Онлайн чтение книги Скитальцы Vagabonds
6 Кабинет

Люинь и Анка шагали рядом по дороге, накрытой стеклянным колпаком. Они решили не ехать на поезде от станции, находившейся неподалеку от танцевальной школы, и направились к одной из пересадочных станций. Оба очень любили пешие прогулки.

Пешеходный туннель шел параллельно туннелю поезда и был узким и извилистым. Передвигаться по стеклянной трубе было непросто, и Люинь с Анкой толкало друг к другу. Они просто вынуждены были идти в одном направлении. Диаметр пешеходной трубы составлял около трех метров, а ее дно находилось примерно в полуметре от земли. Через прозрачную оболочку была видна поверхность Красной планеты.

Ширина дорожки позволяла двоим идти впритирку, плечом к плечу, но друг к другу не прикасаясь. По обе стороны от дорожки цвели ирисы. Молодые люди убрали руки в карманы и шагали синхронно. На Люинь была куртка с логотипом танцевальной школы, а Анка был в форме эскадры аэрокосмических сил. Он был на голову выше Люинь, и когда она поворачивала голову, то видела его мускулистые, широкие плечи. Анка видел тонкую шею Люинь и ощущал тонкий аромат, исходивший от ее волос.

Люинь рассказала Анке о том, что ее тревожило. Она впервые призналась в своих сомнениях человеку, который не был ей родней. Она надеялась утаить этот секрет от друзей в группе «Меркурий» – сама мысль о том, что она стала одной из них вследствие вмешательства кого-то из представителей власти, а не потому, что была достойна отбора, была унизительна. С самого детства Люинь терпеть не могла особого отношения к себе из-за своих родственных связей.

– Все станут смеяться надо мной? – спросила она у Анки.

Анка улыбнулся:

– Ты всерьез считаешь, что мы, все остальные, – гении?

– Но тебя взяли из-за того, сколько баллов ты набрал.

– Это был просто тест.

– И ты не считаешь, что я получила несправедливое преимущество из-за влияния моего деда?

– Не говори глупостей, – отозвался Анка. – Ты осталась самой собой.

У Люинь стало легче на сердце. Анка всегда умел сделать так, что ее тревоги начинали казаться ерундой. Он был не слишком разговорчив и терпеть не мог вести выспренные, абстрактные споры. Любая проблема, большая или маленькая, исчезала напрочь, стоило только Анке на нее посмотреть. Они вели разговор, и Люинь постепенно начала убеждаться, что вправду всё преувеличивает. Она говорила, а Анка слушал и задавал очень мало вопросов. Так уж у них повелось: если кому-то из них было что сказать, он или она говорили, но, если кто-то предпочитал молчать, другой не приставал и не требовал ответа.

– Чанья мне сказала, что у тебя был обморок после вчерашнего банкета, – сказал Анка. – Теперь всё хорошо?

– Нормально.

– А что случилось?

– Да ничего. Я просто слишком сильно устала после полета на «Марземле».

– Тогда тебе не стоило сегодня упражняться.

– Но через двадцать дней уже репетиция! А я еще к этой силе притяжения не привыкла.

Так всё и было. Люинь совершенно не была уверена в свой способности через двадцать дней выйти на сцену. Вчера вечером попробовала поупражняться – и упала в обморок после банкета. Привыкнуть к внезапной смене силы притяжения оказалось гораздо труднее, чем она ожидала.

Ее сольный танец был одним из первых выступлений на всемирной ярмарке. Будучи уроженкой Марса, Люинь отличалась некоторыми особенностями – у нее были более тонкие кости, чем у землян, и ярко выраженное чувство равновесия. Между тем учеба на Земле вынудила ее стать физически крепче, чем она была на Марсе. Танец, наполненный прыжками и легкостью, в тех условиях был идеальной возможностью изучить пределы способностей человеческого тела. Поэтому ученые были крайне заинтересованы в Люинь как в феномене для исследований. Земляне видели в ней воплощение древней традиции танца, развитой на Земле, а детям на Марсе было интересно посмотреть, как изменилась девочка, побывавшая на другой планете. Все любопытные взгляды Люинь ловила на себе, где бы она ни находилась – в Зале Совета, по дороге в танцевальную школу и тогда, когда ее изображение появлялось на гигантских экранах на углах улиц. Она всюду замечала эти ожидающие взоры – пристальные, любопытные, оценивающие, осуждающие.

Люинь не хотелось говорить Анке о том, как тяжело ей сегодня дались упражнения. Ей было не только трудно управлять собственным телом в воздухе – не получалось даже хорошо оттолкнуться и приземлиться. Она казалась себе слишком легкой. Вся тяжесть, к которой она привыкла на Земле, исчезла. Колени и лодыжки у нее болели и устали. Люинь казалось, что ее ноги похожи на старые истории, которые рассказали столько раз, что из них исчезла всякая напряженность. Непросто было приноровиться к среде с новой силой притяжения. На Марсе все гости с Земли надевали тяжелую металлическую обувь – это им помогало. А Люинь пришлось сразу после возвращения приняться за танцы, когда она еще толком не научилась заново ходить по этой знакомой и незнакомой планете.

– Вы на сегодня закончили занятия? – спросила Люинь у Анки.

– Нет.

– А тебе не попадет за то, что ты ушел, чтобы встретиться со мной?

– Я ведь только что вернулся. Наказание мне не грозит.

– Но ты же мне говорил, что капитан Фитц жутко строгий.

Анка хмыкнул:

– Не переживай. Что самого страшного он может сделать? Выгнать меня. Ну и ничего страшного. Как бы то ни было, мы только что с ним поспорили.

– Что случилось?

– Ничего. Просто поспорили.

Люинь почувствовала, что было нечто более серьезное.

– Я думала, что у тебя всё идет гладко. Тебе даже форму новую выдали.

– Не только мне. Просто я прибыл как раз вовремя. Все одиннадцать эскадр аэрокосмических сил получают новую форму.

– Почему? Планируется какое-то шоу?

– Нет. Общий бюджет Системы Полетов получил пятидесятипроцентное вливание, пополнился и бюджет аэрокосмических сил.

– Но почему?

– Я слышал, что это как-то связано с Церерой.

Люинь немного помолчала:

– А ты не думаешь, что это как-то связано с Землей?

Анка ответил не сразу. Он кивнул:

– На самом деле, пожалуй, связано.

Он не стал рассуждать об этом. Некоторое время Анка и Люинь шли молча. Не в первый раз Люинь услышала подобные новости, и ее тревога только усилилась. Анка служил в пятой эскадре, работа которой обычно заключалась в промышленных заданиях типа транспортировки искусственных спутников и гражданском патрулировании. Однако в случае конфликта суда эскадрона быстро становились боевыми. Когда Люинь было семь лет, она однажды увидела, как грузовой корабль быстро трансформировали и превратили в боевое судно. Она была так потрясена, что смотрела на происходящее с раскрытым ртом. Ей удалось увидеть изнанку своей мирной, обычной жизни.

Она не могла судить о том, насколько сведения, о которых ей сообщил Анка, предсказывают опасность войны. Люинь не хотела войны. Земля стала для нее местом, где она провела один из самых важных периодов своей жизни – не менее важный, чем детство на Марсе. Независимо от того, кто победит и кто проиграет, она не желала увидеть и тот и другой мир объятыми пламенем межпланетной жестокости.

Они с Анкой вошли в вагон поезда на пересадочной станции, и за несколько минут Люинь доехала до дома. Анка вышел вместе с ней и проводил до ворот двора. Люинь посмотрела на Анку. Взгляд его синих глаз часто бывал рассеянным. Заметив маленький листочек, упавший с дерева на нос друга, Люинь протянула руку и смахнула его. Анка потрогал нос и улыбнулся.

– Отдохни хорошенько, – сказал он.

– Обязательно.

– И не мучай себя мыслями о том, что не имеет никакого значения, – добавил Анка. – Ты – по-прежнему ты.

С этими словами он развернулся и возвратился в вагон поезда. Люинь осталась одна в саду. Она проводила поезд взглядом.

Она знала, что Анка не любитель всё драматизировать. Если он хотел что-то сделать, он просто брал и делал, а не рассуждал об этом. Он терпеть не мог преувеличивать. Его «спор» с капитаном Фитцем, скорее всего, был серьезным конфликтом. «Что же случилось?» – пыталась представить себе Люинь и не могла.

Были такие слова, которых Анка никогда не говорил ей, а она ему.

Люинь вспоминала, как всё было, когда она впервые вышла из терминала аэропорта на Земле пять лет назад. На нее обрушилось цунами шума моторов. Она так испугалась и изумилась, что попятилась назад. Небо кишело личными летательными аппаратами всевозможных размеров. Самолеты сновали мимо друг друга, едва не задевая небоскребы. Впечатление было такое, что они то и дело в последний момент избегают аварий. Люинь обхватила руками свой чемодан, как тонущий в бурном море уцепился бы за торчащий из воды камень. Небо было не темно-голубым, как у нее дома, не оранжево-красным, как во время песчаной бури, а серым. Со всех сторон всё шумело, гремело, жужжало и гудело. Куда бы Люинь ни бросила взгляд, всюду сверкала реклама. Тысячи людей проносились мимо нее – стремительно, как мелькающие на экране изображения. Люинь отстала от других детей. Друзья окликали ее, кричали, чтобы она их догоняла. Кричали и земляне, приставленные к марсианским детям для сопровождения, но Люинь не могла сдвинуться с места. Стояла как вкопанная, прижав к груди чемодан, и тонула в шуме. Кто-то налетел на нее, и ее чемодан упал на асфальт – словно развалилась и рухнула гора.

И тут чья-то рука подняла ее чемодан. Другой рукой кто-то взял ее за руку и потянул за собой. Мальчик не стал спрашивать у нее, почему она застыла на месте. «Нам нельзя отставать», – сказал он и повел ее вперед. Он шел сквозь толпу, посматривая на указатели и время от времени подпрыгивая, чтобы увидеть, куда идет сопровождающий. Он выглядел так спокойно, так сосредоточенно. Он смотрел то в одну сторону, то в другую и время от времени что-то решительно произносил. Вскоре они догнали группу. На всё это ушло не больше двух минут.

Мальчик благополучно привел Люинь в новый мир.

В тот день он только один раз ей улыбнулся, но с тех пор его улыбка была единственной, занявшей место в ее сердце. Она никогда не говорила ему о своих чувствах и не знала, как он относится к ней.

Цветы в саду цвели в полном жизни безмолвии. Барбертонские маргаритки так разрослись, что их широкие листья почти накрывали тропинку, идущую по саду.

* * *

Как только Люинь открыла дверь дома, она сразу услышала громкие, сердитые голоса. Она на минутку остановилась, чтобы послушать. Голоса доносились из гостиной. Похоже, там собралось немало народа.

До Люинь доносились обрывки разговора. Ее сердце забилось чаще. Она на цыпочках подошла к двери гостиной и, затаив дыхание, стала слушать. Вообще-то подслушивание не было в ее правилах. Стыд и страх заставили ее стоять неподвижно. Она не смела ни к чему прикасаться.

Большинство голосов она узнала. С тех пор как дед поселился здесь, с ней и Руди, эти люди (из уважения каждого из них Люинь называла «дядя») стали их регулярными гостями. Самый громкий голос принадлежал дяде Руваку, архонту Системы Водоснабжения. Он был глух на одно ухо и всегда кричал, повернувшись здоровым ухом к собеседнику, хотя сам терпеть не мог, когда люди обращали внимание на его глухоту. Быстрее всех произносил слова дядя Лаак, регистратор досье. Он всегда говорил очень серьезно, длинными абзацами, полными многословными цитатами. Он знал так много, что порой его трудно было понять. Скрипучий голос принадлежал дяде Ланрангу, архонту Системы Землепользования, чью речь, хотя он и говорил на общепринятом языке, Люинь почти не понимала, поскольку Ланранг сыпал аббревиатурами и цифрами, и его голос звучал, как у сломанного робота. Ну и конечно, гремел гулкий голос дяди Хуана, архонта Системы Полетов. Он всегда присутствовал на таких дебатах.

– Я тебе миллион раз говорил, – рявкнул Хуан, – что значение имеет не настоящее, а будущее!

– А я тебе столь же часто отвечал: вероятность того, что они приобретут такую возможность через пятьдесят лет, – за пределами пяти сигм[4]Сигма – стандартное отклонение в теории вероятностей..

Это сказал Ланранг.

– То есть это всё-таки возможно, – буркнул Хуан.

Рувак прокричал:

– По всем законам вероятности нет ничего абсолютно невозможного. При наличии достаточного времени и обезьяна может родить Шекспира. Но мы не можем сидеть сложа руки и ждать из-за такой мизерной вероятности!

– Всё зависит от того, о какой вероятности идет речь! – не отступал Хуан. – Даже если есть один шанс из миллиона, что они могут создать двигатель с управляемой ядерной реакцией, мы не можем отдать им эту технологию. И не говори мне, что ты готов взять на себя ответственность – ты не справишься! Ты всерьез считаешь, что они прибыли с дружескими намерениями? Я тебе так скажу: если мы сегодня передадим им технологию синтеза, завтра они вернутся на боевых кораблях!

– Тогда что предлагаешь ты? – Рувак начал нервничать. – Они не передадут нам чертежи гидравлического инженерного хаба. А без него мы ничего не сумеем предпринять на Церере. Каков был смысл с таким трудом тянуть сюда этот астероид, если просто закрепим его в пространстве, и всё? Без воды мы обречены.

– Всё просто. – Голос Хуана зазвучал мягче. – Мы не добьемся того, чего хотим, без надежной угрозы.

В разговор вмешался Лаак, который некоторое время молчал.

– Рувак, ты уверен, что нам действительно нужны чертежи этого хаба? Они уже согласились передать нам электрические системы управления, так? Что, если мы… сами придумаем, как построить плотины?

– Придумаем? – Рувак продолжал кричать, но сделал попытку сдержаться. – Как именно ты предлагаешь это сделать? Где мне взять данные, чтобы запустить модели? Где взять лабораторию, чтобы экспериментировать с характеристиками течения реки? Да есть ли у нас вообще река? Я должен иметь реальные данные воздействия турбулентности. Без этого я даже симулятор Монте-Карло[5]Метод Монте-Карло заключается в генерации большого числа случайных исходов на основе входных параметров и последующем анализе их распределения, что позволяет наглядно представить спектр вероятных исходов и сделать более конкретные выводы о реалистичности заложенных параметров. не сумею подключить. Это инженерия, а не игрушки. Без данных я ничего обещать не могу.

Три секунды тишины. Три долгие секунды, на протяжении которых Люинь казалось, что напряженность вот-вот взорвется, как слишком сильно надутый воздушный шарик. Но наконец она услышала голос деда.

– Хуан, неприменение насилия – главный принцип, – произнес Ганс Слоун глубоким, гортанным голосом. – Мы поравнялись с точкой кризиса. Они никогда не упоминали технологию ядерного синтеза в качестве термина, который не может быть затронут во время переговоров. Нет никакой причины нам упоминать об этом первыми. Давайте сделаем вид, что это вообще не вопрос, и посмотрим, как пойдут переговоры.

Хуан, похоже, немного сбавил тон.

– Отлично. Но мы должны достигнуть единогласия между собой – где провести черту.

– Единогласие – неприменение насилия. – После небольшой паузы Ганс продолжал: – Но, безусловно, каждый из вас волен высказать свое мнение.

В следующее мгновение до Люинь донесся скрип стульев и обуви, шелест одежды. Значит, все встали из-за стола. Люинь на цыпочках вернулась к входной двери и сделала вид, будто бы только что вошла. Глянув в зеркало, она сняла форменную куртку и причесалась.

Взрослые вышли из гостиной. Первым появился Рувак, за ним – Лаак и Ланранг, бок о бок. Рувак был высоченным, как напольная вешалка. В сравнении с ним приземистый Ланранг казался еще меньше ростом. Борода у него была редкой и неухоженной, но его лицо украшали большие, очень яркие глаза. Самым добрым из всех троих лицо было у Лаака. Он напоминал Люинь задумчивого профессора с набрякшими веками и резкими морщинами возле уголков губ, что говорило о долгих часах раздумий над сложными дилеммами.

Руди говорил Люинь, что Рувак был инженером, в итоге ставшим военным командиром. Ланранг был гениальным математиком, а Лаак – асом-лингвистом. Все трое являлись ключевыми фигурами в стараниях восстановления Марса после войны.

Люинь улыбнулась и поздоровалась с ними с таким видом, будто только что пришла. Сердце у нее часто билось, и она очень боялась, что выдаст себя, и все поймут, чем она только что занималась. К счастью, соратники ее деда были настолько погружены в свои заботы, что на нее особого внимания не обратили. Один за другим они прошли мимо Люинь, улыбнулись, похлопали по плечу, поздравили с возвращением на Марс, после чего облачились в куртки и ушли.

Проходя мимо нее, Лаак, регистратор досье, остановился и извинился. Он получил ее сообщение, но не имел времени ответить. Несколько ближайших дней он намеревался провести в офисе и пригласил Люинь заглянуть к нему.

– Спасибо, дядя Лаак, – сказала Люинь. – Огромное вам спасибо.

Последним из гостиной вышел Хуан. Из-за того, каким темным и морщинистым было его лицо, как заметно выпирал живот, он напоминал изображенного на старинной картине купца из Индии. Невзирая на внушительные габариты, двигался он живо и плавно. У него были густые усы, закрученные вверх. Темные кустистые брови отчасти смягчали пронзительный взгляд. В прихожую он вышел злобным, как волк, но, заметив Люинь, смягчился, широко улыбнулся, поспешил к ней и поднял над полом, как тогда, когда она была маленькая.

– Вы только поглядите! Мой зайчонок вернулся! – Он покружил Люинь в воздухе и поставил на пол. – Ты всё еще такая легкая! Тебя что, там, на Земле голодом морили? Или ты была разборчива в еде?

– Я же… я же танцовщица.

– И что? Танцоры тоже должны есть! Поправься немножко, и станешь танцевать еще лучше!

– Тогда я не смогу высоко прыгать.

– Подумаешь. Какой смысл скакать, как кузнечик? Ешь, что пожелаешь! А если у тебя на этот счет закончатся идеи, разыщи меня. Я тебе так скажу: твой дядя Хуан превратил еду в искусство. Тебе десерты вчера на банкете понравились?

– Еще как! Я две порции слопала!

– А-га! За десерты я отвечал. Самолично их отправлял в духовку.

– А я понятия не имела, что вы такой искусный пекарь!.. О, дядя Хуан. Я вчера слышала, как вы говорили про свою бабушку…

– Да ну? – Хуан расхохотался во всё горло.

Люинь была потрясена столь неожиданной реакцией. А Хуан продолжал:

– Зайчонок, ты должна понять: на переговорах нужно играть роль здравомыслящего взрослого, а кому-то другому нужно гостей слегка припугнуть – сыграть роль психа. Твой дед обожает здравомыслие, а это значит, что пугать людей приходится мне. А это ведь несправедливо, верно? Я жаловался Гансу и говорил, что нам надо было бы время от времени меняться ролями.

Хуан еще посмеялся, потом пообещал как-нибудь пригласить Люинь к себе на ужин и ушел.

Провожая его взглядом, Люинь не знала, что думать. Она прекрасно заметила, что веселость мгновенно покинула лицо Хуана, как только он от нее отвернулся. Его взгляд тут же снова стал пронзительным, бьющим насквозь. Он шагал, держа спину прямо – так прямо, что его туловище совершенно не шевелилось. Люинь помнила, что дядя Хуан всегда называл ее зайчонком, любил над ней подшучивать и часто спрашивал, кем она хочет стать, когда вырастет.

Теперь она знала ответ. «Когда я вырасту, я хочу научиться понимать не просто сами слова, а то, что за ними кроется».

В прихожей стало тихо. Люинь обернулась и увидела деда и Руди у двери гостиной. Они о чем-то негромко говорили. За большим, от пола до потолка, окном в конце холла была видна поверхность Марса. Лучи солнца падали так, что она казалась почти коричневой, а цветы колючей яблони отливали серебром. Казалось, дед и старший брат Люинь о чем-то спорят, но точно она понять не могла. Она видела, что взгляд деда необычайно суров. У него словно бы кровь от лица отхлынула. Таким встревоженным Люинь его видела редко. На самом деле, она помнила только эпизод из выпуска новостей после того, как деду удалось усмирить бунтовщиков в Совете. Только тогда он выглядел вот так. Тогда Ганс Слоун размашистым шагом вошел в Палату Совета и сел на стул посередине зала. Он не произнес ни единого слова, но шум мгновенно утих, как только законодатели увидели лицо Слоуна.

– …но принцип – это не то же самое, что линия, которую нельзя пересекать, – донесся до Люинь голос брата.

– Нет, это именно то же самое, – возразил дед. – Если линию можно пересечь, то и принципа никакого нет.

Тут Люинь поняла, что ее опасения не беспочвенны. Назревал кризис. Если переговоры провалятся, неминуема война. Землянам требовался управляемый ядерный синтез.

* * *

Войдя в свою комнату, Люинь бросила рюкзак около двери и улеглась на пол. Вторая половина дня у нее получилась долгой. Обрывки разговора, которые ей удалось услышать, были рваными, короткими, изобиловали техническими терминами, но этого хватило, чтобы она смогла оценить положение дел в общем и целом. Немного полежав, Люинь встала и рассеянно наполнила водой ванну. Лежа в ванне, окутанная паром, она предалась раздумьям.

Давно ей не доводилось слышать столь откровенной беседы о политике. Когда она была маленькой, такие дискуссии были частью ее обыденной жизни. В их доме часто собирались друзья родителей. Они говорили о политике, поглощая чашку за чашкой горького кофе и выводя на стены проекции карт. А на Земле с реальной политикой можно было столкнуться очень редко. Помимо акций ревизионистов, вспыхнувших за год до возвращения Люинь на Марс, большую часть времени она проводила в погоне за легкомысленными отвлечениями. Она словно бы жила внутри веселого пузырька с привкусом шампанского. Теперь ей стал незнаком аромат горького кофе, свойственный политическим дебатам.

Это было не только потому, что на Земле она избегала общества политических деятелей. Скорее, это стало следствием настроения и общей атмосферы. В отличие от политиканов на Земле, люди, ответственные за принятие решений на Марсе, к своим целям относились серьезно. Они часто говорили об ответственности перед Вселенной и конечной цели всего человечества. На Земле такие слова от политиков можно было услышать очень редко. В новостях там преобладали события типа банкротства правительств и махинаций с Всемирным Банком или сообщалось о том, что глава того или иного государства снял фильм, чтобы привлечь туристов в свою страну, а глава дипломатии другой страны пообещал приобрети правительственные облигации третьей страны… Создавалось такое впечатление, будто страны представляли собой просто-напросто крупные компании, а политики в этих компаниях были директорами. Люинь редко слышала на Земле новости, типичные для Марса: о планах изменить орбиту какого-нибудь астероида или карликовой планеты, о попытках создать новую модель выживания человечества, о сборе и каталогизации плодов человеческой цивилизации, о поиске источников ошибок в симуляциях истории человечества и так далее. Люинь часто гадала, не могут ли гости на основании одних только выпусков новостей на двух планетах сделать вывод, что население Земли составляет всего двадцать миллионов, а население Марса – двадцать миллиардов, хотя на самом деле всё было наоборот.

И тут дебаты в гостиной показались ей нереальными. Когда она была маленькая, на нее производили огромное впечатление такие грандиозные проекты и героические речи. Но на Земле она утратила энтузиазм. Нет, никто не уговаривал Люинь отречься от ее веры, но верить она перестала. Ее встреча с гораздо большей частью человечества, наделенной хаотичными и эгоистичными желаниями, смутила ее. Она больше не видела Человечество, ожидающее, чтобы его изменили, не видела Цивилизацию, возложившую надежды на Марс. Эти образы, некогда наделенные для нее величием, теперь казались колоссальными иллюзиями, гигантскими ветряными мельницами, перемалывающими воздух.

Люинь осознавала, что потерялась, заблудилась. У нее не было сомнений в том, что люди, побывавшие сегодня у них в доме, представляли собой идеал жизни на Марсе: они были лучшими в своих областях научной деятельности, инженерии, исследований космического пространства, технического развития. Они стояли на вершине, к которой стекались все дороги на Марсе – торжественные, гордые, увенчанные честью дороги. Но Люинь понятия не имела, каким образом эти люди могли бы показать ей дорогу к ее собственному будущему.

Люинь закрыла глаза и опустилась глубже в теплую воду. Сквозь затянутые паром прозрачные стены ванной комнаты она видела, что монитор около ее кровати мигает красным – это была главная страница ее персонального пространства. Это было требование ввести логин. Люинь старалась не смотреть в ту сторону, но не думать о мониторе не могла.

Вскоре ей предстояло сделать выбор. Ей нужно было зарегистрироваться в какой-либо мастерской и приступить к формированию своей личности. Этот шаг должен был совершить каждый подросток на Марсе, чтобы стать взрослым. Мастерская присваивала каждому идентификационный номер, выдавала документы для приобретения всего необходимого, самовыражения и обеспечения жизни. Все виды работы, паспорта и кредитные карты были привязаны к этому идентификационному номеру. Люинь пока что нигде не была зарегистрирована. Ее словно бы не существовало, она как будто не вернулась с Земли.

Но ей не хотелось выбирать мастерскую. Точно так же женщинам, вернувшимся с войны, не хочется выходить на постоянную работу.

Для большинства людей на Марсе выбор мастерской становился пожизненным. Некоторые меняли мастерские, но чаще люди всё же придерживались своего изначального решения и год за годом поднимались вверх по карьерной лестнице. Люинь не хотелось так жить, хотя она прекрасно знала, что так живут все на Марсе.

За пять лет пребывания на Земле она переезжала с места на место четырнадцать раз и жила в двенадцати разных городах. Она перепробовала семь разных работ и собрала вокруг себя пять разных компаний друзей. Она утратила всякую уверенность в том, что сумеет спланировать дальнейшую жизнь. Она больше не могла мириться с монотонностью, иерархия деятельности вызывала у нее отвращение. То, что в детстве ей казалось естественным порядком течения жизни, теперь представлялось невыносимыми оковами. Ей бы хотелось чувствовать что-то иное, но всё было так, как было.

Экран с пожеланием ввести логин продолжал гореть. Люинь отказывалась к нему подходить.

Рядом с монитором, на подоконнике расположилась коллекция игрушек: шагающие и поющие электронные часы, термометр в форме соломинки, заводная кукла, лампа, сделанная из апельсина и зеленого стекла. Люинь смотрела на игрушки, с трудом веря, что когда-то они были для нее настоящими сокровищами. Но они находились перед ней – замерший мемориал мира тринадцатилетней девочки.

Люинь вылезла из ванны и обсохла в сушильной кабинке. Она надела пижаму. Запах свежей одежды немного утешил ее. Она посмотрела на свое отражение в зеркале так, словно увидела другого человека. Бледная шея, на которую ниспадали черные волосы, казалась слишком тонкой и нежной. Не такой Люинь хотелось видеть себя. Ей хотелось быть сильной и мыслить ясно, иметь четкое представление о том, как жить, как совершать выбор, как вести умную, решительную, светлую жизнь.

Ей не хотелось быть смущенной и бледной девушкой, смотревшей на нее из зеркала.

* * *

Собрав волосы в пучок на макушке, Люинь вышла из комнаты. Она хотела найти дедушку.

Вчера он сказал, что сегодня они вместе поужинают и помолятся за ее родителей в годовщину их гибели. Люинь заглянула во все комнаты, но нигде не нашла ни деда, ни Руди. В кухне приготовленный ужин подогревался в контейнере.

Люинь вздохнула, глядя на стеклянные тарелки и пустую столовую. В итоге дед не смог сдержать обещание. Она его не винила. В конце концов, он был консулом Марса, и теперь она знала, что переговоры с землянами подталкивают Марс к кризису.

Выйдя из кухни, Люинь поднялась по лестнице на второй этаж и вошла в кабинет.

Ей хотелось самой поговорить с родителями, спросить у них, какой выбор в жизни ей следует сделать.

Люинь было всего восемь лет, когда погибли ее мать и отец. В то время она многого не понимала, а может быть, понимала тогда, а потом забыла. На Земле было время, когда она намеренно пробовала отрешиться от собственного прошлого. И, к несчастью, когда дверь так долго остается закрытой, ее невозможно снова открыть. Чтобы стать сильнее, Люинь отрезала себя от воспоминаний. И теперь, после того, как она так долго старалась быть сильной, у нее уже не было ключа, чтобы вернуться обратно.

Кабинет выглядел в точности так, как пять лет назад – а значит, и так, как десять лет назад, когда родители Люинь погибли. Здесь ее отец читал и писал, а мать работала над скульптурами, здесь они говорили о политике со своими друзьями. На столе всё еще стоял чайный сервиз с маленькими ложечками и блюдцами, как будто гости только что вышли ненадолго и вот-вот вернутся. На полке были разложены инструменты матери, на подставке стояла незаконченная скульптура.

За всем, что тут находилось, аккуратно ухаживали. Но уж слишком образцовый порядок царил здесь. Подоконник и углы оконных рам были столь безупречно чистыми, что сразу становилось ясно, что здесь уже давно никто не живет.

Книжные полки в кабинете были сделаны по проекту отца Люинь. Все вместе они казались архитектурным чудом: высокие и приземистые, горизонтальные и вертикальные, стойки и поперечины отходили вверх и в стороны от замерших в воздухе слов, и всё это напоминало выдуманный замок. Сейчас книжные полки были погружены в вечернюю тень. Казалось, вся комната смотрит в прошлое. Люди ушли, а воспоминания остались.

Люинь помнила, что жизнь ее родителей всегда была связана с искусством. Она уже не могла вспомнить подробности, но в ней сохранилось ощущение искусства, соединенного с жизнью, с обсуждениями и разговорами.

Она медленно шла вдоль стен, что-то брала с полок, рассматривала и возвращала на место. Она пыталась представить себе, как это было, когда все эти книги и предметы держали в руках ее родители.

На маленьком столике в углу она увидела раскрытый на странице с фотографией альбом, стоящий вертикально. На снимке ее родители были запечатлены вдвоем.

Люинь взяла мемориальный альбом и стала его листать. Она увидела фотографии из детства своих отца и матери. Их школьные награды, они вдвоем, заснятые во время танца, записи о достижениях в науке и искусстве. Они были талантливыми юношей и девушкой. Отец сочинил историческую драму, сам ее поставил и сыграл в ней главную роль. На снимках были запечатлены сложные световые проекции на сцене небольшого общественного театра, отец Люинь в роли героя, которого вот-вот должны были казнить за его убеждения. Он с решительным выражением лица стоял перед другими подростками. Мать Люинь всегда любила живопись и скульптуру. Один из ее ранних рисунков, победивший в конкурсе, до сих пор демонстрировался в общественном музее. Родители Люинь решили работать в инженерной мастерской, но любовь к искусству они пронесли через всю жизнь.

Разглядывая фотографии, Люинь вспомнила, что в детстве больше всего на свете любила находиться здесь, с мамой, когда та создавала свои скульптуры.

Она представила маму, стоящую рядом с одним из стеллажей. Ее длинные волосы были заплетены в косу и уложены венком вокруг макушки. Мама пристально смотрела на Люинь, ее взгляд был полон любви. Она вернулась к подставке, на которой лежал ком глины. Ее руки растягивали и мяли глину, скульптурный нож отсекал лишнее, и постепенно проступал силуэт. Люинь увидела себя, сидящую на стуле, с волосами, схваченными обручем, с куклой на руках. Она с любопытством смотрела на мать, зараженная ее страстью к творчеству.

И тут она увидела отца. Он был неподалеку. Стоял, облокотившись об одну из книжных полок. На нем был коричневый костюм и шерстяной жилет. Одну ногу отец поставил на стул. В правой руке он держал ручку и, водя ей в воздухе, что-то вычерчивал. Судя по взгляду, он был очень сосредоточен. Он словно бы рассказывал слушателям о каком-то периоде в истории. Слушатели, другие мужчины и женщины, ровесники родителей Люинь, говорили об истории и искусстве и обсуждали разные идеи. Люинь не понимала всего, о чем они говорят, но слушать их разговоры ей очень нравилось.

Эти видения всколыхнули ее память. Мало-помалу прошлое, запечатанное в ее сознании, начало просачиваться наружу и заполнять окутанную сумерками комнату. И Люинь поняла, что на самом деле она ничего не забыла. Просто она долго не думала о родителях.

На следующей странице мемориального альбома Люинь прочла вот что: «С этого дня Адель официально стала человеком без мастерской».

Но как же ее мать могла обойтись без мастерской? Люинь посмотрела на указанную на странице дату. Это было в том году, когда ей исполнилось шесть лет. Никакими объяснениями это заявление снабжено не было. Люинь вернулась к самому началу альбома, где было к странице прикреплено резюме ее матери. На самом деле, ничего особенного в последние два года ее жизни не произошло. Всё просто-напросто резко остановилось, будто неоконченная пьеса.

«Мама тоже не хотела нигде регистрироваться!» – подумала Люинь. Радость с горечью пополам наполнила ее сердце. Она ощутила связь с душой матери, несмотря на зияющий провал потери. Она была не одинока в своем смятении, и ее собственные беды словно бы померкли под влиянием памяти о родителях и раздумий об их наследии. В итоге дни ее странствий и охватившей ее тревоги не казались ей теперь такими уж странными. Она ушла так далеко только для того, чтобы вернуться на дорогу, избранную ее матерью.

Но почему же мама так поступила? Растерянность Люинь была связана со временем, проведенным на Земле, но что же произошло с ее матерью? Отчего та впала в те же сомнения, в неуверенность в себе, отчего решила отказаться от четкой идентификации рода деятельности, от регистрации в какой бы то ни было мастерской?

Люинь хотелось узнать больше о жизни матери, но в мемориальной книге она больше ничего не нашла. Люинь осторожно вернула альбом на столик и повернулась лицом к книжным полкам, надеясь хоть на какую-то подсказку.

Взошла луна. В ее свете Люинь разглядела букет белых цветов в тени ножек полукруглого столика в другом конце кабинета. Этот столик был традиционным образцом китайской мебели, его еще называли столиком-полумесяцем. Ровной стороной столик примыкал к стене и был предназначен для ваз и других декоративных предметов.

Цветы оказались лилиями. Их стебли были обернуты зеленой тканью. Букет был так хорошо спрятан, что, войдя в кабинет, Люинь его не заметила.

Она подошла и подняла букет. Под ним лежала маленькая карточка.

«Простите меня» – было написано на ней рукой деда. У Люинь часто забилось сердце.

Значит, он побывал здесь. Хотя они и не поужинали вместе, свое обещание он сдержал.

Люинь с волнением разглядывала карточку. В свете луны она отливала бледно-белым цветом. Темные угловатые буквы выглядели особенно резко.

Что такого сделал Ганс Слоун? За что он просил прощения у ее родителей? Она вспомнила, как дед смотрел на фотографию ее отца и матери в день ее возвращения с Земли. Это был взгляд полный любви и тоски.

«Простите меня».

Люинь снова посмотрела на эти слова и вдруг замерла, словно в нее угодила молния.

Ей вдруг вспомнилась недавняя сцена – каким суровым был дед, когда говорил с Руди. Сердце у Люинь словно бы остановилось, когда она наконец вспомнила, где именно она видела тот выпуск новостей, в котором показали ее деда в Палате Совета.

Это было как раз перед ее вылетом на Землю. Она зашла в гостиную и хотела найти какой-нибудь фильм для себя. Совершенно случайно она включила запись, которую только что проигрывал кто-то.

Люинь, как зачарованная, смотрела на деда, вошедшего в Палату Совета, где царило мятежное волнение. Дед вошел и сел. Она видела его холодный взгляд. В зале наступила тишина.

И в то самое мгновение на пороге гостиной появился живой Ганс Слоун. Люинь поспешила выключить запись – ее словно бы поймали на чем-то недозволенном.