Онлайн чтение книги Верное сердце
99 14

Профессор Никишин принес на лекцию, как всегда, стопу журналов «Финансист», положил ее на край кафедры, вытер носовым платком усы — и сразу же словно ринулся в бой.

Последние сведения! Их, конечно, еще нет в газетах. Теперь-то можно сказать с полной уверенностью — Германия накануне краха, от которого ей никогда уже не оправиться.

Прежде всего: немцы, всегда кичившиеся тем, что у них населения на двадцать миллионов больше, чем во Франции, столкнулись с катастрофической убылью будущих солдат.

— Я подчеркиваю: будущих! Речь сейчас идет не о потерях немцев на фронте — эти потери, конечно, огромны и, вероятно, непоправимы, — я говорю о будущем Германии. О ее детях. В фатерланде, где матери хронически голодают, младенцы рождаются с пораженными рахитом кривыми ногами, с огромными животами, которые ха-ха-ха, не набьешь жирами, добытыми из полевых жуков! Новое поколение тевтонов появляется на свет вялым, бессильным, выродившимся, — где же через двадцать лет взять пополнение для армии? Когда в этой войне немцы потерпят поражение — а это неизбежно, — ни в одной тевтонской голове, сохранившей хоть каплю здравого смысла, не возникнет больше дум о реванше. Ну, в здравом-то смысле немцам отказать нельзя. Им придется примириться с тем, что промышленность их будет сметена с лица земли, а на месте их фабрик и заводов землепашцы посеют пшеницу. Пшеница и мармелад — вот что им нужно вместо стали и угля! Сталью не поправишь хрупких костей нового поколения… Дети в Германии родятся обреченными на туберкулез, они появляются на свет без ногтей. Вы послушайте только!

И тут произошло нечто неожиданное.

— Довольно! — раздался возглас из глубины аудитории. — Мы не хотим слушать фельетоны из бульварной прессы!

Профессор сперва не понял: почему вдруг кричат? Он привычным жестом достал платок, вытер им рот… и даже как будто хотел продолжать.

— Позор! — закричал не помня себя Шумов. — Позор — говорить такие вещи!

— Долой шовинизм! — К самой кафедре выскочил маленький рыжеватый студент, которого Гриша не встречал раньше в университете. — Долой, долой!

— Вы успешнее играете на бирже, чем…

Гриша узнал голос Оруджиани, сразу же потонувший в оглушительном шуме.

Далеко не все студенты принимали участие в этой обструкции. Многие, вскочив с мест, стояли растерянные, молча.

А крики не умолкали. Все время нарастая, они неслись, казалось, со всех сторон.

Никишин начал медленно бледнеть. Он постоял еще некоторое время на кафедре, пережидая. Потом собрал какие-то листки… И, побледнев еще больше, став белым как мел, выбежал из аудитории.

— А дальше что? — отыскав в толпе Оруджиани, спросил Гриша.

Он и в самом деле не знал, что дальше делать. Что-то уж очень быстро все произошло. Прямо-таки молниеносно.

— Дальше? — переспросил грузин. — Дальше, во всяком случае, хуже не будет. Я думаю, что лекций Никишина мы больше не услышим. А пока что пойдемте-ка отсюда. Так лучше. Вы незнакомы?

Стоявший рядом с Оруджиани рослый студент — тот самый, что спорил когда-то о филере, — крепко пожал Гришину руку.

Они стали спускаться втроем по лестнице в швейцарскую. У вешалок студенты, взволнованно гудя, разбирали шинели. Гриша уловил одно: не все были довольны неожиданным происшествием.

— Потревожили тихий улей, и то хорошо на первый раз, — проговорил Оруджиани.

Повернувшись на его голос, белобрысый студент в мундире сказал зло, сквозь зубы:

— Таким, как вы, здесь не место! Нетрудно догадаться, кто организовал сегодняшнее безобразие!

— А где же, по вашему авторитетному мнению, мое место? — спросил спокойно Оруджиани.

— В тюремной камере!

— Мразь! — неистово заорал рослый студент и схватил белоподкладочника за тугой воротник.

— Веремьев, не грубите, — проговорил Оруджиани.

И рослый студент послушно опустил руку.

— Мы еще встретимся с вами! — прохрипел белобрысый судорожно поправляя воротник.

Веремьев, видно, успел изрядно помять ему шею.

— Несомненно, — ответил грузин. — И я думаю, что такая встреча теперь уже не за горами!

— Нэ совсэм ищо Плывако. Им жилаит стать однако, — нарочито коверкая слова, с искривленным от прости лицом кинул белоподкладочник.

— Напрасно стараетесь, любезный: и без того черносотенная ваша душонка вся наружу.

— Мне незачем скрывать ни своей души, ни своих мыслей!

— Напрасно. Непристойные вещи надо бы прятать.

Оруджиани взял под руку с одного боку Веремьева, с другого — Шумова, и они пошли к выходу.