Онлайн чтение книги 5 сантиметров в секунду: Другая сторона 5 Centimeters per Second: one more side
1 Отрывок о цветущей сакуре

17

 

Этой ночью я видела старый сон.

Это всё письмо, которое я нашла вчера...

 

Возможно, мне следовало отдать ему это письмо в тот день. Именно это чувство заставляет меня писать.

Я попытаюсь описать то, что случилось со мной, когда я была маленькой девочкой.

Но не уверена, что у меня получится. Именно потому, что я отказалась от возможности передать что-либо словами, я и не смогла передать ему написанное.

Наверное, я немного колеблюсь, потому что могу принизить свои переживания того дня, описывая их.

И всё же, наверное, я должна была отдать ему это письмо. Впервые за последние десять лет я перечитала письмо, с которым не решилась расстаться, и моё юное «я» заставило меня улыбнуться.

От этого стало так тепло на душе.

«Ты должна была отдать его», — хотела я вернуться в прошлое и сказать это самой себе. Жаль, я не могла быть более снисходительна к собственной незрелости и несовершенству.

 

Таким образом то, что я собираюсь написать, — ужасно запоздалое письмо.

 

16

 

Я долго размышляла с чего бы начать, и решила, что начну с переезда.

У меня есть несколько скучных секретов, и один из них заключается в том, что я не могу объяснить, откуда я родом.

Когда живёшь в таком хаотичном городе, как Токио, вопрос о том, откуда ты родом, является важным для установления контактов, поэтому я каждый раз немного путаюсь.

По словам родителей, я родилась в Уцуномии.

Но я не помню об этом. Я не считаю его своим родным городом. Так как моя мать родом из Уцуномии, то иногда эта тема всплывает в разговорах дома. Но я никогда в них не участвую.

Мы с семьёй переехали в Акиту ещё до того, как я пошла в начальную школу. Затем мы переехали в префектуру Шизуока, а потом в префектуру Ишикава. Мы переезжали, потому что моему отцу, работавшему на региональном предприятии по производству электроники в префектуре Точиги, приходилось по работе переезжать в филиалы в разных районах.

И по этой причине я всё ещё не чувствую привязки к какому-то определённому месту... Месту, которое могла бы назвать своим домом.

Когда в детстве ты постоянно переезжаешь и меняешь школы, эта привычка укореняется в самой основе твоего сознания.

Где бы я ни была, я никогда не чувствовала себя комфортно.

Каждое новое место казалось мне лишь временным и непостоянным.

Таков был мой общий настрой с ранних лет и на протяжении всего подросткового периода.

 

Это случилось зимой в третьем классе во время нашего проживания в префектуре Ишикава.

Когда мама сказала, что в следующем году я в миллионный раз буду менять школу, я была немного рада сбежать из Ишикавы, но ужасно боялась начинать всё сначала.

— Следующая остановка — Токио!

Мама говорила так, будто мы сорвали джекпот.

Сейчас, оглядываясь назад, мы, вероятно, и впрямь тогда сорвали джекпот в карьере моего отца. И всё же я не чувствовала ничего, кроме растущей зловещей тревоги от скрипучего звука слова «Токио».

Тогда я ещё ни разу не испытывала эмоциональной привязанности к школе, городу или даже человеку, и у меня было смутное ощущение, что всему этому суждено повторяться вновь и вновь.

Однажды я прочитала эссе человека, который в юности неоднократно менял школы, как и я.

Автор утверждал, что отчётливо помнит и чувствует связь с каждым городом, в котором жил.

Но у меня не было ни малейшей свободы действий. Если я позволяла своим глазам блуждать по окрестностям, то обязательно встречалась с кем-нибудь взглядом.

Как только я устанавливала зрительный контакт, на меня сыпались слова.

Эти слова почти никогда не были добрыми. Я всегда держала голову опущенной и старалась изо всех сил избегать общения.

Мне было страшно каждый раз, когда приходилось менять школу.

Новые места и незнакомые люди не приносили мне радости.

Сколько бы раз я ни меняла школы, мне всегда не удавалось вписаться в коллектив.

Я искренне боялась всего: того, что я единственная, кто говорит с совершенно другой интонацией, уникальной вязкости связей в каждой местности, незнакомых зданий и людей, несправедливости того, что все остальные в классе знают друг друга, в то время как я не знаю никого из них.

Всякий раз, когда меня против моей воли бросали в новое место, меня охватывало неприятное чувство.

Малейшие жесты и небрежные слова моих одноклассников только давили на меня.

Хотелось бы мне скрыть свои страхи и притвориться, что всё в порядке, но я была недостаточно сильной, чтобы сделать что-то настолько сложное.

Страх — это признак слабости.

В незрелом детском мире слабость — не что иное, как мишень для злобы.

Мне было плохо каждый день, всё время. Тошнота, бьющая в плечо, была постоянной.

«Если мне станет немного хуже, мне не придётся идти в школу», — думала я. Тогда тошнота становилась ещё сильнее.

Но неловкое настроение и напряжённую атмосферу я могла вытерпеть.

Пока я дышала тихо, стараясь делать неглубокие вдохи, и напрягалась, время автоматически текло мимо меня.

А вот с жестокими словами я справиться не могла.

Я не могла закрыть уши. Если бы я это сделала, они бы выкрикивали в мой адрес ещё более жестокие слова.

Есть несколько слов, которые я не могу вынести и по сей день. Меня окружали слова, которые дети любят использовать для травли. Бывало, что их использовали даже учителя.

К тому времени я уже знала, что и взрослые в их среде превращаются в незрелых детей.

Я думала, что мне придётся провести остаток жизни, до самой смерти, просто ожидая, когда пройдёт время, и я не могла придумать, как от этого убежать.

Собственно, сама мысль о том, что я могу сбежать, никогда не приходила мне в голову. Всё, что могла делать моя юная сущность, — это молчать и позволять другим помыкать ею.

Единственное, что меня утешало, — это чтение.

Я могла погрузиться в великолепные миры. Мне казалось, что это самая прекрасная вещь на свете.

Я и сейчас так думаю.

Чтение переносит меня в другой мир. Это и спасало меня.

Когда я открывала книгу, я становилась другим человеком. Я могла погрузиться в разные миры и пережить невероятные вещи. Пейзажи, на которые я смотрю мысленным взором, всегда более яркие, чем те, что я вижу наяву.

Я проводила свои дни в реальном мире, делая неглубокие вдохи за закрытыми дверями, но сердцем всегда оставалась в воображаемом мире. Из книг я узнавала самые разные вещи.

 

В то время, когда я училась в третьем классе начальной школы, я была очарована книгой К. С. Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф».

Мир в глубине платяного шкафа, мифические чудовища Солнца, злая Снежная колдунья, таящаяся в тени... Я была очарована образами, которые возникали в моей голове. Я мечтала об этом мире и никогда не уставала от него.

Конечно, я много раз открывала и закрывала свой собственный шкаф, хотя знала, что это не вход в другой мир.

Каждый раз, когда я открывала книгу, мне казалось, что я открываю дверцы воображаемого шкафа, дабы отправить своё сознание на другую сторону (Льюис, должно быть, знал об этой аналогии с «открыванием»).

Единственное место, где я действительно была собой, всегда находилось за дверью моего воображения.

 

Когда мама объявила, что следующей весной мы переезжаем в Токио, я вцепилась в твёрдую обложку книги и отчаянно пыталась подавить ощущение, что меня ждут новые ужасы.

Я уже слишком хорошо знала, что произойдёт.

Меня поставят у доски, окружат любопытством, которое со временем превратится в разочарование, оставив вокруг себя лишь ужасно гнетущий воздух.

Я даже не мечтала сопротивляться и не знала, что есть дверь, через которую можно сбежать. Я держалась за особое место в своём воображении, просто терпя боль от внешнего мира, дабы защитить свои маленькие владения.

Отчаянное терпение было единственной целью моего девятилетнего «я».

Окружающая обстановка усиливала мои страхи, а страхи лишь заставляли одноклассников относиться ко мне ещё хуже.

Мне казалось, что этот замкнутый круг будет преследовать меня до самой смерти, поэтому я никогда не чувствовала себя «собой» где бы то ни было.

Когда старая машина отца подъехала к нашей новой квартире в Сангубаши (Токио), я, должно быть, смотрела на неё своим обычным мрачным взглядом.

По дороге я даже не взглянула на проплывающие мимо пейзажи. Мне было абсолютно всё равно, как выглядит новый городской пейзаж.

В итоге у меня всё равно во рту останется всё тот же горький привкус.

Всё должно было начаться заново. Паника и боль внутри меня становились всё сильнее, словно подпитываясь нынешней ситуацией.

Прислонившись виском к стеклу автомобиля, я пожелала, чтобы меня всегда защищала стена, прозрачная и прочная, как оконное стекло.

Поэтому хлопок открывающейся дверцы машины прозвучал очень жутко.

Когда я вышла, асфальт парковки ощущался под моими ботинками, а от пронизывающего холодного воздуха хотелось плакать.

Совсем скоро — всего через неделю — начнётся новый учебный год, и мне придётся идти одной в совершенно незнакомое место.

Когда я это представляла, желудок сжимался и выпускал ядовитый страх, который распространялся по всему телу.

Думаю, в те дни у меня была привычка смутно размышлять о смерти.

В глубине души я понимала, что не смогу жить так вечно.

Но я не особенно хотела умирать. И конечно же, я не была настолько храбра, чтобы покончить с собой.

Я представляла себе, что, если горькое чувство не утихнет, я ослабею, буду понемногу разрушаться, увижу, как исчезает моя тень, и сама мгновенно исчезну, как снежинка.

Такая перспектива меня ничуть не беспокоила.

«Какое было бы облегчение, если бы моё дыхание и сердце просто остановились, а сознание исчезло вместе с болью», — думала я своим ещё незрелым умом.

 

Именно тогда я и встретила Такаки Тоно.

 

15

 

От высоты кафедры у меня всегда кружилась голова.

Несмотря на то что она находилась всего в четырёх дюймах от пола, от одного её вида у меня замирало сердце, и бросало в дрожь.

За мной наблюдал целый рой глаз. Каждое отдельное лицо беспокойно покачивалось и двигалось.

Я не могла понять, что скрывается за их лицами и в глубине их глаз.

Откуда-то послышалось хихиканье, и я рефлекторно сгорбилась. Затем я подняла переплетённые пальцы к груди.

Испугавшись внезапного скрипа мела о доску, я обернулась.

Они уже открыто смеялись, и мне всё больше и больше хотелось уйти оттуда.

После того как учительница закончила писать на доске «Акари Шинохара», она положила руки мне на плечи и развернула обратно к одноклассникам. От этого плечи только сильнее напряглись.

— Знакомьтесь: Акари Шинохара. С этого дня она будет учиться с нами. Помогите ей освоиться, подскажите, если что-то будет непонятно.

Договорив, учительница дала мне знак сказать, что мне очень приятно познакомиться. Я поклонилась, пока говорила, и мой голос дрогнул. Казалось, что воздух в классе гудел от критики.

— Какое странное имя, — сказал кто-то и весь класс буквально взорвался от смеха.

Люди всегда смеялись над моим именем, когда я переходила в новую школу, и я решила, что оно действительно странное.

Учительница отругала ученика, но не сильно. Даже взрослые порой не обращают внимания на проблемы.

Хотя в то время я была слишком мала, чтобы понять многие вещи, я прекрасно понимала, что мои учителя не были моими друзьями.

Она указала на моё место. Я не замечала, как затекли мои колени, пока не сошла с платформы, и они чуть не отказали. Ноги дрожали, пока я, пошатываясь, пробиралась между партами к своему месту.

Я удивлялась, почему моё тело не двигается так, как я хочу.

Девочки и мальчики по обе стороны от меня то и дело поворачивали головы в мою сторону пока я проходила мимо.

От их взглядов на мои дрожащие руки и колыхающуюся юбку моё тело напряглось настолько, что, казалось, все поры в моём теле закрылись.

Перед глазами всё поплыло.

Казалось, я вот-вот упаду.

«Почему моё место так далеко?» — подумала я.

Я опускала голову всё ниже и ниже.

И тут...

До моих ушей донёсся шёпот.

 

— Всё будет хорошо.

 

От удивления я рефлекторно выпрямила спину. До этого момента я не замечала, насколько плохой была моя осанка. Моё искажённое зрение мгновенно прояснилось.

Я хотела остановиться и оглядеться, чтобы найти источник голоса, но не могла. Я направилась к своему месту в самом заднем ряду.

Многие ученики обернулись в мою сторону. В обычной ситуации я бы нервно уставилась в столешницу своей парты, но мои глаза пробегали по лицам одноклассников.

Кто?

Кто это прошептал?

Слова прозвучали так тихо, что я начала сомневаться, что действительно услышала их.

И вообще, я была единственной, кто отреагировал на шёпот. Никто больше не обратил на него внимания.

Но это был голос мальчика... или, по крайней мере, мне так показалось.

Даже после того, как учительница постучала по кафедре, чтобы привлечь наше внимание, я просто продолжала смотреть на ровные ряды чёрных волос.

 

После первого урока мои одноклассники долго смотрели на меня, а потом начали медленно собираться вокруг.

Большая группа обступила меня и начала быстро задавать вопросы: «Откуда ты?», «Почему перевелась?», «Когда у тебя день рождения?»

Я была так занята, пытаясь отыскать владельца «голоса» в море лиц, что не смогла достойно ответить на большинство их вопросов.

«Всё будет хорошо».

Эта фраза всё ещё звучала у меня в голове.

Слова заинтриговали меня.

Что именно они означали?

Они повторялись в моей голове, пока не превратились в неразборчивую череду звуков.

Мой разум затуманился.

Как будто на меня наложили заклятие.

Честно говоря...

Это были слова, которые я всегда хотела услышать.

Теперь я понимаю, что смутно желала услышать их каждый раз, когда отправлялась в новое место.

Идеальные слова, которые искала моя девятилетняя сущность.

Кто-то понимал мои тревоги.

И сочувствовал мне.

Мысль о том, что у меня есть тайный друг...

Очаровывала.

Одна шёпотом сказанная фраза поддержала меня и помогла воспрянуть духом.

По какой-то причине этот перевод показался мне гораздо менее пугающим, чем обычно.

Решительная на вид девушка, скорее всего, лидер группы, не поняла, почему я с широко раскрытыми глазами оглядываю их лица, не в силах нормально говорить.

Полагая, что группа напугала меня, она сказала им, чтобы они оставили меня в покое и перестали задавать свои бесконечные вопросы.

Я была потрясена: моя невнятная речь была обычным делом, но она восприняла это так позитивно. Я не сразу поняла, почему.

«Оказывается, стоило лишь поднять голову и...»

Так прошёл первый день в новой школе, который мне понравился.

 

Владельца голоса я нашла позже тем же днём.

В перерывах между занятиями я оглядывалась по сторонам, и вдруг мой взгляд остановился на нём. Я поняла, что нашла его.

Пока милая компания девочек рассказывала мне о других классах, я украдкой поглядывала на него.

Он болтал с друзьями, как ни в чём не бывало. Мальчики вокруг него вели себя так, как обычно ведут себя ученики при переводе новенького: с явным волнением они бросали на меня взгляды, пытались подслушать мой разговор и, казалось, критиковали меня.

По сути, ученики реагируют на перевод новенького одним из двух способов: они либо проявляют огромный интерес, либо демонстрируют более назойливое любопытство, изображая полное безразличие.

Однако у этого мальчика, похоже, была совсем другая реакция.

Он стоял, не проявляя ни интереса, ни заинтересованности, как бы нейтрально или рассеянно.

В тот момент...

Мне кажется, я воспринимала его как совершенно другое существо, не похожее на других людей.

Его странность была для меня очевидна.

На первый взгляд, он естественно вписывался в окружающую обстановку. Однако нельзя было не заметить, что он стоит в стороне.

Словно тонкая, как лист бумаги, стена отделяла его от окружающего мира.

Словно он существовал в другом измерении, о котором никто не знал.

Меня очень заинтересовал этот мальчик. Вернее, только он меня и заинтересовал.

Мне хотелось найти способ встать перед ним и получше рассмотреть его лицо. Хотелось спросить, как его зовут.

Но переведённый ученик не мог этого сделать, не мог выразить свой интерес только к одному из них. Даже тихо спросить кого-то было нельзя. От переведённых ожидали, что они подружатся со всем классом, со всем без исключений.

В тот день, после уроков, несколько девочек, идущих домой в том же направлении, пригласили меня присоединиться к ним.

Было так необычно, чтобы первый день закончился так мирно и спокойно. Моё сердце заколотилось от радости.

Идя с группой девочек, которые, казалось, не испытывали ко мне ненависти, я всё время думала о том мальчике. Я задавалась вопросом, как бы мне узнать его имя.

Продвигаясь вдоль стены, окружавшей школу, мы наткнулись на дерево сакуры, стоявшее прямо на её границе. С её ветвей, начинающих зеленеть, дождём сыпались растрёпанные ветром цветки вишни.

Обычно я переводилась в начале весеннего семестра, но, кажется, именно тогда деревья и цветы впервые привлекли моё внимание.

«Пять сантиметров в секунду», — сказала я про себя.

Мой отец, склонный к ребячеству, иногда приходил домой из книжного магазина с научным журналом для детей младшего школьного возраста, на который он подписывался, когда был маленьким.

В одном из номеров я увидела на полях сноску, которая вызвала у меня восхищение: «Лепестки сакуры опадают со скоростью пять сантиметров в секунду».

На каждое движение быстрой стрелки часов лепестки сакуры опускается на два дюйма ближе к земле.

«А с какой скоростью я буду сближаться с ним?»

Тогда я не очень понимала эту аналогию, но теперь, когда я стала взрослой, напоминанием о том дне мне служат опадающие лепестки сакуры и фраза «пять сантиметров в секунду».

 

14

 

Через некоторое время я узнала, что его зовут Такаки Тоно.

Учительница дала мне список имён одноклассников, сказав, что мне лучше запомнить их как можно скорее.

Я попросила девушку, которая любила помогать людям, помочь определить кто есть, кто. Однако запоминание имён было лишь предлогом; моей настоящей целью было узнать его имя.

До этого момента я была честна до мелочей и никогда не думала, что могу поступать вопреки своим чувствам. То, что я могу это делать, стало для меня совершенно новым открытием.

Я узнала его имя, но на этом всё. Я хотела сблизиться с ним, но не могла представить, как с ним заговорить.

Я не знала, как к нему подойти, а если сделаю это неожиданно, то буду выделяться и вызову поток осуждающих взглядов, а потом случится что-то ужасное. В моей голове проносились варианты того, как всё может пойти не так.

Начнём с того, что нам не о чём было говорить...

Более того, я боялась мальчиков.

В моём сознании они запечатлелись определённым образом: шумные, буйные, склонные к ужасным словам и поступкам.

Злодеи из книг поначалу вели себя очень мило — возможно, у меня возникла такая ассоциация.

Поэтому я избегала смотреть на него, но при этом всегда держала его в поле зрения.

Через месяц или два мы впервые заговорили.

Уроки, уборка и классный час закончились, и я отправилась в библиотеку на втором этаже в конце коридора.

В школьной библиотеке якобы была политика, запрещающая образовательную мангу, поэтому все книги содержали только слова. Вряд ли дети захотят читать книги без картинок. Я слышала, что так было не всегда, но в моё время было так.

Поэтому книги были в моём распоряжении.

В библиотеке были помощники, но поскольку они редко бывали на месте, когда должны были дежурить, я всегда штамповала свой читательский билет и брала книги сама.

Когда я вошла в тихую, пустую библиотеку, то, естественно, затаила дыхание и постаралась приглушить шаги.

Готовая вернуть взятую книгу, я достала читательский билет из стопки, которая всё ещё лежала на столе, поставила штамп «возвращено» рядом со своим именем и направилась к полкам, чтобы поставить книгу на место.

Когда я проходила через ряды книжных шкафов и уже почти дошла до последнего, моё тело полностью застыло, как и мои мысли.

Там был Такаки Тоно.

Стоя лицом к корешкам, выстроившимся вдоль полок, он сосредоточенно смотрел на точку, расположенную прямо над ним.

Но я подозревала, что на самом деле он смотрит не на корешки.

Казалось, он смотрит сквозь книжную полку — если бы книги и полки были сделаны из стекла, его взгляд был бы смутно сосредоточен на чём-то по ту сторону.

Все корешки книг в шкафу, смотрящие на южную сторону окон, поблекли и пожелтели от солнца.

Слабый вечерний свет проникал через окна и падал на спину Такаки.

Мягкие волосы на его затылке блестели золотистым светом, а его тень рассыпалась по корешкам книг.

Я застыла, словно высеченная из камня фигура, любуясь этим живописным видом.

Когда я пришла в себя и попыталась убежать, он заметил меня и обернулся.

— Эм... — раздался сзади хриплый голос, и моё тело напряглось.

Я не могла пошевелиться.

Я слышала стук собственного сердца.

Моё тело требовало экстренного отключения. Я не знала, была ли я напугана или полна надежды.

— Акари Шинохара?

Услышав, как он зовёт меня по имени, я ещё больше разволновалась и снова попыталась убежать, но ноги не слушались. Я спряталась за книгой, которую держала в руках, как бы прикрываясь ею.

— Ты возвращаешь это? — спросил он.

— А?

— А можно я возьму её? — мягко и легко сказал он... и когда я увидела, что он указывает на книгу в моих руках, то почувствовала себя совершенно беспомощной.

Его неброские, отсутствующие глаза щурились в свете заходящего солнца. Со звонким эхом внутри меня рухнул первый уровень защиты.

 

Поначалу, думаю, я только быстро качала головой или молчала.

Но...

— Я тоже недавно перевёлся сюда. В прошлом году.

В тот момент, когда он сказал это, моё сердце буквально выпрыгнуло из груди.

Он, как и я, неоднократно менял школы.

Сначала он учился в Нагано, потом в Миэ, а в Токио попал после Шизуоки. Я тоже жила в Шизуоке.

Он говорил неторопливо и по-взрослому, а его голос был сдержанным. Он всегда останавливался, чтобы подумать, прежде чем что-то сказать.

Он никогда не вёл себя отталкивающе, и не говорил пошлостей, как другие мальчишки. Я чувствовала себя достаточно комфортно рядом с ним.

Мы сидели рядом друг с другом у стены библиотеки под окном и говорили о вещах, понятных только переведённым.

Я много раз кивала, слушая его рассказы, и он делал то же самое, когда я неловко запиналась в своих. «Всё верно» — мысли, которые мы хотели озвучить, поочерёдно вырывались из наших уст.

Начиная с этой истории и заканчивая другой, он понимал всё, что я хотела сказать.

Вот почему я, как мне казалось, естественным образом поднимала самые разные темы.

Впервые в жизни я поняла, как приятно, когда кто-то кивает и говорит: «Я понимаю, что ты чувствуешь».

С удивительной лёгкостью я рассказала ему обо всём, о чём никогда не решалась сказать.

Солнце постепенно опускалось всё ниже, свет от него становился всё краснее и оседал на книжном шкафу перед нами, словно желая ещё больше отбелить поблёскивающие на солнце книги.

К тому времени, как мы неохотно помахали друг другу на прощание на развилке по дороге домой, уже стемнело — а мы стали очень, очень близкими друзьями.

 

Чем больше мы говорили, тем больше понимали, что мы удивительно похожи.

Наверное, то, что мы были переведёнными, придало нам схожие черты.

Мы оба любили читать книги. Точнее, читать нам нравилось гораздо больше, чем кидаться мячом, висеть на турнике, играть в игру, которую кто-то только что придумал, или притворяться, что нас интересуют скучные разговоры.

Мы оба знали, как это здорово — медленно взращивать и расширять мир в наших сердцах.

Иногда лучше проводить время в одиночестве. Он был первым, кто согласился с этим мнением.

Мы тогда были маленькими и слабыми и чаще нам обоим неоднократно приходилось оставаться дома или сидеть на уроках физкультуры.

Вероятно, это способствовало развитию нашей склонности размышлять о чём-то в тишине.

Когда эта склонность проявилась в виде отстранённости от окружающих, родители отвели нас к психиатрам. После переезда мы перестали посещать этих врачей.

Мы даже преуспевали в одних и тех же предметах: изучении языков, истории и естествознании.

Мы исключительно хорошо сдали тесты по изучению языков, хотя этот предмет нам совсем не нравился.

Нам обоим не нравилось то, как учителя натаскивали нас на вопросы с очень конкретными ответами.

Конечно, у нас с Такаки тоже были свои разногласия.

У него был гораздо более расчётливый подход к тому, как вписаться в школу.

Он шутил, дурачился и резко выступал против других детей, чтобы закрепиться в их обществе.

Он пытался скрыть, что не вписывается в общество, даже защищая то, что действительно ценил.

Думаю, я единственная, кто заметил это.

Я нашла его метод одновременно шокирующим и ободряющим. Я подумала, что мне было бы лучше, если бы я тоже так себя вела...

Как человек, который всегда трусил и молча отступал, когда сталкивался с чем-то, я была удивлена его попытками быть общительным, это делало его надёжным.

Мы начали подолгу разговаривать по телефону, не говоря родителям.

Когда этого стало недостаточно, мы начали проводить вместе каждую минуту, даже в школе.

Это казалось совершенно естественным.

Я никогда не знала, как отчаянно нуждаюсь в человеке, который меня понимает. Благодаря Такаки я смогла ужиться в новой начальной школе.

Я адаптировалась к новой среде и была принята. Это был невероятно редкий и ценный для меня опыт.

Я чувствовала себя свободной, будто с моих плеч спал груз. Это были первые дни в моей жизни, когда я не боялась.

 

— Я хотел поговорить с тобой с тех пор, как ты перевелась.

Когда Такаки признался мне в этом, я почувствовала удовлетворение.

Большинство девочек в начальной школе надеются когда-нибудь найти свою настоящую любовь, или, говоря старым выражением, верят в «красную нить судьбы».

До этого момента я никогда не мечтала найти свою настоящую любовь или что-то в этом роде. Я никогда не думала, что кто-то может полюбить меня.

Таково было моё понимание жизни и мира.

Благодаря Такаки я, кажется, впервые в жизни почувствовала нормальные эмоции.

Другими словами, это произошло потому, что мальчик, который мне всегда нравился, всегда заботился обо мне — всё благодаря этому чуду.

 

Большую часть времени мы с Такаки проводили в библиотеке.

После уроков мы стояли рядом и смотрели на полки. Затем мы тщательно выбирали книгу, садились друг напротив друга за большой стол и читали от души. Иногда один из нас слышал, как другой хихикал, и реагировал, заглядывая в книгу и указывая на иллюстрацию. Мы всегда брали какую-нибудь книгу.

В той библиотеке я прочитала множество книг.

Там я прочитала всю серию «Хроник Нарнии», начиная с «Принца Каспиана».

Такаки посоветовал мне прочитать «Волшебника Земноморья». Ему нравился Гед, когда тот вёл себя серьёзно во второй половине, но мне также нравилось, когда он был невыносимо высокомерен в первой.

«Момо». «Маленький принц». «Бесконечная история» (тяжело было тащить эту книгу домой!).

Такаки нравился Арсэн Люпэн, а мне — Шэрлок Холмс.

«Летающий сад» Джудит Уорти.

«Летающий класс».

Серия «Король» Тэруо Тэрамуры.

Детские книги Шиничи Хоши.

Я заставила Такаки прочесть «Аню из Зелёных Мезонинов», а мне пришлось взамен прочитать «Двадцатиликого демона» (было довольно страшно).

Оглядываясь назад, можно сказать, что это был идеальный выбор книг для детей, которыми мы и были. Эти воспоминания всегда согревают мне душу.

Всякий раз, когда мы читали любимые книги друг друга, мне казалось, что мы строили мост к маленькому миру в наших сердцах и обменивались всем, что у нас было внутри.

Каждый раз, когда мы читали одну и ту же книгу и он говорил мне, что ему понравилась часть, которую я пропустила, я чувствовала, что узнаю о нём что-то новое.

 

13

 

С тех пор минул почти год.

 

Был вечер, и я шла домой одна со школы. Мы не могли оставаться вместе 24/7, поэтому иногда, когда мы не могли встретиться, я шла домой одна.

Думаю, это было примерно в середине мая, когда я училась в пятом классе.

Стоял чудесный день, ласковое тепло солнца успокаивало и усыпляло.

Соблазнившись приятной погодой, я почувствовала желание пойти в обход.

Поскольку школа находилась недалеко от границы между Сэтагаей и Шибуей, по дороге домой я всегда проходила мимо храма Ёёги Хачимангу.

Храм располагался на вершине небольшого холма, заросшего деревьями настолько, что выглядел как аккуратная композиция из петрушки.

Обычно я видела его лишь краем глаза, когда проходила мимо, но в тот день я вдруг решила подняться к святилищу по длинной лестнице. Мне захотелось посмотреть, что находится на вершине холма.

Я поднималась по ступеням, одну за другой, проводя ладонью по стальным перилам и ощущая под ногами твёрдый камень.

Ряды высоких деревьев создавали над лестницей туннель из листьев и веток. Чем выше я поднималась, тем больше деревья приглушали свет над головой.

Я добралась до вершины лестницы и прошла через тории.

К святилищу вёл пологий изгиб гладкой гравийной дорожки. По обеим сторонам стояли красные фонари.

Священное дерево укрывало дорогу своей листвой, словно крышей. Солнечный свет лился между ветвями, создавая пятна света на земле.

Именно там я увидела Такаки.

Мы встретились совершенно случайно.

Он сидел на большом камне в стороне от тропинки и смотрел вдаль. Слегка наклонившись вперёд, он выглядел так, будто спит.

Он был таким же неподвижным и тихим, как если бы превратился в один из камней или деревьев.

Рядом с ним сидели две кошки, по одной с каждой стороны.

Они потягивались, ложились, садились, подёргивали хвостами. Не глядя на него, они бесстрастно касались его то одной, то другой частью своего тела.

Такаки и две кошки просто сидели рядом, каждый смотрел в свою сторону.

Несмотря на то что они были обращены в разные стороны, казалось, что они общаются между собой посредством телепатии.

Соединялись через прикосновения.

Солнечные лучи падали сквозь листву над их головами.

Время от времени их касался лёгкий ветерок.

Я любовалась сценой передо мной. Казалось, я тоже превратилась в камень.

Казалось, что Бог пытается открыть мне какую-то важную истину, словно в открывшейся передо мной картине была заложена частица вселенских тайн.

— Во Франции тоже есть река Иби...

Я подскочила, поражённая голосом.

Не успела я опомниться, как Такаки заметил меня и повернул голову в мою сторону.

— Река Иби? — спросила я.

— Ты ведь знаешь, что здесь, в Японии, протекает река Иби?

— Ты про ту, что в префектуре Гифу? — сказала я с затаённым чувством удивления. Такаки действительно жил недалеко от Гифу, в регионе Чюбу.

— Да. Я сегодня листал атлас в библиотеке и нашёл ещё одну реку Иби во Франции. Здорово, правда? Может быть, где-то в мире есть ещё одна река Тама.

— Значит ли это, что весь мир связан между собой? — небрежно спросила я.

Поражённый моим вопросом, Такаки пристально посмотрел на меня.

— Знаешь, а я ведь никогда об этом и не задумывался.

Он оглядел листья, заслонявшие небо, бетонные тории и мощёную дорожку к святилищу.

— Наверное, так и есть, — пробормотал он.

С восхищённым видом Такаки снова уставился прямо на меня. Казалось, он всё ещё переваривает неясный вопрос, который я задала.

С каждой секундой мне становилось всё более неловко.

У Такаки была привычка пялиться.

А я всего лишь проговорила вопрос, который пришёл мне в голову. Я не знала, как реагировать на то, что он обдумывает его или принимает близко к сердцу.

Никто ещё не воспринимал мои слова так серьёзно, и я была в растерянности.

Я всегда воспринимала слова людей слишком серьёзно. Не иначе.

Такаки отвёл взгляд. Он приблизил руки к кошкам, почти касаясь их.

— Белая — Мими, а с коричневыми пятнами — Чёби, — сказал он.

— Они брат с сестрой?

— Хм-м... не уверен. Но они всегда вместе.

Я присела рядом с Мими и потянулась к её шейке. Её мех был пушистым, словно пух.

Она была очаровательно мягкой.

Дружелюбная белая кошка потёрлась лбом о мою руку. После ещё двух-трёх поглаживаний она резко встала и побежала по тропинке. Чёби лениво зевнул и последовал за ней.

 

Со странным чувством, всё ещё не покидавшим меня, я добралась до дома, запрыгнула в постель и натянула одеяло на голову.

Я думала о реке Иби в далёкой стране.

«Интересно, какая она? Наверняка это прекрасная река, но поменьше. Но не думаю, что это мелкий ручей. Наверняка она узкая, но глубокая. Вода в ней тёмная, но спокойная. Неровная поверхность переливается в лучах летнего солнца».

Так я представляла себе реку, которую никогда не видела, в стране, где никогда не была.

Затем, вскочив с кровати, я подошла к своему столу и достала из ящика тетрадь. Это была обычная школьная тетрадь.

Но в то же время это была одна из самых дорогих для меня вещей.

У меня есть странная привычка. Мне нравится записывать всякие мелочи, которые я узнаю из книг и телепередач.

В этой тетради было множество фактов. Например, что кротам, чтобы жить, нужно каждый день съедать ровно столько сколько они сами весят; что половина из семи тысяч существующих языков исчезнет через сто лет; что мост Пон-Нёф, который переводится как «Новый мост», на самом деле самый старый из существующих в Париже.

Я как раз закончила заполнять третью тетрадь.

Только гораздо позже я поняла, что таким образом пыталась защитить себя. Собирая знания, я приближалась к тайнам Вселенной.

Я окружала себя информацией, дабы попытаться постичь «путь мира».

Это был мой детский ритуал — попытка каким-то образом разгадать «ответы» на вечные тайны Вселенной.

Я начала предложение с новой строки: «Река Иби есть и в Японии, и во Франции».

Затем, немного поколебавшись, я добавила ещё одно предложение, написанное крошечными буквами: «Вот так мир связан между собой».

«Точно, надо будет завтра в школе показать Такаки свою тетрадь. Он будет ошеломлён и впечатлён. Наверняка он держит в голове всевозможные факты. А может, он тоже ведёт тетрадь, как и я!»

Одновременно с этой мыслью я почувствовала себя неловко и так смутилась, что в итоге так и не показала ему тетрадь.

12

 

Я хочу написать ещё об одной вещи, которая произошла в пятом классе.

 

Если бы я могла сказать, что ни один шум не нарушал времени и пространства, которые я делила с Такаки, и что мирные дни продолжались вечно, это была бы абсолютная сказка... но, конечно же, это было не так.

Мы были на пороге полового созревания, и наши одноклассники находились в том возрасте, когда начинали замечать наши отношения.

Мы с Такаки были очень близки. Мы всегда были вместе.

Думаю, это очень раздражало наших одноклассников. Они не переставали нас дразнить.

Это случилось во время большой перемены, так что, наверное, в обеденное время. Группа мальчишек подошла ко мне и ткнула в плечо. Начались ритуальные дразнилки.

«Когда свадьба?» И другие более прямые вопросы.

Сейчас я бы посмеялась над этим, но тогда мне казалось, что я вот-вот умру.

Я попыталась ответить им, но поперхнулась словами и издала странный гортанный звук. Все одноклассники разразились хохотом.

Я почувствовала, как по моим рукам побежали мурашки, а кровь похолодела.

Такаки рядом не было.

Они тщательно спланировали нападение, именно тогда, когда я осталась одна. Их недоброжелательность пугала меня до невозможности.

Когда Такаки не было рядом, я снова становилась беспомощной.

Мерзкие мальчишки получали удовольствие от моей неспособности ответить, и ситуация только усугублялась. Они прошли в переднюю часть класса, встали перед доской и с воодушевлением принялись рисовать.

Они дразнили нас с Такаки классической айайгасой. Рисунок общего зонтика они украсили мелом всех цветов.

Появились красные сердечки, а к моему имени добавилась фамилия Такаки.

Потеряв дар речи и застыв от ужаса, я слушала, как всё громче и громче стучит моё сердце.

Растущее давление в голове было мучительным. Почему тело всегда отключается в такие моменты?

После того как они закончили рисовать и вдоволь посмеялись над этим, мне наконец удалось заставить свои дрожащие ноги подойти к доске. «Далее нужно было протянуть руку, взять губку и провести ей по доске». В глубине души я это понимала.

Но это было единственное, чего я не могла сделать.

Как только я оказалась лицом к лицу с рисунком, их желание унизить меня накрыло меня, и я начала горбиться.

Плотное, мутное облако злобы, просачивающееся с доски, казалось, окутало и прилипло ко мне.

Недоброжелательность.

Злоба.

Было даже трудно дышать.

Мальчики и смех были ничто по сравнению с ужасающей злобой, исходящей от доски.

Я знала о дьяволе.

Я знала, что дьявол существует не только в сказках, которые я читала... но и в реальном мире.

Их воля, вытекающая из рисунка мелом, как газ, и была им.

То, чего я больше всего боялась.

То, что связывало меня невидимой нитью.

Доска начала расплываться.

Моё лицо пылало, пальцы на ногах были словно лёд.

Моё сердце раскололось на мелкие кусочки. Я опускала голову всё ниже и ниже.

Через несколько секунд я заплачу.

В этот момент звук бодрых шагов по виниловому полу разогнал туман, нависший надо мной.

Одноклассники начали неистово дразниться. Я смогла повернуться лицом к шагам. Со свирепым выражением лица Такаки шёл ко мне.

На какую-то долю секунды я даже испугалась.

Когда он приблизился, я не удержалась и сгорбила плечи.

Такаки резко выпрямил спину, взял губку и с силой провёл ей по доске несколько раз.

Картинка, стёртая по диагонали от центра, теперь не имела никакого смысла. Я освободилась от оков и испустила тихий вздох облегчения.

В следующий момент что-то схватило меня. Я была потрясена, увидев руку Такаки, держащую моё правое запястье.

Отпустив на мгновение, он быстро схватил меня за руку. И тут я почувствовала, что меня уводят.

Моё тело вдруг стало невесомым.

Такаки схватил меня и вывел из класса. Вернее, мы выбежали оттуда вместе, держась за руки.

Как объяснить, что я чувствовала в тот момент? Я словно парила... Не знаю, как сказать, но только так я могу описать то освобождающее чувство, которое овладело мной.

Он только сначала потянул. Вскоре моё тело стало невесомым и начало двигаться само по себе.

Держась за руки, мы пронеслись по коридору.

Аплодисменты и свист позади стали лишь лёгким попутным ветром, подгоняющим нас вперёд. Всё, что я чувствовала, — это ощущение свободы и твёрдость его руки.

Сила, исходящая от неё и вливающаяся в меня, делала меня ещё легче.

Интенсивный полуденный солнечный свет, проникающий через окна в коридор, отражался от полированного воскового пола и почти ослеплял.

Мы бросились к освещённому солнцем школьному двору, словно желая окунуться в свет.

Именно тогда я поняла.

Я влюбилась в Такаки.

Тогда я впервые взяла его за руку. Я не хотела отпускать её. Я хотела навсегда сохранить эту связь.

Мы побежали к задней части сарая в углу школьного двора. За сараем была лужайка с несколькими большими образцами камней для уроков естествознания.

Мы находились в слепой зоне школы, где никто не мог нас найти, просто оглядевшись.

Мы лежали на лужайке и прогуливали пятый урок. Вскоре учитель отчитал нас, но я осталась на удивление спокойна.

Мы с Такаки болтали, лёжа на траве о самых разных вещах. Когда наступал перерыв в разговоре, мы смотрели на голубое небо и облака, которые, если присмотреться, двигались очень медленно.

Всё время, пока мы лежали, я жаждала снова коснуться его руки.

А ещё...

Думаю, это был первый раз, когда мне захотелось поцеловать Такаки.

 

11

 

Мы учились в шестом классе, и наконец-то наступила весна.

Воздух стал мягким и тёплым, и мне больше не нужно было надевать пальто.

С комментариями вроде «Говорят, все дети в Токио такие модные» мама приходила домой с кучей одежды, которую она купила мне на весну. Несмотря на то что мы уже третий год живём в Токио, она говорила так, будто мы переехали только вчера.

Моя мама очень женственная, поэтому она покупала мне только нарядную и милую одежду. Я была словно её маленькая кукла.

Чувствовать себя достаточно уверенно, чтобы носить одежду, выделяющуюся в школе, было для меня в новинку.

Я привыкла привлекать к себе внимание. Я могла поднимать подбородок и делать большие, уверенные шаги при ходьбе.

Я могла смеяться, не заботясь о том, что думают обо мне другие дети.

Мы с Такаки всё больше и больше времени проводили вместе.

Я всегда была рядом с ним (а он — со мной). В школе мы были неразлучны, а во время обеда и после последнего звонка пробирались на библиотечный склад, читали книги и разговаривали о них.

Когда нам казалось, что времени недостаточно, мы бесконечно болтали по телефону, надеясь, что родители ничего не заметят. Даже дети в школе устали нас дразнить.

Иногда я хватала Такаки за руку, будто случайно.

Каждый раз меня охватывало нежное сияние.

Я была так уверена, что умру нелюбимой, и с трудом верила, что рука, которая не отмахнётся от моей, существует.

Он полностью понимал меня.

Он выслушивал всё, что бы я ни говорила.

 

По дороге домой мы ходили на свидания в самые разные места.

 

Если я правильно помню, сакура распустилась около 24-го марта, а полностью расцвела меньше чем через неделю.

Каждый раз, когда я проходила мимо парка «Сангубаши» по дороге в школу и обратно, интенсивное присутствие розовых цветов сакуры казалось всё сильнее.

Радуясь смене времён года, я часто ловила себя на том, что смотрю вверх на деревья.

Когда дул ветер, мягкие лепестки только что распустившихся цветов плавно опускались на землю. Это было прекрасное зрелище.

Парк «Сангубаши», расположенный на небольшом холме посреди жилого района, был похож на игровую площадку, окружённую деревьями. Узкая дорога, достаточно широкая для автомобилей и велосипедов, огибала парк и плавно спускалась к станции линии «Одакю».

Вишнёвые деревья простирали свои ветви над дорогой, создавая цветочные карнизы, висевшие в небе.

Хотя парк не входил в утверждённый школой маршрут, я практически тащила Такаки через него, чтобы мы могли прогуляться под цветущей сакурой.

Голубое небо проглядывало между тучами после дождя. Солнечный свет начал высушивать влагу с дороги.

Мы с Такаки шли бок о бок под вишнёвыми деревьями.

Ветви отражались в лужах. Опавшие лепестки покрывали воду рябью.

Может быть, это из-за дождя, который закончился в полдень, но бесчисленные лепестки были разбросаны по лужайке, словно конфетти.

Сквозь лепестки вишни пробивался розовый свет, освещая придорожную водонапорную башню.

Даже воздух пах розовым.

Ветки своими тенями устилали дорогу, по которой мы шли.

— Смотри... Пять сантиметров в секунду, — резко заметила я.

— А... ты о чём?

От недоуменного взгляда Такаки у меня в груди запорхали бабочки.

— Это скорость, с которой опадают лепестки сакуры. Пять сантиметров в секунду.

— М-м-м... Акари, ты так много всего знаешь! — рассеянно ответил Такаки.

А разве Такаки не знал? Разве он не знал, как загадочно то, что жёсткие цифры могут выражать естественные движения, от которых содрогается сердце?

Это было так точно, что походило на судьбу.

Пять сантиметров в секунду.

Думаю, это были тонкие слова любви, которые произносило моё подсознание.

Они означали, что я чувствовала себя так естественно, когда мы были вместе.

Что я всегда хотела быть с ним.

Я надеялась, что мы сможем постепенно, со временем, стать ближе.

Со скоростью падающего лепестка сакуры. Медленно, но верно.

Я хотела, чтобы мы естественным образом стали одним целым.

В тот день, думаю, моё существование было самым благословенным из всех, я была окружена самой прекрасной вещью в мире.

Конечно, я не знала этого, когда произносила фразу «пять сантиметров в секунду» в возрасте одиннадцати лет.

Но в эти слова я вложила все свои желания и чувства.

Поэтому запоздалый ответ Такаки немного разочаровал.

Лепестки сыпались так яростно, что казалось, будто мы идём сквозь бурю цветов. От этого драматического зрелища я почувствовала лёгкое головокружение.

Я протянула руку и попыталась поймать лепесток рукой. Он слегка закрутился и выскользнул из моей ладони, словно пытаясь спастись от жара моего тела.

— Смотри... очень похоже на снег, правда ведь?

— Ты так думаешь? — спросил Такаки. Он часто отвечал вопросом на вопрос.

— Когда в Японии падают лепестки, на другом конце света идёт снег.

— На противоположной стороне от Японии находится Бразилия, — снова ушёл от темы Такаки. На самом деле там был океан рядом с Аргентиной.

— Конечно, учитывая, что Земля плоская, — сказала я и с этими словами внезапно сорвалась с места.

Я побежала вниз с холма через туннель из цветущих сакур. Тени от ветвей и солнечный свет, пробивающийся между ними, попеременно пробегали по моим глазам.

— Эй! Подожди! — раздался сзади голос Такаки.

Он бежал за мной. Я поняла это по звуку его шагов. Несмотря на это, я завернула за угол, будто пытаясь спрятаться в тени последнего вишнёвого дерева, стоявшего вдоль дороги.

Убегая от Такаки, я чувствовала себя умиротворённо.

У меня был кто-то, кто мог за мной гнаться.

Как же это обнадеживающе и приятно.

Я добежала до подножия холма и свернула за угол.

Там был железнодорожный переезд.

Линия «Одакю» проходила через самый центр жилого района.

Зазвенел сигнал. Я увидела, что шлагбаумы переезда начали медленно опускаться. Я перешла через пути до того, как шлагбаумы опустились.

Несмотря на то, что вишнёвые деревья давно обрезали, лепестки, подхваченные ветром, трепетали на рельсах.

Вскоре после того, как я перешла на другую сторону, шлагбаумы опустились. Обернувшись, я увидела Такаки, стоящего перед переездом и слегка покачивающимися шлагбаумами с чёрно-жёлтыми полосами.

— Акари!

Ошеломлённая тревогой в его голосе, я раскрыла зонт, который держала в руке. В чём дело? Это же всего лишь опущенные шлагбаумы.

— Такаки!

Я повернулась, когда цветы сакуры упали на мой зонт.

«Видишь, прямо как снег».

— А здорово было бы вместе любоваться сакурой и через год? — сказала я ему.

«Не только в следующем, но и в последующих годах. И не только».

Не успела я это добавить, как между нами пронёсся оглушительный грохот поезда.

На мгновение мне стало не по себе. Поезд проносился мимо. Такаки был на другой стороне, но я его не видела и не слышала.

Этого было достаточно, чтобы в моей голове появились негативные мысли.

«А что, если Такаки больше нет?»

Но я зря волновалась. После того как поезд уехал, и шум в ушах утих, он всё ещё был по ту сторону путей. Вокруг него был густой весенний воздух, свет полуденного солнца и лепестки, похожие на снег.

Когда шлагбаумы начали подниматься, Такаки поспешил ко мне, словно не мог дождаться.

Потянувшись за его торопливыми шагами, я тоже двинулась вперёд, дабы встретить его на середине путей.

Закрывая зонт и стряхивая лепестки, я чувствовала себя успокоенной и счастливой от того, что снова оказалась рядом с ним.

От простого пребывания рядом с ним было теплее, чем от весенних солнечных лучей.

 

Отвечал ли Такаки взаимностью на те чувства, которые я пыталась ему выразить? Когда мы продолжили путь домой, он вдруг задал мне вопрос.

— В какую среднюю школу ты бы хотела?

— В среднюю?

— Да.

Я была в замешательстве. Раньше я не задумывалась об этом.

Я просто предполагала, что буду ходить в районную.

— Твоя семья ничего не говорила о частных школах? — спросил Такаки.

— Мы об этом толком не говорили...

Такаки тихонько хмыкнул и своим обычным сухим голосом продолжил объяснять: родители предложили отправить его в частную среднюю и старшую школу в этом районе.

— Что думаешь, Акари? — быстро продолжил он.

— А?

— Я подумал, мы могли бы пойти вместе.

Я была застигнута врасплох его внезапным предложением.

— Н-ну, мне придётся спросить у мамы...

Я на мгновение задумалась.

Не так уж много учеников посещали частные школы. Шансы попасть в ту же частную школу, что и мои одноклассники, были довольно малы.

Такаки говорил, что хочет, чтобы мы пошли именно в такую школу, в новое место, только он и я.

Если бы мы пошли в государственную школу, то, скорее всего, оказались бы вместе со всеми ребятами из нашей начальной школы. В этом не было бы ничего плохого, но дразнилки всё равно доставали бы меня.

Если бы мы с Такаки пошли в другую школу...

Мы бы не знали там никого. Мы бы знали только друг друга. Мы бы вместе строили новую жизнь с нуля...

Эта идея завораживала.

В этот момент меня посетило шокирующее осознание: Разве это не то же самое, что перевестись из одной школы в другую? Действительно ли я хочу перевестись?

Я больше не боялась менять школу.

И всё это благодаря теплоте, которую я чувствовала рядом с собой.

— Было бы здорово, — ответила я.

Затем я приблизилась к нему ещё на дюйм.

 

Я была уверена, что его тепло навсегда останется со мной.

Я считала себя взрослой для своего возраста, но всё ещё была ребёнком.

Мы верили, что будем ходить в одну и ту же школу и будем вместе до конца.

Через год я узнала, что это были просто мечты.

А ведь я была так уверена, что знаю, что мир вокруг меня недобрый.

 

10

 

Меня не устраивала новая школьная форма. Её ткань была совсем новой и жёсткой, заметно тяжёлой и тесной.

Я находилась в своей новой комнате, которая всё ещё была завалена картонными коробками после переезда. Я заставила себя надеть форму, будто это какое-то наказание.

Мне не хотелось надевать туфли. Мне была невыносима мысль о том, чтобы выйти на улицу.

Я знала, что, как только приду в школу, начнётся церемония открытия, и я окажусь в ловушке.

Я цеплялась за пустую надежду, что, если останусь в своей комнате, произойдёт чудо, что всё образуется само собой.

Но я не могла противостоять всепоглощающему потоку реальности. Вся сила ситуации медленно затягивала меня внутрь.

В неудобной новой форме я надела тяжёлые, словно гири, туфли и направилась в свою новую среднюю школу.

Даже мамины проводы показались мне фальшивыми.

Настроение у меня было плохое. Частные дома вскоре исчезли, и я оказалась на тропинке, вдоль которой простирались незатопленные рисовые поля. Подняв голову, я увидела, что они простирались далеко вдаль.

Ещё дальше виднелись тёмные рощи.

«Где я нахожусь?» — уже не в первый раз задалась я вопросом.

Конечно, я знала, где нахожусь с физической точки зрения.

Но я не могла поверить, что нахожусь здесь.

Я мелкими, унылыми шажками шла по тропинке между рисовыми полями.

Я знала, что если буду продолжать идти, то неизбежно приближусь к реальности.

Я начала различать провода местной линии «Рёмо», которая проходила прямо рядом с полями. Вот показалась платформа станции «Ивафунэ».

Прямо за станцией возвышалась гора из красноватого камня.

Хотя высота её была невелика, крутая гора выглядела огромной, выступая над плоской равниной.

Её называли Ивафунэ, или «Скала-корабль», из-за сходства с лодкой. У подножия горы располагалась станция «Ивафунэ». Территория вокруг станции «Ивафунэ» называлась городом Ивафунэ.

Всё было слишком просто. Настолько просто, что казалось неестественным.

Воспользовавшись своим новеньким проездным, я прошла через турникет станции и вышла на бетонную платформу.

Каждая частичка незнакомой рутины тревожила и волновала меня.

Заострённые края проездного в руке заставляли меня ужасно нервничать.

Когда я стояла на платформе, передо мной открывался панорамный вид на рисовые поля, мимо которых я только что проходила.

Поскольку здесь не было высоких зданий, небо казалось огромным.

Справа от меня подъехал зелёно-оранжевый поезд. Линия «Рёмо», небольшая железная дорога, соединяющая две региональные префектуры — Точиги и Гунму.

На этом поезде я ездила в государственную среднюю школу в городе Ояма, Точиги.

Автоматические двери открылись, и я вошла в поезд. Несмотря на то что был час пик, пассажиров почти не было. Я была немного шокирована. В вагоне было так мало рекламы, что я чувствовала себя почти одиноко.

Я заняла свободное место.

Всё казалось таким неправильным...

 

Колёса поезда ритмично перекатывались по рельсам.

 

Почему я...

«Почему я...»

Слова эхом отдавались в моей голове.

По какой-то причине слова сомнения прерывались.

 

К парадным воротам была прислонена вывеска, украшенная бумажными цветами. На ней было написано: «Церемония открытия».

Я прошла через ворота.

Всю церемонию я просидела с опущенной головой.

Я прошла в назначенный класс и села на своё место.

Мальчики и девочки повышали свои пронзительные голоса и ужасно суетились.

Нахождение среди незнакомых, перевозбуждённых учеников как-то совсем вымотало меня.

Всё происходящее вокруг казалось нереальным, словно иллюзия...

Учитель открыл раздвижную дверь и вошёл в класс. Перед глазами всё поплыло.

Учитель говорил, но я не понимала, о чём.

Ученики представлялись один за другим.

Угрожающее чувство охватило меня, и я запаниковала.

Побуждаемая какой-то неведомой силой, я резко встала.

Только после того, как встала, я заметила, что настала моя очередь говорить.

Я услышала чьё-то хихиканье, и мне захотелось убежать.

Впервые я оглядела класс.

Стояла только я одна. Все остальные сидели.

От разницы в высоте у меня закружилась голова.

Мне казалось, что я сейчас упаду.

Мои одноклассники, некоторые из которых даже изогнулись, уставились на меня.

Их сосредоточенные взгляды были острыми, как иглы.

Я затаила дыхание.

Моё сердце сжалось.

Я была ужасно напугана.

Это был не просто страх.

Гравитация, казалось, сдавливала меня с обеих сторон, словно выжимая из моего тела всю жидкость до последней капли.

Я чувствовала, что задыхаюсь и не могла пошевелиться.

Класс начал вращаться.

 

Подсознательно я надеялась, что кто-нибудь что-нибудь скажет.

 

Кто-то действительно что-то сказал.

Это была грязная шутка.

Класс разразился хохотом.

 

Ах, да. Я всё прекрасно помню.

То была я.

То была я, когда была одна.

Не могу вспомнить, цвела ли тогда сакура.

 

9

 

Был конец февраля шестого класса, когда тот факт, что я сдала вступительный экзамен в частную школу, перестал что-либо значить.

И я, и Такаки прошли тест на отлично.

Мы были не из тех, кто проваливает что-то столь важное.

Мы взяли в руки письма о приёме и, как мальчишки, стукнулись кулаками.

Это был наш первый опыт путешествия в незнакомое место вдвоём.

Мне было приятно хоть раз увидеть себя такой взволнованной.

Так приятно отправляться в новое место вместе с тем, кто держит тебя за руку.

Я не знала.

Я вникала в каждую мелочь — безупречная школьная форма, неизведанный маршрут, незнакомые, пугающие ворота — и всё время думала о том, как это воспринимает он.

Мы молча смотрели друг другу в глаза, подтверждая это.

Было забавно представлять себе наше прекрасное совместное будущее.

 

— Твоего отца переводят обратно в Точиги.

Мама, занятая домашними делами, небрежно сбросила на меня эту бомбу, когда я вернулась со школы и поставила рюкзак.

— Что...

Не понимая её слов, я бездумно наблюдала за тем, как она топает по коридору в домашних тапочках. Меня охватило жуткое чувство, и я поспешила за ней.

— Это значит...

— Это в последний раз, обещаю. Твой отец уже давно просит вернуть его в штаб-квартиру в Точиги. Решение было принято сегодня. По телефону он говорил очень радостно. Даже несмотря на то, что в токийском филиале у него больше возможностей.

— Хорошо, эм...

— Он сказал, что нам пора обосноваться. Знаешь, дом, где вырос твой отец, который мы сдали в аренду, сейчас пустует. Точно, нужно привести его в порядок перед переездом.

— Эм...

О чём это она?

— Но я сдала вступительный экзамен в частную школу. Я поступила...

— Ах, да. — Мама остановилась на месте, приложила руку к щеке и посмотрела на меня с обеспокоенным выражением лица. — Что же нам делать?

Такое лицо она делала, когда притворялась, что прислушивается к моему мнению, но при этом следила за тем, чтобы всё в конечном итоге шло по её плану.

 

Дома эта тема поднималась ещё несколько раз, но решение моих родителей было однозначным.

Короче говоря, я могла бы вообще не сдавать экзамен: они отправили бы меня в государственную школу в Точиги.

Я — младшеклассница — просто не могла смириться с этим.

Я пыталась убедить их в этом всеми возможными способами.

Но никакие слова не могли достучаться до людей, которые с самого начала приняли решение.

Они перевели стрелки на меня и спросили, почему я так настроена именно на эту школу. Я не смогла ответить.

Я никогда не рассказывала родителям о своей особой связи с Такаки.

Это было слишком важно.

Я не хотела, чтобы что-то помешало нашим отношениям.

Могло ли всё сложиться иначе, если бы я рассказала им о нас?

Не думаю. Конечный результат был бы таким же. Родители не любят отпускать своих детей на шесть лет обучения.

Сейчас я это понимаю, но тогдашней мне это казалось полным абсурдом.

У меня повысилось давление, как при лихорадке.

Я не могла поверить, что это происходит.

И всё же такова была реальность.

Прямо передо мной.

Лицо матери то появлялось, то исчезало.

Казалось, на меня надвигается стена.

Изображение опущенных шлагбаумов.

Бок поезда, стена, несущаяся слева направо.

Заблокировано.

Я заболела и была вынуждена остаться дома. Страдая от давящих головных болей, я хотела ослабеть настолько, чтобы потерять способность двигаться.

Моё зрение было затуманено, кожа онемела. Я не хотела ни думать, ни чувствовать.

Я не хотела ни с чем сталкиваться.

Я просто легла в постель и закрыла глаза, отгородившись от всей поступающей информации.

Я пролежала так долго, как только могла...

Через некоторое время я решила, что лучше сдаться.

Эта мысль подкралась из ниоткуда и проникла в меня через конечности. Она сделала моё тело бессильным и полностью взяла его под контроль.

Возможно...

Что бы я ни пыталась сделать, ничего не изменится.

Что бы я ни чувствовала, меня насильно увезут в Точиги.

Наконец-то я «поняла».

Это понимание пришло ко мне в виде образа. Меня признали виновной и приговорили к заключению.

 

В тот момент, когда я смирилась со своей участью, меня охватила паника.

Такаки...

Как бы мне встретиться с Такаки?

 

Словно на меня снизошло озарение, и я поняла, что не могу продолжать скрывать это от Такаки.

Это было невозможно. Я не смогу скрыть это, даже если попытаюсь. Если бы я попыталась, то распалась бы изнутри.

И тут я вспомнила ещё кое-что.

Если бы я продолжала оставаться дома...

Такаки бы наверняка попытался позвонить мне.

Эта мысль пугала меня до невозможности.

Чем больше времени проходило, тем больше мне казалось, что меня подвергают какому-то таинственному наказанию.

То, что мне не разрешили остаться в Токио, очень напоминало мысленное представление о том, что меня бросили в тюрьму.

Этот образ бесконечно разрастался в моей голове.

Если меня наказывают, значит, я совершила преступление.

Я плохой человек и совершила большую ошибку, поэтому меня нужно наказать.

Я не хороший человек.

Именно так я это и воспринимала.

В конце концов, разве ко мне не всегда относились именно так?

Верно, я была неполноценным, испорченным человеком, которого все считали посмешищем, а я просто забыла об этом на время.

Я должна была рассказать Такаки.

Я не могла позволить ему самому понять, насколько «неправильной» я была.

Ведь если бы он узнал, что я пытаюсь скрыть такое — он бы меня просто возненавидел.

Я должна была.

Должна была признаться Такаки.

 

Я вылезла из постели и как можно тише переоделась в свою уличную одежду. Накинула плащ с меховым капюшоном. Мой лоб горел.

Была уже глубокая ночь.

Я бесшумно вышла через парадную дверь.

На улице было холодно, и я начала замерзать с ног до головы. Пошатываясь, я направилась к главной дороге.

Я искала телефонную будку. Искала потому, что мне не разрешали пользоваться домашним телефоном ночью, а также потому, что я не хотела разговаривать с Такаки, пока родители были рядом.

Я редко пользовалась телефонными будками, поэтому не была уверена, где смогу найти такую.

Я ходила вокруг да около, полагаясь на смутные воспоминания. Наконец я нашла освещённую телефонную будку рядом с автобусной остановкой на национальном шоссе.

Тротуар был пуст. Машины неторопливо подъезжали и отъезжали. Казалось, что мост над моей головой вот-вот рухнет и раздавит меня.

Я вошла в будку, вставила телефонную карточку и набрала номер.

Мне нужна была смелость, чтобы это сделать.

Стеклянная будка защищала меня от ветра, но тепло в ней не было. Я выдохнула белое облачко, которое улетучилось.

Я слушала гудки. Время от времени проезжающие мимо машины почти заглушали звук.

Кто-то взял трубку. Это была мама Такаки.

— Э-эм... говорит Шинохара.... А-а... Такаки дома? — Наверное, я говорила слишком быстро. Вероятно, я нервно теребила шнур по привычке.

Музыка удержания без всякой причины усиливала моё беспокойство.

— Что? В другую школу?

Вечно спокойный тон Такаки, в тот день заставил меня поволноваться.

— А средняя школа Ниши? Ты столько трудилась, чтобы сдать экзамены... — Казалось, он опустился на пол.

Я поняла, что он знает, что что-то не так.

Я вцепилась в трубку, словно обнимая саму себя.

— Они сказали, бумаги уже отосланы в государственную школу Точиги... Прости.

— Что ты... Что ты, Акари, тебе не нужно оправдываться...

Растущая серьёзность в его голосе была слишком болезненной для меня.

— Я сказала, что хочу ходить в ту же школу и могу жить у тёти Кацушики, но...

Мой голос задрожал. В горле стоял комок и становился всё больше.

Я не могла остановить его.

«Такаки. Такаки...»

Его имя звучало во мне всё громче и громче...

— Они говорят, что пока я не подрасту, этому не бывать...

Мои слова, зависшие в воздухе, потрясли меня.

Я начала безудержно рыдать.

Из глаз полились слёзы.

Ноги чувствовали, как они стекают на туфли.

Я плакала.

Я не заметила, как это произошло.

Почему моё тело всегда реагировало раньше, чем эмоции?

Моя грудь судорожно вздымалась при задыхающихся вдохах.

Я пыталась заглушить текущие слёзы.

Но не смогла.

— Понятно. — Голос Такаки прозвучал резко через телефон. — Всё в порядке.

У меня перехватило дыхание от того, как неожиданно холодно он это сказал.

Моё тело всегда реагировало первым.

В голове раздался звон колокольчиков. Казалось, что мои барабанные перепонки вот-вот лопнут.

— Всё хорошо... — произнесла трубка напряжённым голосом Такаки.

В голове раздался оглушительный звон. Барабанные перепонки раскалились добела, казалось, они вот-вот лопнут.

Голова сама собой склонилась.

Я распадалась на части.

Существовали: моё мыслящее «я», моё чувствующее «я» и моё тело, которое реагировало независимо от этих «я», а также я, которое видело всё с объективной точки зрения.

Каждое из моих «я» реагировало по-разному.

Они переваривали голос Такаки.

Его раздражённый голос.

Который звучал сердито.

Резкий звук... испугал меня.

От этого мои разные сущности слились в одно целое.

Я боялась Такаки.

Я никогда раньше не слышала от него такого тона.

А он направил его на меня.

Я почувствовала, как забурлила моя кровь.

Справа от меня пронёсся грузовик, ударив по стеклянной будке порывом ветра.

Каждая проезжающая машина чуть не сбивала меня с ног, их сила была слишком велика.

Я попыталась сказать «прости», но слова застряли в горле и не выходили.

Через трубку, которая была больно прижата к уху, я слышала дыхание Такаки, но проезжающие машины заглушали его.

Когда я положила трубку, металлический звук, который она издала, когтями впился мне в горло.

Я сжала руки в кулаки и поняла, что они дрожат.

«Мне страшно. Страшно. Очень страшно...»

Куда я направляла эти слова?

Что мне следовало делать с этими чувствами?

Кому я должна была сказать, что мне страшно?

Я была совершенно одна, в телефонной будке, ночью.

 

После этого в течение целого месяца нам было неловко каждый раз встречаться лицом к лицу, а потом состоялась церемония вручения дипломов начальной школы.

Когда церемония, уроки и всё остальное закончились, у нас с Такаки состоялся короткий разговор. Мы стояли в коридоре. Послеполуденный солнечный свет блестел на полированном полу.

Он был одет в пиджак, что с ним случалось редко, но я не могла найти слов, чтобы сказать об этом.

Не в силах говорить, я бессмысленно переминалась с ноги на ногу.

— Ну вот... пришло время... — сказала я, заставив себя улыбнуться, — сказать «прощай»...

Я вспомнила, каким ужасно тяжёлым казался пучок в моих волосах.

Судя по тому, как он отводил глаза... я поняла, что он всё ещё не простил меня.

Из класса доносились шумные голоса мальчишек, сражающихся на мечах из картонных трубок от дипломов.

Меня это раздражало.

Не знаю, цвела ли сакура.

Я склонила голову, дабы ничего не видеть, и направилась домой.

Мои шаги становились всё меньше и меньше, и всё менее уверенными. Оказавшись одна, без посторонних, я закрыла лицом ладонями.

Я снова была одна.

У меня никого не было.

Но было что-то.

Куда-то, куда я так хотела попасть.

Почему они мне не разрешают?

Всегда...

Принуждали... двигаться против моей воли.

 

Я хотела, чтобы время замерло.

Я не хотела, чтобы сакуры цвели.

8

 

Я отключила свои мысли и эмоции, превратилась в безжизненную машину и уехала.

После того как грузчики погрузили наши вещи в грузовик и уехали, мы с семьёй сели на поезд на станции «Шинджюку».

По линии «Сайкё» мы доехали до Омии. После этого мы пересели на линию «Уцуномия», а затем на линию «Рёмо» в Ояме.

Частые остановки и бесконечные поездки заставили меня осознать, как далеко мы едем.

Я смотрела в окно и наблюдала, как городской пейзаж превращается в скопления домов.

Затем между ними появились поля. Вскоре домов стало мало, и они превратились в фермерские угодья.

Неожиданно мы приблизились к горам настолько, что я смогла разглядеть детали их поверхности и хребта.

Пейзаж понемногу менялся, и в груди у меня затрепетало и усилилось что-то вроде зудящего комочка, и я почувствовала тоску.

Когда я только приехала в Токио, мне было так неуютно даже в прекрасном жилом районе от Сетагаи до Ёёги. Но вскоре я привыкла к этому и почувствовала себя совершенно спокойно.

Мне снова стало трудно дышать.

Я посмотрела вниз.

Мне хотелось заплакать, потому что я знала, что это поможет мне почувствовать себя немного лучше.

Но почему-то я больше не могла. Слёзы не текли.

Единственными постоянными ощущениями были тошнота и дрожь рук.

Когда я вышла на казавшуюся безлюдной платформу станции «Ивафунэ» в префектуре Точиги, моя кожа напряглась от прохладного ветра.

Снег, выпавший не по сезону, всего за несколько дней до этого, полупрозрачно прилипал к теням на платформе.

 

Другая сторона мира. Я попала в мир, где нет Такаки.

 

Мне нечего рассказать о своих днях в средней школе.

Чтобы избежать прямого контакта с чем-либо, я осторожно, затаив дыхание, ждала, пока пройдёт время.

Я выстроила вокруг себя невидимую стену и старалась, чтобы ничто за её пределами не влияло на меня.

Со стороны могло показаться, что я провожу дни в спокойствии. Я уже начала понимать, как важно заставлять себя выглядеть так.

И всё же, хотя я казалась невозмутимой, что-то странное всегда танцевало в моей груди. Оно обросло мелкими ресничками, которые непрерывно атаковали мои лёгкие. Временами оно разражалось ужасной джигой, от которой хотелось сдаться.

Я всегда была начеку и прислушивалась к окружению.

Я стала чувствительна к звукам смеха.

Я жила в ожидании безопасного течения времени.

Меня также угнетало, что мальчики смотрели на меня как-то иначе, чем в начальной школе.

Мама сказала, что мне нужно заняться командным видом спорта, и я с неохотой решила вступить в баскетбольный клуб. Не следовало этого делать.

Я презирала давление, характерное для внеклассных занятий.

Например, негласные правила, которые появляются на свет.

Однако я была слишком слаба, чтобы сопротивляться, и мне просто пришлось терпеть.

Думаю, этот ментальный блок постепенно изолировал меня от сверстников.

Я делала всё возможное, чтобы отключить свои эмоции. Но... были вещи, которые я не могла не принять близко к сердцу.

Неправильно подзывать кого-то свистом, но почему никто не понимал этого в школе?

Почему на некоторые вещи не обращали внимания, хотя в любом другом месте они привели бы вас в ярость?

Ударить человека — это преступление, которое может расследовать полиция, так почему же дела не возбуждались?

Почему все были такими откровенно мерзкими и вульгарными?

Я считала, что каждая из этих вещей неправильна, но почему не могла этого сказать?

Слова не выходили.

Если бы я могла, я бы хотела пустить в них стрелу, и притом острую.

Нет, это даже не обязательно должны были быть слова.

Я просто хотела выразить свои чувства.

Было так много вещей, в которые они слепо верили. Почему я не могла сказать им, что всё это кажется мне странным?

Мне казалось, что когда-то я отбросила всё это, просто вздохнув, бросив взгляд...

Но в одиночку я, наверное, не справилась бы.

С огнём нужно бороться огнём.

Чтобы бороться с миром, нужно иметь свой собственный мир.

Но ты не можешь создать его в одиночку.

Ох...

Хватит об их гадостях.

Я хотела чего-то прекрасного.

Хотела соединиться с прекрасным сердцем.

Я серьёзно, искренне, отчаянно цеплялась за это детское желание.

 

В те дни, кажется, у меня выработалась привычка разговаривать с Такаки мысленно.

В своих истинных чувствах, которые я подавляла и скрывала от внешнего мира, я могла признаться только воображаемому Такаки. Я говорила с ним о том о сём. Я рассказала ему о своих чувствах. Я доверилась ему, используя только самые простые и честные слова.

Такаки во мне кивал и говорил: «Так и есть».

И хотя он никогда не давал никаких конкретных советов, одно только представление того, что он слушает и разделяет мою боль, значительно облегчало мне жизнь.

Словно исчезала половина моих страданий.

 

7

 

Во втором семестре первого года обучения в средней школе я наконец привела свои мысли в порядок и написала Такаки письмо.

Почему-то очень долгое время я не решалась написать ему.

В день нашей выпускной церемонии я сказала: «Ну вот... пришло время... сказать „прощай“...»

Я искренне верила, что это наша последняя встреча.

Вот что, по сути, означает смена школы.

Когда переводишься, прежние отношения заканчиваются.

Пережив это несколько раз, я решила, что так будет и впредь.

Но была и другая причина, по которой я не связывалась с ним: я боялась.

Я была уверена, что он всё ещё злится на меня.

Я не хотела смотреть фактам в лицо.

О том, чтобы позвонить ему, не могло быть и речи.

Я боялась говорить с Такаки по телефону, не видя его лица.

Его отвергающий тон, прозвучавший в ту ветреную ночь, всё ещё пульсировал, как заноза в моём сердце.

В сентябре я пережила очень болезненную цепь событий. Я не собираюсь описывать их здесь.

Я выключила рубильник своей агонии и пошла в школу. Моё решение ничего не чувствовать оказалось эффективным способом справиться с реальностью.

Похоже, я часто ошибалась, проходя по знакомым маршрутам, или обнаруживала, что в самых странных местах сползаю и прислоняюсь к чему-то.

Однажды, кажется, я даже пропустила свою станцию по дороге в школу.

Я использую такие слова, как «кажется» и «думаю», потому что для меня всё это как в тумане.

Однажды утром меня случайно вырвало по дороге в школу. Наконец-то я признала, как сильно не хотела идти.

Каждый раз, когда мой организм непроизвольно очищался, я оставалась дома.

Больничный не означал, что жизнь станет легче. Я с болью осознавала, что пребывание дома — это временное спасение.

Даже сейчас я думаю о том, как было бы здорово просто сбежать от всего этого. Но, честно говоря, я не могла постоянно брать больничные. Мои родители и учителя никогда бы не допустили этого.

Побег от ужасов всего на один-два дня на самом деле только утомлял.

Становилось всё труднее и труднее просто «выключать рубильник».

Всякий раз, когда я заставляла себя садиться на поезд до школы, я ненавидела чувство медленного приближения к ней. Я изо всех сил старалась думать о вещах, которые делали меня счастливой.

Я думала о Такаки.

Ранним утром, когда в сельском поезде было всего один-два пассажира, я утешала себя, наполняя просторный вагон нежными мыслями.

Я чувствовала его ауру.

Я передавала ему сотни невысказанных мыслей.

Это случилось в один из таких дней.

Сидя в одиночестве в поезде, я достала из сумки канцелярскую бумагу, которую использовала в качестве дневника, и, сочтя свет, льющийся через окно, слишком ярким, начала писать Такаки письмо... Думаю, другая версия себя во мне смотрела на это с крайним удивлением.

 

Дорогой Такаки Тоно!

Извини, что так давно не писала.

 

Ручка с лёгкостью скользила по бумаге. Затем удивлённое «я» во мне почти плавно слилось с тем «я», которое продолжало писать.

Бессознательно я, кажется, всегда знала, что когда-нибудь напишу ему.

 

В наших краях тоже выдалось жаркое лето, правда, здесь жара не досаждает так, как в столице.

Но я и сейчас радуюсь, когда вспоминаю душное лето в Токио — асфальт, такой горячий, что того и гляди расплавится, далёкие небоскрёбы в знойном мареве, обжигающие холодом кондиционеры в подземке и супермаркетах.

 

Наблюдая за тем, как моя рука выводит эти изрезанные линии, я вспоминала светло-голубое небо, нависшее над качающимися зданиями центра Токио.

 

Мы виделись в последний раз на выпускном вечере начальной школы. С тех пор минуло полгода, и...

 

Я сосчитала на пальцах и поняла, что прошло всего несколько месяцев. Но мне показалось, что мы не виделись много лет, и у меня сжалось сердце.

 

Такаки, ты обо мне вспоминаешь?

 

А помнил ли вообще? Может, он и забыл. В конце концов, мы были переведёнными учениками. Забывать о том, где мы были, было в порядке вещей, чтобы влиться в ту среду, где мы находились сейчас.

Хотя мне было страшно, я решила запечатать письмо.

Осознание того, что я не смогу переписать или перечитать его, заставляло меня нервничать.

Даже когда я сунула руку в почтовый ящик, готовая опустить письмо, я некоторое время колебалась.

Я закрыла глаза и отпустила его.

 

Через четыре дня пришёл ответ.

Когда я обнаружила в почтовом ящике письмо, моё сердце едва не остановилось.

Как быстро.

Я была счастлива, что он так быстро ответил. Одного этого было достаточно.

Я открыла почтовый ящик по дороге из школы, но вместо того, чтобы войти в дом, резко повернула направо, к равнинам за пределами нашего посёлка.

Прижав конверт к груди, я поспешила по тропинке между рисовыми полями.

Затем я наткнулась на едва возделанный участок. Я не знала, чей он, но, похоже, урожай предназначался только для личного потребления. В центре участок был слегка приподнят.

И на этом возвышении стояло великолепное дерево сакуры.

Конечно, она не была в цвету.

Это была крупная вишня, которая могла бы прославиться, будь она на общественной земле. Её ветви извивались и раскидывались по небу, а огромные корни цеплялись за землю во всех направлениях. Тянущиеся друг к другу, они казались связанными с далёким миром. Я обожала это дерево.

Я сидела на одном из корней сакуры снова и снова перечитывая письмо Такаки.

Меня удивило, как сильно он нажимал на карандаш. Его почерк был мальчишеским и сильным. И немного дотошным.

Видя его каракули в тетради, я поняла, что на этот раз он постарался.

Может, дело в шестимесячном перерыве? Может, его почерк немного улучшился с тех пор, как он перешёл в среднюю школу?

Формальный тон его письма заставил меня почувствовать себя немного неловко.

Наверное, он тоже чувствовал себя неловко, когда писал его.

Я так и представила себе это.

Письма — странная штука.

Если ты пишешь так, как обычно говоришь, то получается не то, что нужно. Как правило, ты напускаешь на себя строгость и становишься немного скованным.

В своём письме я писала только о текущих событиях, поэтому в его ответе было много того же самого.

Я передала свои слова очень мягко, и он ответил так же мягко.

Для меня это было очень важно.

Было важно, чтобы он не использовал сильных слов.

Я больше не хотела их терпеть.

Каким-то образом я потеряла все его письма, поэтому не могу точно воспроизвести, что там было написано.

Однако я могу вспомнить, какое впечатление они на меня произвели.

Слова Такаки были чисты. Они всегда были такими.

«Он ничуть не изменился за последние полгода», — подумала я.

Я перечитывала его письмо столько раз, что сбилась со счёта. Я снова и снова пробегала глазами по спокойным предложениям, в которых просто описывались недавние события в его жизни.

Я провела кончиком пальца за складками его сердца, как будто это был шрифт Брайля — по крайней мере, так я себе это представляла.

С тех пор Такаки хотел поговорить со мной...

Это было невероятно обнадёживающе.

В старых зарубежных драмах есть сцены, когда молодая девушка, так тронутая полученным письмом, крепко прижимает его к груди.

Это не преувеличение. Такая реакция реальна.

Я узнала, что люди действительно ведут себя так в реальной жизни. Я хотела, чтобы канцелярская бумага таяла и впитывалась в моё сердце.

 

Так началась наша нерегулярная переписка.

Она была нерегулярной, потому что я не хотела, чтобы она стала похожа на один из тех дневников обмена между девушками.

Примерно раз в месяц мы отправляли друг другу письма о последних событиях в нашей жизни. Всякий раз, получая ответ, я чувствовала удовлетворение, зная, что он думал обо мне.

Читая его письма, я удивлялась, как он мог чувствовать то же, что и я, и это было трогательно.

Я понимала, что он тоже страдает, но делает всё возможное.

Он никогда не использовал неискренние слова вроде «понимаю», чтобы продемонстрировать несерьёзное сочувствие к моим несчастьям. Он просто непринуждённо рассказывал о том, что происходит в его жизни.

Его сострадание было скрыто в этих рассказах. Вот каким искусным писателем он был.

В нём была красота, о которой я не подозревала. Он умел писать такие невероятные письма.

В современном мире, где преобладает электронная почта, письма, написанные от руки, являются частью умирающей культуры, но они действительно могут тронуть ваше сердце.

Иногда в моей груди начиналось покалывание и поднималось к горлу.

В хорошем письме есть что-то по-настоящему трогательное.

Каждый раз, когда я получала письмо, я писала ответное.

«Спасибо тебе за ответ. Я была ему очень рада».

Слово «рада» едва ли можно назвать счастливым.

Но я не могла написать лучше. Это немного расстраивало.

Такаки всё ещё был там, в той части Токио, переживал, чувствовал.

И думал: «я должен рассказать Акари».

В этом я была убеждена.

Только благодаря этому дни проходили на удивление легко.

Я задавалась вопросом: почему?

Почему так приятно, когда тебя понимают?

 

Такаки, здравствуй!

 

Я всегда писала свои письма рано утром, в пустом поезде.

 

Вот уже и осень наступила.

Осенние листья в наших краях — такие красивые. Позавчера я впервые в этом году достала и надела вязаную кофту.

Кремового цвета, я надела её поверх школьной матроски. Красиво и тепло. Посмотреть бы на тебя в форме. Наверное, выглядишь совсем взрослым.

Школьный кружок теперь собирается рано утром, поэтому письмо мне приходится писать в поезде.

Я недавно подстриглась.

Теперь мои волосы чуть приоткрывают уши. Если бы мы встретились, ты бы меня, скорее всего, не узнал.

 

Перечитав письмо, я с удивлением поняла, что подсознательно говорю ему, что хочу встретиться. Но...

 

Такаки, ты ведь, конечно, тоже понемногу меняешься, да?

 

Может быть, я немного боялась встретиться с ним теперь, когда он перешёл в среднюю школу.

Я получила ещё одно письмо, а потом написала ответное.

Думаю, оно было примерно таким:

 

Здравствуй!

Погода по-прежнему не радует. У тебя всё хорошо?

В наших краях уже в который раз выпал снег. Поэтому я хожу в школу в кошмарно толстой тяжёлой одежде. Ничего не поделаешь.

В Токио ведь снега пока нет? Я всё никак не привыкну и по-прежнему смотрю прогноз погоды до тех пор, пока не скажут про Токио.

 

Возможно, мы скоро встретимся снова.

Хотя я немного побаивалась, это было вполне вероятно.

Какое выражение лица будет тогда у меня? А какое у него?

Я всё ещё не забыла выражение его застывшего лица и мои собственные дрожащие щеки в день выпуска.

Мне просто нужно было ещё немного времени, чтобы прийти в себя.

Так я думала.

Я скучала по нему, но мне нужно было ещё немного времени.

А пока я обменивалась словами с Такаки...

Пока у меня была эта связь, я чувствовала себя увереннее.

 

Под конец зимы, я узнала, что он переезжает на Танэгашиму.

6

 

Такаки, когда я узнала о том, что ты опять меняешь школу, мне стало не по себе.

 

Словами было не описать моё беспокойство.

Раз уж даже я чувствовала себя так, то Такаки и подавно, написав, что его отца переводят на Танэгашиму в префектуре Кагошима.

Я почти уверена. Танэгашима...

Конечно, я знала некоторые факты об этом острове, например, что именно оттуда в Японию впервые привезли оружие. Но я не могла даже представить себе это место.

Я даже не знала, что это часть Кагошимы.

И где же находилась эта префектура?

На южной оконечности Кюшю.

Разве это не в самом конце Японии?

В тот момент, когда эта мысль пришла мне в голову, я наконец осознала, насколько это далеко.

 

Мы с тобой давно переводимся из одной школы в другую и, наверное, уже привыкли.

Но всё-таки школа в Кагошиме... На этот раз ты окажешься совсем далеко.

Придёт час — и расстояние между нами станет таким большим, что мы уже не сможем ездить друг к другу на поезде. Теперь я, конечно, буду чуть сильнее ощущать одиночество.

Такаки, пожалуйста, береги себя.

 

Написав эти слова, я подумала, что это совсем не то, что я хотела сказать.

Я начала беспокоиться.

Я продолжала отвечать, несмотря на ощущение зернистости, которое напоминало мне белый шум на экране телевизора.

Всё вокруг расплывалось. Блокнот то появлялся, то исчезал.

«Такаки едет в Кагошиму. Точно. Ага...»

В моём затуманенном сознании постоянно мелькали слова «Такаки едет в Кагошиму», но я не могла понять, что они означают.

И тут же возник странный вопрос: «почему он уезжает так далеко?»

Почему...

Почему так далеко, что нам нужно лететь на самолёте, чтобы увидеть друг друга?

Я... предполагала, что мы с ним всегда будем связаны, хотя и будем на расстоянии.

Почему-то я так думала, без всякой на то причины.

Учитывая, где я тогда находилась, я должна была знать, что это не так.

«Я в Точиги. Он — в Токио. Мы живём так близко. Почему я никогда не думала о том, чтобы встретиться с ним? Я не видела его лица с тех пор, как он перешёл в среднюю школу. Как я могла позволить своим глупым страхам отложить что-то столь важное?»

Это были лишь некоторые из мыслей, которые проносились в моей голове.

Мой мозг онемел, пальцы затекли, но письмо, вышедшее из-под моего пера, было невероятно спокойным и отрешённым. Я не знала, почему.

У меня не было ни единой догадки.

 

Следующие несколько недель я пребывала в оцепенении.

В тот год было так холодно, что в конце февраля в Точиги всё ещё бушевали снежные бури.

Утром я открывала входную дверь и обнаруживала снег у своих ног.

Я смахивала снег с почтового ящика, отправлялась на станцию, проходила через турникет и садилась на поезд.

Чувствуя тепло печки у своих ног в плавно покачивающемся вагоне, я отключалась.

Мне нравилось прижиматься виском к прохладному оконному стеклу. Оно было таким же туманным, как и пейзаж за окном.

С такой же туманной головой я замирала в школе, возвращалась домой, открывала почтовый ящик, дабы убедиться, что он пуст, и снова закрывала его.

Так я проводила те дни. Слова учителей не доходили до меня, и мне было всё равно, что говорят окружающие.

Где-то в подсознании я представляла себе цифры, отсчитывающие время.

Такаки был где-то там, куда я могла дотянуться, стоит мне только протянуть руку, но скоро я не смогу этого сделать, как бы далеко я ни тянулась.

Пару раз я подумывала позвонить ему, но рука всегда останавливалась на полпути и не позволяла поднять трубку.

Мне всё ещё было страшно. Что я почувствую, если его первые слова прозвучат холодно? К тому же...

Если я позвоню ему... если мы поговорим, я могу случайно проболтаться о чём-то серьёзном.

Даже тогда я пыталась избегать важного.

 

Такаки долго не отвечал.

В середине февраля я наконец получила ответ. Я прочла его в своей комнате. Затем спрятала его в ящик, тщательно заперев на ключ.

На следующее утро, сидя на скамейке на вокзале и ожидая поезда, я начала писать свой ответ:

 

Здравствуй, Такаки!

Я так счастлива, что ты обещал приехать четвёртого марта. С тех пор, как мы виделись, прошёл уже год. Ничего не могу с собой поделать — переживаю.

 

В своём письме он написал примерно следующее: «Расстояние между Точиги и Танэгашимой слишком велико. Когда я перееду, у нас не будет возможности встретиться в течение многих лет, может быть, даже пока мы не вырастем. Может, встретимся перед тем, как я уеду в дальние края?

Я подумал, что мог бы приехать к тебе на поезде 4-го марта после школы. Поскольку моих родителей в этот день не будет в городе, мне не придётся беспокоиться о том, что я вернусь домой поздно. Надеюсь, мы сможем встретиться хотя бы ненадолго...»

Я мгновенно прочла его письмо, глубоко вдохнула и выдохнула.

Затем я перечитала его, снова и снова, как всегда.

«Ах...»

Я снова подумала, что слова «счастлива» недостаточно.

Такаки всегда говорил то, что я хотела услышать.

Я знала, что желала этих слов.

Да... Думаю, я неосознанно надеялась, что он их скажет.

Единственный, кто меня понимал, должен был уехать далеко-далеко. В этом не было никакого смысла.

Но теперь появился.

Моё тело задрожало, когда я подумала о грядущей встрече.

Наконец-то я увижу его...

Я чувствовала смесь тревоги и страха.

На канцелярской бумаге я написала подробные указания по всем пересадкам от Шинджюку до станции «Ивафунэ» и нарисовала вокруг них маленькие иллюстрации.

Например, я нарисовала длинные-длинные железнодорожные пути между Омией и Оямой и даже написала над ними «Далеко!».

Токио и Точиги действительно были так далеко, что хотелось плакать.

Я молилась, чтобы расстояние и время в пути не были для него слишком мучительными.

Чтобы ему было как можно веселее.

А также добавила:

 

У моего дома стоит огромное дерево сакуры, весной с него, наверное, облетают лепестки — со скоростью пять сантиметров в секунду, и я думаю: «Как было бы здорово, когда придёт весна, любоваться им вместе с Такаки!»

 

Моё затуманенное дыхание унесло ветром. Пока я сидела на прохладной скамейке вокзала и писала письмо, в голове прокручивалось несколько сцен.

День, когда я перевелась в начальную школу, которая теперь казалась такой далёкой.

Слова «Всё будет хорошо».

День, когда мы, взявшись за руки, выбежали из класса.

Его рука, костлявая, но тёплая, держала мою.

И...

День, когда я прошептала «пять сантиметров в секунду» под трепещущими цветами сакуры.

Я до сих пор помню это ясно, как день.

Слова «пять сантиметров в секунду» для меня особенные.

Это были мои первые романтические слова, сказанные мальчику.

Да... с того самого момента...

Я хотела слышать его голос.

Хотела держать его за руку.

Хотела чувствовать тепло его тела. Заглянуть ему в глаза. И...

Соединиться так же мягко и естественно, как движение падающего лепестка, как я желала в тот момент, было уже невозможно.

Резкое расставание и внезапное воссоединение в неестественной манере было единственным выходом для нас.

Теперь, я, вероятно, никогда не смогу сказать ему: «А здорово было бы вместе любоваться сакурой и через год?»

Но я любила Такаки Тоно.

 

Огромное спасибо тебе за то, что ты приедешь прямо на мою станцию, но только путь до неё очень долог, поэтому, пожалуйста, будь осторожен.

Я буду ждать тебя в обещанный день в семь вечера в зале ожидания.

 

5

 

Настал день обещанной встречи с Такаки.

Это был будний день. В школе я чувствовала себя неспокойно, но тут мне пришла в голову одна мысль. Когда занятия закончились, я поспешила домой и прошла на кухню. Открыла холодильник.

Выйдя из школы, Такаки не стал заезжать к себе домой. Он направлялся прямо на станцию «Шинджюку», и дорога до Ивафунэ займёт несколько часов.

Он явно голоден.

Вспоминая этот момент много лет спустя, я хихикаю от смущения. Я вела себя как стереотипная «влюблённая девушка» из старой мыльной оперы.

Единственный ланч-бокс, который я нашла дома, был милым, маленьким, для девочек, и я жалела, что у нас нет большого и более прочного.

В ланч-бокс я положила свёрнутый омлет, рисовые шарики с красивыми приправами и всё остальное, что, как мне казалось, я могла приготовить сама. Мне потребовалось несколько попыток, чтобы аккуратно разложить всё по местам.

Если бы мы с Такаки учились в одной школе, я бы, наверное, постоянно собирала ему такие обеды.

Я завернула ланч-бокс в ткань и аккуратно положила его в сумку, чтобы он не перевернулся. По какой-то причине это простое действие заставило меня почувствовать, что моё сердце вот-вот разорвётся.

Перед отъездом телевизор пытался предупредить меня о снежной буре, но я не обратила на это внимания.

Было уже за шесть часов и на улице довольно стемнело.

Падали крошечные снежинки.

Я пересекла двор и направилась к станции.

Идя по прямой фермерской дороге между рисовыми полями, покрытыми тонким слоем белого снега, я чувствовала тревогу и беспокойство. Я начала бежать.

«Скоро я увижу Такаки. Сейчас я увижу Такаки».

Впереди показалось старое деревянное здание станции. Возможно, он уже приехал; я почувствовала большой комок в горле.

Я открыла дверь на алюминиевой защёлке и вошла внутрь. Тепло от печки-буржуйки и пар от металлического корыта над ней мягко согревали комнату. Я почувствовала, как медленно исчезает жёсткость в моих замёрзших щеках.

В зале ожидания было пусто.

Мы планировали встретиться в семь, но я пришла гораздо раньше.

Я села на скамейку у стены и положила руки на колени.

Если я просто подожду, он приедет во мгновение ока...

Раздвижная стеклянная дверь на платформу откроется... и передо мной предстанет Такаки.

Какое выражение лица у меня должно быть?

Каким оно будет спустя целый год?

В этот момент моё сердце может просто остановиться.

Старая, изношенная печь тихонько посвистывала, а все окна были затянуты белым облаком. Я словно находилась в коробке, отрезанной от внешнего мира.

Даже дежурный по станции удалился в пределы своего кабинета. Я затаила дыхание, дабы не нарушать тишину пустого зала ожидания.

Мне было совсем не трудно ждать.

Представив себе Такаки в поезде, приближающемся всё ближе и ближе, я затрепетала от волнения.

Может быть, он сидит у окна и смотрит на ветреный пейзаж, редко встречающийся в Токио, и чувствует лёгкую вибрацию поезда.

Я представила себя на месте Такаки и попыталась ощутить вибрацию вместе с ним.

Ровный ритм колёс, перекатывающихся через перекрёстки, оживал.

На долю секунды у меня возникла иллюзия, что я двигаюсь к Такаки, пока он ждёт на месте.

Около семи я засуетилась, и сердце громко заколотилось. Я не переставала поглядывать на круглые часы на стене и стеклянную дверь.

Я поглядывала на часы каждые пятнадцать секунд.

Время шло медленно, и моё тело начало покачиваться.

Стрелки часов показывали несколько минут седьмого.

Никто не проходил через дверь на платформу — никто.

Моя суетливая радость переросла в другой вид беспокойства.

Я попыталась заглянуть на платформу через запотевшее стекло.

И тут до меня дошло, что уже давно не было никаких признаков прибывающих поездов.

Я быстро встала, подбежала к билетному окошку и обратилась к дежурному по станции. Хрупкий, стареющий джентльмен ответил мне добрым и размеренным тоном.

— Сейчас очень сильная метель, сильный ветер, и все поезда остановились.

— Что...

— Они проверяют пути, и поезда, идущие впереди, должны идти первыми. Иначе произойдёт авария. Они останавливаются на станциях и посреди путей, и движутся медленно.

— А вы не знаете, как поздно придёт семичасовой поезд?

— Хм-м, когда же он должен прибыть?.. Не могу сказать. Такой информацией я не располагаю. Сожалею об этом.

Я слабо опустилась на край скамейки.

Я смотрела, как мои пальцы сжимают колени.

Даже когда мне сказали, что поезд опаздывает, я не могла оторвать взгляд от часов.

Мои губы были сжаты.

Я застыла на месте.

 

Время замедлилось.

Я старалась не смотреть на часы. Мне казалось, что если не смотреть на них, то минуты будут идти быстрее.

Белый шум буржуйки и кипящей над ней воды был неприятен. Вот как тихо было в комнате.

От скрипа дерева или, возможно, от какого-то звука из-за билетного окошка, у меня дёргался затылок и уши. Напрягаясь, чтобы получше прислушаться, но обнаружив, что ничего страшного не происходит, я продолжала разглядывать носки своих ботинок.

Каждая минута тянулась ужасающе долго.

За три часа прошло несколько поездов.

Каждый раз, когда я слышала звук, я слегка приподнималась со своего места, чтобы заглянуть через стеклянную дверь в темноту бушующей метели.

Усталые лица проплывали через дверь и зал ожидания и исчезали на улице, отправляясь домой. Моя голова ещё некоторое время оставалась поднятой, даже когда все пассажиры уходили.

Окончательно убедившись, что Такаки среди них нет, я опускалась на скамейку и снова клонила голову.

Так происходило несколько раз.

 

Я и представить себе не могла, что снегопад может приостановить движение поездов. За год пребывания в Ивафунэ я не сталкивалась ни с чем подобным.

Хотя, возможно, мне повезло.

Так что я была честно говоря шокирована, и мои эмоции не успевали за происходящим.

Выпал снег и остановил движение поездов.

Логически я это понимала.

Но не могла поверить, что это происходит на самом деле.

Такаки не мог добраться до меня из-за снежной бури.

Он был заперт в поезде, остановленном снегом.

У меня сердце разрывалось от одной только мысли об этом.

С какой скоростью падал снег?

Я не могла вспомнить.

Несомненно, я смогла бы это сделать накануне, но большая часть моего мозга полностью отключилась.

Внешний мир был тёмным и чисто белым, а на окнах застыли капельки воды.

Флуоресцентная лампа на потолке, должно быть, была старой, потому что светила тускло.

Зал ожидания вокзала напоминал квадратную коробку — казалось, что кроме мира внутри неё больше ничего не существует.

А где-то за пределами небытия плавал длинный узкий ящик, в котором находился Такаки.

От Токио до Точиги всего три часа езды на поезде.

А мне казалось, что это очень далеко.

С момента начала его путешествия прошло уже более шести часов.

Как будто расстояние удвоилось. Нет, возможно, оно увеличилось более чем в два раза.

«Точно».

— Вот что значит «далеко», — пробормотала я про себя.

Но теперь наше расстояние было ничем.

Он собирался уехать ещё дальше...

Я не знала, как выразить свою боль словами.

Я действительно... очень сильно волновалась.

 

Время, состоящее только из шипения варева на буржуйке, медленно ползло мимо.

«Такаки не приедет. Такаки не приедет. Я здесь одна. И скоро он уедет ещё дальше».

Внизу живота что-то запульсировало. Я сжала пальцы и зажала рот.

Было такое ощущение, будто в меня залезла рука и копошится в моих внутренностях.

В горле возникло неприятное ощущение, и меня чуть не стошнило.

 

В этот момент...

Я прозрела, и меня словно ударило током.

 

«Это... то же, что чувствовал он».

 

Так чувствовал себя Такаки, когда узнал, что я переезжаю в Точиги.

 

Точно. Я поняла.

Абсурд. Смятение.

Тонущее, всепоглощающее разочарование.

Беспокойство.

Наконец-то я поняла.

Он тоже чувствовал себя несчастным, одиноким и встревоженным.

Почему я не замечала этого, когда это было так очевидно?

Для меня Такаки всегда был...

Добрым, надёжным, непоколебимым... Тем, на кого я могла положиться. Тем, с кем я могла чувствовать себя спокойно.

Наверное, я просто решила, что у него всё хорошо.

Я...

Я сожалела об этом.

В тот последний год. Сразу после нашего телефонного разговора.

Почему я не сказала ему, что хочу быть с ним больше всего на свете и что не проходит и дня, чтобы я не думала об этом?

Я чувствовала всем сердцем, так почему же я не сказала об этом прямо?

Если бы я это сделала, он мог бы избежать мучений.

Как я могла беспечно сказать ему «прощай» в день выпускного, когда он, возможно, боялся, что я уезжаю навсегда?

Пять сантиметров в секунду? Какая счастливая, беззаботная и блаженная мысль.

Во время нашего телефонного разговора.

Что я хотела от него услышать?

Возможно, я хотела, чтобы он сказал, что у меня всё будет хорошо.

Даже не понимая, что он должен был чувствовать... неужели я была настолько безнадёжна?

 

Мне показалось, что за шумом ветра я услышала звук приближающегося поезда. Я подняла голову.

Мои глаза были прикованы к двери.

Я услышала шаги, увидела тени; стеклянная дверь открылась, и в неё вошли люди.

Незнакомая пара, идущая рука об руку.

Они были единственными, кто сошёл с поезда.

Я почувствовала себя очень неловко и опустила голову.

Когда пара прошла мимо и вышла из здания, я ещё какое-то время сидела с опущенной головой.

Как только холодный ветер из стеклянной двери снова прервался, я испустила небольшой вздох. Затем, внезапно охваченная зловещей мыслью, я постучала по билетному окошку.

— Каждый поезд в конце концов доберётся до места назначения, — сказал служащий. — Но из-за приостановки движения есть вероятность застрять на пересадочной станции...

Он сделал звонок, чтобы узнать подробности.

Они не были уверены, но похоже, что приостановка движения началась немного позже того, как Такаки покинул станцию «Ояма».

Это означало, что он, должно быть, стоит где-то на линии «Рёмо», посреди заснеженной пустоши.

Так?

Я не знала.

Может, Такаки пытался позвонить мне домой из телефона-автомата, чтобы сообщить, что поезда опаздывают.

Я подумала, не позвонить ли родителям, но потом отказался от этой идеи.

Ни в коем случае.

Я не хотела, чтобы кто-то ещё был вовлечён в это.

Я не хотела терпеть посторонний шум. Или банальные слова.

Я буду ждать.

А приедет ли Такаки вообще?

 

4

 

Ожидание.

Казалось, что время остановилось.

Голова была тяжёлой от усталости.

Ожидание чего-то неопределённого и ощущение непрерывного хода времени сковывало.

Я отключалась.

Мой мозг настолько онемел, что становилось даже легче.

Задерживающийся поезд.

Поезд, который никак не придёт.

Где-то среди всего этого я чувствовала спокойствие.

Поезд медленно приближался к концу.

В конце концов, Такаки хочет попрощаться.

Когда придёт его поезд, все закончится. Поезд был предзнаменованием конца.

Я не хотела, чтобы его поезд прибывал.

Я умоляла остановить время.

Куда деваются лепестки, упавшие на землю?

Они исчезают.

Уходят в другое место.

 

Я достала из сумки канцелярские принадлежности.

 

Я положила сумку на колени, сверху положила канцелярские принадлежности и начала писать письмо.

Оно предназначалось Такаки.

Поскольку в голове у меня был полный сумбур, я подумала, что смогу написать искренне, без обиняков.

Не обращая внимания на порядок и структуру, я приложила ручку к бумаге и начала писал всё, что приходило в голову.

Я собиралась отдать ему письмо, когда он приедет.

Как странно, что я писала письмо в расчёте на его приезд, хотя не знала, приедет ли он на самом деле.

Его приезд означал окончательное прощание.

Как только он уедет, мы больше не встретимся. Возможно, в течение многих лет. Возможно, до тех пор, пока мы не станем взрослыми.

Я написала все, что хотела ему сказать, в меру своих возможностей.

«Я люблю тебя, Такаки.»

Я думала, что теперь смогу написать это. И написала.

Слова «я люблю тебя» совершенно не описывали того, что я к нему чувствовала.

Язык был таким сложным.

Если бы я только могла взять чувства из своего тела и показать их ему: вот как сильно я тебя люблю.

Но...

Чего стоила моя любовь для него?

Я и сама не знала, чего стою.

Даже обращаясь к нему, я сгибалась всем телом.

Кожа на руках постоянно вздувалась от страха.

Я была ничтожна, как букашка на нижней стороне листа. Я знала это, как и все остальные. Но меня не покидало это чувство.

Любовь такого человека была просто смехотворна.

Но я любила его.

Несмотря на всё это.

«Я люблю тебя...»

Я цеплялась за эти беспомощные слова.

Я представила себе Такаки, застрявшего в поезде, посреди снежной бури.

Влажный, тяжёлый образ падающего снега начал наполнять моё сердце.

Шёл снег.

Почему между нами не могут падать лепестки сакуры?

Земля круглая, и в южном полушарии сейчас лето.

До этого момента мне нравился этот образ.

Но теперь меня возмущал любой, кто нежился в лепестках сакуры на другом конце света.

Именно такими я хотела видеть его и себя.

Это было похоже на проклятие.

«А здорово было бы вместе любоваться сакурой и через год?»

Я произнесла эти слова, ничего не понимая.

Поэтому они так и не сбылись.

Такаки попал в снежную бурю в своей ошибочной попытке встретить кого-то вроде меня.

Это я заключила его в снежную тюрьму.

Разве я не была, неспособная почувствовать в себе что-то хорошее, похожа на Снежную колдунью из Нарнии?

Я всегда усложняла жизнь Такаки.

Всегда причиняла ему боль...

 

3

 

Поддавшись усталости и жару печи, я наконец заснула.

Мне снился сон. Он был обрывочным. Я не могла понять, открыты мои глаза или нет.

Даже когда я чувствовала присутствие, я сомневалась, не был ли это просто фрагмент моего сна. Я смутно различила тёмно-синий рукав пальто.

Я подняла голову.

Над тёмно-синем пальто виднелось лицо Такаки.

Выражение его лица застыло от удивления.

Он был худее и немного выше, чем я помнила.

Мой разум, всё ещё затуманенный и неспособный осмыслить происходящее, передавал чувства прямо в сердце. Некоторое время я сидела, не в силах думать.

Пока Такаки стоял передо мной, я схватилась за подол его пальто, продолжая вглядываться в его лицо. Это была не галлюцинация. Потянутый мной, Такаки сделал ещё один маленький шаг.

Плотность его пальто...

Она постепенно распространялась от кончиков моих пальцев, и моё лицо стало казаться тяжёлым. Я чувствовала, как жидкость поднимается чуть ниже поверхности щёк. Потом она полилась из глаз и залила лицо.

Я посмотрела вниз, всё ещё держась за его пальто. Я видела, как капли стекают на пол. Мне показалось, что в горле застряло что-то болезненное.

Я не планировала плакать. Однако моё тело само по себе заставило грудь сжаться, выпустив жидкость.

Плача и прижимаясь к нему, я вдруг почувствовала, что некоторые слёзы были не моими. Всхлипывая, я едва не остолбенела.

Такаки плакал...

Я была потрясена.

Как только я заметила это, мои слезы удвоились. Я не знала, что могу так сильно плакать. Внутри меня какой-то орган, похожий на сердце, нагнетал сильные эмоции и разливал их по всему телу.

«Сильные эмоции» — единственный способ, которым я могу это описать.

Ни радость, ни страдание, ни боль, они пронизывали меня насквозь и выливались в виде слёз.

Желая успокоиться, я покрепче вцепилась в его пальто, сглотнула слюну, захрипела и попыталась перевести дыхание. Это несомненно было его пальто.

Когда я немного успокоилась... до меня дошло, что он действительно здесь.

Такаки приехал.

Приехал встретиться со мной. Только и всего.

 

2

 

Мне было неловко снова сидеть рядом с ним после столь долгого перерыва.

Я налила чай из термоса в крышку и протянула её Такаки. Взяв её обеими руками, как бы согреваясь, он сделал глоток.

— Вкусно, — сказал он с искренним чувством для человека, который обычно говорил ровным голосом.

— Правда? Это обычный чай ходжичя.

— Ходжичя? Я в первый раз такой пью.

— Не может быть, что в первый раз.

— Думаешь?

— Конечно!

Я была рада, что мы разговариваем так, как всегда говорили в прошлом.

Даже если «прошлое» на самом деле было всего год назад.

Слегка необычные, любопытные обмены информацией — да, мы были такими, всегда болтали о пустяках.

— И ещё... вот. Я сама готовила, так что вряд ли тебе понравится, но... если хочешь, поешь.

— Спасибо! — Такаки был почти вне себя от эмоций. — Я здорово проголодался. Правда.

Он любезно взял рисовый шарик, который я приготовила. Было уже одиннадцать вечера. Он был заперт в поезде без еды на семь часов.

Надеясь, что он скажет, что ему понравилось, я спросила:

— Как тебе?

— Никогда раньше не ел ничего настолько вкусного! — ответил он ужасно искренне, слегка опустив глаза.

— Это вряд ли... — покачала я коленями.

— Честное слово!

— Просто ты очень голоден.

— Думаешь?

— Конечно.

От щекотливого чувства, вызванного нашим маленьким переминанием с ноги на ногу, и от счастья я чуть снова не расплакалась. Я съела один из своих рисовых шариков и подумала, что это похоже на пикник, когда мы оба едим одно и то же, и не смогла подавить смущённое хихиканье.

Когда всё стихло, я почувствовала тоску.

— Ты ведь скоро переезжаешь? — пробормотала я.

— Угу, через неделю.

— В Кагошиму?..

— Да. Далеко...

— Далеко...

Я всё ещё не могла понять, насколько далеко. Но я начинала понимать, что значит «расстояние».

— Но Точиги тоже неблизко, — сказал Такаки. Должно быть, он думал о том же.

— Эх... так неблизко, что тебе и домой не вернуться...

Он, похоже, был поражён моим комментарием, но я лишь рассмеялась. Вот о чём я подумала: Мне не нужно было отправлять его домой до следующего дня. А до тех пор я хотела, чтобы он был в моём распоряжении.

Служащий станции легонько постучал по окошку напротив дверей.

— Мы скоро закрываемся. Сегодня поездов уже не будет.

— Ясно, — сказал Такаки.

Интересно, как служащий видел нас? Не знаю точно, но голос у него был очень дружелюбный. Его доброта меня очень утешила.

— На улице снегопад, будьте осторожнее, — сказал он.

— Идём, — прошептала я Такаки, будто делясь с ним секретом.

 

1

 

Ветер утих, с неба падал снег. На улице было холодно, но не морозно.

На сиденьях и рулях брошенных на парковке велосипедов лежал толстый слой белого снега.

Мы шли бок о бок, выходя из старого деревянного здания вокзала.

Мелкие падающие хлопья мерцали только там, где уличные фонари освещали темноту.

Снег приятно хрустел у нас под ногами.

За те несколько часов, что я провела на вокзале, выпало немало снега. Неудивительно, что поезда остановились.

Толстое снежное покрывало сделало дороги чисто белыми.

Граница между дорогой и тротуаром была полностью скрыта, из-за чего дорога казалась гораздо шире.

Трёхсторонний перекрёсток перед станцией больше походил на какую-то площадь.

Несмотря на то что была уже почти полночь, темнота не ощущалась. Фонари через равные промежутки времени освещали снег.

Отражение снега заставляло ночь сверкать.

Я впервые гуляла по городу в темноте, да ещё и после такого сильного снегопада.

Это было необыкновенное зрелище.

И тут я побежала.

 

Дорога между рисовыми полями тоже была полностью погребена под снегом. Поля были чисто белыми, и, если бы не телефонные столбы вдоль дороги, невозможно было бы определить, где кончается дорога и начинаются поля.

Далеко в темноте на фоне затянутого тучами неба чернела аккуратная линия решётчатых вышек.

Двигаясь по тусклой дороге в снежной дымке, мы с Такаки оставили ряд параллельных следов.

— Видишь? Вон то дерево, — спросила я, пока мы шли.

— О котором ты писала?

— Угу. Та самая сакура.

Мы шли бок о бок по дороге, пока наконец не дошли до него.

Это было большое, крепкое дерево с извилистыми ветвями, которые тянулись во все стороны.

Его ствол был настолько толстым, что Такаки даже не смог бы обхватить его руками. Стоя у его корней, мы смотрели на ветви, раскинувшиеся по небу.

Я была немного тронута.

Я давно мечтала постоять под этим деревом вместе с Такаки. С тех пор как переехала сюда.

На дереве, конечно, не было ни листьев, ни цветов. Оно было совершенно голым.

Когда я прислонялась к нему, держа в руках одно из писем Такаки, мне казалось, что я слышу его голос.

Да... В моём воображении он был похож на вишнёвое дерево.

Свет из далёкого города отражался от затянутого тучами неба, падал на снег и окутывал нас морозным сиянием.

Сакура была покрыта белоснежной вуалью.

В небе кружились снежинки.

— Смотри... — я повернулась к Такаки. — Очень похоже на снег, — сказала я, поймав в руку снежинку, — правда?

Подул ветер, снег заплясал, и началась метель из цветов.

Своим замечанием я пыталась вызвать иллюзию: свет весны вокруг нас, извилистый ствол и ветви, полыхающие розовыми гроздьями.

«Это лепестки».

Если они действительно падали на другом конце света, то этот снег был тенью, отбрасываемой ими.

Иллюзия, которую я создала, была мгновенно развеяна морозным ветром, и моё сознание вернулось в тёмную снежную ночь.

Но я, должно быть, улыбалась.

— Так и есть, — тихо произнёс Такаки, с нежностью глядя на меня.

Его реакция застала меня врасплох.

Я могла поклясться, что он ответил вопросом на вопрос.

От его прямолинейного ответа у меня скрутило живот.

Я шагнула ближе к нему.

Я смотрела ему в глаза.

Он смотрел в мои.

Невозможно было понять, приближалась ли я Такаки или Такаки приближался ко мне.

Независимо от того, кто это был, мы, естественно, сближались со скоростью, которая, вероятно, была чуть больше пяти сантиметров в секунду.

На полпути я закрыла глаза.

А потом...

 

0

 

Я почувствовала, как соприкоснулись наши губы.

 

В этот момент я не могла ни о чём думать.

Моё сознание было в другом месте. Оно горело белым пламенем, словно не моё собственное. Мгновенные вспышки пробегали по мне, словно молнии. Десятки образов сгорали в этих вспышках и исчезали быстрее, чем я успевала их воспринять. Острые стрелы, или что-то подобное, обрушились на меня, очистили от самых глубоких нечистот и исчезли. Избавившись от излишеств, прилипших ко мне, мир исчез, и осталась только я.

Я не могла отличить себя от разрозненных образов, наводнивших мою голову. На несколько мгновений я стала Такаки. Я волновалась, взлетала и опускалась. Я не могла отличить верх от низа. Я была как одной парой губ, так и другой. Между ними не было различий. В то мгновение я ясно ощутила, что значит вечность; что значит сердце; что значит душа. Я поняла, что мы с Такаки — одно целое, что нас двое, что мы можем брать разные части друг друга и надёжно запирать их в себе. Цвета, тепло, очертания и темнота, которые я тогда ощутила, не передать словами. Я словно бы осознала всё то, что случилось со мной за тринадцать лет, и я знала, что Такаки думает так же.

Мы были одним безупречным существованием. Всего на одно мгновение мы идеально поняли друг друга. Наши индивидуальные личности исчезли, уступив место всемогущему. На мгновение наступило полное удовлетворение. Это мгновение длилось почти вечность и едва не затянуло меня к себе. Мы осознавали, что это чудо. Наступил момент, когда время и обстоятельства чудесным образом совпали. Однако...

Обуявшая меня тревога вскоре незаметно рассеялась, и остались только губы Такаки.

Но мгновение прошло, и мне стало невыносимо грустно.

Я почувствовала жар его тела. Я больше не знала, как справиться с этим и куда себя деть. Меня не покидало чувство, похожее на сожаление о том, что я не знала этого до сих пор. Убеждённость в том, что я больше никогда не узнаю этого, пробралась сквозь кончики пальцев, и мои руки затекли.

Нас по-прежнему ждала необозримая жизнь, перед нами раскинулась неизбежная равнина времени без конца и края. Я отчётливо поняла только, что отныне мы с ним уже не сможем быть всегда вместе. Мы достигли финишной черты, и дальше идти было некуда.

«Почему так внезапно?»

От этого становилось одиноко, душераздирающе и больно. Я надеялась на что-то более постепенное и естественное, как скорость падения лепестков сакуры. Но мы всегда заканчивали именно так. Обречённое чудо — это не то, чего я желала.

«Что же мне делать? Что делать?»

Слова кружились в моей голове. Сбитая с толку, подгоняемая отголосками утраченного счастья, я в отчаянии обхватила Такаки за шею. Я прижалась щекой к его плечу.

Поверх тёплой зимней одежды, всем телом, я пыталась почувствовать всё, что было в нём хорошего и прекрасного. Крепко обняв его, я некоторое время стояла неподвижно.

Тепло его тела наконец-то растворило моё смятение и тревогу, и, к счастью, остались только радость и невинность.

С ветки упал снег.

Между ветвями, закрывающими небо, беспрерывно падали снежинки.

Он обхватил меня руками, и их сила была просто опьяняющей.

 

1

 

Ту ночь мы провели в маленьком сарае на краю поля, и там мы проговорили всю ночь. Мы сняли пальто, взялись за руки и обнялись, завернувшись в старое одеяло, которое нашли на деревянной полке.

Всё это время я чувствовала тепло его тела.

Мы говорили о самых разных вещах.

Ненадолго в ту долгую ночь я представила, что время остановится и всё останется так, как было прежде... Мне хотелось, чтобы он унёс меня с собой, как в тот день в школе.

Но я знала, что это невозможно.

И не только потому, что мы были ещё детьми... Когда наши губы соприкоснулись, он почувствовал то же, что и я.

Я не просто верила в это, я знала это.

Всю ночь мы не проронили ни слова о том моменте. О том безупречном моменте. Неописуемый момент, который больше никогда не повторится. Мы не пытались подтвердить этот момент, описав его словами.

После этого мы никогда не смогли бы быть вместе.

Даже без всяких переводов и переездов, даже если бы мы могли учиться в одной школе, мы просто не могли быть вместе. На самом деле, близость только напоминала бы нам о том, что мы потеряли, и мучила бы нас.

И хотя я могла это предвидеть... мне всё равно хотелось, чтобы время остановилось.

Такаки пришёл навестить меня. От этого стало тепло на душе. Он пришёл, чтобы увидеть кого-то вроде меня, и вот он здесь.

Мне было приятно прижиматься щекой к его худенькому плечу. Погружаясь в темноту, мы не видели снов.

 

2

 

На следующее утро я проводила Такаки на станцию, где он должен был сесть на самый ранний поезд до Токио.

Мы оставили первые следы на нетронутом снегу на платформе. В ожидании поезда мы держались за руки.

Даже когда вокруг никого не было, мы стояли в самом конце, как можно дальше от здания вокзала.

Поезд прибыл слишком быстро.

С громким тяжёлым звуком он въехал на станцию.

Всего через пару десятков секунд поезд отправится.

Такаки сел в поезд и быстро повернулся ко мне. Мы смотрели друг на друга через открытые двери.

— Э-э... Слушай... Такаки... Такаки, у тебя...

Моя рука зависла над сумкой, которую я прижимала к груди. Я думала о письме, которое написала на станции накануне.

Я написала Такаки письмо, которое хотела передать ему из рук в руки. В письме было то, о чём я никогда не смогла бы ему сказать.

Но когда я попыталась достать конверт и вручить ему письмо, моя рука остановилась на полпути.

Во время нашего поцелуя...

То, что я могу назвать «переживанием», которое произошло во мне во время него...

В свете этого момента я почувствовала, что моё письмо было неполноценным. Его слова ничего не говорили и только обесценили бы чудо.

Язык был просто шумом по сравнению с чистотой переживания.

Сильные эмоции того момента превзошли всё, что я написала в своём письме, которому суждено было стать размытой записью.

Этот момент невозможно передать словами.

Слова «я люблю тебя» казались практически пустыми. Моя грудь сжималась при одной мысли о нём, я так сильно желала быть с ним, что могла бы умереть, в то время как слова «я люблю тебя» даже не звучали.

И всё же я знала, что должна сказать ему одну вещь, несмотря ни на что.

Как только я попыталась это сделать, я чуть не расплакалась.

Подняв голову, словно воодушевлённая переполнявшими меня чувствами, я произнесла:

— Теперь у тебя всё будет очень хорошо... Обязательно!

Это было единственное, что мне нужно было сказать.

Слова, которые я так хотела услышать от кого-то.

Я сказала их своему второму «я», которое стояло там, и самой себе. Благодаря тому, что Такаки навестил меня, несмотря на снег, во мне произошли изменения.

Не знаю, как лучше это описать, но это была определённая трансформация. Увидев лицо Такаки в ту ночь на станции, я избавилась от постоянного, затаённого страха перед жизнью.

Согласно словарю взрослого человека, которым я являюсь сейчас: Я была благословлена.

Такаки пришёл, чтобы благословить меня.

И я хотела сделать то же самое для него.

Иметь силы сказать людям, что с ними всё будет хорошо, — вот что действительно важно.

Так я считаю, уже будучи взрослой.

Вдалеке раздался свисток, и двери со скрежетом начали закрываться.

— Спасибо, — сказал Такаки почти в тот же момент, когда они закрылись.

Поезд начал отъезжать от станции.

Приблизив лицо к дверям, он прокричал:

— Акари, ты тоже береги себя!

Он прижал руку к стеклу.

— Мы будем писать письма!.. И звонить!.. — крикнул он.

Поезд двинулся, и мы уже не стояли друг перед другом.

Казалось, он становился всё меньше и меньше по мере того, как поезд неуклонно набирал скорость.

Свисток снова разорвал воздух, и птица, хлопая крыльями, взлетела с ветки.

Во мгновение ока поезд набрал скорость и исчез. Я почувствовала внезапную боль от потери.

Не двигаясь, я уставилась в ту сторону, куда ушёл поезд.

Железнодорожный сигнал мигал красным.

Подняв голову, я увидела, что в голубом утреннем небе плывут клочья низких облаков. Свежий снег, не тронутый следами ног, покрывал передний край платформы.

Всё это выглядело как живописное описание, призванное указать на то, что Такаки ушёл.

Однако.

Я стояла, уверенная в том, что могу взять жизнь в свои руки.

Как бы далеко он ни ушёл, он был со мной.

«По крайней мере, он всегда будет прекрасно меня понимать. У меня есть такой человек», — одна эта мысль успокаивала, — и я справлюсь, даже если останусь одна.

Что же делать...

Чувствуя глубокую утрату, я в то же время испытывала странное удовлетворение.

И сказала себе:

«Когда-нибудь в далёком будущем мы с тобой случайно где-нибудь встретимся, и я постараюсь стать к тому времени более сильным человеком».

 

Но мы никогда больше не встретимся.