Мужчинам, чтобы прожить хорошую жизнь, нужно было быть жёсткими и требовательными к себе, тогда как женщинам нужно было быть жёсткими и требовательными к другим.
Учительница Кун отказала ей, ответив с улыбкой: "Первая молодая госпожа едет туда не в качестве гостя. Она будет жить в столице долгое время. За это время она сама сформирует свою собственную репутацию."
Никто так не падок на даровые ложи, как миллионеры.
Я убедился, что бежать невозможно, предпринимать невозможное – значит восставать против бога.
Может быть, мои слова покажутся вам странными, господа социалисты, прогрессисты, гуманисты, но я никогда не забочусь о ближних, никогда не пытаюсь защищать общество, которое меня не защищает и вообще занимается мною только тогда, когда может повредить мне. Если я отказываю и обществу и ближнему в уважении и только сохраняю нейтралитет, они все-таки еще остаются у меня в неоплатном долгу.
Пасть, и узнать о своем падении по телеграфу! Мне было бы легче взойти на эшафот, как мой брат, Людовик XVI, чем спускаться по тюильрийской лестнице под бичом насмешек… Вы не знаете, милостивый государь, что значит во Франции стать посмешищем.
Я считал вас отчасти корсиканцем, отчасти контрабандистом, но чрезвычайно искусным управляющим, а теперь вижу, что вы гораздо более разносторонний человек, господин Бертуччо. Вы мне больше не нужны.
Король? Я думал, он философ и понимает, что в политике нет убийств. В политике, мой милый, – вам это известно, как и мне, – нет людей, а есть идеи; нет чувств, а есть интересы. В политике не убивают человека, а устраняют препятствие, только и всего.
Тот, кто родился в порфире и никогда ничего не желал – не знает счастья жизни, так же как не умеет ценить ясного неба тот, кто никогда не вверял свою жизнь четырем доскам, носящимся по разъяренному морю.
Ах, господи – что такое, в сущности, жизнь? Ожидание в прихожей у смерти.
Всю жизнь я потратил на то, что преодолевал препятствия и сокрушал тех, кто вольно или невольно, намеренно или случайно стоял на моем пути и воздвигал эти препятствия. Редко случается, чтобы то, чего пламенно желаешь, столь же пламенно не оберегали другие люди. Хочешь получить от них желаемое, пытаешься вырвать его у них из рук. И большинство дурных поступков возникает перед людьми под благовидной личиной необходимости; а после того как в минуту возбуждения, страха или безумия дурной поступок уже совершен, видишь, что ничего не стоило избежать его. Способ, которым надо было действовать, не замеченный нами в минуту ослепления, оказывается таким простым и легким; и мы говорим себе: почему я не сделал то, а сделал это?
Сегодняшние друзья – завтрашние враги.
Мои бумаги всегда в образцовом порядке, ибо у меня их нет.
Слушайте, раз уж мы здесь, зайдем к графу Монте-Кристо, он развлечет вас; он превосходно умеет отвлекать людей от их мыслей, потому что никогда ни о чем не спрашивает; а, по-моему, люди, которые никогда ни о чем не спрашивают, самые лучшие утешители.
Управляющий ворует, но почему он ворует? Он ворует потому, что у него есть жена, дети, потому что он хочет упрочить положение свое и своей семьи, а главное, он не уверен в том, что никогда не расстанется со своим хозяином, и хочет обеспечить свое будущее.
Истинно великодушные люди всегда готовы проявить сострадание, если несчастье их врага превосходит их ненависть.
Сударь, от графа Монте-Кристо может чего-нибудь требовать только граф Монте-Кристо. Поэтому, прошу вас, ни слова больше. Я делаю что хочу, господин Бошан, и, поверьте, это всегда прекрасно сделано.
Мы — голос и священный призыв;
Мы — истребители тиранов и противников.
Говорю тебе, я люблю… Я пришел сказать тебе это… так же, как и ты мне сказал… что я всегда был, как древние греки, и не знал об этом.
Все устроено так, чтобы рождалось это отравленное умиротворение, дающее нам беспечность, сон сердца или отречение смерти.
Ах, я вам не нравлюсь? Так выбирайте себе другого. Я не заплачу. Вы меня потому не любите, что завидуете моему уму и красоте.
Он не мог меня понять и поэтому сердился. А у меня было желание убедить его, что я такой же, как все, совершенно такой же, как все. Но в сущности, это было бесполезно. И я от этого отказался – из лености.
Долгие часы сна, воспоминания, чтения газетной заметки, чередование света и мрака – так время и шло. Я слышал, что в конце концов в тюрьме теряется понятие о времени. Но я не очень-то понимал, что это значит. Я ведь не представлял себе, какими длинными и вместе с тем короткими могут быть дни. Тянется-тянется день, и не заметишь, как он сливается с другим днем. И названия их теряются. «Вчера» и «завтра» – только эти слова имели для меня смысл.
Как раз тут я впервые за несколько месяцев ясно услышал свой голос. Я узнал в нем тот самый голос, который уже много дней звучал в моих ушах, и понял, что все это время я вслух разговаривал сам с собой. Мне вспомнилось вдруг то, что сказала медицинская сестра на похоронах мамы. Нет, выхода не было, и никто не может себе представить, что такое сумерки в тюрьме.
У меня было такое впечатление, будто передо мною сидят на скамье пассажиры трамвая и все эти безвестные люди с недоброжелательным любопытством приглядываются к вошедшему, чтобы подметить в нем какие-нибудь странности.
Я заметил, что все в зале отыскивали и окликали знакомых, вели разговоры, словно в клубе, где приятно бывает встретиться с людьми своего круга. Отчасти этим и объяснялось возникшее у меня странное впечатление, будто я тут лишний, как непрошеный гость.
Вот и получилось, что мое дело разбиралось без меня. Все шло без моего участия. Мою судьбу решали, не спрашивая моего мнения.
А за свое преступление я уже несу и вечно буду чести тягчайшую кару – неизбывное раскаяние и укоры совести.
Газеты часто писали о долге преступников перед обществом, о том, что смертная казнь – это уплата долга.
При всем желании я не мог согласиться с наглой неизбежностью.
Приговоренный обязан морально участвовать в казни.
Всем известно, что жизнь не стоит того, чтобы цепляться за нее.
Впервые за долгий срок я вспомнил Мари. Она уже давно перестала мне писать. В тот вечер я, поразмыслив, решил, что ей, вероятно, надоело считаться возлюбленной убийцы, приговоренного к смертной казни. Мне пришла также мысль, что, быть может, она больна или даже умерла. Это могло случиться. Но как мне знать об этом? Ведь теперь, когда физически мы были разъединены, ничто нас не связывало и не влекло друг к другу. Воспоминания о Мари стали для меня безразличны. Мертвая – она не интересовала меня. Я находил это нормальным, так же как считал вполне понятным, что люди забудут меня после моей смерти. Зачем тогда я буду им нужен? Не могу сказать, что такая мысль была горька для меня.
Стоило бы выяснить, не был ли в тот день равнодушен друг отчаявшегося - тогда виновен именно он. Ибо и этой малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу.
Ведет ли абсурд к смерти?
Понять - значит прежде всего унифицировать.
Жизнь все равно не переменишь. Как ни живи, все одинаково.
Чтобы мысль твоя довольствовалась собою.
Вы замечали, сколько публикуется в год книг о женщинах? А сколько из них написано мужчинами? Вы понимаете, что, возможно, являетесь самым обсуждаемым животным на земле?
Большинство людей променяли бы всё, что знают, всех кого знают, весь мир отдали бы за то, чтоб их видели, чтоб их признавали, чтоб их даже, может, запомнили. Мы все понимаем, что умрём. Мы все понимаем, что мир огромен, а мы крохотны. И нам остаётся лишь надеяться, что нас увидят или услышат хотябы на миг.
Твои устройства знают, кто ты есть, – платит, заходит, отвечает, смотрит, пишет отзывы, видит всех остальных и сама им показывается – твоя единственная сетевая персона – «АУтенТы» - неумолимый и не прекрытый.
Ничто так не досаждает женщинам, как неудобное положение, когда они в обмороке.
Славный толстяк не был спесив. Нет, но он не выносил лжи.
Он стыдился не того, что чокался с башмачником, а того, что пил с лжецом и предателем.
Смиренному и слабому лучше всего склониться и доверять людям, тогда приходится опасаться лишь злых и трусливых
Сердце Тибо переполнилось бешеной ненавистью.
Сам того не заметив, из эгоиста и завистника он превратился в злодея.
Ему хотелось бы сделать весь мир темным и угрюмым под стать его собственной душе.
Тибо подобрал себя с дороги и на руках отнес в постель.
Человек, обладающий разумом, но лишенный способности любить и быть любимым, обречен на интеллектуальную и моральную катастрофу, а может быть, и на тяжелое психическое заболевание.
Боги смеются над молитвами и королей, и пастухов.
1..56789..148Глаза Чу Муюня слегка вспыхнули, и он многозначительно произнес три слова: «Вот и всё...»