Онлайн чтение книги Слово о солдате
1 Леонид Сергеевич Ленч

Метель в Москве

Лейтенант Бурыгин Василий Николаевич, летчик, Герой Советского Союза, приехавший в Москву с фронта на три дня, позвонил рано утром из автомата девушке по имени Сима, в которую был давно безнадежно влюблен, и вдруг услышал, что, мол, теперь ей, Симе, все стало, наконец, ясно и что она, Сима, сегодня вечером скажет лейтенанту, согласна она быть его женой или нет.

— Утро вечера мудренее! — простонал лейтенант в трубку.

— Хорошо, ждите до утра! — засмеялась далекая Сима.

— Сегодняшнее утро мудренее сегодняшнего вечера. Говорите сейчас, Симочка!..

— По телефону такие вещи не говорят. Вдруг провод не выдержит?!.

— Черт с ним, пусть лопается! Живой человек важнее…

— Живой человек может потерпеть до вечера!..

— А если живой человек… сам лопнет до вечера от нетерпения?..

— Не лопнет!.. Я его знаю!..

— И я его знаю: лопнет!..

Они бы, наверное, еще минут десять взволнованно, смеясь от предвкушения близкого счастья, болтали всякую милую для них чепуху, если бы в кабину к влюбленному не забарабанили сразу три нетерпеливых кулака из очереди. Пришлось «закругляться». Молодые люди условились пойти вечером в театр, а до спектакля Сима обещала «на одну секундочку» забежать к лейтенанту и сказать то, что не могла сказать по телефону.

Весь день лейтенант провел как бы в розовом тумане. Куда-то ездил, что-то делал, но мысли его были заняты предстоящим вечерним свиданием.

Наконец, настал вечер. Лейтенант сидел у себя в номере выбритый, причесанный, отутюженный; поминутно поглядывая на часы, он подходил к окну, за которым бушевала незлая городская метель, бросался одним прыжком от окна к двери, когда слышал приближающиеся шаги в коридоре, и медленно возвращался назад к окну, когда шаги стихали вдали, — словом, делал все, что делают молодые люди его возраста, испытывая сладкие муки любовного ожидания. И вот раздался тихий, осторожный стук. Бурыгин, стоявший у окна, сделал тигровый прыжок и со счастливейшей улыбкой на лице распахнул дверь… Перед ним стоял пожилой мужчина в черном пиджаке, седоусый и толстощекий, как тюлень.

— Что вам угодно? — спросил разочарованный лейтенант.

— Вас! — сказал тюлень, входя в номер.

— Простите… Я вас не знаю…

— Зато я вас… тебя хорошо знаю. Моя фамилия Репин. Есть Репин, который висит в Третьяковке, там Иван Грозный убивает своего сына. И есть Репин, который сорок лет сидит сиднем в городе Леснянске, потому что это прекрасный город, дай бог каждой области на пасху такой город… Так я Репин, который сидит.

— Очень приятно!.. Но я здесь не при чем?!.

— Как это не при чем?! — загремел Репин, «который сидит». — Ты же вырос в Леснянске, комар тебя забодай!.. Я тебя вот таким помню… Ты у меня в саду воровал!.. Забыл?!.

Улыбаясь всеми своими морщинками на толстом добродушном лице, седоусый тюлень вспомнил солнечный тихий белоствольный сад, себя, светлоголового Ваську Бурыгина, сидящего верхом на высоком заборе, и страшного черноусого Репина, бегущего к забору с криком: «Вот я тебе сейчас голову оторву, постреленку!..»

— Много я вам в свое время убытку причинил… — улыбаясь, сказал лейтенант, — если по коммерческой цене считать, пожалуй, тысячи на две.

— Я тебе скидку сделаю лимитную как военному герою, — сказал Репин…

Они засмеялись и крепко обнялись. Потом Репин уселся на диван и заговорил, неторопливо сворачивая толстенькую папиросу.

— Я, понимаешь, недавно подумал, чего не хватает Леснянску? Город цветет!.. Война его не задела. Промышленность развивается — в этом году построили новый кожевенный завод. Работаем на вас, на фронтовиков, хорошо, идем в первых рядах… А все же чего-то не хватало!.. Знаешь, чего?.. Тебя, героя!.. Понимаешь?!

— Нет, не понимаю!..

— Среди наших леснянских парней не было ни одного героя. Понимаешь?! Вообще-то говоря, леснянские — хорошие вояки, орденоносцы, гвардейцы, у меня, в горисполкоме, они все на учете. Но героя не было! И мне это казалось обидным. Чтобы у такого города не было героя!.. И вот я приезжаю в Москву, раскрываю газету и читаю про тебя!.. «Васька Бурыгин, думаю, это же наш леснянский!.. Ура!» И вдруг случайно у дежурного по этажу узнаю, что ты живешь рядом… Дай я тебя обниму от имени всего Леснянска.

Он встал и с такой силой прижал лейтенанта к своей широченной груди, что у Бурыгина затрещали кости.

— Но ведь я жил в Леснянске только до шестнадцати лет… — сказал полузадушенный Бурыгин, — а потом мы переехали в Синеозерск.

— Важно, что родился в Леснянске! — ответил Репин, снова садясь на диван. — А потом… тоже мне город — Синеозерск!

— Культурный городок!..

— А Леснянск некультурный?! Да что ты все на дверь косишься?..

— Жду… Одного товарища. В театр мне с ней… с ним надо идти!..

— Так бы и сказал давно!..

Деликатный Репин поднялся с дивана, но тут в дверь постучали. Лейтенант, просияв, распахнул дверь, и… в номер вошел маленький сухонький старичок в очках, с острой седой бородкой, одетый в длинную суконную толстовку.

— Вам… кого? — мрачно сказал лейтенант,

— Вас! — строго ответил старичок в очках.

— Простите, я вас не знаю…

— Зато я вас хорошо знаю! — сказал старичок в очках. — Моя фамилия Чаликов, я заведую городским музеем в Синеозерске. Приехал в Москву в командировку и вдруг узнаю, что мы соседи по номерам… Товарищ Бурыгин, я должен внести вас в свою летопись!..

— В какую летопись?!..

— В нашу, синеозерскую летопись, которую я веду уже пятьдесят лет!.. Помилуйте, такое событие!.. Ведь вы первый синеозерец, ставший Героем Советского Союза!..

— Какой же он синеозерец?! — басом сказал Репин. — Он леснянский!..

Чаликов посмотрел на Репина поверх очков и в одно мгновение понял, что его опередили.

— Василий Николаевич Бурыгин, — сухо сказал Чаликов, — родился, правда, в Леснянске, но восемь лучших, сознательных лет своей жизни провел в Синеозерске, откуда и уехал на войну…

— Это не имеет значения, — возразил Репин, — важно, что он родился в Леснянске… И потом, не станет Василий Николаевич цепляться за ваш Синеозерск… Неважный городишко!..

— Как вы смеете так говорить про Синеозерск! Про город, о котором написано в летописях?!

— Так ведь вы же эту летопись сами и пишете! Своя рука владыка!

— В летописях двенадцатого века, невежда!..

— Мало ли что можно в двенадцатом веке намолоть! Поди проверь!..

Они воинственно стояли друг против друга, большой, грузный Ренин и маленький, почти невесомый Чаликов.

— Лучшие годы Бурыгина прошли в Синеозерске, — грозно шептал Чаликов, — здесь он окончил школу, здесь поступил в техникум, здесь первый раз влюбился.

— Влюбился я, положим, в Сочи, — робко заметил лейтенант.

— Вот видите! — обрадовался Репин. — Даже девушку подходящую Бурыгин не мог для себя выбрать в Синеозерске. Пришлось в Сочи тащиться!..

Чаликов задохнулся от негодования и стал кричать, что о красоте синеозерских девушек упоминалось еще в летописях пятнадцатого века, но тут в дверь снова постучали, и Сима в пушистой шапочке, запорошенной снегом, розовая, с сияющими глазами, свежая, как сама метель, вошла в номер. Спорщики смущенно замолкли. Лейтенант представил Симе стариков.

— Мы сейчас уйдем, — сказал Репин, обращаясь к Симе, — но пускай сам Бурыгин скажет, куда он хочет приехать: в Леснянск или в Синеозерск?.. Вот, пускай скажет!..

— Видите ли, товарищи, — сказал Бурыгин, — сейчас мне хочется побывать совсем в другом городе.

— В каком? — нервно спросил Чаликов.

— В Берлине! — ответил Бурыгин.

— А потом мы с ним, — заявила Сима, сияя глазами, — обязательно побываем и у вас в Леснянске, и у вас в Синеозерске.

Это «мы» прозвучало в ушах лейтенанта великолепной музыкой.

— Милые вы мои земляки, — нежно сказал лейтенант, кладя одну руку на плечо Чаликову, а другую на плечо Репина, — не спорьте. Свои люди — сочтемся!.. После Берлина разберемся, кто чей!.. Я думаю, что и в Синеозерске и в Леснянске новые герои появятся. А сейчас, извините.

— Мы вас проводим, — сказал Репин. — Пойдешь, летописец?

По дороге в театр старики продолжали спорить, но теперь Репин все-таки признавал за Синеозерском некоторые достоинства, а Чаликов заявил, что Леснянск тоже упоминается в летописях, правда, не двенадцатого, а четырнадцатого века. А Бурыгин и Сима шли сзади, смотрели, как неутомимые снежинки кружатся в неверном свете московских военных фонарей, и в сердцах у них кружилась и пела такая же веселая свежая метель. На углах у репродукторов стояли люди и ждали важного сообщения по радио, и мальчики бились об заклад, сколько сегодня будет салютов: три или четыре.