Онлайн чтение книги Золотые мили
Глава XVIII

Память об этих днях, проведенных в грязном, битком набитом вале суда, навсегда сохранилась у Салли. Того, что было пережито тогда, она всю жизнь не могла забыть.

Джордж Слоэн — молодой адвокат, приглашенный Диком для защиты Тома и Морриса, — был, по мнению Тима Мак-Суини, самым подходящим из всех, имевшихся на приисках. Правда, он был новичок в Калгурли и еще не успел вполне освоиться с местными условиями, зато отличался честностью и добросовестностью. Но прокурор — мистер Эзра Джоблин, старик, лицом напоминавший белую крысу, — слишком много выиграл дел в пользу Горной палаты, чтобы не суметь обойти Джорджа Слоэна и не выиграть также и это дело. Динни опасался, что так оно и будет.

— Очень все это неудачно, — сочувственно заметил мистер Слоэн, когда Салли подробно рассказала ему, как она нашла подброшенную амальгаму и как сыщики арестовали Тома. — Ведь в первую очередь ответчик должен доказать, как к нему попало золото, — что он его не украл, а получил вполне законно. Факты же, миссис Гауг, которыми нам придется оперировать, плохо вяжутся с тем, что вы мне сейчас открыли, — хоть я и не сомневаюсь, что мистер Кеван нарочно подстроил все так, чтобы подвести под беду ваше семейство. Мне кажется, дело только осложнится, если мы доведем до сведения суда то, что вы сообщили мне о найденной вами амальгаме. Эти сведения были бы нам очень полезны, будь обвиняемым ваш сын Дик. Но обвинение строится на том, что у вашего сына Тома был обнаружен сверток с золотом, а также на заявлении, которое сделал в связи с этим ваш муж. А потому ссылка на привходящие обстоятельства ничем нам не поможет — разве только по ходу дела возникнет такая необходимость. Я склонен думать, что попытка доказать наличие злого умысла у третьих лиц не только не смягчит решения суда по делу вашего мужа и Тома, а, напротив, может повлечь за собой судебное преследование и против другого вашего сына.

— Понимаю, — сказала Салли, борясь между желанием разоблачить Пэдди Кевана и боязнью подвести Дика. И все-таки она чувствовала себя не вправе утаить что-либо, если это могло способствовать оправданию Тома.

— Вы думаете, мы не поможем Тому, если я расскажу все как было? — спросила Салли.

— Наоборот, — ответил мистер Слоэн, — мы рискуем только запутать дело и создать впечатление, что братья сообща обманывали горные компании. Кейн обязательно постарается обыграть такую улику, как эта старая печь и оборудование для обработки руды, которые он обнаружил в сарае.

— Но ими никто не пользовался с тех пор, как мальчики перестали ходить в школу! — в смятении воскликнула Салли. — Даже сыщики не станут отрицать, что и печь и оборудование были все в пыли и валялись среди всякого старого хлама. Мы давным-давно и думать о них забыли.

— Прокурор вам скажет, что они могли быть использованы, явись в этом надобность, — заметил Слоэн.

— Боже мой, — застонала Салли, — да ведь этак выходит, что мы настоящие преступники. Неужели они это хотят доказать?

— Конечно, — сказал Слоэн.

— Какой же тогда смысл жить честно, быть порядочным человеком, если тебя могут обвинить в чем угодно? — вскипела Салли. — Я теперь начинаю понимать, почему люди здесь у нас говорят: «Занимаешься ты этим или нет, все равно праведником тебя никто не сочтет. Так уж лучше пуститься во все тяжкие и жить в свое удовольствие — будет, по крайней мере, за что отдуваться».

— Но ведь ваш муж сам дал материал для обвинения, — напомнил ей Слоэн.

— Да, конечно, — признала Салли, и сердце у нее екнуло. — Но мне трудно осуждать Морриса. Всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с жизнью здесь, на приисках, знает, что у нас считается делом чести выручить человека, у которого оказался на руках такой сверточек, если за ним следят. Моррис полагал, что ничего особенного не будет, если, вернувшись домой, он передаст сверток Пэдди. Конечно, в таких случаях ему перепадала кое-какая мелочь, но на этот раз, я уверена, он на деньги не льстился. Я взяла с него слово, что он больше никому не позволит оставлять у него в бюро что-либо для Пэдди. Одному человеку он так и сказал, что никаких поручений для Пэдди брать не будет. А тут этот рудокоп возьми и зайди: говорит, ему до зарезу необходимо избавиться от золота и что, мол, ни одному сыщику в голову не придет искать его в гробах. Но Моррису до того не давал покоя этот сверток, что он взял его и пошел разыскивать Пэдди…

— Да, да, все это мне известно, — перебил ее мистер Слоэн, видимо, теряя терпение. — Похоже, что Кеван стакнулся с Лоу, Кеван, конечно, взбесился, узнав, что мистер Гауг отказывается принять для него пакет: этого он вашему мужу не мог простить. Но заявление мистера Гауга в полиции крайне затрудняет дело, миссис Гауг.

— Очевидно, — устало согласилась с ним Салли.

— Во всяком случае, мы сделаем все возможное, чтобы выручить мистера Гауга и вашего сына, — пообещал мистер Слоэн, чтобы хоть немного подбодрить ее. — Есть одна незначительная деталь, которую полиция проглядела, и мы постараемся ею воспользоваться. В конце концов, поймать птицу еще не значит удержать ее в руках.

Поэтому-то, рассказывала потом Салли. Тому с Моррисом и не советовали упоминать о кусочках амальгамы, которые, чтобы втравить Дика в беду, подбросил Пэдди; и она тоже умолчала об этом, когда ее вызвали для дачи показаний. Она просто рассказала, что произошло, когда муж ее вернулся в тот вечер домой. А от себя добавила, что, не найдя нигде мистера Кевана, Моррис сразу заподозрил подвох. Потому-то он и решил рассказать обо всем ей и сыновьям.

Зал суда заполняли старатели, рудокопы и просто старые друзья, и до Салли доносились сочувственные перешептывания. Меньше всего огорчало ее то, что ей приходится выступать перед ними в роли жены обвиняемого. Салли всегда держала голову высоко и гордилась своей незапятнанной честностью и независимым поведением. Ей было известно, что далеко не все на приисках так серьезно, как она, отнесутся к обвинению, жертвой которого оказались Том и Моррис. Большинство просто жалеет их: вот ведь не повезло, надо же было так глупо попасться. Да и сама Салли в сущности готова была примириться с мыслью, что Моррис понесет наказание за то, что нарушил закон: он играл с огнем, знал, чем рискует, вот и обжегся. Но сознание, что Том должен разделить его участь, наполняло ее горечью и возмущением.

Трудно было бы винить ее, говорила потом Салли, неоднократно возвращаясь к своему выступлению в суде, если бы она не совладала с собой и рассказала все, как оно есть. Но она и в ту минуту не переставала повторять себе, что ничего, кроме вреда, это не принесет. Было мгновение, когда Том, должно быть, догадавшись, какая ярость клокочет в ее груди, поймал ее взгляд и улыбнулся, словно хотел сказать: «Не горячись, мама. Смотри, не наделай глупостей!»

Невзирая ни на что, чувство небывалой гордости наполняло Салли при виде Тома, который, стоя на обнесенном балюстрадой помосте, слушал показания всех этих так называемых «свидетелей», выступавших против него. Милый, славный, правдивый Том — настоящий рыцарь без страха и упрека, думала Салли, и он именно такой, каким кажется. Никогда прежде она не замечала, что Том хорош собой, и не сознавала, как он ей дорог. За эту ночь крупные черты его лица стали как-то отточенное и приняли более решительное выражение, а задумчивые глаза светились ясным огнем. И весь он был какой-то кристально-чистый, он выделялся среди всех окружающих.

Стоило Салли взглянуть на Пэдди Кевана, сидевшего среди публики в зале суда с усмешкой на жирном самодовольном лице, как вся кровь бросалась ей в голову. Хорошо еще, что Дик был с ней, рассказывала потом Салли, — а с ним Эми и что рядом сидели Динни и Мари. Бывали минуты, когда в порыве неудержимой злобы Салли готова была забыть, что она в полицейском суде. Ее так и подмывало встать и заявить во всеуслышание, что мистер Патрик Кеван самый главный вор и спекулянт золотом, самый подлый и наглый мошенник во всем Боулдере.

Разумеется, ничего хорошего из этого бы не вышло. Ее бы тотчас вывели из зала суда; она выставила бы себя на посмеяние — и только. Салли была счастлива, что поборола в себе этот безумный порыв, хотя ей и стоило большого труда взять себя в руки. Вид Тома, сидящего на скамье подсудимых, и уничтоженного, раздавленного Морриса, потрясенного тем, что из-за его легкомыслия вся семья попала в такую беду, да еще сознание, что все это навлек на них Пэдди Кеван, сводили ее с ума.

Обвинение пыталось доказать, что золото, найденное у Тома, было в точности такое, как то, что добывалось из богатой жилы, обнаруженной на Боулдер-Рифе на глубине тысячи восьмисот футов. Штейгер и сменный десятник показали, что Том Гауг действительно работал в этом забое; но старому Джоблину так и не удалось вытянуть из них никаких показаний, порочащих Тома. Зато мистер Леонард Лоу, неофициальный шпик компании, заявил, что в тот день, когда была открыта богатая жила, поведение подсудимого показалось ему подозрительным и он предупредил Гауга, что за всеми, кто тут работает, будет установлена строжайшая слежка, чтобы не допустить утечки золота из забоя.

— Ложь! — невольно воскликнул Том. Это было в первый и последний раз, что он потерял самообладание.

Судья одернул его, сказав, что он не имеет права переговариваться со свидетелями. В свое время ему будет предоставлена возможность сделать любое заявление.

Были приглашены эксперты, чтобы дать заключение о золоте, найденном у обвиняемого. Обычно считалось, что невозможно установить, из какой жилы или рудника Золотой Мили извлечен тот или иной кусок руды, однако золото, добытое из этой жилы на Боулдер-Рифе, обладало одной особенностью, которая позволила экспертам заявить, что руда, найденная у Тома Гауга, ничем не отличается от той, которую добывают на Боулдер-Рифе из жилы номер три в южном забое на глубине тысячи восьмисот футов. К этому мнению присоединился и мистер Лоу.

Другой свидетель — Виктор Урен, близкий приятель Лэнни Лоу, что было всем хорошо известно, — показал, будто он сам слышал, как предыдущий свидетель предупреждал обвиняемого. В тот день, о котором идет речь. Том Гауг будто бы хвастал в раздевалке, что он, мол, «урвал кусочек из новой жилы; только шалишь, этим проклятым шпикам все равно его не накрыть».

Ропот возмущения пронесся по рядам рудокопов; все сразу задвигались и зашумели, услышав наглые показания полицейского шпика (ибо никто другой не мог бы плести такое), — и это взбесило судью. Он пригрозил очистить зал, если еще раз повторится подобная демонстрация, рассчитанная на то, чтобы запугать свидетелей.

Поднявшись на трибуну для свидетелей, Том спокойно выдержал перекрестный допрос, которому подверг его Эзра Джоблин; своими прямыми, краткими ответами он привел в замешательство даже этого прожженного судью.

Когда с допросом Тома было покончено, Салли подумала, что никто из присутствующих не может поверить в его виновность. Да и Динни убеждал Салли, что никто в зале этому не верит. «Горняк», опубликовавший на следующее утро приговор, писал что «всем бросился в глаза контраст между честным, прямодушным поведением подсудимого — молодого рудокопа — и наглостью и нервозностью некоторых свидетелей, дававших против него показания».

В газете говорилось, что дело это привлекло к себе значительный интерес, ибо мистер и миссис Моррис Гауг давно живут на приисках и пользуются всеобщим уважением.

Моррис, вызванный на трибуну для свидетелей, держался не слишком уверенно. Он был мертвенно бледен и заметно нервничал, но потом взял себя в руки и говорил спокойно, с достоинством.

Он прилагал все усилия к тому, чтобы добиться оправдания сына, и готов был пойти ради этого на что угодно. Том ни на кого не «капнул» — не сообщил ничего такого. Что полиция могла бы впоследствии использовать против кого бы то ни было и пощадил даже Лэнни Лоу, хотя и отрицал, что Лэнни когда-либо предупреждал его или имел к тому основание. Тома и его напарника предупреждал только штейгер. Что же до фразы, которую он, по словам Виктора Урена, будто бы произнес в раздевалке, то это, заявил Том, чистейшая выдумка.

Моррис же на сей раз чувствовал себя не вправе следовать законам приисков, которые ни при каких обстоятельствах не разрешают рудокопу «капать» на других. Он решил сделать все от него зависящее, чтобы Пэдди Кевану и Лэнни Лоу не сошли с рук их проделки. Моррис надеялся снять с Тома обвинение, опорочив главных свидетелей, и даже готов был нести всю тяжесть последствий, признавшись, что это он передавал золото Пэдди, лишь бы и мистер Патрик Кеван получил по заслугам.

Показания Морриса вызвали сенсацию: он прямо заявил, что мистер Патрик Кеван был тем лицом, к которому поступает краденое золото, и что сверток с золотом он, после долгих уговоров, взял от Лэнни Лоу для передачи Кевану. Лоу сказал ему, что за ним следят, и клялся, что Кеван тотчас заберет у него сверток.

Моррис не стал отрицать, что и раньше оказывал мистеру Кевану такие услуги и получал от него небольшое вознаграждение. Но на этот раз он считает, что Кеван умышленно оставил у него на руках этот сверток, чтобы заманить в ловушку и таким образом выместить на нем свою злобу против семейства Гаугов.

Адвокат мистера Кевана при первом же упоминании имени своего клиента поднялся и заявил протест.

— Мой доверитель, ваша милость, находится в зале суда, — сказал адвокат. — Мистер Кеван готов выступить в качестве свидетеля и опровергнуть под присягой голословное утверждение, будто он когда-либо участвовал в делах, о которых говорил здесь свидетель.

Поднявшись на трибуну для свидетелей, мистер Патрик Кеван поклялся «говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, — да поможет мне бог». После чего он сказал, что в показаниях предыдущего свидетеля, заявившего, будто он, Кеван, принимал от него свертки с золотом, заведомо зная, что оно краденое или незаконно приобретенное, нет ни слова правды. Пэдди потребовал, чтобы свидетель привел факты, подтверждающие, что он, Кеван, брал у него золото и что он вообще имеет какое-либо отношение к торговле краденым золотом.

— Боже мой! — стоном вырвалось у Динни.

Как один из директоров компании, владеющий Боулдер-Рифом и всем объединением рудников, сказал мистер Кеван, он считает величайшим злом незаконную торговлю золотом и полон решимости положить конец преступным махинациям, которые порочат Боулдер и Калгурли в глазах заокеанских вкладчиков. Он считает своим священным долгом защиту интересов всех акционеров, а поскольку за последнее время на рудниках наблюдается большая утечка золота, он даже предложил полиции любую помощь в выявлении виновных, какую только в состоянии оказать.

Что же касается его старинного знакомого Морриса Гауга, продолжал Пэдди, то он нисколько на него не сердится: надо же мистеру Гаугу как-то выгородить себя и сына — вот он и несет всякую чепуху. В самом деле, какой абсурд. Он, Патрик Кеван, скупает золото, выкраденное с рудников, принадлежащих компании, где сам он — крупнейший акционер.

— Абсурд да и только! — повторил Пэдди с хорошо разыгранным возмущением.

Должно быть, он только что услышал это слово от своего адвоката, подумала Салли, и теперь повторяет точно попугай!

Пэдди, конечно, ловко вывернулся из весьма щекотливого положения. Нет человека в суде, который не знал бы, что он лжет, подумала Салли, и хотя многие ахают и изумляются его наглости, но разве найдется среди них хоть один, который принял бы вызов Пэдди и признался, что воровал для него золото? И уж Пэдди наверняка позаботился, чтобы у Морриса не осталось никаких доказательств, подтверждающих, что он и раньше имел с ним какие-то дела.

Трудно было ждать, что кто-нибудь выступит против мистера Кевана и выведет его на чистую воду, трудно рассчитывать, что найдется человек, который сам себя посадит на скамью подсудимых, заявив, что Пэдди покупал у него краденое золото. Салли подозревала, что у полковника де Морфэ нашлось бы достаточно фактов, чтобы засадить Пэдди в тюрьму на самый большой срок, какой предусмотрен в законе о лицах, скупающих золото. Но разве он рискнет рассказать во всеуслышанье о своих деловых связях с мистером Кеваном?

В этот первый день разбирательства Салли видела среди публики полковника де Морфэ. Видела и Мари-тану, которая смотрела на нее печальными встревоженными глазами, словно сознавая, какую роль ей пришлось сыграть в этом гнусном спектакле. Салли заметила, что Фриско после показаний Пэдди избегает встречаться с ней глазами. Хочет, чтобы она поверила, будто он бессилен что-либо сделать, с нескрываемым цинизмом подумала Салли, и будто он глубоко возмущен тем, что ей приходится выступать на этом унизительном процессе в роли свидетельницы.

В своей заключительной речи прокурор отдал должное отцовским чувствам свидетеля Морриса Гауга. Его попытка выгородить сына, пожертвовав собой, конечно, очень похвальна.

— Но, — ядовито заметил мистер Джоблин, — никакие чувства не могут заставить нас забыть о фактах. Кроме того, мы были здесь свидетелями возмутительной попытки отца подсудимого очернить свидетелей обвинения, а также хорошо известного и всеми уважаемого гражданина…

Чей-то громкий хохот заглушил конец этой фразы; в толпе, наполнявшей зал, слышался сдавленный смех.

— Тише!

— Соблюдайте порядок в зале!

С помощью окриков дежурного констебля удалось наконец утихомирить не в меру разошедшуюся толпу, и прокурор Джоблин, несколько смущенный этим взрывом веселья, поспешил закончить речь, понимая, что никакие ораторские ухищрения не способны обелить Пэдди Кевана в глазах жителей приисков.

Однако это не помешало суду еще до перерыва вынести решение: Тома приговорили к шести месяцам принудительных работ.

Разбирательство по делу Морриса было отложено на завтра.