Онлайн чтение книги Сказания о русских витязях
8 История Останова

Начало печальной моей жизни ты довольно ведаешь, государь, — сказал он Светлосану, — но сии господа, может быть, о том не знают, чего ради и начну ее с самого ее происхождения. Я называюсь Останом, — продолжал он, — и происхожу от древнего поколения древлянских князей, которых княжество находится в Червонной России между Днепром и Припятью, пространными водою реками. Я родился от последнего князя нашего рода, именем Любослава; и едва я увидел свет, как смерть моей матери, приключившаяся ей от моих родов, возвестила мне несчастную жизнь, на которую сужден я роком. Родитель мой, любя свою супругу весьма страстно, вскоре за нею последовал, препоруча меня в опеку ближнему своему боярину, от которого все несчастие моей жизни устроилось.

Обыкновенно неблагодарность неистовствует наиболее тогда, когда присовокупляется к ней любочестие и корысть. Сей вельможа, именем и нравами Презол, пользовавшийся паче всех милостями моего родителя и снискавший ласкательствами своими его доверенность, употребил ее во зло, прияв по нем во власть правление княжества, и позабыл вскоре, чем он должен сыну своего благодетеля. Сияние венца ослепило его очи; он предприял не токмо лишить меня оного, но даже отнять у меня и жизнь мою, чтоб безопаснее потом воспользоваться плодом своего злодейства. Вследствие адского сего предприятия начал он истреблять, под разными предлогами, приятелей нашего дома, а своих ласкателей и любимцев возвышать на их места, отдая им всю власть в государстве. Напоследок, укрепясь таким образом на престоле, повелел меня, еще младенца бывша, отравить тайно ядом. Но кормилица моя, узнав о сем варварском намерении и будучи верна родителю моему и по смерти его, возгнушалася неслыханным сим злодейством, презирая и обещанное ей за сие великое награждение, и отнесла меня тайно к Славомыслу, Чернобогову первосвященнику, который равномерно сохранял великое усердие к нашему дому.

Сей добродетельный муж сокрыл меня и с кормилицею моею в тайнике Чернобогова храма, куда никто, кроме него и старого его служителя, не ходил, и где сей первосвященник получал вдохновения и пророчества от сего божества. В сем жилище пробыл я до пятнадцати лет моего возраста, в которые Славомысл старался научить меня всему тому, что может человека моего состояния просветить и наставить в добродетели. В должности сей мог он успеть тем наипаче, что сам был весьма учен, чем и снискал себе сан первосвященничества. По вступлении моем на шестнадцатый год, верная моя кормилица умерла, а за нею вскоре и первосвященник скончался. Тогда-то прямо остался я несчастным человеком, о коем ни солнце, ни земля не ведали.

Перед смертью своею первосвященник открыл мне род и сан мой и все мои несчастья, надеяся сим возбудить во мне ревность к благочестию и добродетели.

— Сими одними средствами, — говорил он мне, — можешь ты возвратить себе погибший твой престол; благочестием твоим боги, а добродетелью люди подвигнутся к тебе на сожаление; старайся об них паче и жизни твоей, ибо ежели и жизнь твоя для них прекратится, то земные твои имения останутся на земле, а душевные вознесутся с тобою на небо. Но прежде, нежели, — продолжал он, — отыду я ко праотцам моим, хочу тебя наградить наследием отцов моих так, как сына и питомца моего, ибо, кроме тебя, нет по мне наследника. Желаю только того, чтоб сие наследие употреблял ты во благо, а не во зло и во спасение твоей жизни так, как употребляли отцы мои и тому же и меня научили. А тебе оно будет потребнее нас всех: ты имеешь себе врагом сидящего здесь на престоле, который не преминет искать твоей смерти, когда узнает о тебе, что ты жив. Сего ради советую тебе удалиться по смерти моей из отечества твоего и просвещать твой разум познаниями света, пока боги, по усмотрении в тебе достойного венценосца, соблаговолят возвратить тебе престол твоих предков. Сие вещаю я тебе, — промолвил он, — по повелению самих богов.

Сказав сие, взял он меня за руку и повел во святилище храма; оное было четвероугольно, сооружено из черного мрамора; на стенах оного изображены были всякого рода мучения и казни, коим подвергаются во аде беззаконники. Посередине святилища стоял на медном подножии Чернобогов кумир, сотворенный из эбонитового дерева; глава его была златая, украшена алмазным венцом; он был препоясан змеею и покровен черною епанчою с пламенными пятнами; лицо имел свирепое и грозящее казнию; в правой руке держал меч и скорпию, а в левой весы; десною ногою попирал увенчанную голову, зияющую пламенем, а шуею — городскую стену, усыпанную деньгами.

Войдя в святилище, Славомысл пал ниц пред кумиром, чему и я последовал; потом, прочтя потихоньку молитву, отпер он потаенную дверь у подножия божеского истукана и вынул оттуда сандалии[20]Род старинной обуви, употреблявшейся на Востоке. и кошелек с деньгами.

— Вот наследие моих праотцов, — сказал он, обратись ко мне. — Прими его и употребляй в единых только нуждах, могущих тебе случиться; сии сандалии имеют силу носить человека по водам и воздуху, а кошелек сей хотя немного содержит в себе златниц, однако ж вовеки не будет истощим, ежели ты станешь из него брать на единые твои нужды и на спомоществование неимущих и страждущих неповинно. Храни сии вещи и не вверяй их никому, ниже поведай.

Посему, обратись к Чернобогу, простерся пред ним паки и, встав на колени, что и мне также повелел учинить, возгласил к нему:

— Мстительное и защитительное божество! Призри сего знаменитого сироту; способствуй ему, ежели будет он добродетелен, и накажи его, ежели он порокам предастся и наследие сие станет употреблять во зло.

Таким образом добродетельный сей муж, вручив мне летающие сандалии и неистощимый кошелек, отвел меня паки в прежнее мое жилище. Вскоре после сего он скончался: о сем уведомил меня старый его служитель, который, как я уже объявил, о тайне нашей ведал и приносил мне пищу. Сие печальное известие ввергло меня в неизреченную горесть и недоумение: я не знал, что мне с собою начать и каким образом явиться свету, коего я не знал. Сие мое недоумение открыл я сему усердному служителю, который, сообразуяся с увещаниями моего благодетеля, советовал мне удалиться поскорее в другие славенские области и путешествовать по оным, сколько для научения моего, столько и для сокрытия себя от изменника, похитившего мой престол, пока милосердные боги не возвратят мне оного. Я охотно последовал его мнению и просил его сотовариществовать мне в сем моем странствовании, на что Добрыня, ибо так он назывался, охотно и согласился.

Таким образом, наше путешествие, определили мы выйти ночью из храма и Искореста,[21]Сей город называется также Коростенем — в летоп. преп. Нест. столицы нашего княжества. Произведение сего предприятия благополучно было окончено; вышед в рощу, окружающую сей город, рассудили мы, в которую сторону прежде всего нам отправиться. Разговаривая о сем, пришли мы в середину сей рощи, которую освещало тогда сияние луны; помощью сего света увидел я несколько стоящих тут столпов, из дикого камня весьма искусно сооруженных, и на оных поставленные сосуды из черного мрамора.

— Остановимся здесь, государь, — сказал мне Добрыня. — На сих столпах опочивают прахи твоих родителей; я нарочно привел тебя сюда, дабы ты, прежде отшествия твоего из сей страны, простился с ними и воздал им поклонение, когда уже не можешь им отправить тризны.

Я пал на колени и вместо воспоминовения принес им жалобы и слезы. По довольном моем пред ними сетовании, препровождавший меня Добрыня советовал мне оставить сие место и искать убежища до восхождения Зимцерлы. Во время пути сопутник мой старался меня развеселить, рассказывая мне о приключениях своей жизни, которые состояли в том, что в молодости своей он учился вместе с покойным первосвященником, которому понравясь и будучи бедным человеком и сиротою, согласился всю жизнь препроводить при нем и по сей причине жил завсегда в его доме не так, как служитель, но как домашний. При сем также объявил он мне и о других обстоятельствах своей жизни, которые довольно означили грубость и зверство древлян и их соседей. Обычай сожигать усопших тела и прах их полагать в сосуды, ставить на столпах при больших дорогах и вместо порядочного бракосочетания хватать девиц у воды и иметь оных себе вместо жен переняли древляне, по сказкам его, от соседов своих радимичей, кривичей, вятичей и северян.

Таким образом, повествуя мне о нравах древлян, старался он уклоняться от Искореста в сторону и при восходе зари привел меня в небольшую деревню, в которой мы, отдохнув и купя себе коней, пустились в путь. Добрыня советовал мне прежде всего ехать в область дулебов и бужан, у коих в стране было славное пророчество, названное Золотою Бабою.

— Сие прорицающее божество, — говорил он мне, — должно тебе вопросить о успехе нашего путешествия и о будущей твоей судьбе». И охотно последовал сему его совету, желая узнать о себе предбудущее, к чему все почти пристрастны люди.

Итак, направя путь наш в сию страну, через несколько дней прибыли мы в нее, и еще издалека увидели мы в оной стоящий великолепный храм Золотой Бабы, сооруженный из чистого белого мрамора и обнесенный такою же оградою. Чем ближе подъезжали мы к сему храму, тем более увеличивалось его великолепие в наших глазах. Ограда оного содержала в себе покойные и приятно расположенные жилища для жрецов сего божества; по обеим сторонам ворот построены были гостиницы для приезжающих, изобилующие всем тем, что к пропитанию, одежде и уврачеванию человеков потребно.

Как скоро объявили мы приворотнику желание наше поклониться и жертвовать богине, так скоро и отпер он нам железные ворота, которые непрестанно были заперты для опасности от разбойников, ибо в сем храме сохранялось великое сокровище, возросшее от щедрых приношений молебщиков, потому что, из почтения к сему божеству, не дерзал ни един приходящий отойти от него без принесения ему какой-либо вещи, а ежели ничего не имел, то, вырвав из платья своего волос, приносил оный в дар, кланяясь в землю.

По въезде нашем в монастырь, нижние служители храма с великою учтивостью помогли нам слезть с лошадей; одни из них повели их в конюшни, а другие препроводили нас самих в гостиницу, где мы угощены были по-княжески. Чрез несколько часов объявили нам, что первосвященник сего храма желает нас видеть. Мы тотчас пошли к нему и уговорились на дороге сказаться купцами из Коростеня. Первосвященник принял нас весьма ласково и угощая вопрошал о вине нашего прибытия. Мы ему объявили, что желаем принести жертву и вопросить о нашей судьбе Великую Матерь Богов. Жрец с охотою обещался со своей стороны удовлетворить наше желание, спрашивая нас притом, какую мы хотим избрать жертву, чтоб почтить богиню. Я, вынув десять золотых, просил его, чтоб он избрал за сии деньги такую, какую ему заблагорассудится. Предложением сим Жирослав (так он назывался) наипаче был доволен.

Тотчас после сего, позвав своего служителя и приказав ему привесть для жертвоприношения непорочную юницу, овна и двух агнцев, просил нас следовать с ним во храм. Оный был осажден кедрами и буками, украшен отовсюду мраморными багряными столпами, коих главицы вылиты были из меди и позлащены весьма крепко; притвор храма, где приносили жертву, сооружен был также из мрамора и украшен подобными столпами. Жертвенник, на коем сжигали жертву, и другой, на котором жарили некоторые ее части для пожрания, были стальные и по местам украшены серебряными с золотом цветками. По сторонам их стояло на таганах несколько медных котлов, в которых варили также некоторую часть жертв. Секиры, ножи и другие жертвенные орудия состояли из блистательного и крепкого камня и серебра; также сосуды, умывальницы и другие подобные сему вещи были все из драгоценного вещества и преизбраннейшей работы.

Вскоре привели к нему жертву, украшенную венками из цветков. Первосвященник и вспомоществующие ему жрецы, облекшиеся в богослужительные ризы, начали службу пением и молитвами, по окончании коих Жирослав, возлагая на каждую жертву свою руку, приказывал их убивать и приуготовлять к жертвоприношению. По повелению его вскоре все было уготовано: лучшие части были оставлены для трапезы жрущих, а прочие сожжены в честь богини.

По совершении таким образом жертвоприношения, Жирослав уверял нас, гадая по колебанию огня и по течению дыма, что жертва благоприятна богине, и что можем мы ожидать события благополучного нашим желаниям. Посем повел он нас во внутренности храма. Стены его украшены были живописью, представляющею дела и приключения богини. Кумир ее, вылитый из чистого золота, стоял посередине храма; на руках у нее сидела маленькая девочка, которую почитали ее внучкою. На богине и внучке ее были венды из дорогих каменьев самой высокой работы и цены. Подножие их яблено было из чистого серебра и украшено было вылитыми из золота цветками и разноцветными каменьями. Стоящий пред ними жертвенник был подобно сооружен и украшен. Истукан сей окружен был отовсюду разнообразными музыкальными орудиями. По вшествии нашем во храм, первосвященник приказал нам пасть пред жертвенником на колени и предложить на нем то, чем мы обреклися богине. Повеление его немедленно мы исполнили; я, став с Добрынею на колени, положил несколько горстей златниц на жертвенник, а Добрыня несколько пенязей. В тот миг все музыкальные орудия, окружающие кумир, возгремели и произвели во храме превеличайший шум; богинин истукан поколебался, а мы, быв устрашены сим действием, пали ниц на землю. После сего шум мало-помалу начал утихать, и при конце оного услышали мы глас богинин, подобный трубному гласу:

Сие проречение жрецы тотчас записали и подали мне оного список, за что ответствовал я им некоторым числом червонцев. После сего просил нас к себе первосвященник на вкушение жертвы со всеми бывшими при том жрецами. Мы за ним последовали, а Жирослав, обращая ко мне речь, говорил мне так:

— Богиня наша правосудна, приятный гость! Она невинных защищает и поборает по них, а злодеям завсегда противится и рано или поздно наказует их. Я тебе при трапезе нашей расскажу о происхождении и делах ее. Я не испытую, — продолжал он, — о состоянии твоей жизни, но токмо вижу по изречению божества, что ты добродетелен и несчастлив; но как злодейство гнать тебя ни станет, не ослабляй своего терпения: боги с удовольствием взирают на борющуюся с несчастиями добродетель и напоследок увенчивают ее.

При продолжении им подобного сему нравоучения прибыли мы в его обитель. Стол уже был уготован; Жирослав просил нас за него сесть; и когда несколько уже насытилися, тогда он, паки обращая ко мне речь, вещал мне следующее:

— Я обещал тебе рассказать о начале и происхождении нашего божества, зовомого чернью Золотою Бабою, по причине златого ее изваяния. Вот каковое повествование о том нам предано: первоначальное существо Эфир, совокупяся с нестройностью стихий, произвели на свет великую нашу богиню, царицу земли и матерь всех богов, а она, сочетавшись со Световидом, или солнцем, равным ей по древности божеством, породила миру Перуна, строителя громостреляний и всех воздушных явлений; потом Волоса, бога скотов, по нем Купала, бога всякородных плодов древесных и земных, и прочих богов и богинь, как-то: Ладу, Зимцерлу, Белбога, Чернобога, Нию, Похвиста, Догоду, Услада, Кикимору и им подобных. Сын ее Перун, совокупяся с сестрою своею Ладою, богинею любви, произвел Сиву, богиню жит и растений. И сию-то любезную внучку, питательницу человеков, держит богиня наша непрестанно в своих объятиях и любит ее жарче всех своих детей и внучат; а наши праотцы, желая означить свойство и достоинства сих богинь, изобразили их златыми, украсив венцами из драгоценных камней, ибо от них проистекают нам и злато, и сребро, и вся благая сей жизни. А окружение музыкальными орудиями образа нашей матери богов уставлено в знак того, что восставшую между детьми ее распрю о державе земли она пресекла и восстановила между ними согласие правосудным оной разделом, и для того еще, что она многие из сих орудий изобрела сама и любит ими услаждаться и завсегда свои пророчества произносит во гласе трубном.

Посем Жирослав, — продолжал Остан, — рассказывал мне о многих ее чудесах и о делах ее чад, о чем, однако ж, я умалчиваю, как о таких вещах, о которых и ты, государь, я чаю, ведаешь, а приступлю теперь к повествованию других моих приключений.

Я пробыл несколько дней в священном жилище, наслаждался собеседованиями первосвященника, которому подарил я пятьдесят червонных и еще сто дал на содержание их гостиницы. Посем, совещавшися с сопутником моим, поехал я в державу полян, у коих столицею был Киев, построенный сего же имени князем. Полянами владел тогда князь Ковар; у него вознамерился я просить себе помощи противу похитителя моего престола.

Путь наш даже до сего города был благополучен; мы нашли Ковара, не доезжая до города, в бору, окружающем Киев, забавляющегося с придворными своими звероловительством. По прошению моему я был ему представлен; ласковый его прием обнадежил меня открыться ему в моей нужде. На просьбу мою отозвался он благосклонно, да и столько еще явил мне благоприятства, что просил меня жить во своем дворце во все то время, которое пробуду я в Киеве. Таковые ласки совсем поколебали мое легковерие, и я уже почитал себя сидящим на престоле моего родителя. Но увы! как мало я разумел политику властолюбивых государей, внемлющую более своим прибыткам, нежели человеколюбию!

Несколько дней старалися забавлять меня пустыми надеждами, как между тем пересылалися с моим злодеем, коему дали знать о моем пребывании в Киеве и просили от него себе уступки некоторых городов, если не желает он зреть себя воюема в мою пользу. Похититель моего венца, желая отвратить от себя сию бурю, охотно на требование их согласился с таким, напротив, варварским условием, чтоб меня ему выдали мертва или жива. Судя по коварству Киевского князя и его вельмож, может быть, и был бы я несчастною жертвою властолюбия Презолова, ежели б некто из Коваровых бояр не продал мне сей тайны за некоторую сумму денег.

Как скоро я известился о сем проклятом ухищрении, так скоро и уехал из Киева. По совету Добрынину, слыша о добродетелях и благостыне твоего родителя, государь, — говорил древлянин Светлосану, — вознамерился я ехать в Славенск, дабы пасть к ногам великодушного Богослава для испрошения у него той милости, о коей тщетно умолял я Полянского князя. Во время сего моего путешествия занемог я сильно огневицею, чего ради и остановился в столице кривичей, где находился храм Знича, сего священного огня, подающего болящим исцеление и советы на врачевание болезней. Я послал Добрыню к первосвященнику сего божества, дабы он, вруча ему от меня сто златниц, попросил его принести жертву сему неугасимому пламени для испрошения от него мне врачевания. Жрец, повелев ему прийти наутрие, дал такой ответ Добрыне, который, по словам его, само божество изрекло ему нощью:

Сей глас боговещалища возвратил мне память о забвенных мною сандалиях, данных мне в наследство Славомыслом, первосвященником Чернобоговом, моим воспитателем. Я приказал Добрыне вынуть их из сумки, в которую они мною были спрятаны, и обуть меня. Как скоро он на меня их надел, так скоро и начал я чувствовать распространяющееся по всем моим жилам стремление крови, с окончанием коего жар стал во мне утухать и силы мои чувствительно стали приходить в прежнее состояние. Одним словом, чрез час сделался я так здоров, как будто не бывал никогда болен. В тогдашнем моем восхищении бросился я на землю и принес священному Зничу благодарственное моление, сопровождаемое радостными слезами. После сего пошел я в храм оного, желая принести ему великолепную жертву.

Храм его стоял на высокой горе, сооружен из дикого камня и огражден высокою и крепкою стеною наподобие замка. Стены его состояли из двух ярусов небольших покойцев; в нижних содержалися пленники и скоты, определенные на заклание в жертву сему священному огню, а в верхних жили служители храма и некоторые жрецы. По входе моем в сию ограду, слух мой поражен был стоном пленных, испрашивающих себе от богов и мимоидущих свободы от напрасной смерти. Жалость объяла мое сердце: я не мог понять причин сему зверскому обыкновению, чтоб предавать огню неповинных человеков, в жертву такому божеству, которое подает нам исцеление и печется о нашем здравии.

— О боже! — вскричал я тогда. — Конечно, не ты виною варварскому сему уставу, но жадность к корыстолюбие немилосердых твоих жрецов.

Сия мысль заглушила во мне почтение, которое было возымел я к первосвященнику сего божества. Я вознамерился с ним увидеться и употребить всю мою возможность к освобождению невольников и к уничтожению адского сего обыкновения.

Жреца сего нашел я готовящимся к приношению сей кровавой и бесчеловечной жертвы. Поблагодарив его за предстательство о мне у божества, просил я его принести от меня благодарственную жертву.

— Изрядно, — ответствовал он, — сие я охотно учиню по принесении законной жертвы.

Я его спросил о ее роде и услышал, что она-то и состоит их сих несчастных пленников, возмутивших только мои чувства.

— Честный отец! — сказал я ему. — Неужель и боги столько ж мстительны и жестокосерды, как и мы, люди? И какая причина побуждает их желать столь варварской жертвы? Нельзя статься, чтоб они услаждались человеческим мучением и кровью. И разве не о всех людях равно они пекутся и не равно их любят?

Жрец ответствовал мне весьма смутно на сии вопросы, из коих ничего другого я не понял, кроме пустых его отговорок. Я употребил все силы моего смысла, чтоб доказать ему бесчеловечие и беззаконное заблуждение сей службы. Но он противополагал мне на то, что сие заведено издревле, и что сею жертвою божество их, конечно, услаждается.

— О, люди! — возопил я тогда. — Вы и зверей в ярости и невежестве своем превосходите. Отче честный! — говорил я ему. — Будь ты первый исправителем сего варварского и адского злоупотребления: боги, конечно, не требуют от нас столь проклятой жертвы, но отвращаются и мерзятся ею!

Лютый жрец не внимал моим рассмотрениям и готовился исполнить сие варварское дело. Но я, отозвав его на сторону, обещал ему дать за всякого пленника по сту червонцев, ежели он освободит их от заклания и отпустит на волю.

При сем обещании корыстолюбивый жрец улыбнулся и умягчил суровый свой вид и голос.

— Чадо мое, — сказал он мне, — я вижу, что великий Знич, подав тебе здравие, хочет тебя прославить щедротою; воле его я повинуюся; исполняй его желание, а я сего же вечера освобожу пленников, когда ему сие угодно. Но не поведай сего народу, — продолжал он, — сему неумолимому чудовищу, которого единые чудеса к покорству преклоняют». Я обещал ему содержать сие тайно и в тот же день принести ему цену на искупление неповинных.

По сему нашему условию, жрец пошел во храм и, по совершению некоторых жертвенных обрядов, притворился вдруг ужаснувшимся и дрожащим голосом, кривляя глазами и устами, возопил к народу:

— О неизреченного божия к нам милосердия! При самой пропасти великий Знич воспящает нас от падения. Народ, обладающий кривическими землями! Священный огнь освобождает тебя от истребления, которое соединено было со смертью сих плененных тобою врагов. Он мне открыл теперь, что коль скоро прольется кровь сих печенегов, то чрез три дня, по непременному определению всемогущей судьбы, падет наше государство и искоренится невозвратно нашими врагами, и что для избежания сего бедства нет другого способа, кроме освобождения сих пленников.

По сих словах он умолк, а народ, ввергнутый им во смятение и страх, возопиял и требовал их освобождения немедленно. Хитрый жрец, радуясь успеху своего обмана, обещал народу освободить их в следующую ночь, ибо, присовокупил он:

— …сего требует само божество, дабы они во тьме оставили нашу страну, ибо тьма сия послужит им омрачением во всех их предприятиях на нашу землю. Но сие значило, — продолжал древлянин, — что он хотел наперед увериться в деньгах, обещанных ему мною, прежде нежели освободит сих печенегов. Народ на все согласился, чего ни желал от него первосвященник, который, по принесении обыкновенных жертв, возвратился в свою обитель, а я пошел к себе на постоялый двор, дабы приготовить ему деньги.

Дорогою встретился со мною Добрыня, который отлучился от меня для некоторой нужды и ничего не ведал о переговорах моих с жрецом. Я ему рассказал сию историю и не мог с ним надивиться жадности сего первосвященника, которая побуждает его не токмо народ обманывать, но и проливать человеческую кровь под предлогом благочестия и богопочитания.

— Ах, государь! — сказал мне тогда Добрыня. — Так, никак, и ответ, данный им тебе от имени Знича, его же коварства есть вымысл, ибо я признаюсь тебе, что он ласкательством своим выведывал от меня несколько о нашей тайне и о сандалиях, врученных тебе Славомыслом. А что они помогли тебе освободиться от болезни, так сие, конечно, произошло от сокрытия в них для сего силы, а не от Знича, коему приписывает жрец исцеление болезней.

Рассуждение сие почел я справедливым, соображая его с жреческим коварством. Познавши же тогда всю цену удивительных моих сандалий, предприял я носить их на себе всегда, а Добрыне приказал не объявлять впредь никому о сей нашей тайне.

Между тем, желая спасти неповинных пленников, вынул я из неистощимого моего кошелька деньги, по числу пленников, которых было около двадцати человек, и пошел под вечер к корыстолюбивому жрецу, которому вручив сей выкуп, просил его исполнить свое обещание, что он в тот же час и учинил, приказав их освободить. После чего ласкательства его доказали мне ясно, сколь подла была его душа. Я оставил его скоро, возымев к нему презрение больше еще прежнего. Идучи на мое подворье, рассуждал я, как праведные боги таких гнусных и беззаконных тварей оставляют без наказания, но, вспомянув произречение Золотой Бабы, что бессмертные медленно наказуют злодеев, оставил сие на промысл небесный, который наутро же мне доказал, что он справедлив. Ибо на другой день Добрыня, ходивший за нуждою на рынок, объявил мне, пришед, что сего первосвященника зарезали воры, в числе которых был его келейник, и пограбили все его имение. Услышав сие, воздал я хвалу небу за избавление земли от сего чудовища, пожиравшего человечество, и просил прощения в моем роптании на его правосудие.

После сего приключения вскоре оставил я сей город и продолжал мой путь в Славенск. На сем пути скончался добродетельный мой сопутник. По обыкновению нашему, тело его я сожег и, собрав в сосуд оного пепел, поставил в храме того села, в котором приключилась ему смерть. По совершении над ним тризны, отправился я паки в мой путь, который даже до Валдайских гор был довольно спокоен, но на оных разрушило его следующее приключение. Не доезжая несколько до сего урочища, наехал я на приказного человека, ехавшего также в Славенск с молодою своею женою, с коею ездил он для свидания к ее родителям и возвращался в столицу славян, имея в оной свое жилище. Мы оба весьма были рады, что наехали в пути своем сотоварища; он со мною тот час познакомился и рассказал мне о себе, кто он таков, а я объявил ему о себе, что я древлянин и, желая видеть достойные примечания места, путешествую. Таким образом разговаривая, уменьшили мы скуку, соединенную с путешествием, даже до объявленных мною гор.

По въезде нашем на оные и по продолжении некоторого по них пути, переломилась ось у его коляски, что и принудило его и жену его из оной выйти. Я также сошел с моего коня, дабы им сотовариществовать, и, между тем как люди его старались привесть в прежнее состояние коляску, мы все трое пошли вперед для прогулки. Взошед на стоящую пред нами гору, превосходившую высотою все прочие, удивлялись мы природе, аки бы игравшей в сем месте собранием в совокупность толикого числа гор, наметанных одна на другую. Во время сего нашего удивления увидели мы летящее к нам облако от пределов славенских; летение его было весьма быстро, и казалося нечто на нем сидящее. Позорище сие привлекло на себя наши взоры; по приближении его к нам, увидели мы на нем сидящего малорослого эфиопа в китайском платье; сие наипаче удвоило удивление и любопытство наше, которое нам всем троим причинило бы пагубу, ежели б не имел я на себе преудивительных моих сандалий. Ибо, коль скоро сей карло, подобный лицом своим и злостью дьяволу, увидел нас, то и устремился к нам лететь. Сие его стремление столь испужало молодых супругов, что Милостана (так называлась сия женщина) упала в обморок в руки своего супруга, а Завид, ее муж, в такую пришел робость, что ни слова не мог выговорить и стоял как изумленный.

Между тем эфиоп, спустившись к нам, выхватил ее из рук ее мужа, который, упав от страха, закричал из всей силы: «Ах, помилуй, помилуй, государь мой! Пусти душу на покаяние!» Но карло ему не внимал и, посадя женщину на облако, устремился от нас с нею лететь; но я, будучи не столь робок, как ее муж, и подвигнувшись сожалением, вознамерился отнять у волшебника несчастную сию женщину, которая, испуская стенание и вопль, призывала меня и мужа своего на помощь. Итак, имея на себе летающие сандалии, погнался я за карлом и достиг его вскоре, ибо сандалии мои несли меня быстрей птицы. Мурянин, увидя меня бегущего за собою, бросил в меня золотою стрелою, коею был он вооружен, но я, от удара сего увернувшись и поймав его стрелу, устремился паки за ним, дабы самого его поразить ею. Уже вознес я руку мою на поражение его, как гнусный сей чародей, видно устрашась сего удара и почтя меня сильнейшим себя, бросил бедную Милостану долой с облака, а сам устремился от меня лететь.

Желание мстить ему не столь было во мне сильно, как стремление помочь сей бедной женщине, которая с окончанием своего падения ожидала себе смерти. Я бросился за нею и едва успел предускорить ее падение, схватив ее за одежду. Между тем проклятый ее похититель от нас исчез. Завид, лежавший во все время полумертвым, услыша подле себя шум, происшедший от нас, паки закричал:

— Ай! Ай! Помилуй!

Но я его начал уверять, что враг его уже исчез, и Милостана благополучно от оного избавлена. Тогда он, приподняв немного голову и увидя нас одних, сказал:

— Ах, проклятый чародей! Как он меня испугал! Однако ж, — продолжал он, прибодрившись, — ежели б у меня давеча что-нибудь случилось в руках, то я бы доказал ему себя!

В спокойнейшее время расхохотался бы я его храбрости, но тогда старался я только помогать бедной его жене, которая не могла еще оправиться от ужаса, причиненного ей волшебником. Наконец, по старанию моему и ее мужа, получила она паки спокойствие духа. После чего принялись и муж и жена осыпать меня благодарностями, просили меня усердно не токмо сотовариществовать им в пути, но и по приезде в Славенск жить в их доме во все то время, которое пробуду я в сем городе. На учтивости их ответствовал я подобными ж учтивостями и согласился охотно на их желание. Между тем прибежали к нам Завидовы служители, которые весьма довольно были от нас отделены. Они усмотрели издали случившееся с нами приключение и бежали нам помочь по своей возможности, но уже дело окончено было до них. Любопытство побуждало их всех тогда просить меня, чтоб я им рассказал, каким средством возмог я победить столь страшного врага и летать, подобно ему, по воздуху. По неосторожности моей открыл я им, что это учинилось помощью моих сандалий, имеющих силу носить по воздуху и воде и притом еще и от болезней излечивать.

Сие объявление возбудило во всех моих слушателях немалое удивление, которое напоследок произвело в одном из слуг Завидовых вредное для меня желание. Он вознамерился похитить у меня драгоценный залог моего воспитателя, что в следующую ночь и произвел он в действо на ночлеге, обокрав со мною вместе и господ своих во время нашего сна. По пробуждении нашем на другой день, узнали мы о сем злодейском его поступке, и я еще благодарил небо за сохранение неистощимого моего кошелька, о коем никто не ведал и который и во время сна хранил я у себя в кармане, и по сей-то причине грабитель наш не мог его у меня похитить. Бедные мои сопутники тем более горевали о сем несчастье, что не имели больше чем доехать до Славенска, ибо вор украл у них все деньги; но я их скоро вывел из сей грусти, обещав им помогать во всех их нуждах. Сие наипаче умножило ко мне усердие их и приязнь: они осыпали меня тьмою благодарений и даже привели меня в стыд своими учтивостями.

О сем странном с нами приключении, — продолжал Остан, обращая слово к Светлосану, — не имел я случая ни тебе объявить, государь, ни твоему родителю, ниже кому-нибудь другому во время пребывания моего в Славенске и не ведаю поднесь, забвению ль сие приписать я должен или волшебным хитростям сего же чародея, которого с посрамлением обратил я в бегство.

— Я скорее это припишу ему, — ответствовал на то Светлосан, — ибо по стреле познаю я в нем Карачуна, сего лютого волшебника, который по всему свету причиняет великие бедствия многим людям, в числе которых находятся сестра моя и зять, что я тебе по окончании твоей повести подробнее объявлю. Итак, я думаю, что сей волхв, надеясь отбыть коварством от достодолжной себе казни, старается все свои злодейства сокрывать от людей, но только от всемогущих богов сего утаить он не в силах, которые непременно показнят его когда-нибудь за неисчетные его беззакония.

Сказав сие, просил он паки Остана продолжать свое повествование, что древлянин и учинил следующим порядком.

После сего случая, — продолжал Остан, — путь наш был уже успокоен до самого Славенска, коего великолепие превышало все виданные мною города; красота храмов его и башен издалече поразила мои очи и удостоверила меня о подлинности славы, носящейся о нем по отдаленным странам. По въезде в оный, глаза мои не знали, куда обратиться: всюду встречалися здания, достойные особливого рассмотрения; удивление мое продолжалося по пространству всего города, который обширностью своею, занимающею несколько верст, не менее удивляет, как и огромностью прекрасных своих зданий; и не прежде успокоилось мое внимание, как уже по приезде в Завидов дом, стоящий почти по конец города.

По некотором отдохновении в сем доме, пошел я во дворец, чтоб исходатайствовать себе счастье предстать пред твоего родителя, коего человеколюбие прославлялося по всем славянским странам. По благости его, вскоре получил я к нему доступ: я ему объявил мои несчастья, прося его о покровительстве и о помощи себе. Добродетельный сей князь, умилясь на мое злополучие, но ненавидя брани, проливающей без всякого сожаления человеческую кровь и расторгающей спокойствие цветущих областей, обещал исходатайствовать мне то миротворством, чего другие доискиваются кровопролитием. Во исполнение своего обещания послал он вскоре посольство в Искорест с таким приказанием, чтоб оное старалося преклонить хищника моего престола уступить мне без расторжения мира принадлежащий мне венец; а ежели в требовании сем не успеет, то хотя бы преклоняло его уступить мне половину Древлянской земли с таким условием, чтобы другую оставил он мне по своей кончине. Но сей злодей не токмо не склонился на сие миролюбное и выгодное для него требование, но предприял еще отнять у меня и жизнь, каким бы то способом ни было. Для сего варварского исполнения избрал он самых наипозорнейших людей из своих прислужников, от которых едва нечаянный случай возмог спасти мой живот.

Известно тебе, государь, — продолжал древлянин, — что по милости твоего родителя перешел я жить из Завидова дома во дворец, где ни в содержании, ни в удовольствиях не имел я никогда недостатка; но оскорбленное мое сердце злополучием не могло иногда ими услаждаться и погружало меня в глубокое уныние. В сии печальные для меня часы любил я прогуливаться по прекрасным долинам Славенска или по берегам реки Мутной, прозванной Волховом, в память Славенова сына Волхва, или Волховца, который по сей реке разбойничал, превращаясь в лютого крокодила. Некогда в вечернее время прохаживаясь по берегам сей реки, довольно далеко от города, увидел я на реке сидящего в лодочке престарелого человека, упражняющегося в ловлении рыбы. Упражнение сие привлекло на себя мои очи; я впал в приятную задумчивость, представившую мне состояние рыболова и стоящего человека на высокой степени, гоняющегося за счастьем; единого из них беспечную и сладкую свободу и другого обманчивый блеск, совокупленный с беспрестанными заботами и с изнуряющею тягостью его звания. Посреди сих дум происшедший вопль исторг меня из моих размышлений; я обратил мои глаза туда, откуда оный происходил, и увидел бедного старика утопающа. Не медля нимало, бросился я в реку и, хотя с великим для меня трудом, однако ж освободил его напоследок от утопления, воспоследовавшего ему от собственной неосторожности и от вертлявости его лодки; и он бы непременно погиб без моей помощи, ибо, по несчастью сего рыбака, ни одного человека, кроме меня, не случилось тогда на берегу.

Бедный сей старик лишился при сем случае лодки своей и снастей, принадлежащих к его промыслу, но он об них тогда не сожалел, освободясь от неминуемой себе смерти, и, бросясь ко мне в ноги, приносил мне наичувствительнейшую благодарность. Состояние его показалось мне жалостно; я подал ему десять червонцев на исправу его надобностей, которых он при потоплении лишился. Сия малая щедрота привела его в неописанное восхищение, он паки хотел повергнуться к моим ногам, но я его до сего не допустил, советуя ему поскорее возвратиться в свое жилище для успокоения, а чтоб более не возмущать его моим присутствием, то пошел от него сам той же минуты. Что небо воздает нам со вторицею и вяще за щедроты наши к бедным, сие познал я тогда опытом, ибо, по нескольких днях после сего приключения, когда я, по обыкновению моему, прогуливался по берегу Волхова, то сей старик, увидя меня, просил отойти с ним от людей в сторону, обещая возвестить мне важную тайность; я его желание удовольствовал.

— Скажи мне, государь, — спросил он, отведши меня, — не ты ли сей Древлянский князь, за которого вступясь, добродетельный обладатель славян послал в Искорест посольство?

— Так, — ответствовал я ему, — это я.

— Милости твои, оказанные мне с толикою щедротою, — сказал мне на то престарелый рыболов, — побуждали меня всечасно воздать тебе за них какою ни на есть услугою, и благодарю богов, что они услышали о сем мою молитву. Жизнь твоя находится в опасности. Государь, — продолжал он, — хищник твоего княжества хочет тебя лишить оной; видишь ли ты сих людей? — присовокупил он, указывая мне на трех прохаживающихся. — Они древляне и присланы сюда твоим злодеем, чтоб отнять у тебя жизнь тайным образом. Мне удалось сию тайну у них самих подслушать, ибо они пристали в моей хижине, опасаясь явиться в городе, дабы предприятие их как не открылось. Во время ночи, когда не мог я уснуть по причине моей хворости, перешептывались они о сем, и притом еще говорили, что пославший их предпринял развратить деньгами послов и вельмож здешнего двора, чтоб как-нибудь устроить здесь твою погибель. Так я, — продолжал старик, — памятуя к себе твои милости и видя твое доброе сердце, советую тебе, государь, как наивозможно скорее удалиться из сей страны и ожидать себе помощи от единых небес. Не мне избыть здесь пагубы от твоего злодея: хоть бы объявишь о смертоубийцах твоих добродетельному Богославу и казнию их отвратишь на несколько от себя ударов, но враг твой другие составит на тебя ковы и напоследок непременно погубит тебя. Злые в желаниях своих упорствуют и пронырствами своими достигают скорее успехов, нежели добродетельные. Хотя здешний государь окружен почтенными и добродетельными людьми, но в великой толпе придворных и народа довольно сыщется бездельников, которые не ужаснутся пролить неповинную кровь за корысть. Не возгнушайся моего совета, государь, — примолвил он, — хотя я теперь не что иное, как бедный рыболов, но был некогда знаменитый вельможа между болгарами, от которых, будучи весьма долго игралищем судьбы и изнурен превратностями лживого счастья, удалился я в сию страну, отрекшись от суетных пышностей сего мира и страшась предаться паки его треволнению, и теперь веду хотя убогую жизнь, но зато спокойную и безопасную от нападков льстивого счастья, которому нечего больше у меня ныне похитить, кроме моей жизни.

Сие неожидаемое бедствие поразило меня, как громом, — говорил Остан, — и возмутило наипаче тревожные мои мысли, но добродетельный сей старик, увидя мое смущение и страх, старался меня утешить, подавая мне полезные советы и наставления. Он-то присоветовал мне оставить тайно Славенск, представляя, что ежели я открою твоему родителю причину моего отъезда, то непременно буду им воспрепятствован и не возмогу без грубости отказать его желанию, чтоб пребыть под его защитою; а между тем враг мой сыщет средство устроить неминуемую мне погибель. При сем случае уведомил он меня, что, восходя на восток, между Азиею и Европою есть страна, называемая Великою Булгариею, или Болгариею, лежащая при великой реке Волге, от коей и имя свое получила. Сей страны народы, — говорил он, — единоплеменны славянам; они, пришед от краев Варяжского моря, расположили свои жилища при плодоносных реках Каме, Волге и Яике, построив многие и крепкие города, из которых главнейший называется Боогорд. Жители сей земли славны сколько оружием своим, столько ж купечеством и хитростными своими рукоделиями. Они ведут беспрестанные войны с вышедшими из китайских стран народами, и от сего упражнения приобыкли они столько к воеванию, что почитаются между славянами бойчивейшими ратоборцами.

К сим-то народам советовал он мне ехать и искать их помощи противу моего злодея. Они охотно предпринимают дальние походы, — говорил он мне, — когда только надеются получить от них себе славу и прибыток. На совет его охотно я преклонился, и тем наипаче, что таковыми путешествиями уповал поучиться, рассматривая нравы, законы, обыкновения и достопамятности разных племен. За спасительное его объявление и благой совет хотел было я паки возблагодарить ему деньгами, но он от подаяния моего отрекся и ответствовал мне, что он никогда еще не продавал за мзду ни советов своих, ни остережений от смертоносной погибели и что и так уже одолжен мною ни за что. Толикое его бескорыстие восхитило мою душу так, что ежели бы не предстояла мне грозящая смертью опасность, то я тогда же бы согласился водвориться с ним, дабы научиться его терпению и добродетели.

Итак, следуя спасительному его совету, выехал я в следующую же ночь из Славенска, оставив письмо государю, твоему родителю, прося его в оном простить меня в скоропоспешном моем отъезде из его столицы, к чему меня побудили, прилагал я, тайные и важные причины. Таким образом извиняся, сколько мне возможно было лучше, выехал я из города и направил путь свой к Великой Болгарии. Я умалчиваю о небольших приключениях, случившихся со мною в дороге. По нескольких трудностях, прибыл я напоследок в Боогорд, столицу болгарских князей. Город сей пространством своим и зданиями едва уступает Славенску. По всем местам видимо в нем достойное похвал искусство болгарских художников; наипаче сияет оно в украшении храмов и княжеских чертогов. Сей город стоит верстах в тридцати ниже устья Камы, а от Волги отделен верст на семь.

Приезд мой и в сей город был бесполезен, ибо я желанной мною помощи не мог и в нем получить, понеже болгарский князь, именем Тревелий, находился тогда на войне против неприятелей государства, из коей не уповали ему возвратиться скоро. Обманут будучи повсюду надеждою, рассудил я, вспомнив последние слова моего воспитателя, что, никак, сами боги препятствуют мне получить человеческою силою то, что долженствую я приобресть единою добродетелью и достоинством. Размышляя так, отложил я попечение о получении моего престола по тех пор, пока сами бессмертные не соблаговолят мне возвратить оного, усмотря меня того достойным. В ожидании того определил я, странствуя по свету, наслаждаться рассматриванием вселенной и ее обитателей. Расположась таким образом, старался я разогнать смущение моих мыслей, колебавшее меня повсюду, и вдался в рассматривание всего того, что очам моим ни представлялось достойным любопытства и примечания. Наипаче же всего старался я научиться и вспомоществовать несчастным и бедным людям, поставляя себе то главнейшим правилом и должностью честного человека.

Приняв сие начертание моим поступкам и обозрев достопримечаемые места, горы и веси славенских болгаров, поехал я к хвалиссам, народу, происхождением славенскому ж, живущему близ Хвалынского моря, около славного и богатого города Тмутаракани. Пробыв у оных несколько времени, отправился я морем в Персию, а оттуда в сию страну, в которой, по неожиданному моему счастью, обрел тебя, государь, избавителем себе от неизбежной мне погибели, которая следующим образом мне приключилась.

Я ехал в столицу здешнего государства, по восприятому мною намерению, чтоб осмотреть везде достойное примечания. По обыкновению моему, сегодня, во время самого жарчайшего сияния солнца, склонился я с дороги в лес, дабы под тенью древ пробыть по тех пор, пока умерится солнечный зной. Во время сего моего отдохновения напала на меня шайка разбойников; они меня совсем ограбили и, не довольствуясь тем, привязали меня к дереву, по своему обыкновению опасаясь, чтоб я, по отбытии их, не собрал за ними погони. Один из сих злодеев, будучи недоверчивее и лютее прочих, хотел меня умертвить испущением на меня стрелы, но в самое то время, вскричав преужасно, пал мертв. Я и товарищи его весьма сему удивились, и, обогревшись, увидели мы скорпию, которая его в самый тот миг ужалила, когда он натягивал на меня свой лук. Сия пресмыкающаяся, отползши потом от нас несколько шагов, вдруг встрепенулась и, превратясь в ворона, от нас улетела. У страшась сего чудного приключения и услышав едущих шум, разбойники меня оставили и той же минуты от меня сокрылись. Но при всем том я бы остался тут жертвою либо зверей, либо глада, когда б сей самый ворон, избавивший меня под видом скорпии от смертоубийцы, не привел тебя ко мне на избавление, великодушный князь, ибо я приметил, что он непрестанным своим летанием туда и сюда привлек вас всех в пагубное сие для меня место. Вот вся моя история, — сказал он по сем Богославову сыну, — о которой тебе угодно было от меня уведать.

После сего Остан паки принялся благодарить Светлосана и объятиями своими доказывать ему усердие свое и приязнь, напротиву чего и другой равномерным образом старался ему ответствовать. По сказании друг другу равных учтивостей, просил древлянин Славенского князя рассказать ему подробно и о своих приключениях, которые были ему виною путешествия его в Индию, в чем Светлосан немедленно его и удовольствовал. По окончании его истории, рассуждали они все совокупно, куда им надлежит прежде ехать, и по нескольких словопрениях усоветовались они побывать у всех славных прорицалищ, дабы от них уведать, где сыскать и как победить Карачуна. По низложении ж сего страшного врага, обещал Славенский князь Остану возвратить древлянский престол вооруженною рукою, но неисповедимое в судьбах своих небо инако случай сей расположило.

Во время сих их рассуждений и предприятий солнце начало спущаться в океан, а небо покрываться мрачными и пространными облаками, которые угрожали путешественникам престрашною бурею. Чего ради, желая отвратить от себя ее нападки, понудили они коней своих поскорее бежать, дабы заблаговременно, сыскав ночлег, укрыться от непогоды. Но однако ж намерения своего совершить они не успели: буря предупредила оное и ужасными ветрами и мраком, соединенными с престрашным громом, с беспрестанным сверканием молний, с пресильным дождем и градом, сокрыла от очей их дорогу. Испужанные их кони сим беспримерным волнением природы весьма рассвирепели и помчали всадников своих туда, куда влекло их стремление и страх. Сколько славяне сил своих ни прилагали, дабы удержать устрашенных сих животных, но они, закуся удилы, разбежалися с седоками своими в разные стороны. Наипаче Светлосанов конь, будучи прочих сильнее и упрямее, умчал его тотчас у прочих из вида и, заблуждая с ним в темноте, носил его по долинам, горам и лесам, будучи непрестанно подстрекаем ударами грома и блистаниями молний.

Напоследок, по прошествии уже целой ночи, когда буря стала утихать и солнечные лучи освещать и согревать землю, конь его остановился в пространной долине, будучи весьма утомлен. Светлосан, лишась подобно сил своих, слез с коня и пустил его, стреножа, пастися по полю, а сам бросился в траву, чтоб получить себе между тем некое отдохновение. Однако ж весьма долго не мог заснуть, будучи тревожим мыслью о своих сопутниках и страшась потерять их в такое время, когда они были ему весьма нужны. Напоследок восшедшее солнце, начав испущать жарчайшие лучи и ослабив утомленные его члены, склонило нечувствительно ко сну, который был ему весьма нужен, по толиком его изнеможении.

На сем пустом месте, окруженном отвсюду лесами, проспал бы он, может быть, до вечера, ежели бы не прервало его покоя следующее сновидение: представилось ему, будто бы он шел по пространному полю, украшенному цветами и тернием, во храм славы, который стоял на конце его поля; и когда уже он оканчивал к нему свой путь, тогда вылетевшее вдруг из оного чудовище, наподобие приближающейся смерти, застановило ему в оный вход и бросилось на него с остервенением; но в самое то время Вельдюзь, зять сего князя, отдернув его в сторону, поразил сие чудовище своим мечом. От сего тревожного видения Светлосан проснулся и увидел около себя бегущего зайца, который, посмотрев на него несколько, побежал от него прочь и в ту ж минуту, превратясь в соловья, улетел у него из глаз. Светлосан, обратись в другую сторону, по причине происходившего оттуда рева, увидел коня своего терзаема двумя львами, из которых один, усмотри Славенского князя, бросился на него стремительно, чтоб его растерзать подобно, но Светлосан, вооружась Левсиловым мечом, укротил вскоре его стремление, рассекши его пополам. Другой лев, усмотря сражение своего товарища, кинулся ему на помощь, но князь умертвил и оного по недолгом его сопротивлении.

Избавясь таким образом от предстоявшей себе опасности, размышлял он долго о сем приключении и не мог надивиться, каким образом заяц, будучи толь робок и дик, осмелился ему помочь, но, вспомнив о вороне, превратившемся в сего рода зверка, начал он думать, не человек ли уже какой в толь странных видах помогает людям, будучи сам гоним, может быть, лютостью какого-нибудь чародея. Сие размышление привело ему на мысль бедного Вельдюзя, Видостана и прочих бедствующих от злобного Карачуна. При воспоминании их, горесть объяла его сердце, он пал ниц на землю, принося молитвы отечественным своим богам, и наипаче Белбогу, своему покровителю. Во время сей его молитвы услышал он следующий к себе глас: «Мужайся и дерзай!» Сей божественный глас вселил в него паки ослабшую его бодрость, он паки простерся на землю и принес благодарение ниспославшему сии слова.

По окончании своей молитвы пошел он в ту сторону, в которую полетел соловей, превратившийся из зайца. Целый день он шел, не евши ничего, кроме нескольких попадшихся ему на пути древесных плодов. Ночь препроводил он в лесу, тревожим будучи непрестанно лютыми зверями. И так, препроводя ее весьма худо, шел он на другой и на третий день без всякой почти пищи. Наконец, на четвертый уже день, будучи весьма утомлен и обессилен, усмотрел он вдали замок и весьма был тому рад, уповая в нем найти себе спокойное отдохновение от претерпенных им трудов.

Подошед поближе к оному, увидел он на воротах сего замка того же самого светозарного духа, который его избавил от Карачуна. При виде оного Светлосан пал ниц пред ним на землю, а дух изрек к нему следующее:

Проговоря сие, дух стал невидим, а Светлосан остался рассуждать о его проречении. Он был в недоумении о словах его, которые грозили ему смертью в сем замке, ежели не будет он бодр, из чего заключил он, что должно тут скрываться важной тайности, которую весьма желалось любопытству его уведать. Приходило ему на мысль, что могут тут быть заключены родственники его либо друзья; вспомнилось ему и проречение Чернобогово, что он не инако достигнет до окончания бедств, как по пути напастей и предводительством неустрашимости. И так вообразя все сие и вооружась всею своею храбростью, предприял он вступить в замок и познать его таинства, во что б то ему ни стало.

По входе его в оный, медные ворота замка затворились за ним сами с превеликим скрипом и стуком, после чего увидел он по всему двору премножество людей из разных земель, в разнообразных положениях: иные из них были удивлены, другие испуганы, третьи той и другой страсти имели на лице своем знаки, а некоторые казались призывающими небо к себе на помощь. Светлосан, подошел к первому из них, хотел от него уведать причину странного сего зрелища, но нашел его окамененна. Он обратился к другому, но и того увидел в таком же состоянии; и напоследок усмотрел, что они все были камни, сохранявшие человеческий вид. Сие его удивило, однако ж не привело в робость. Но когда он прошел несколько по двору, то все сии окамененные люди учинили за ним превеликий крик и гарк: иные из них плакали, другие смеялись над ним, а третьи вопили:

— Постой! постой! остановись! ах! погиб, бедный!

Инде кричали:

— У! у! э! а! — и ругали его всякими бранями, осмехая и устрашая. Однако ж все сии вопли не могли его совершенно устрашить, хотя и дали ему видеть, что он находится в ужасном месте. Он остановился на несколько и, принеся молитву богам, обнажил свой меч и продолжал свой путь в предстоявшие палаты, вознамерясь на все отважиться, ежели потребует нужда. К сему его побуждало наиболее сие, что он надеялся сыскать в сем замке сестру свою или зятя либо кого-нибудь из своих приятелей.

По приближении его к крыльцу, услышал он исходящее из покоев стенание и вой и вскоре за ними свист и вопль преужасный; когда же вступил он на крыльцо, то в двери, ведущие с оного в покои, повалил на него густой и смрадный дым. Светлосан, призывая непрестанно Белбога и Чернобога, простер свой меч и вступил в первую комнату; оная вся наполнена была премножеством разнообразных уродов с прегнусными харями. Как скоро они его увидели, то и завыли все престрашными и скаредными голосами, крича ему со всех сторон:

— Куда ты, несмышленый, идешь? Возвратись назад: здесь преддверие ада. Ежели ты осмелишься пойти еще далее, то ниспадешь в пылающую геенну. Беги скорее отсюда!

Выговорив сие, бросились они на него со всех сторон и начали теребить и уязвлять отвсюду; сначала пришел было Светлосан в робость, но уязвления их возвратили ему сердце и смелость: он начал поражать своим мечом окружавших его уродов, которые, мало-помалу от него рассыпаясь, вдруг все исчезли.

Сие возвратило ему прежнюю его бодрость; он увидел, что меч его может всему сопротивляться, чего ради, принеся паки молитву богам, пошел далее. По растворении второй комнаты увидел он, что все ее стены и потолок увешаны были змиями и чудовищами, а пол усыпан пеплом и полусгоревшими человеческими костями. Как скоро чудовища его усмотрели, то и начали на него все зиять пламенем, подняв преужасный скрежет, рев и свист, наподобие клокота и журчания огнедышащей горы. Славенский князь, имея в руках обнаженный Левсилов меч и надеясь и сих разогнать подобно, вошел безбоязненно и в сию комнату, но едва не лишился он тут своей жизни. Пламя, которое испустили на него змеи и страшилища, охватило его со всех сторон, и он отовсюду начал гореть; и ежели бы в сем опасном приключении храбрость его хотя на минуту совсем его оставила, то погиб бы он тут от пламени их мгновенно. Но по счастью его и помощью Белбога, сохранил он и в сем ужасном случае колеблющуюся свою бодрость и, будучи терзаем отовсюду огнями, не переставал поражать мечом нападавших на него чудовищ и, несмотря на превеликую их силу, наконец их разогнал. Тогда-то познал он прямо, что ежели б не одарен был от Чернобога силою и храбростью и не вооружен Левсиловым мечом, то погиб бы тут, конечно.

Сии два побоища, присовокупясь к тридневному его гладу, весьма ослабили его силы и уменьшили его бодрость: он уже начал было и сомневаться в преодолении сих адских стражей и хотел возвратиться назад, но в самое то время услышал глас, ободряющий его на довершение предприятого им дела. Сей небесный голос оживотворил унылое его сердце: бодрость его укрепилась, и полученные им раны не стали ему чувствительны. Он воздал благодарение подкрепляющему его божеству и обещал безропотно ему повиноваться.

Вследствие чего, приняв паки твердое намерение до конца исследовать сию тайну, отворил он безбоязненно двери третьей комнаты. Стены ее и пол были железные и раскалены наподобие горящего угля. Как только Светлосан, отворя ее и не рассмотря ее совершенно, занес ногу, чтобы в нее вступить, то в самое то мгновение пол обрушился и на место оного выступило зияющее пламя, подобно исходящему из огнедышащей горы и в тот же миг вылетевший из глубины сей пропасти пламенный крокодил, разинув широкие свои челюсти, устремился на Светлосана и хотел его проглотить одним зевом. Но ободренный сей князь небесным гласом в самый тот миг вонзил ему в пасть свой меч; страшилище застенало и исчезло, а комната из самой страшной учинилась весьма великолепно украшенною. При сем приятном виде Светлосан наиболее еще ободрился и, отдохнув в ней несколько, без всякой уже робости пошел в четвертую палату. Сия была всех прочих несказанно пространнее и преужаснее: она заключала в себе несметное множество страшилищ, на которых одно взирание навлекало смотрящему неизбежную смерть; но всех их ужаснее был прегрозный исполин, вооруженный претяжкою железною дубиною с шипами. Как скоро сей изверг естества увидел идущего в палату Славенского князя, то, возопив преужасно и приподняв ужасную свою палицу, хотел ею сразить Светлосана, но юный князь, предускорив сей удар, вонзил самому ему в сердце свой волшебный меч. Страшилище упало и исчезло, и все с ним вместе окружавшие его чудовища; ужасная палата в ту ж минуту превратилась в великолепную залу, а на место прегнусного исполина предстала прекрасная женщина в белом одеянии.

Она, постояв несколько в молчании, как будто б собирала рассеянный свой рассудок, бросилась потом пред Светлосаном на колени и проливая радостные слезы, возопила к нему:

— Великодушный и неустрашимый витязь! Чем мне воздать за великое твое благодеяние? Ты освободил меня от такого очарования, над которым целый ад, я чаю, трудился.

— Государыня моя, — ответствовал ей князь, подымая ее, не мне а богам должна ты благодарить за сие избавление, ибо ежели бы не их рука и меня в сем деле предводила, то и я бы погиб здесь невозвратно. Но скажи мне, государыня, — продолжал он, — кто тебя заключил в ужасное сие жилище?

— Карачун, — ответствовала она.

— Карачун! — возопил удивленный князь! — Праведные боги! Доколе попустите вы сему чудовищу тиранствовать над бедными человеками? Сей же самый злодей, сударыня, — продолжал он к ней, — и меня лишил сестры и зятя, которых я ищу уже весьма давно.

— А как называется сей зять? — спросила его поспешно женщина.

— Вельдюзь, Полотский князь, — отвечал ей Светлосан.

— Ах, государь! — вскричала она. — Он-то и приключил мне сию напасть, от коей ты меня избавил; но я на него не жалуюсь: он сам в этом не виноват и пострадал, может быть, жесточее еще и меня от нашего злодея.

— Так ты супруга Левсилова? — перехватил речь ее князь.

— Так, — отвечала Преврата, — но ты почему знаешь, государь, несчастного моего мужа?

Тогда Светлосан рассказал ей вкратце историю Руса и свои приключения, соединенные с оною.

— Ах, государь! — сказала тогда Преврата. — По словам твоим, хотя и не столь виноват Рус, как я мнила, но только он всем нашим напастям причина; однако ж я ему проступок его прощаю; может статься, был он только орудием божеского на нас гнева.

В сем месте их разговора прервала их беседу толпа оживленных людей, вошедших в комнату; они все пали на землю пред Светлосаном, принося ему свою благодарность за избавление их от очарования. Они были все разного состояния и разных земель люди, и по случаю путешествия своего зашли они в сей замок, надеяся сыскать в нем гостиницу, но вместо оной обрели было себе смерть. По объявлению их, как только кто из них входил на двор замка и, будучи устрашен шумом, происходившим от очарования, хотел бежать назад со двора, то в самое то время становился окамененным. По сказкам их, весьма немногие из них доходили до второй комнаты, а которые были столь дерзки, то погибали бедственно от зиявших пламенем чудовищ.

— Мы всечасно претерпевали мучение, — говорили они, — хотя были и окаменевшими, ибо мы сохраняли в себе всю чувствительность, хотя и не могли оказывать наших чувств. Лютые страшилища сего замка повсеночно мучили нас жесточайшим образом, и мы всечасно молили богов послать нам либо смерть, либо избавителя. Теперь они молитву нашу исполнили, послав тебя к нам на избавление, неустрашимый незнакомец. Сей милости твоей, — продолжали они, — вовеки мы не забудем.

После сего бросились они опять к ногам Светлосановым, который, со своей стороны, обласкав их, сколько возможно наилучше, просил госпожу замка, чтоб она за участие их в ее злоключении угостила их и поправила, сколько возможно ей, понесенные ими убытки. Преврата с великою охотою на предложение его согласилась и приказала своим служителям, которые подобно были очарованы и предстали пред нее совокупно с прочими людьми, приготовить для всех изобильный стол.

Между тем просила она своих гостей, чтоб они в ожидании обеда успокоились, где кому угодно будет, а Светлосану предложила удалиться с нею в особливую комнату, обещая рассказать ему приключение своего очарования, а от него узнать об его повести. Славенский князь охотно на желание ее согласился и последовал за нею в ее кабинет, где и начала она сперва рассказывать ему свои приключения от начала их, упоминая кратко объявленное уже об ней Русом и Вельдюзем. После чего продолжала она следующим порядком.

— По свершении лютого своего мщения, — говорила она Светлосану, — над несчастным твоим зятем Карачун, сей гнусный изверг природы, сказал, обратись ко мне: «А ты, неблагодарная, претерпишь от меня сто крат лютейшее сего наказание, но не за вспоможение твое сему бедному полочанину, а за презрение любви моей к тебе. Недостойного твоего мужа наказал уже я так, как должно за его гордость и дерзость противу меня, а тебя оставлял в покое до сих пор для того только, что не имел еще в руках у себя способа прикоснуться к проклятому твоему ожерелью; а теперь, отметя творцам оного, вымучил из них способ прикасаться к нему безвредно». Проговоря сие, схватил он меня с остервенением за ожерелье и, приподняв, ударил об пол, сказав сии слова: «Превратись в образ ужаснейший и сего, каковой теперь я имею, и пребудь в нем до тех пор, пока не умертвит тебя лютое оружие твоего мужа. Имей неистовое желание убивать всех приходящих на избавление к тебе; а чтоб мучение твое сравнялось моему, какое я от тебя чувствовал, то да превратится веселое твое жилище в образ адских пещер, коего жителям препоручаю я сие дело. Вот как люто, — промолвил он, — отмщевает себя раздраженная любовь»… Окончив свою речь, топнул он в пол ногою и, засвистав преужасно, провалился сквозь него со всеми своими прислужниками. После чего из отверстия, учиненного им, поднялся густой дым, смешанный с пламенем и неисчетным множеством чудовищ, о каких я ниже слыхивала, ниже воображала. Сие смешение адских страшилищ, измучив меня наилютейшим образом, помешало весь мой разум; тогда превращенной Карачуном в прегнусного исполина дали мне в руки палицу, вселя в меня бешенство убивать всех попадающихся мне. По сем адском действии наполнили они весь мой дом преужаснейшими привидениями и страшилищами, заграждая таким образом ко мне путь всем смертным. Но моя комната наполнена была ими столько, сколько, я чаю, и в самой бездне их не скоплялось. Они меня терзали всякий день наимучительнейшим образом и жизнь мою соделали мне лютее самой смерти… Вот, неустрашимый князь, — продолжала Преврата, — от каких напастей избавила меня твоя храбрость. Одолжение твое почитаю я больше всякого благодеяния: ты меня освободил от свирепостей целого ада, который, я чаю, над первою мною совершил такие лютости.

Светлосан, по оказании своего удивления о толиких чудесностях и по возблагодарении богам за ее избавление, рассказал ей потом, по ее просьбе, и свои приключения, по окончании коих присовокупил он свое сожаление о сопутниках своих, прося Преврату послать нескольких людей по разным дорогам для сыскания их. Она весьма охотно обещалась ему в том услужить и того ж часа, позвав некоторых из своих служителей, приказала им ехать по разным путям и искать славян.

— Я уже теперь, подобно прочим людям, — примолвила Преврата князю, — принуждена естественно и помощью человеков исправлять все мои дела и нужды, ибо лютый Карачун, по очаровании моем, отнял у меня все способы к произведению чего-нибудь сверхъестественного. Но я о сем не сокрушаюсь, — присовокупила она, — знание мое в каббалистике употребляла я к единому только моему удовольствию и к вспомоществованию несчастным, что и ныне могу я делать, имея к тому довольно естественных способов.

— Желания твои весьма похвальны, государыня, — сказал на то ей князь. — А кто, имея и сильное могущество, употребляет его во зло человекам, тот не токмо оного, но и жизни недостоин и непременно наконец пострадает лютою казнью, приготовленную ему небесами.

По окончании их разговора, пришли им объявить, что стол уже готов. Преврата, встав, просила Светлосана следовать с нею в столовую комнату, чтобы с прочими избавленными им окончить пированием претерпенные ими бедствия. Князь ей последовал, и по приходе их в столовую, нашли они всех гостей готовых уже к празднованию своего воскресения. По первой просьбе сели они все за стол, за которым всякий из них старался доказать, что он весьма долгое время не ел и не пил. Стол продолжался немалое время и окончился веселым пением сопиршествующих. При окончании стола, Преврата предложила своим гостям отужинать и ночевать у нее, и ехать уже на другой день куда кому потребно. Все они с охотою на сие согласились, и ужин их был веселее еще и обеда. На другой день Преврата, одарив их всех весьма щедро, отпустила их от себя чрезвычайно довольными.

Славенский князь остался у нее в замке, ожидая своих сопутников, которые чрез несколько дней с посланными за ними и возвратились. Светлосан весьма был обрадован их возвращением; он их всех представил Преврате, препоручая их в ее дружбу, а наипаче прося ее простить Руса в погрешении его пред нею и Левсилом. Тогда варяг пал ей в ноги, присовокупляя и свои просьбы и извинения к Светлосановым.

— Я уже сказала тебе, — молвила Преврата Светлосану, — что я ему все прощаю, потому что он не от злодейства к нам это учинил, но от ослепления и еще более хитростью коварного обмана мрачного чародея.

По примирении ее таким образом с варягом, начали они потом все совокупно веселиться так, как наилучшие приятели. Веселие их продолжалось несколько дней, по окончании коих Светлосан предложил своим сопутникам, что время уже им отправиться в предлежавший путь, что они все и подтвердили. Напротив того, Преврата намерением сим весьма была опечалена; она видела в них, а наипаче в Светлосане, искренних себе друзей, но, впрочем, не могла она справедливо противиться законной причине, побуждавшей их к тому. С великим сожалением наконец согласилась она на их отъезд, прося Славенского князя вспомнить об ней и ее муже, когда он будет в состоянии им помочь. Светлосан со своей стороны обещал ей приложить все свои старания подать помощь Левсилу, ежели он в живых еще находится, прося притом не поставить ему в худо, что он не возвратит ей волшебного меча ее супруга, который в предприятии его весьма ему нужен. Преврата, напротив того, выговаривала ему с ласкою, что он, возвратя ей жизнь, драгоценнейшую тысячу крат всех мечей на свете, извиняется пред нею в такой малости, которая ей ни к чему уже более не нужна. По сем дружеском словопрении они расстались, обещав друг другу вечную дружбу.

Выехав из ее замка, направили они путь свой к Индийскому морю, по которому вознамерилися они ехать в Африку и Египет и в прочие оттуда места, в коих находились славные боговещалища. Во время своего путешествия рассуждали они о всех тех приключениях, которые с ними случились, и не могли надивиться, как боги, будучи толь правосудны и показнившие добродетельного Богослава за единое позволение поединка, а Вельдюзя за показание бесчеловечной своей храбрости, опускают без наказания гнусного Карачуна, мучающего всех попадающихся ему в глаза. Долго бы они о сем и еще проговорили, ежели бы Светлосанов конь, споткнувшись, не сронил его с себя и не пресек тем их размышлений. Все сопутники сего князя бросились ему помогать, и все вместе увидели камень, о который запнулся его конь, и на коем следующее начертано было наставление:

Прочитав сие, славяне пали ниц на землю, прося прощения у небес в преступных своих размышлениях, после чего облобызали они камень, почитая его священным и мня, что небесная рука нарочно для них начертала сие наставление, дабы научить их безропотно повиноваться своему пределу.

Посем паки сев на коней, продолжали они свой путь, говоря уже о таких вещах, которые не касалися до промысла судеб. Напоследок, по нескольких днях своей езды, приехали они к небольшому городку, стоявшему подле моря. По приближении их к оному, увидели они мятущуюся толпу людей на берегу морском, из коей некоторые приготовляли судно. Когда индийцы увидели приехавших к себе славян, то и начали их просить усильно подать им помощь к погоне, которую сбирались они учинить за морским разбойником, похитившим у главного судьи сего городка дочь, которая вышла со своими подругами на берег прогуляться.

Славяне, а наипаче Светлосан, охотно склонились на их просьбу и, сев в приготовленный стружок, погнались за похитителем. Чрез несколько часов настигли они разбойническое судно и учинили на него нападение. Разбойники сделали храбрый отпор, а особливо их атаман, который превышал всех их своею дерзостью; он бросался с остервенением на славян, старавшихся поймать его живого, дабы учинить над ним лютейшую казнь в пример прочим, подобным ему злодеям. Как скоро Остан на него взглянул, то и узнал в нем того самого вора, который похитил у него сандалии.

— А, злодей! — вскричал он к нему. — Наконец я тебя нашел, чтоб воздать тебе достойную казнь за бездельнический твой с нами поступок!

Разбойник, обращенный сими словами на Остана, и сам узнал его и, будучи угрызен совестью и страхом при его зраке, пришел в пущее остервенение (обыкновенное следствие движений беззаконных душ) и напустил на древлянина, мня успокоить угрызение своей совести умерщвлением свидетеля своего преступления. Но присовокупившиеся к Остану прочие славяне учинили бешенство его тщетным, и один только бедный Рус от него пострадал, будучи поражен саблею и свержен в море от сего удара.

Наконец сей варвар, видя изнеможение своих сотоварищей и не надеясь успеха в своей обороне, бросился в каюту, где заключена была похищенная им девица, и, схватя ее в беремя, поднялся с ней на воздух, будучи вспомоществуем украденными у Остана сандалиями, и весьма в короткое время убежал у всех из вида. Оставшие разбойники, видя побег своего начальника и лишась надежды отбиться, сдались нападающим, прося помилования своей жизни. Но индийцы раздраженные злодейством их атамана, унесшего девицу, перерубили без милосердия их всех и покидали в воду.

Учинив таким образом кровавое отмщение злодеям и причалив их стружок к своему, возвратилися они со славянами в городок. Отец похищенной девицы, который, по причине глубокой своей старости, не мог за разбойниками гнаться, ожидал их на берегу со всеми своими родственниками, волнуяся между страхом и надеждою. При виде привязанного разбойнического стружка, все они закричали радостным голосом, который, по привалении судна к берегу, пременился в плач и рыдания, когда объявлено было следствие погони. Светлосан старался, сколько возможно было, утешить бедного старика, который паче всех рвался о похищении своей дочери; но таковые несчастья единое токмо время приводит в забвение.

По сем печальном приключении, недолго пробыл Светлосан в сем месте, но, наняв порядочное судно для мореплавания, пустился в море с последователями своими. Плавание их даже до равноденственной черты довольно благополучно было, но при подъезде к оной тихая погода переменилась и ветры начали возмущать гладкие воды. Вскоре Похвист, божество бурливых ветров, явился на воздух, гоня стадами мрачные и густые облака, которые, распростираясь по горизонту, затмили сияние блестящего Световида и преобразили день в ночь. Ужасный гром и беспрестанные молнии приумножали свирепость бури и страх пловцов, а разъяренные волны, вздымая их к небесам, низвергали до жилища Нии, подземного царя. Седая пена, вияся клубами, окружала корабль со всех сторон и, ввергаясь в него с валами, угрожала плывущим неизбежным утоплением. К довершению же напасти, неукротимые сыновья ветра, сломив щеглы и оторвав кормило, понесли корабль по пространству моря, крутя и порывая его по глубоким и высокомерным валам. Ужас и темнота отняли присутствие разума, бодрость и силы у кормщика и мореходцев: все кричали и повелевали, но никто не исполнял повелеваемого. Один Светлосан и сопутники его сохраняли бодрость, вспомоществуя повсюду и ободряя мореплавателей. Но наконец последний и свирепейший всех вал отнял последнюю у всех надежду, повергнув корабль на подводный камень и раздробив его вдребезги об оный. В сию ужасную минуту несчастливейшие погрязли тотчас в глубине морской, а прочие, ухватясь за разломанные части корабля, предалися волнам, полагаясь на волю провидения. В сем числе спасшихся находился и Светлосан: при расторжении корабля попался ему в руки большой оного обломок, за который он ухватясь предался свирепости моря. Разъяренные волны понесли его с великим стремлением по пространству вод и напоследок, утомив его несказанно, привели в беспамятство и почти окаменение. В сем жалостном состоянии выбросили его воды на пустой и каменистый остров, в самую глухую полночь. От причиненного удара сим извержением Светлосан несколько опамятовался, но, избавясь от страшного зрелища свирепствующего моря, не на приятнейшее попал он место. Посредством блиставшей молнии увидел он престрашные высотою и положением горы, покрытые дремучими лесами, полуголую землю, усыпанную всю каменьями, причем рев и вой свирепых зверей, совокупясь с пресильным визжанием ветров, ломавших и исторгавших с кореньями деревья, представил ему сию страну ужаснее и самого моря. Изнеможение сил и хлад, страх от плотоядных чудовищ, ужас от беспрестанных сверканий и грома и лишение отвсюду помощи поколебали всю его бодрость. Он бросился на колени, чтоб принести молитву богам, на коих ему тогда последняя оставалась надежда, но в самое то время оторванный вихрем камень с висевшей над ним стремнины поразил его столь сильно, что он упал без памяти. Погруженный сим жестоким ударом Светлосан в беспамятство и почти в смертное бесчувствие пролежал на сем каменистом береге до совершенного восхождения солнца, которое благотворными своими лучами мало-помалу возвратило ему напоследок чувства. Он растворил смутные свои глаза и, осматриваяся во все стороны, насилу мог вспомнить, где он находится. Сие воспоминание, представляя ему тогдашнее печальное его состояние и постепенно потом все бедственные приключения с ним и его родственниками, погрузило его в глубокое размышление и напоследок начало было приводить в отчаяние. Князь, приметив, что сей яд разливается весьма быстро по его жилам, вооружился всеми оставшими силами своей бодрости и, принеся молитву небесам, восстал и, предая себя их воле, вознамерился все бедствия свои сносить великодушно. В сем намерении будучи, предприял он осмотреть весь остров, ласкаясь некоторою тайною надеждою, что получит на нем счастливое окончание своему странствованию.

Ободренный сими мыслями, прошел он великий округ каменистого берега и пришел напоследок на плодоносное место, коего приятный вид бодрость его приумножил. Луг, покровенный многоразличными и благовонными цветами, деревья, обремененные прелестными плодами, принимали к себе его взоры; он сорвал несколько плодов, которых приятный вкус и запах, услаждая его чувства, подали ему новые силы. Светлосан, получив от сего наиболее надежды к лучшему впредь, возблагодарил богам и, увеселяясь сим лестным упованием, начал прохаживаться по сей благоуханной долине, наслаждался веселыми ее предметами. По нескольких минутах его прогуливания, пришел он на прелестнейшее и того место, и когда взоры его по ней обращались, то представилось ему зрелище, весьма несовместное с приятностями места. Это был человек, лишь только растерзанный зверем; стенания его привлекли к нему Светлосана и побудили его подать ему помощь, ежели осталось какое к тому средство. Но сколь велико было его удивление, когда он в сем человеке увидел того разбойнического атамана, который, будучи рабом, украл у Остана сандалии и с коим он сражался на море за похищенную им девицу! Но при плачевной участи сего бедняка, гнев его уступил место сожалению: Светлосан начал ему помогать перевязыванием его ран.

— Великодушный незнакомец! — сказал ему разбойник томным голосом. — Труды твои напрасны: смерть мою ничто уже остановить не может; сами боги ею меня наказуют за мои злодейства. Но благодарю их, что при последнем моем конце послали они ко мне тебя свидетелем моего раскаяния. Сними с меня, — промолвил он, — драгоценные сии сандалии, которые похитил я у древлянина, и возврати ему их, а меня оставь пожранию моей смерти.

По сих словах, умноживших его изнеможение, начал он ослабевать смертельно и вскоре лишился жизни.

Светлосан, удивлялся правосудию неба, воздал благословение неиспытанным его судьбам и посем приступил к исполнению завещания умершего. В снятые с него сандалии рассудил он сам обуться, для всякого нечаянного случая, предприяв возвратить их Остану, ежели небо соблаговолит еще его увидеть жива. Потом, сыскав яму, положил в нее мертвое тело и заметал всем тем, что ему способное к тому попалось. Воздав таким образом последний долг человечеству, предприял он с помощью сандалий обойти несколько островов в надежде обрести на них своих спутников, которые, чаял он, может быть, подобно ему, были выброшены морем. В сем намерении предприял он наперед обойти сей остров, на коем сам находился, что немедленно он и начал.

Прошед несколько расстояния, увидел он весьма высокую гору, которая показалась ему весьма способною для рассмотрения всего острова, чего ради и пошел он на нее, в таком будучи мнении, что не увидит ли чего с нее достойного примечания или кого из своих сотоварищей. Взошед на гору, долго он осматривался по всем сторонам, но за множеством гор и лесов не мог хорошенько рассмотреть пологой земли и берегов. Таким образом обманувшись в своей надежде, хотел уже было он сойти с горы, как вдруг его взорам представилось следующее позорище. Превеликое сборище львов и тигров в долу, подле горы, гналось за молодым человеком и готово было оного растерзать. Светлосан, пораженный жалким его состоянием, нимало не размышляя о собственной своей опасности, бросился к нему на помощь, надеясь посредством своих сандалий выхватить его из среды плотоядных сих зверей. Но едва он к ним спустился по воздуху и, ухватя юношу, хотел с ним подняться, как несколько львов, схватя его за одежду, повергли на землю и, растворя жадные свои пасти, хотели его растерзать. Светлосан, обманувшись в успехе своего предприятия, готовился уже на мучительную себе смерть, как в самый тот миг избавленный им юноша поверг нечто в толпу лютых зверей, Едва они почувствовали сие, как, бросясь все к тому месту, начали между собою преужасную ссору, грызя друг друга и удаляясь от того места, где был повержен Светлосан. Между тем молодой человек, ухватив его в беремя, понесся с ним, как вихрь, и в одну почти минуту принес его в пещеру весьма ужасной горы, обросшей камнями и дремучим лесом.

Принеся его в пещеру и посадя на сделанную из дерна лавку, сказал ему следующее:

— Ты учинил такое дело, какое редкий из смертных предприять отважится и которое ласкает меня сыскать в тебе того витязя, от коего храбрости зависит мое освобождение.

Проговоря сие, прошептал он несколько слов и в ту ж минуту превратился в ужасный предмет, который представлял безобразнейшего человека, какого ниже быстрейшее воображение вымыслить может. Он был обременен претягостными оковами, на которых были положены неизвестные знаки.

— Вот мой точный вид, — продолжал он говорить князю, — каковой мне дан, в наказание мое, от подземного царя. Я хочу, — промолвил он, — рассказать тебе мою повесть, которая подаст тебе ясное обо мне понятие, и о коей никто еще из смертных не знает». Сказав сие, сел он на земле против Светлосана и начал ее следующим порядком.