Если позволить вам поцеловать руку, то вы потом пожелаете в локоть, потом в плечо.
Если против какой-нибудь болезни предлагается очень много средств, то это значит, что болезнь неизлечима.
Дедовы капиталы… да свои домашние причиндалы - вот что все защищают! А кто, спрашивается, защищает достойных людей? Кто воюет за их голоса? Нет у нас патриотизма! И даже матриотизма нету!
- Они стараются меня убить.
- Да почему именно тебя?
- А почему они в меня стреляют?
- На войне во всех стреляют. Всех стараются убить.
- А мне, думаешь, от этого легче?
- Да кто "они"-то? Кто, по-твоему, старается тебя прикончить?
- Каждый из них.
- Из кого "из них"?
- А как ты думаешь?
- Понятия не имею!
- А раз понятия не имеешь, так откуда ж ты знаешь, что они не стараются?
- Когда я был мальчишкой, я ходил с дынькой за пазухой. Пристрою под рубашкой и хожу.
- Для чего?
- А чтоб не совать за пазуху арбуз. Когда мне не удавалось добыть дыньку, я совал за пазуху небольшой арбуз. По размеру-то он примерно с дыньку, но форма у него гораздо хуже - хотя не в форме, конечно, дело.
- Для чего ты совал за пазуху дыню или арбуз? Вот что мне хотелось бы узнать.
- А чтоб не ходить с камнем за пазухой. Что ж я, по-твоему, злодей?
- Так зачем…
- За пазухой, сколько раз можно объяснять? Мне, понимаешь ли, всегда хотелось грудь колесом. Не в форме дело, я ж тебе говорил. Мне хотелось, чтоб у меня была могучая грудь. Мощная, понимаешь? На форму мне было наплевать. Я хотел выглядеть могучим и старался переупрямить природу, вроде тех психов, которые мнут с утра до ночи резиновые мячики в руках, чтобы у них выросли здоровенные кулаки. Я и мячики в руках мял…
- Для чего?
- Для рук, для чего же еще? Возьму в каждую руку по мячику и мну.
- Да зачем ты их мял?
- А затем, что мячики…
- Лучше арбуза?
- Нет, мячики мне были нужны для сохранения репутации: если б кто-нибудь сказал, что у меня камень за пазухой, я бы раскрыл ладони, и он понял бы, что не камень, а мячики и не за пазухой, а в руках. Трудно не понять, верно? Только вот не уверен я, что меня понимали: иногда, бывало, поглядит человек на мои здоровенные кулаки - я ведь их здорово мячиками укрепил - и думает, что у меня камень за пазухой.
Потому что человек, озабоченный своим спасением перед лицом реальной и неминуемой опасности, считался нормальным. Орр летал, потому что был псих, а будучи нормальным, отказался бы от полетов - чтоб его обязали летать, как всякого нормального пилота, по долгу воинской службы. Летая, он проявлял себя психом и получал право не летать, но, реализуя это право, становился нормальным и отказаться от полетов не мог.
- Неужели не замечал? Точно тебе говорю: у него темно в глазах, только сам он про это не знает. А настоящего-то мира и не видит.
- Как же он может не знать?
- А как он может узнать? Ну как он увидит, что у него темно в глазах, если у него темно в глазах?
...человек, каким ты его полюбил, не равняется человеку, каким ты будешь любить его в итоге.
Иногда на него, погруженного в книги, накатывало сознание, что он почти ничего не знает, почти ничего не читал; и путь к желанному покою преграждала мысль, что у него слишком мало времени в жизни на все это чтение и на всю эту учебу.
Так создан мир: что живо, то умрет
И вслед за жизнью в вечность отойдет.
Она к нему влеклась,
Как будто голод рос от утоленья.
Засыпь хоть всей землею
Деянья темные, их тайный след
Поздней иль раньше выступит на свет.
Рост жизни не в одном развитье мышц.
По мере роста тела в нем, как в храме,
Растет сложенье духа и ума.
Бывает, словом, что пустой изъян,
В роду ли, свой ли, губит человека
Во мненье всех, будь доблести его,
Как милость божья, чисты и несметны.
А все от этой глупой капли зла,
И сразу все добро идет насмарку.
Досадно, ведь.
По-видимому, я перемудрил.
Но, видит бог, излишняя забота –
Такое же проклятье стариков,
Как беззаботность – горе молодежи.
Идем и все расскажем королю.
В иных делах стыдливость и молчанье
Вреднее откровенного признанья.
Краткость ест душа ума,
А многословье – тело и прикрасы.
Не верь дневному свету,
Не верь звезде ночей,
Не верь, что правда где-то,
Но верь любви моей.
- Что читаете, милорд?
- Слова, слова, слова…
Ибо сами по себе вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке.
Если обходиться с каждым по заслугам, кто уйдет от порки?
Быть иль не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними?
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Так всех нас в трусов превращает мысль
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика.
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств.
Если вы порядочная и хороши собой, вашей порядочности нечего делать с вашей красотою. И скорей красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность исправит красоту. Прежде это считалось парадоксом, а теперь доказано.
А если тебе непременно надо мужа, выходи за глупого: слишком уж хорошо знают умные, каких чудищ вы из них делаете.
Влиятельных безумцев шлют в тюрьму.
Зачем мне льстить, когда твое богатство
И стол, и кров – один веселый нрав?
Нужде не льстят.
Страшится или любит женский пол –
В нем все без меры, всюду пересол.
Моей любви изведали вы вкус,
Люблю я слепо, слепо и страшусь.
Где чувство в силе, страшно пустяка;
Где много любят, малость велика.
У каждой страсти собственная цель,
Но ей конец, когда проходит хмель.
Печаль и радость в дикости причуд
Сметают сами, что произведут.
Не может жизнь по нашей воле течь.
Мы, может статься, лучшего хотим,
Но ход событий не предвосхитим.
Смотрите же, с какою грязью вы меня смешали. Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов. Вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны. Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты. А эта маленькая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон, и тем не менее вы не можете заставить ее говорить. Что же вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя.
Долг каждого – беречься от беды
Всей силой, предоставленной рассудку.
У нас нередко дело заминает
Преступник горстью золота в руке,
И самые плоды его злодейства
Есть откуп от законности.
Слова парят, а чувства книзу гнут.
А слов без чувств вверху не признают.
Я сердце вам сломаю, если все ж
Оно из бьющегося материала,
И пагубные навыки не сплошь
Его от жизни в бронзу заковали.
Кто волей слаб, страдает больше всех.
Прошу простить меня за правоту,
Как в наше время просит добродетель
Прощенья у порока за добро,
Которое она ему приносит.
В маске доброты
Вы скоро сами пристраститесь к благу.
Повторность изменяет лик вещей.
В противность злым привычкам добрый навык
Смиряет или гонит прочь чертей.
Из жалости я должен быть суровым.
Где судят все на глаз, а не умом.
Там видят только кару, а не смотрят,
За что она.
Но что за смысл без умолку твердить,
Что это надо сделать, если к делу
Есть воля, сила, право и предлог?
О мысль моя, отныне будь в крови,
Живи грозой иль вовсе не живи!
Больной душе и совести усталой
Во всем беды мерещится начало.
Так именно утайками вина
Разоблачать себя осуждена.
Но всякую любовь рождает время,
И время, как показывает жизнь,
С годами ослабляет это пламя.
Огонь самой любви
Приводит к угасанью от нагара,
И если чувствам ходу не давать,
Они мельчают от переполненья.
Что хочется, то надо исполнять,
Покамест есть желанье: у хотенья
Не меньше дел и перемен на дню,
Чем рук, и планов, и голов на свете.
А после поздно плакать и вздыхать.
... Но тела не ранят
Вовсе: одна лишь душа уколы жестокие чует.
Кто в наше время хоть немного не тронулся, тот и есть настоящий сумасшедший...
Какого только вранья не найдёшь в наших собственных дневниках!
Мы испытываем чувство вины почти каждое мгновение нашей жизни, а к концу оно достигает таких невыносимых размеров, что у нас не остаётся иного выхода, кроме как умереть, спастись бегством.
1..108..149Невозможно представить собственную смерть, и каждый раз, пытаясь сделать это, мы понимаем, что всё ещё присутствуем как зрители. Никто не верит в собственную смерть; в подсознании каждый из нас убеждён в своём бессмертии.