками ветки кустов.

Бриз стал прохладнее, на небе появились облака. Она дрожала в своих шортах и лифчике, но это было скорее от внутреннего холода, чем от внешнего. Она чувствовала, что ее поиски длятся уже долго, но часов у нее не было, и вряд ли она могла верно судить о времени, находясь в таком состоянии. Солнце опустилось уже достаточно низко. Скоро им надо будет возвращаться домой. Кроме всего прочего, она смотрела, не появятся ли силуэты людей, которые не будут Беном или Малышом. И она уже не осторожничала, раздвигая ветви гаечным ключом. Время от времени она выходила назад на пляж, чтобы поглядеть на одеяла, корзину, ведерко и совок, лежащие одиноко, поодаль от воды, и на лежащее тело с валяющейся рядом с ним красной кожаной шапочкой.

А затем, когда она в очередной раз вернулась посмотреть, на месте ли все вещи, она увидела высокого двухголового монстра, живо идущего к ней по берегу, и одна из голов, покачивающаяся прямо над другой, была покрыта волосами и принадлежала Малышу.

Солнце уже садилось. Розовое зарево насытилось более глубокими тонами и изменило все цвета вокруг, когда они подошли к ней. Красная ткань шортов Бена выглядела в этом освещении не такой поблекшей. Песок стал оранжевым. Она побежала им навстречу, смеясь и шлепая босыми ногами по мелкой воде, подбежала и крепко обняла Бена за талию, и Малыш сказал:

— А-а-а.

— Мы будем дома перед тем, как стемнеет, — сказала она. — У нас еще есть даже время разок окунуться.

Под конец они стали упаковываться, а Малыш пытался завернуть труп в одеяло, временами касаясь его, пока Бен не дал ему за это шлепка, и он отошел в сторону, сел и стал тихонько хныкать.

По пути домой он заснул у нее на коленях, положив голову ей на плечо, как она любила. Закат был глубокий, в красных и пурпурных тонах.

Она придвинулась к Бену.

— Поездки к морю всегда утомляют, — сказала она. — Я помню, и раньше так было. Я, кажется, смогу этой ночью уснуть.

Они в молчании ехали широкой, пустой магистралью. У автомобиля не горели фары и другие огни, но это было все равно.

— Мы в самом деле провели неплохой день, — сказала она. — Я чувствую себя обновленной.

— Это хорошо, — ответил он.

Уже было темно, когда они подъехали к дому. Бен заглушил мотор, и они несколько мгновений сидели неподвижно, держась за руки, перед тем как начать выгружать вещи.

— Это был хороший день, — повторила она. — И Малыш увидел море.

Она осторожно, чтобы не разбудить его, запустила руку Малышу в волосы, а потом зевнула:

— Только вот — была ли это на самом деле суббота?