Онлайн чтение книги Книга о верных и неверных женах
8 Второй рассказ

Рассказывают, что однажды друзья решили устроить пирушку и повеселиться в саду. У них было приготовлено все, что нужно для веселья и наслаждения, и они, не тревожась о коловращении времени, пили из чаши радости и украшали свой пир приятными словами и дивными речами. В разгар пира к ним вошел какой-то незнакомец и приветствовал их, как это принято. Пирующие ответили ему пренебрежительно, — им не понравилось, что он потревожил их. Они не стали оказывать ему знаков внимания, считая, что он только мешает им своим присутствием. Незнакомец по своему природному уму догадался об этом, его чело от стыда покрылось испариной, и он уселся в дальнем углу.

Прошло какое-то время, и он поднял склоненную в раздумье голову, снял чары молчания с клада слов и стал рассыпать среди пирующих целыми пригоршнями царственные жемчужины и блестящие каменья, смыв с лиц пирующих пыль недовольства прозрачной водой тонких мыслей. Гостей, холодных как лед, он согрел теплыми словами, а розы их настроения, которые было завяли при его появлении, распустились вновь под прохладным ветерком его сладостных рассказов, пестрых историй, приятных шуток и изящных острот. Он так развлек всех пирующих, что они сочли его появление благом и вступили с ним в беседу со всей горячностью души.

Этот юноша был очень красив, но на одной щеке его были изображены семиугольник и крест, и один из пирующих сказал ему:

— От ваших приятных слов сердца наши расцветают как розы, но мы не можем постигнуть смысла этих начертаний на вашей щеке. Если не будет это дерзостью, мы хотели бы узнать тайну их и снять с наших умов покров сомнений.

Юноша не стал слушать их просьб и хотел избежать разговоров, но друзья стали настаивать и упрашивать его, и, наконец, он поневоле заговорил.

— Это событие, — начал он, — недостойно того, чтобы рассказывать о нем, говорю только, чтобы не огорчить моих дорогих собеседников. Знайте же, что двадцать лет назад я служил в войске одного правителя. Однажды вместе с несколькими близкими друзьями я отправился погулять к пальмовой роще. Там была одна пальма, которая была намного выше всех, а финики на ней росли гроздьями, словно куски сладчайшей халвы. Они были вкусные, сладкие, приятные, но висели так высоко, что ни один из нас не мог дотянуться до них. И никто не решался лезть на такую высоту, и плоды оставались на дереве.

— Я умел, — продолжал рассказчик, — хорошо лазить на финиковые, кокосовые и иные пальмы, и друзья признавали мое превосходство в этом, поэтому, желая полакомиться, они стали упрашивать меня подняться на дерево. «Мы хотим, — говорили они, — попробовать этих прекрасных фиников, а также посмотреть, как ты взберешься на эту пальму, которая касается ветвями неба и финики которой доступны лишь птицам. Эта пальма — чудо, и только человек способен подняться до ее небесных высот». Как я ни отказывался, какие отговорки ни придумывал, друзья, подстрекаемые чревоугодием, не отставали от меня и в конце концов я подобрал полы халата, засучил рукава и стал проворно взбираться на ту пальму, которая доходила до самого неба, словно лестница. Вокруг собралось много народу, чтобы посмотреть на меня. Когда я поднялся до вершины, высокие и рослые мужчины показались мне малолетними детьми, а порой мой взор вовсе не достигал их, и они казались мне призраками.

Наконец, я сорвал несколько самых хороших и спелых финиковых гроздьев, сунул их за пазуху, а несколько сбросил вниз. Вдруг из-за листьев показалась огромная змея, черная с бело-желтыми пятнышками на голове. От ее пронзительного и ужасного взгляда лопался желчный пузырь, а сердце растворялось, словно соль в воде. Она устремилась ко мне, и вот я был на грани смерти. Едва я взглянул на нее, я затрепетал всем телом, от ужаса и страха суставы мои готовы были рассыпаться, душа, словно птица, норовила вылететь из тела. Я подумал: «Если я начну спускаться, то змея на полдороге уничтожит эту жалкую клетку, в которой обитает моя птичка-душа. Если я буду ждать, сей ужасный дракон, перед которым небесная напасть и внезапная смерть — одна лишь аллегория, проглотит меня. И то нехорошо и это, но хуже всего людская молва: ведь все станут говорить, что дурак-обжора погиб из-за фиников. Умереть и оставить на страницах судьбы бесславное имя! О владыка небесного престола, таков, видно, удел, которым наделило меня, слабого и немощного беднягу, небо». Пока я думал так, дракон подполз ближе, обвился вокруг моего тела и повис у меня на шее, словно перевязь меча. Змея надула свой капюшон, утвердила его перед моим ртом, уставилась на меня своим устрашающим взором и высунула из пасти извивающийся язык. От ужаса и страха я пришел в такое состояние, которое словами не опишешь и в мыслях не вообразишь. Даже сейчас, как вспомню, все волоски на теле моем становятся дыбом. От испуга кровь у меня в жилах застыла, а жизненные соки высохли. Я ухватился рукой за ветви дерева, а змея словно приросла ко мне. Под пальмой же собралась огромная толпа, люди упрекали друг друга, кричали, сочувствуя мне, а мне людские вопли казались каким-то странным далеким шумом. Родные и приятели стали причитать по мне, посыпая головы прахом.

И в это время по воле судьбы подъехал к пальме высокий и стройный юноша-нукер. В руках у него был лук и несколько стрел. Он спросил людей о причине их криков и причитаний. Ему рассказали обо всем и указали на меня, на которого было обращено всеобщее внимание. Юноша взглянул вверх и увидел меня и обвившегося вокруг моей шеи дракона, а потом спросил: «Есть здесь кто-нибудь из родственников этого бедняги?» Мои братья и родичи, которые стояли под деревом и оплакивали меня горькими слезами, спросили, чего он хочет. «Для всех очевидно, — сказал всадник, — что смерть нависла над этим юношей. Спасти его от гибели при помощи разума трудно и даже невозможно. Но если вы, ухватившись за прочную ветвь упования на Аллаха и опираясь на рукоять веры, дозволите мне, то я, полагаясь на милосердие всемогущего, пущу в этого страшного дракона стрелу и испытаю свое мастерство на этом человеке, который уже в объятиях смерти. Я — искусный стрелок из лука: темной ночью я попадаю в ножку муравья и не промахнусь, если даже подвесят на волоске горчичное зернышко. Я так силен в этом искусстве, что попадет стрела в цель или нет — полностью зависит от меня. Всевышний творец вручил мне знамя первенства в этом искусстве, во всех странах мира бьют в литавры, прославляя меня. Первой же стрелой я могу снести голову змеи, и юноше от этого не будет никакого вреда, даже волосок на его голове не пострадает. Но поскольку всеми делами вершит судьба, то я опасаюсь, как бы не случилось иначе: ведь вы тогда схватите меня и обвините в его гибели».

Все в один голос закричали: «Для спасения этого бедняги нет другого средства! Если ему суждено жить, то он спасется таким путем, а в противном случае — перед ним раскроется пасть смерти». Мои родные положились на судьбу и приняли предложение лучника. Этот юноша, да смилостивится Аллах над ним, взял свой волшебный лук, натянул тетиву и, призвав бога сохранить мне жизнь, прицелился в голову змеи и пустил стрелу. Казалось, что чародеи, — какие там чародеи, все волшебники — собрались у того лука.

Наконечник стрелы, словно доброе намерение, угодил змее прямо в голову, и голова покатилась на землю, и люди закричали громко, так что было слышно на небе: «Слава вечно живому, который не умирает и который всемогущ над всеми явлениями» [30]Ср. Коран: «Уповай на вечно живого, который не умирает» (XXV, 60); «Воистину Аллах всемогущ над всеми явлениями» (II, 19, 103). «Разве ты не знаешь, что Аллах всемогущ над всеми явлениями?» (II, 100).. Стрела осталась в голове змеи, и любопытные побежали, чтобы вытащить ее, но стрелок удержал их и подошел сам, поднял стрелу вместе с головой змеи. Но по воле судьбы голова в этот момент дернулась, и, поскольку чаша жизни того юноши была уже полна до краев, она ужалила его в губу ядовитым жалом, и этот человек с нравом ангела в мгновение ока отправился в вышний рай. Змеиная голова так и осталась на его губе, словно скрепка на бумаге. И стар и млад стали причитать и оплакивать его, дивясь, сколь разнообразны и различны веления и решения всевышнего творца, в славном чертоге которого нет места человеческой мысли, к воле которого не имеет касательства слабый человек. Люди погрузились в бескрайнее море изумления, признали всемогущество Аллаха и стали громко причитать, восклицая: «Да, ты наш господь!» [31]Ср. Коран: «Не я ли ваш господь? Ответили: Да» (VII, 171)..

Я же возблагодарил и восславил Аллаха, насколько это в силах человека, сполз с пальмы, подошел к тому побегу из райского сада и проводил его до того места, куда он должен был неизбежно вернуться, иными словами, до могилы. Мы приготовили все, что необходимо для погребения, а когда зарыли сокровище в землю, то, уповая на милосердие Аллаха, отправились к нему домой и стали утешать его родных, как это принято в наше время. Соблюдая обряд траура, мы стали успокаивать их, говоря, что в этой бренной обители тревог никому не избежать подобной участи и ни вопли, ни причитания не помогут — остается только терпеть.

Когда были исполнены все обряды поминок и траура, я остался в их доме на некоторое время и однажды увидел там девушку, подобную двухнедельной луне, — это была дочь погибшего. Из-за кончины отца она была в лиловом траурном платье и из глаз ее падало целое небо звезд-слезинок. От ее поразительной красоты затрепетало мое сердце, а ее вьющиеся локоны опутали, словно шею врага, мою душу, и в этом волнении неделя траура показалась мне семью годами. Когда окончился траур и прекратились причитания, я принес фруктов, сладостей, всяких яств, благовоний и много других подарков, чтобы выразить свое расположение этой семье и завязать с ними дружбу. Когда дары были вручены и приняты, я высказал желание укрепить наши отношения браком с дочерью покойного. Ее мать после обычных пустяковых отговорок снизошла к моей просьбе и выдала за меня ту драгоценную жемчужину. От радости, что гурия и пери будет возлежать на моей постели, я расцвел, словно роза, от восторга я не помещался в своей рубашке. Во всем я старался угодить жене, так что она, наконец, почувствовала ко мне влечение и из возлюбленной превратилась в влюбленную. Ее и моя родня крепко подружилась, и об этом вскоре узнали все соседи. Вскоре ее любовь ко мне уже не знала пределов, и она полюбила меня даже больше, чем я ее, так что в любви, покорности и добродетели она обыграла бы любую, словно в игре в чоуган.

Так прошло какое-то время, и жизнь наша протекала в согласии и мире. Но вот однажды среди ночи, когда ударили в шаханшахские литавры [32]Имеется в виду барабан, дробь которого возвещала о наступлении полуночи. На мусульманском Востоке смена ночных стражей производилась в строго установленные сроки, о наступлении которых извещали барабанным боем., я открыл глаза и осмотрелся, но не увидел около себя супруги. Я подумал, что она вышла по нужде, и вскоре заснул. Но на следующую ночь произошло то же самое, и я заподозрил жену в измене. И на третью ночь мне пришлось отведать того же, и тогда я стал дожидаться ее, не смыкая глаз. Под утро, когда кричали петухи и муэззин призывал верующих к молитве, я услышал шорох ее шагов, а потом стук двери. Мои догадки перешли в уверенность, и я убедился, что в стене ее добродетели пробита брешь. Все мои помыслы теперь были поглощены тем, как бы раскрыть эту тайну, а сердце сжималось в тревоге и смятении.

И вот однажды с самого начала ночи я стал бодрствовать, чтобы развязать этот узел и разоблачить ее. Я увидел, что эта проклятая беспокоится оттого, что я не сплю, но сама притворяется спящей. Так я убедился в ее нечестных помыслах, и тогда я ради успеха своего дела положил голову на подушку, завернулся в одеяло и громко захрапел, притворяясь спящим. Когда та бесстыдница с мерзким нутром решила, что я заснул, как и ее счастье, то она без промедления вскочила с постели, взобралась на стену и спрыгнула во двор. Я тоже встал, спрятал за пазухой кинжал, набросил на голову покрывало и направился вслед за ней. А эта гнусная негодяйка уже спешила по степи. На расстоянии одного куруха от города росла пальмовая роща, а в той роще находилась келья каландара, рослого и плотного. Опершись на палку, который треплют коноплю, он крутил свои усы, дожидаясь ее. Жена моя вошла, а я спрятался за стволом дерева. Увидев ее, каландар вскочил в гневе и принялся колотить ее палкой по спине и бокам, а потом выволок за косы из кельи. Она же молила его о прощении, говоря: «Хоть я и виновата, но опоздала я не по своей воле, так как мой несчастный и проклятый муж долго не засыпал. Как только он заснул, я бегом прибежала к тебе. Прости мне этот тяжкий грех и смилуйся надо мной». Через некоторое время гнев каландара утих, и он принял ее у себя в келье, посыпая темя ее судьбы и себя прахом в обоих мирах.

При виде всего этого меня с ног до головы охватило пламя гнева, и я затрепетал от ярости. А каландар меж тем, окончив свой труд, вышел из кельи и присел помочиться у дерева, за которым притаился я. Тут я и всадил ему в шею кинжал, отрубил голову и бросил ее оземь, словно шарик. Сам же я влез на дерево и спрятался в листве. Прошло около часа, и та бесстыдница вышла из кельи и позвала каландара, но не услышала ничего в ответ — ведь птица без головы не подает голоса. Она подошла и увидела отрубленную голову и потоки крови. Тут мерзавку охватило пламя скорби, она побежала в келью, взяла в одну руку закаленный меч, а в другую — светильник и разъяренная вернулась. Как безумная металась она по роще, чтобы отомстить тому, кто убил ее любимого. Она была так разгневана и разъярена, что, если бы ей повстречался лев, она и на него набросилась бы. Но убийцы она не нашла, отчаялась, вернулась к трупу каландара, положила его в мешок, вскинула на спину, пронесла оттуда на расстояние целого куруха и бросила в реку, а потом, скорбная и печальная, направилась в город. Я же поспешил вперед и до ее возвращения домой улегся в постель, набросил на голову одеяло и погрузился в сон.

Придя домой, преступница, увидев меня спящим, успокоилась и села, плача, на краю постели.

Когда окончилась темная ночь и настало светлое утро, я встал и, как обычно, совершил намаз. А у этой развратницы было семеро братьев, равных по силе и мощи Рустаму и Исфандияру, хотя глупых и недалеких, и я от страха перед ними не решился сразу с ней расправиться, а стал потихоньку изыскивать пути, чтобы, сохранив жизнь себе, покончить с ней. Приняв такое решение, я несколько дней не подавал и виду, что знаю обо всем, не говорил ни слова. А жена моя, пораженная горем, все время грустила, скорбела и даже оделась в траур.

И вот однажды я решил совершить омовение для намаза. Кувшин с водой стоял в другом углу, а проклятая бесстыдница сидела на курси около кувшина. «Подай-ка мне кувшин», — сказал я. Она неохотно встала, грациозно протянула руку к кувшину, но оставила его на месте. «Что же ты не несешь?» — спрашиваю я. «Он тяжелый, я не могу поднять», — отвечает она, и тут у меня вырвалось словно нечаянно спущенная стрела: «Этот кувшин не тяжелее трупа каландара!»

При этих словах пламя ярости загорелось в ней, лицо ее изменилось, от гнева на лбу выступила испарина, она быстро схватила кинжал — тот самый, которым я убил каландара, — и не успел я оглянуться, как она бросилась на меня и принялась полосовать меня по лицу. Я растерялся, и не успел я завязать шаровары и подняться, как она, словно Иклидус, начертила на моем лице эти линии и нарисовала такие красивые и изящные фигуры. Потом я схватил проклятую бесовку, скрутил ей руки, позвал ее братьев, рассказал им обо всем и решил отказаться от семьи и зажить свободно, как лилия [33] «Свободный, как лилия» — лилия, как и кипарис, в персидской поэзии символизирует свободу, благородство, стройность., разорвав путы, связывавшие меня с этим миром. Я облачился в рубище, подружился с отшельниками и перестал искать общества сильных мира сего и богатых. А братья сожгли негодяйку на костре, отправив ее прямой дорогой в ад.

— О благородный и царственный шахзаде! — закончил надим свой рассказ. — Всевышний Изед сотворил падишахов на благо знатных и простолюдинов. Он возвеличил их над всеми людьми для того, чтобы они объединяли людей, самых совершенных из творений бога. Не подобает шаху предаваться любви к слабым женщинам, их щекам, локонам, родинкам и бровям, — ведь их натура сотворена из хитрости и обмана, а розы их щек никогда не источают аромата верности.