Онлайн чтение книги Двойной портрет
47 46

В доме хозяйничала старшая сестра Бориса, Варя, похожая на него, с широкими скулами и всегда крепко сжатыми зубами. В ней было что-то монашеское, но не от религиозности (хотя она была религиозна), а от беспрестанного ощущения, что она не просто живет, как другие люди, а служит – эта черта была и в Борисе. Она служила, убирая дом, который содержался в чистоте, ухаживая за слепым отцом и, уж конечно, работая на рыбкомбинате – ее портрет с неподвижно выпученными глазами висел на доске Почета. Дед был совсем другой, приветливый, внутренне свободный, с добрым лицом и страшенными бровями, из-под которых смотрели ясные, ничего не видящие глаза. Потеряв в шестьдесят лет зрение, он научился читать ощупью по Брайлю. Толстые, странные книги для слепых лежали повсюду в доме, который был похож на деда – чистый, белый, с инициалами «П. Ч.» – Платон Черкашин, – крупно вылепленными на фронтоне.

Он знал все, что происходило на Тузлинской косе.

– Нам бы еще милиционера, – как-то сказал он Ольге Прохоровне. – И на тебе – республика как республика! Семейных не берем, вот что плохо! Жилья мало. Холостому что? Сорвал куш в путину, только его и видели! А семейные – солидный народ.

Он читал с утра до вечера, и когда Ольга Прохоровна сказала ему то, что еще в Москве решила непременно сказать, он тоже читал, держа книгу на коленях и подняв лицо к потолку.

– Платон Васильевич, я выхожу замуж.

Пальцы на книге вздрогнули и остановились.

– Мне трудно было сказать вам… – Ольга Прохоровна немного задохнулась. – Но скрывать еще труднее.

Дед помолчал.

– Чего же скрывать? – просто сказал он. – Дело такое. А каково будет для Оленьки? Хорошо ли?

Он заговорил о том, что, может быть, Оленька останется на Тузле, хотя бы не насовсем, а пока устроится жизнь.

– Платон Васильевич. Вот пока все устроится, я и привезла ее вам.

– Эх, Борисова дочка! – горько сказал дед. Фотография Бориса, старая, еще довоенная стояла на комоде. Он был снят после школы, по-мальчишески суровый, в новом костюме, в рубашке с твердым чистым воротником и сам такой же твердый и чистый.

– За кого? – спросил дед. – Хороший ли человек?

Она назвала фамилию – и он заволновался.

– Остроградский?

– Да.

Статья «О совести ученого», наклеенная на картон и вставленная в некрашеную рамку, висела над кроватью.

– Тот самый?

Дед показал не на статью, куда-то в сторону. Но Ольга Прохоровна догадалась.

– Да, да.

– Ну, это судьба, – помолчав, сказал дед. – Так ведь пожилой, должно быть?

– Да. Но это ничего.

– Ясно, ничего. Хорошо даже. А что же ему? – Он говорил теперь о Снегиреве. – Так ничего и не будет?

– Не знаю, Платон Васильич.

– Борис почему не выдержал? Потому что его война сломила. Войну-то он выиграл.

– Да.

– А тут, поди-ка, еще одного врага одолей.

– Да еще какого врага!

– Ничего, найдется управа! На крови ведь только неправда держится. Правде-то зачем кровь?

Он замолчал, услышав легкие Оленькины шаги на крыльце. Ольга Прохоровна прижалась к нему. Он ласково провел рукой по ее лицу.

– А плакать не надо.