Онлайн чтение книги Ожерелье королевы The Queen's Necklace
15 XV. БЕГСТВО

Олива́ сдержала свое обещание.

Сдержала свое обещание и Жанна.

Со следующего дня Николь полностью скрыла от всех свое существование: никто не мог заподозрить, что кто-то живет в доме на улице Сен-Клод.

Она неизменно пряталась за занавеску или за ширмы, плотно закрывала окно, вопреки стремившимся ворваться в него веселым солнечным лучам.

Жанна, со своей стороны, приготовила все, зная, что на следующий день должен был наступить срок первого взноса в пятьсот тысяч ливров: она старалась обставить все таким образом, чтобы быть вполне неуязвимой в тот день, когда бомба взорвется.

Дальше этой страшной минуты ее соображения не простирались.

Она всесторонне обдумала вопрос о бегстве, которое хотя и было нетрудным, но явилось бы самым веским доказательством ее вины.

Оставаться, оставаться на своем месте не двигаясь, как на поединке в ожидании удара противника; оставаться, будучи готовой пасть, но с надеждой уничтожить своего врага, — таково было решение графини.

Вот почему на другой день после своей беседы с Олива́ она показалась около двух часов у своего окна, чтобы сообщить лжекоролеве, что следовало быть готовой бежать вечером.

Невозможно описать радость и страх Олива́. Необходимость бежать означала опасность; возможность бежать означала спасение.

Она послала пылкий воздушный поцелуй Жанне и занялась приготовлениями, то есть собрала в маленький узелок кое-какие ценные вещи своего покровителя.

Подав сигнал, Жанна исчезла из дому, чтобы позаботиться о карете, которой будет вверена драгоценная участь мадемуазель Николь.

Это было все; самый любопытный наблюдатель не обнаружил бы других признаков сговора двух подруг, сигналы которых обычно были столь красноречивы.

Задернутые шторы, закрытые окна, мелькающий в них допоздна огонек. Потом какой-то шелест, какие-то таинственные звуки, какое-то движение; за ними последовали мрак и тишина.

Одиннадцать часов пробило на колокольне святого Павла. Ветер с реки доносил до улицы Сен-Клод мерный и заунывный бой часов, когда Жанна приехала на улицу Сен-Луи в почтовом экипаже, запряженном тремя сильными лошадьми.

Закутанный в плащ человек, сидевший на козлах, указывал дорогу кучеру.

Жанна дернула человека за край плаща и велела остановиться на углу улицы Золотого Короля.

Человек подошел к хозяйке.

— Пусть экипаж остается здесь, любезный господин Рето, — сказала Жанна, — мне потребуется не более получаса. Я сюда приведу одну особу; она сядет в экипаж, и вы отвезете ее, уплачивая двойные прогоны, в мой амьенский домик.

— Хорошо, госпожа графиня.

— Там вы передадите эту особу моему арендатору Фонтену, который знает, что надо делать.

— Хорошо, сударыня.

— Да, я забыла… Вы вооружены, любезный Рето?

— Да, сударыня.

— Эту даму преследует один помешанный… Быть может, будет сделана попытка остановить ее дорогою…

— Что мне делать?

— Вы будете стрелять во всякого, кто помешает вам продолжать путь.

— Хорошо, сударыня.

— Вы просили у меня двадцать луидоров вознаграждения за известное вам дело; я дам вам сто и оплачу ваше путешествие в Лондон, где вы будете ждать меня в течение трех месяцев.

— Хорошо, сударыня.

— Вот сто луидоров. Я, вероятно, вас более не увижу, потому что для вас будет благоразумнее отправиться в Сен-Валери и немедленно отплыть в Англию.

— Рассчитывайте на меня.

— Ради вас самих.

— Ради нас, — сказал господин Рето, целуя руку графини. — Итак, я буду ожидать.

— А я доставлю вам эту даму.

Рето сел в коляску на место Жанны, которая легкою походкой дошла до улицы Сен-Клод и поднялась к себе.

В этом мирном квартале все уже спали. Жанна сама зажгла свечу и подняла ее над балконом, что должно было служить для Олива́ сигналом спускаться вниз.

«Она девица осторожная», — сказала себе графиня, увидев, что в окнах Олива́ нет света.

Жанна три раза поднимала и опускала свечу.

Ничего. Но ей послышалось что-то вроде вздоха или слова «да», еле слышно долетевшего из-за листвы растений на окнах.

«Она сойдет вниз, не зажигая огня, — сказала себе Жанна, — тут нет еще беды».

И она спустилась на улицу.

Дверь не открывалась. Вероятно, Олива́ стесняли тяжелые узлы.

— Глупая, — сердито проворчала графиня, — сколько времени потеряно из-за тряпок.

Никто не появлялся. Жанна подошла к двери напротив.

Ничего. Она прислушалась, прижавшись ухом к большим шляпкам железных гвоздей, которыми была обита дверь.

Так прошло четверть часа. Пробило половину двенадцатого.

Жанна отошла к бульвару, чтобы посмотреть издали, не появится ли свет в окнах.

Ей показалось, что в просвете между листвой сквозь двойные занавески мелькнул слабый свет.

— Что она делает! Боже мой, что она делает, дура несчастная! Быть может, она не видела сигнала? Ну, не будем терять мужества и поднимемся снова наверх.

И действительно, Жанна поднялась к себе, чтобы снова прибегнуть к своему телеграфу при посредстве свечи.

Никакого знака в ответ не последовало.

— Должно быть, мерзавка больна и не может двинуться, — проговорила себе Жанна, в ярости теребя свои манжеты. — Ну, да все равно, живой или мертвой, она уедет сегодня.

Она опять сошла вниз с поспешностью преследуемой львицы. В руках у нее был ключ, который столько раз доставлял по ночам свободу Олива́.

Но, вкладывая ключ в замочную скважину, она остановилась.

«А если там, у нее, наверху, есть кто-нибудь? — подумала графиня. — Невозможно… но я услышу голоса и успею спуститься. А если я встречу кого-нибудь на лестнице? О!»

Это опасное предположение чуть было не заставило ее отступить.

Но услышав, что ее застоявшиеся лошади бьют копытами по гулкой мостовой, она решилась.

«Без опасности, — подумала она, — нет ничего великого! А при смелости никогда не бывает опасности!»

Она повернула ключ в замке, и дверь отворилась.

Жанна знала расположение комнат; если б даже, ожидая Олива́ каждый вечер, она не изучила его, то сообразительность помогла бы ей. Лестница была налево, и она бросилась туда.

Никого. Ни шума, ни света.

Она дошла до площадки перед комнатами Николь.

Там под дверью виднелась светлая полоса; за этой дверью слышны были чьи-то торопливые шаги.

Жанна, запыхавшись, но удерживая дыхание, прислушалась. Разговора не было слышно. Значит, Олива́ одна, она ходит, укладывается, нет сомнения. Значит, она не больна, а просто замешкалась.

Жанна тихо поскреблась в дверь.

— Олива́! Олива́! — позвала она. — Дружок, мой маленький дружок!

Шаги по ковру приблизились.

— Откройте! Откройте! — поспешно сказала Жанна.

Дверь отворилась, и целый поток света упал на Жанну, которая очутилась лицом к лицу с человеком, державшим в руках канделябр с тремя свечами. Она пронзительно закричала и прикрыла лицо.

— Олива́! — сказал незнакомец. — Разве это не вы?

И он тихонько отодвинул накидку графини.

— Госпожа графиня де Ламотт! — воскликнул он в свою очередь, необыкновенно искусно прикинувшись изумленным.

— Господин де Калиостро! — прошептала Жанна, шатаясь и чуть не падая в обморок.

Изо всех опасностей, которые она могла предполагать, эта никогда не представлялась графине. На первый взгляд, ничего особенно страшного не произошло; но после небольшого размышления, после беглого взгляда на мрачную внешность этого глубоко скрытного человека опасность должна была показаться чудовищной.

Жанна едва не потеряла голову и попятилась: у нее явилось желание броситься по лестнице вниз.

Калиостро вежливо протянул ей руку, приглашая сесть.

— Чему мне приписать честь вашего посещения, сударыня? — сказал он уверенным голосом.

— Сударь… — пролепетала интриганка, не будучи в силах отвести глаза от графа, — я пришла… я искала…

— Позвольте мне позвонить, сударыня, и наказать тех из моих людей, которые имели неловкость или грубость допустить, чтобы такая высокопоставленная особа являлась одна, без доклада.

Жанна задрожала и остановила руку графа.

— Вы, вероятно, — невозмутимо продолжал он, — имели дело с этим глупым немцем, моим швейцарцом, который сильно пьет. Он не узнал вас. Наверное, он открыл дверь, никому ничего не сказав и не отдав никакого распоряжения, а потом опять заснул.

— Не браните его, сударь, — немного придя в себя, произнесла Жанна, не подозревая ловушки, — прошу вас.

— Это он ведь открыл вам, не правда ли, сударыня?

— Кажется, он… Но вы мне обещали не бранить его.

— Я сдержу свое слово, — с улыбкой сказал граф. — Но соблаговолите объясниться, сударыня.

С помощью предоставленной ей лазейки Жанна, избавленная от подозрения в том, что она сама открыла дверь, могла свободно измыслить цель своего прихода. Она не преминула сделать это.

— Я пришла, — начала она скороговоркой, — посоветоваться с вами, господин граф, относительно некоторых слухов…

— Каких слухов, сударыня?

— Не торопите меня, пожалуйста, — говорила она, жеманясь, — это деликатное дело.

«Ищи, ищи, — думал Калиостро, — а я уже нашел».

— Вы друг его высокопреосвященства монсеньера кардинала де Рогана.

«Ага, недурно, — подумал Калиостро. — Иди до конца нити, которую я держу в руках; но дальше я тебе запрещаю».

— Действительно, сударыня, я в добрых отношениях с его высокопреосвященством, — сказал он.

— И я пришла, — продолжала Жанна, — узнать от вас о…

— О чем? — спросил Калиостро с оттенком иронии.

— Я вам уже сказала, что дело мое деликатное, сударь, не злоупотребляйте этим. Вы, вероятно, знаете, что господин де Роган выказывает мне некоторое расположение, и я желала бы знать, насколько я могу рассчитывать… Впрочем, сударь, говорят, что вы читаете в самом глубоком мраке сердец и умов.

— Еще немного свету, сударыня, прошу вас, — сказал граф, — чтобы я мог лучше прочесть во мраке вашего сердца и ума.

— Сударь, говорят, что его высокопреосвященство любит другую; что его высокопреосвященство любит особу, поставленную очень высоко… Поговаривают даже…

Тут Калиостро устремил сверкающий молниями взгляд на Жанну, которая едва не упала навзничь.

— Сударыня, — сказал он, — я действительно читаю в потемках; но, чтобы хорошо читать, мне нужна помощь. Соблаговолите ответить мне на следующие вопросы: почему вы пришли искать меня сюда? Ведь я живу не здесь.

Жанна затрепетала.

— Как вы сюда вошли? В этой части дома нет ни пьяного швейцара, ни слуг.

И если вы искали не меня, то кого же вы здесь ищете?

Вы не отвечаете? — сказал он дрожавшей всем телом графине. — В таком случае я помогу вашей сообразительности. Вы сюда вошли с ключом, который, я знаю, находится у вас в кармане. Вот он.

Вы искали здесь молодую женщину, которую, исключительно по доброте душевной, я прятал у себя.

Жанна пошатнулась, как вырванное с корнем дерево.

— А если бы это и было так? — очень тихо сказала она. — Какое же я совершила бы преступление? Разве не позволено женщине прийти повидаться с другой? Позовите ее, она вам скажет, предосудительна ли наша дружба.

— Сударыня, — прервал ее Калиостро, — вы мне это говорите, так как хорошо знаете, что ее здесь нет более.

— Что, ее здесь нет более?.. — воскликнула Жанна в ужасе. — Олива́ более здесь нет?

— Быть может, — сказал Калиостро, — вам неизвестно, что она уехала, вам, которая была пособницей в ее похищении?

— Я! Пособницей в ее похищении! Я! — воскликнула Жанна, к которой снова вернулась надежда. — Ее похитили, а вы меня обвиняете?

— Я делаю более, я вас уличаю, — сказал Калиостро.

— Докажите, — нагло сказала графиня.

Калиостро взял со стола лист бумаги и показал его.

— Босир! — сказала Жанна, остолбенев от изумления. — Босир! Но он не знал адреса Олива́!

— Напротив, сударыня, — возразил Калиостро, показывая ей другую бумагу, вынутую им из кармана, — вот эту бумагу я поднял на лестнице, идя к Олива́. Эта бумага, должно быть, упала из кармана господина Босира.

Графиня с трепетом прочла:

— О! — воскликнула графиня, комкая бумагу.

— И он ее увез, — холодно сказал Калиостро.

— Но кто написал эту записку? — сказала Жанна.

— Вы, вероятно, вы, искренний друг Олива́.

— Но как он сюда вошел? — воскликнула Жанна, с яростью глядя на своего невозмутимого собеседника.

— Разве нельзя войти с вашим ключом? — сказал ей Калиостро.

— Но раз он у меня, его не было у господина Босира.

— Когда имеешь один ключ, то можно их иметь и два, — возразил Калиостро, смотря ей прямо в глаза.

— У вас есть улики, — медленно произнесла графиня, — а у меня — только подозрения.

— О, у меня они также есть, — сказал Калиостро, — и мои подозрения стоят ваших, сударыня.

С этими словами он отпустил ее едва приметным движением руки.

Она стала спускаться; но вдоль этой лестницы, еще недавно безлюдной и темной, теперь через равные промежутки стояли со свечами в руках два десятка лакеев, перед которыми Калиостро раз десять громко назвал ее госпожой графиней де Ламотт.

Она вышла, дыша яростью и местью, как василиск, извергающий пламя и яд.