- ...я убежден только в одном ... рано или поздно в одно прекрасное утро я умру.
- ...у меня, кроме этого, есть еще убеждение - ...я в один прегадкий вечер имел несчастие родиться.
...живешь - из любопытства: ожидаешь чего-то нового… Смешно и досадно!
Самые счастливые люди - невежды.
И если б все люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так сильно заботиться.
Я иногда себя презираю... Не оттого ли я презираю других?
Жизнь человеческая - порочный круг, в котором "позавчера" смыкается с "сегодня" и они пожирают "вчера". Нам чудится, будто мы движемся во времени, но прошлое прочно держит нас в плену.
На этой земле люди приходят и уходят. Каждому свой час.
Го - отражение души человека...
Мужская страсть угасает быстрее женской красоты.
Сочувствие - удел сильных духом.
Возможность поговорить рождает нежность даже в самых необузданных душах.
Люди подобны железу - чтобы выковать оружие, по нему бьют молотом.
Счастье подобно игре в го, за него сражаешься, как за окружение противника. Я убью боль, задушив ее в объятиях.
Хорошая утренняя пробежка - залог бессмертия.
Встреча на чужой земле с жительницей родного города доставляет мне тихую радость, при таких обстоятельствах чужие нам люди сразу становятся родными и близкими.
Лучшее доказательство мужской любви - терпение, с каким он ждет, пока девственница созреет.
Интересно, умереть также легко, как удивиться?
Доски, начерченные на гранитных столах, после тысяч и тысяч сыгранных на них партий превратились в лица, мысли, молитвы людей.
Хотя это всего лишь мой предрассудок, я никогда не верю мужчинам с носовыми платками. Во мне вообще полным-полно предрассудков подобного рода. Поэтому люди обычно меня сторонятся. И чем дальше сторонятся, тем больше у меня предрассудков.
Есть на свете такая тоска - от неспособности плакать. По-прежнему бесформенная, никак не выраженная, она просто копится на сердце всю жизнь, как снег в безветренной ночи. Когда я был помоложе, я пытался подобрать для нее слова. Но сколько не пробовал, так и не смог объяснить ее ни другим, ни самому себе. Тогда я решил, что это невозможно в принципе и перестал пытаться. Мои слова высохли, сердце захлопнулось, а тоска стала еще неизбывнее.
От первой встречи с ними она ожидала того, что обычно ожидают современные люди от знакомства с себе подобными, относясь к нему, как к очередному физическому неудобству – вроде тесных туфель или сквозняка.
Маленькое зеркало над умывальником отражало ее голову и плечи. Лицо, смотревшее из зеркала, было преисполнено болезненным унынием – после прибытия Дэллоуэев Рэчел пришла к неутешительному выводу, что ее лицо совсем не такое, какого ей хотелось бы, и, скорее всего, никогда таким не станет. Так или иначе, ей с детства внушали, что опаздывать нельзя, поэтому следовало выйти к ужину с тем лицом, какое было.
В двадцать четыре года она понимала в музыке столько, сколько обычно люди начинают понимать к тридцати, и могла играть в полную силу своего дара, и с каждым днем становилось яснее, что природа была к ней поистине щедра. Пусть этот один столь явный талант и сопровождался мыслями и грезами нелепыми, неразумными, какая мудрость могла бы его заменить?
Мне хотелось бежать от себя, и я начала рисовать ярких, огненно-красных огнедышащих драконов. Это были драконы, пышущие энергией и жизненной силой, то есть у них было все то, чего не было у меня. Я же была сплошь серой.
Важно понимать, чего мы хотим, так как это подсказывает нам, что надо делать, чтобы жизнь стала осмысленной и радостной.
Я делала это для того, чтобы умереть. Но в тот момент, когда я это проделывала, я не хотела умирать, мне только невозможно было жить.
В результате я стала расцарапывать свою кожу, чтобы почувствовать себя живой, чтобы доказать, что у меня в жилах еще течет живая кровь.
Я не думаю, что стекловолокно полезно для желудка, и знаю, что оно вредно, но оно заполняло пустоту, которая пожирала меня изнутри.
Но ужасно унизительно было выслушивать похвалы, как красиво и нарядно я одета, когда на самом деле ты знаешь, что вид у тебя вообще никакой, потому что эти высказывания слишком ясно говорили о том, из каких стандартов исходила санитарка, оценивая мои достижения. Я понимала, как я выгляжу, отлично понимала, и если это называется хорошо, то явно не исходя из нормальных представлений о том, что хорошо и что плохо. Любому человеку не все равно, с какими ожиданиями к нему подходят окружающие.
У меня в нанесении себе физических повреждений выражалось много разных вещей. Одной из важнейших была возможность выразить через него страдание, которое не вмещалось ни в какие слова. Для меня это было способом показать окружающему миру, что мне больно, но также и способом сделать это страдание конкретным и управляемым, так сказать, физически ощутимым. Нанесение себе повреждений стало для меня средством заменить или заглушить неконтролируемую душевную боль внешней болью, которой я могла управлять, это можно сравнить с тем, как мы, сидя в кресле зубного врача, так стискиваем кулаки, чтобы ногти впивались в ладонь.
Мне просто необходимо было, чтобы кто-то посмотрел на меня с улыбкой, и я обрадовалась, когда женщина мне улыбнулась, обрадовалась еще и потому, что улыбнулась мне именно она. Я никогда не видала ее прежде, но сразу узнала ее. Она была Одиночество, и она была прекрасна. Кому нужны какие-то там коллективы, когда Одиночество так прекрасно? С тех пор я часто стала ее видеть. Она мало говорила, зато она улыбалась такой прекрасной и немного печальной улыбкой! Порой она танцевала для меня в этом очаровательном платье, одновременно белом и синем.
Самое горькое в моем положении было то, что ко мне и моим действиям подходили не с обычными мерками, а рассматривали их только как симптомы безумия. И тут уж все доводы были бесполезны, ибо чем больше ты возражаешь, тем яснее становится всем, что ты больной человек. Болезнь у меня была, это бесспорно, но ведь не всё мое «я» было больным.
Она спросила, не боюсь ли я потолстеть и не боюсь ли ездить в автобусе, но такими страхами я не страдала. Меня пугали другие мысли: существую ли я на самом деле, и принадлежат ли мне мои мысли, а об этом она меня не спросила.
Любовь — это в какой-то мере рабство...
Близость с тем единственным существом, которое стоит любить, — как раз и есть высочайшая награда, перевешивающая всю боль, горе, всю твою нелепость, одиночество, компромиссы, сопровождающие жизнь человеческую. Но близость с нужным тебе человеком искупает почти все ошибки.
Она склонилась, снова поцеловала меня, и ее темные глаза заслонили весь мир.
Хорошо исполненное дело само несет в себе глубинный смысл.
Мы безмолвно общались в повисшей тишине. ... Молчание, связывающее нас, заполняло собой все щели, все пустоты в наших душах.
Встречаясь, мы говорили часами. О чем угодно. И никогда не уставали друг от друга — нам все было мало. Какие только мы темы ни обсуждали — книги, мир, природу, слова... В наших встречах-разговорах было столько тепла и духовной близости, сколько и не снилось иным любовникам.
Что такое одиночество? Оно похоже на чувство, которое накрывает тебя, когда в дождливый вечер стоишь возле устья большой реки и долго-долго смотришь, как огромные потоки воды вливаются в море.
Я не принимал за чистую монету все, что мне говорили. Моя душа могла захлебываться от чувств к этому миру, но их вызывали только книги и музыка. Что говорить — я был одиноким человеком.
Щелкает переключатель. Мы расходимся в разные стороны, чтобы дальше снова идти каждый своей дорогой. Наступит завтра, и мы, в полутысяче километров друг от друга, будем продолжать бесцельную борьбу со скукой, которая у каждого тоже своя.
Вампир – это смена ценностей на оси плоти.
Книги, она подумала, размножаются почкованьем. И никогда у нее не хватает на них времени.
Вот так сочиняем за людей подобные сценки, и это у нас называется их "помнить", "знать" и "любить"
Занятно, что, так редко получая по почте что-нибудь стоящее, мы вечно в ожидании писем.
А когда женщина думает о мужчине, никого уже не возмущает думающая женщина. А когда женщина пишет записочку, пишущая женщина тоже никого уже не возмущает.
Жизнь ничего не имеет общего с тем, чтоб сидеть на стуле и думать. Мыслить и жить - два полярно противоположных занятия.
Какое-то время я боролась за себя, строила свой мирок. И теперь всегда могу спрятаться в том мирке и хоть немного расслабиться. Одна. Как улитка в панцире. Но ведь мне потому и пришлось сооружать этот панцирь, что сама я — беззащитный слизняк.
1..117..149Сколько бы неприятностей ни ждало меня завтра — а их, скорее всего, будет немало, - сейчас я хотел бы уснуть и не просыпаться, пока Земля не крутанется Майклом Джексоном вокруг своей оси. Для новых неприятностей мне нужен свежий запас отчаяния.