Онлайн чтение книги Багряные пионы. Шедевры поэзии танка серебряного века
85 Хагивара Сакутаро

Из книги «ВОЮ НА ЛУНУ»

Лик недужный, унылый
Лик недужный, унылый

проглянул из самой глуби земли.

В почве, во мраке кромешном

проклюнулась первая зелень —

зазеленели проросшие мышиные гнезда,

колыхаясь бесчисленными спутанными волосками.

На унылом, недужном

зимнем лике земли

пробиваются нежные побеги бамбука.

Проросли —

до чего же жалкая картина!

Словно редкая, рваная зеленоватая дымка —

до чего же жалкая картина!

Лик недужный, унылый проглянул во мраке

из самой глуби земли…

Семена на ладони
Щедро земли на ладонь насыпал.

Землю густо засеял семенами.

Поливаю землю из белой лейки —

вода льется с журчаньем.

Прохлада земли разливается по ладони.

В майский день, распахнув окошко настежь,

солнечным лучам подставляю руку.

В ландшафт вписавшись,

кожа на руке благоуханным теплом согрелась —

и семена на ладони дышат…

Бамбук
На земле глянцевитой пробились всходы бамбука.

Корешки бамбука прорастают в почве,

к кончикам утончаясь.

Вниз от корешков

тянутся, как дым,

пробиваются усики-ворсинки,

колышутся бесплотно.

Сквозь земную твердь бамбук, бамбук прорастает.

Острые побеги пробивают кору земную

и растут все выше буйно, неудержимо.

«Динь-динь, дзинь-дзинь» — коленца звенят, как льдинки.

Под синим небом бамбук, бамбук прорастает.

Бамбук, бамбук, бамбук прорастает.

Вид издали
В сумерки

весь Токио заполняется рабочим людом.

Потертые шапки маячат

на улицах, в переулках,

и в том квартале, и в этом, и в этом —

словно взрыхленная твердая почва. А копнуть поглубже —

добудешь фольгу от сигаретных пачек

весом не меньше пяти моммэ

да иссохшие останки фиалок.

От окрестностей квартала Фукагава

простирается вдаль вечерний город.

В печальном полумраке отблески поблекшего сердца

падают на лопату…

Унылая лунная ночь
Воришка-собака

воет на луну, что висит над зловонным молом.

Душа внимает настороженно.

Мрачными голосами

хор желтых дев поет

на темном парапете.

Почему всегда

мне кажется — сам я вою?

О собака!

Белая несчастная собака!..

Смерть лягушки
Лягушку убили.

Дети, став в кружок,

вскинули вверх ручонки,

вскинули милые ручки,

перепачканные кровью.

Вышла луна.

Человек стоит на пригорке.

У него под шляпой лицо человечье.

Пловец
Тело пловца вытягивается чуть наклонно.

Руки, смыкаясь впереди, загребают воду.

Сердце пловца прозрачно, словно медуза.

Глаза пловца слушают колокол дальний.

Душа пловца луну в воде созерцает.

Кошки
Две черные кошки

в тоскливую, мрачную ночь повстречались на крыше.

Хвосты трубой — прямо над хвостами

ниточкой в тумане повисший месяц.

«Мяу, прекрасный вечер!»

«Мяу, чудесный вечер!»

«Мур-р мяу, мур-р мяу, мур-р мяу».

«Мяу, хозяин этого дома болен».

Печальная личность
Печальная личность призывает друга.

Незнакомый друг, приходи скорее!

Сядем вместе на эту старую скамейку,

тихонько потолкуем.

Проведем чудесный денек, ни о чем не печалясь,

под журчанье и плеск фонтана в соседнем парке.

Так и будем уютно сидеть обнявшись.

Вдалеке от матерей и отцов, сестер и братьев

соединятся наши души-сироты,

о которых родителям ничего неизвестно.

В мире, где снуют толпы муравьев и людишек,

будем говорить только о наших судьбах,

о секретах нашей несчастной неприкаянной жизни.

Право, эти слова — разве они не ложатся,

как осенние листья, с легким шелестом на колени?

Слабая грудь моя — словно грудь ребенка.

Сердце мое от страха сжимается,

бьется, будто объято туманным пламенем страсти…

Я всегда любил уходить высоко в горы

по крутой тропе, глядя в поднебесье —

как ничтожный червь, что стремится к самой вершине.

И когда, жалкий червь, я стоял на обрыве

над бездной,

слезы, горькие слезы падали наземь,

а вдали над привольными горными лугами

облака нависали, белы и огромны.

Природа всегда причиняет мне лишь страданья.

Сочувствие людей в хандру меня повергает.

Нет, уж лучше бродить по шумному парку,

а утомившись,

в уединенном месте под деревом присесть

на скамейку.

Люблю с беззаботным сердцем смотреть на небо,

на дым от труб городских, уныло плывущий,

на полет ласточек, издали едва различимых

над крышами столицы.

Моя печальная, одинокая личность

громко призывает незнакомого друга.

Моя странная, робкая, застенчивая личность,

похожая на облезлую ворону,

посреди зимнего холода и безлюдья

дрожит на краешке скамейки.

Неизвестная собака
Эта незнакомая собака за мной по пятам плетется.

Жалкая, увечная, хромая — задняя нога перебита.

Куда иду, я и сам не знаю.

Ветер свищет по чердакам бараков.

На пустыре у обочины дороги

сухие стебли травы колышутся с шуршаньем.

Куда иду, я и сам не знаю.

Огромная луна, будто живая, впереди плывет

неторопливо,

а сзади, замыкая шествие, влачится

кончик длинного тонкого хвоста собаки.

О, повсюду, повсюду, повсюду

незнакомая собака плетется за мною следом.

За спиной у меня крадется тихонько,

к сырой и грязной земле припадая,

подволакивает ногу больная собака.

Долго, протяжно, страшно, истошно воет

на грустную луну одинокая несчастная собака.

Ах, лягушка!
Ах, лягушка!

В зарослях зеленого тростника и мисканта

Лягушка раздувает белое брюшко.

В сумраке посреди заполненного дождем сада

«Ква-ква-ква-ква!» — выкликает звонко лягушка.

Темная земля иссечена струями ливня.

В этот вечер неистовы дождь и ветер,

А в холодной траве,

Довольная жизнью, дух переводит лягушка,

«Ква-ква-ква-ква!» — выкликающая лягушка.

Ах, лягушка!

Не тебе ли отдал я сердце?

С фонарем в руке

Я смотрел на темные лики сада,

С усталой душой

Смотрел на дождь, траву и деревья…

Одиночество
У белесой обочины проселочной дороги

душа, как усталая лошадь,

взирает на травинку, высохшую под солнцем,

на травинку, что так одиноко, печально

колышется, дрожит и клонится долу.

О ты, стоящая на солнцепеке

посреди пустынного проселка

одиночества моего душа живая,

что высматриваешь? чего взыскуешь?

По физиономии пыльного унылого ландшафта

скупо стекают слезы…

Из книги «СИНЯЯ КОШКА»

Люблю идти в толпе
Вечно меня влечет к городу,

влечет в гущу толпы на улицах.

Толпа подобна гигантской волне, умеющей чувствовать.

Масса, всюду произвольно растекающаяся,

со своей волей, со своими пристрастиями.

А в печальную пору весенних сумерек

я люблю блики на заполнивших город зданиях.

Отчего так приятно идти в толпе?

Посмотрите на это мощное течение:

вот волна набегает на волну,

волны порождают бесчисленные

отблески, отблески, дрожа, разбегаются во все стороны,

и в скользящих бликах безвозвратно тонут

наши заботы и огорчения.

С каким же легким сердцем я шагаю по улице!

О эти отблески непомерной любви и отрешенности!

Вот волна подхватила тебя и несет —

а в сердце вскипают слезы.

В пору печальных весенних сумерек

людские массы от дома к дому катят по улице.

Блики на земле уносят все мои огорчения.

Преходящие, зыбкие волны отрешенности.

Всегда и всюду следовать за волною!

Волна уносится вдаль к туманному горизонту —

Так пойдем же в потоке, единственный курс выбрав!

Синяя кошка
Как хорошо — любить этот прекрасный город!

Как хорошо — любить его архитектуру!

Как хорошо, в этот город приехав, идти по людной панели

в жажде обладать всеми его прелестными женщинами,

всеми заманчивыми постами и должностями!

Аллеи вишен вдоль улиц —

разве бесчисленные воробьи не щебечут

в ветвях деревьев?

Ах, в эту ночь во всем огромном городе

спит одна лишь тень синей кошки,

тень кошки, повествующая печальную историю человечества,

синяя тень счастья, к которому я всегда так стремился…

Одержимый этим виденьем,

я, наверное, люблю Токио и сегодня,

когда с неба падают хлопья мокрого снега,

но интересно, какие сны видит сегодня нищий,

тот, что мерзнет, прикорнув у стены на задворках?..

Печальные вишни
Смутная печаль!

Словно пряный аромат цветущей вишни,

она подсвечивает изнутри

пыльный белесый воздух вокруг дома…

Отчаянный побег
Мы, беглецы, отчаяньем гонимы.

Сделав пролом в неприступной стене, бежали мы из темницы.

Когда в кровавом ослеплении бунта

мы вырвались наконец на волю,

наши стражи трепетали, как листья под ветром.

И вот мы бежим куда-то

из далеких краев, где бушует вьюга,

где небо озарено полярным сияньем,

пробираемся крадучись, как лисы.

Повсюду встречают нас невзгоды,

мглистое небо, ревущий ветер…

В этом бегстве мелькали перед нами

обширные луга, моря и озера,

горные хребты, города, селенья,

заводы, казармы, рудники, больницы.

В этом бегстве ждали нас неласковые стихии,

неприветливые, озлобленные взгляды.

Мы бежим.

Наш отчаянный побег безнадежен —

все равно нам не уйти от закона.

Мы, отпетые, не веруем в бога,

не во что нам верить!

Мы, беглецы, отчаяньем гонимы.

Мы бежим,

бежим

из дикого холодного края,

от городов,

от заводов,

от жизни

и от самой судьбы.

Да! От судьбы убегаем…

Солнце меркнет.

Сжимает тиски погоня.

Мы обессиленные бунтари, загнанные в угол.

Нам осталась лишь скверна мрачного пессимизма,

нигилизма и позорного унынья.

Нам спасенья нигде не найти — повсюду

мы, беглецы, отчаяньем гонимы!

Унылая синяя кошка
Вот она, одинокая синяя кошка.

Ива склонилась под ветром.

Над кладбищем месяц восходит…

О Женщина!
Алые губки подкрашены пунцовой помадой.

Прохладным духом белил веет от шеи.

О женщина!

           Послушай, быть может, хватит

Трамбовать мне грудь резиновыми мячами бюста!

Не впивайся так судорожно мне в спину

Кончиками пальцев, похожих на маленькие рыбки!

О женщина!

Не смотри на меня в упор,

Обдавая ароматным дыханьем.

Позабавились, и довольно!

Оттого, что ты такова со всеми,

О женщина! Как ты мне постыла!

Тайна увиденного во сне сада при заброшенном доме
В саду опустевшего дома растут во множестве сосны,

мушмула, персик, подокарп, камелия,[sup][146][/sup] вишня.

Пышные деревья простирают густые ветви,

а под сенью тесно сплетенных ветвей ютятся

буйно проросшие здесь цветы и травы —

папоротник, орляк,[sup][147][/sup] щитовник, росянка

стелятся по земле, ползут и теснят друг друга.

О, бытие этой зелени!

Кипучая жизнь растений!

Сад опустевшего дома всегда затенен листвой,

сокрыт в полумраке.

Слышно лишь, как тихонько ручей бормочет,

ночью и днем журчит однозвучно, печально.

Близ заваленного плетня бессмысленно копошатся

слизняки, змеи, ящерицы, лягушки.

И над этим таинственным уединенным миром

месяц разливает бледное сиянье,

сквозь толщу ветвей тускло мерцает.

Сердце в думах о наступающей ночи

охвачено неуловимой грустью.

Сердце мое, к плетню прислонившись,

неистово наигрывает на флейте.

О, эта загадочная жизнь, хранящая столько секретов!

Мир нагроможденья причудливых форм,

бесконечно прекрасных теней!

В лунном свете всплывают папоротник, орляк,

сосновые лапы.

Эта жизнь слизняков, ящериц, змей

и прочих бесчувственных тварей.

О неразрешимая загадка, томительная тайна

призрачного сада, снов моих наважденья!..

Мрачный берег
На берегу реки тростник и камыш шелестят чуть слышно.

Унылая трава —

дикорастущие острые маленькие листочки.

Закрываю глаза,

жую корешок травинки,

горький сок ее на языке ощущая,

тоскливую горечь…

Нет, и вправду, здесь не место надежде.

Жизнь — бессмысленных горестей чреда, и только…

Сезон дождей,

бесконечная вереница набухших капель.

Но вот снова дождь! Дождь! Дождь!

О, эти причудливые травы,

эти печальные насекомые —

они ползают вокруг, ползают по берегу,

такие угрюмые…

Что там на берегу, мокром от ливня?

Может быть, это похороны сияющей жизни?

Или то блуждает недужная тень лучезарного Духа?

Заросли прибрежной травы, гниенье в плавнях,

резкий запах блестящей от дождя древесины…

Несчастный уличный фонарь
Хлещет ливень.

Одинокий фонарь на улице мокнет.

Убогая конструкция покосилась и завалилась набок.

В этой воющей мгле, стенающей, дымной, туманной

белый призрак чьей-то судьбы блуждает

в наглухо запахнутом макинтоше.

Словно жалкий, облезлый коршун,

смотрит он на сизые деревья, сочащиеся влагой,

дрожащие под дождем и ветром

напротив окон какого-то дома.

Листья деревьев поманили его бесчисленными пальцами

и открыли перед ним в грустном дождливом ландшафте

нечто непристойное, леденящее душу.

Он до нитки промок —

тень, плоть, жизнь насквозь пропитались уныньем.

Круговорот бытия,

переселение душ.

Словно адские жернова, что вертят со скрежетом черти,

зимние дни тоскливо катятся друг за другом.

Птицы переселившихся душ в тени песчаных равнин погибли.

Что ж, пока длится угрюмая эта пора,

попробую взгромоздиться на призрачного верблюда

и отправиться в грустное странствие, покачиваясь меж горбами.

Есть ли еще где на свете край столь убогий и дикий?

Толпы престарелых нищих

плетутся за караваном,

словно стервятники, поджидающие добычу.

Грязные черви в этом мире скверны

на выжженной земле копошатся.

О жалкое зрелище!

Повсюду цветы на вытянутых шейках

колышутся чуть заметно.

Не о чем думать… Вот так и вечер настанет…

Ушедшие из жизни от любви и одиночества,

Угасают отчетливые образы, остаются смутные видения.

Куда смотрит петух на флюгере?

На земляном отвале, по которому зимние дни

катятся со скрипом и скрежетом,

ветер кружит опавшие листья сорго.

В экипаже
По дороге в коляске я задремал незаметно.

О прекрасная!

Не тревожь моего забвенья.

Позади фонари шумных городских перекрестков,

позади прохладный сумрак зеленой рощи.

Ароматом моря повеяло издалёка…

«Цок-цок-цок-цок» — цокают копыта.

Не во сне, наяву я гонюсь лишь за явью…

О прекрасная!

Не буди же меня, пока не прибудем

в наш укромный приют, где вишня цветет у застрехи!

Наследственность
Дом человека, грузно осев на землю,

дремлет, как исполинский паук,

посреди унылой природы, объятой тьмою.

Звери трепещут от страха,

будто им угрожает призрачный демон.

Протяжно, тоскливо они воют:

«У-оо-у, у-аа-у, у-уу!»

Листья кукурузы

шуршат под ветром во мраке.

Тише! Прислушайся!

Слышишь, там, на дороге

вдалеке завывают собаки:

«У-оо-у, у-аа-у, у-уу!»

— Мама, собаки больные?

— Нет, сынок, собаки голодные.

Где-то там, в небе, где смутно

                       брезжит сиянье,

собаки увидели извечного врага —

и древняя-древняя память поколений,

полученная по наследству от диких

                       и жалких предков,

внушает им невыразимый ужас.

Сердца собак сжимаются и бледнеют.

Долго воют они в ночных тенях на дороге:

«У-оо-у, у-аа-у, у-уу!»

— Мама, собаки больные?

— Нет, сынок, собаки голодные.

Песня для мух
Далеко ли уже шагнула весна?

По округе плывет аромат расцветающей вишни.

Детские голоса звенят на холмах и в долинах.

Белые облака висят над горным кряжем.

И вот в сердце моем закипают слезы.

Сердце мое скорбит. Сердце мое ловит солнечные блики,

сиянье детства, озарившее сумрак жизни.

Одиночество растет — разгорается все ярче

зарево страшной тоски и отчаянья.

В уединенной комнате сидя,

любуюсь догорающим в душе закатом —

и мне становится грустно жить на свете.

Я немощен, как сонная зимняя муха.

Жизнь моя бессильно, бесцельно влачится.

В угасающих отсветах весеннего солнца

жизнь моя, притулившись на оконном переплете,

слушает плач сирот, хор несчастных созданий…

Из книги «ДОРОГОЙ ПЕРСИКА И СЛИВЫ»

Дорогой персика и сливы
Из воображаемых диалогов с Лаоцзы[sup][148]

[/sup]О мудрец! Твоему Пути я хочу причаститься!

Далеко еще до цветущих садов селенья,

но в тумане уже слышны голоса петухов, телят мычанье.

О премудрый святой! Поведай мне свою Правду!

Абрикосы в цвету. Пасмурная погода.

Из дому уйдя, какую науку познал я?

Юность растрачена впустую.

Любовь, слава, мечты на ивовом плетне высохли и увяли.

О великий мудрец!

Солнце еще высоко стоит над проселком.

Издалека от деревни к деревне несется

песня девушек, сидящих за ткацким станом.

О великий мудрец! Почему мне Путь не укажешь?

Может быть, ты молчишь средь призрачных смутных видений

в этом щедром краю цветущего персика и сливы

оттого, что всегда устремлен к сокровенной сути,

в глубину сознанья, что не передать словами.

В полдень ты, должно быть, приходишь в деревню,

присаживаешься на кухне в крестьянском доме…

О великий мудрец! Твой путь одинок и печален.

Мы расстались — никогда уж, наверно,

мне шагов твоих вдалеке не услышать.

Скорбь моя велика, но в горькую эту годину

мне из жизни уйти еще не дано, о Учитель!

У почтового окошка
У почтового окошка примостившись,

я письмо на родину сочиняю.

В своих отрепьях похожий на облезлую ворону,

в башмаках, стоптанных, как загубленная доля.

Трубы дымят в небе… Вот и сегодня опять не найти работы.

Отец,

что осталось от человеческой жизни?!

Безо всякой надежды, тоскливо

нищенский свой кошелек открываю.

Жизнь, разменянная на медяки,

звякает о камни.

Ах, родные края,

мой старый, добрый отец,

простите!

Что ж, знакомой унылой дорогой вдоль мола,

спотыкаясь, в порт побреду,

свободный, как ветер…

Жизнь!

Издалека вдруг донесся

протяжный рев отплывающего парохода…

Из книга «СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЕ ЛИРИЧЕСКИЕ МИНИАТЮРЫ»

В путешествии
Хорошо бы во Францию поехать,

Только Франция — это далековато.

Что ж, раз так, надену новую куртку,

Выберу маршрут по душе — и в дорогу!

Поезд будет медленно ползти через горы,

А я, прислонившись к водянистому окошку,

В одиночестве помечтаю о приятном,

Сердцем погружаясь в майские рассветы,

В вешние травы…

Цветы и птицы[sup][149]

[/sup]Дни цветов и птиц пришли наконец-то.

Щедро сияет на небосводе солнце.

В городе на деревьях набухли почки.

Сердце мое — рыбачья лодка,

что скользит по волнам, удаляясь от побережья,

залитая полуденными лучами.

Руку окуни — прохладная влага

ласкова, как объятия ребенка.

В пору вешнего пробужденья природы

отправляюсь бродить по городским кварталам.

Всюду на деревьях — цветы и птицы.

Из цикла «СТИХИ, НАПИСАННЫЕ ПРИ СОЗЕРЦАНИИ ПЕЙЗАЖЕЙ РОДНОГО КРАЯ»

Река Хиросэ
Текут и текут светлые воды Хиросэ.

Время течет, растворяются в нем виденья.

На удочку жизнь поймать напрасно стараюсь,

С берега реки промчавшихся дней забрасываю леску,

но счастье мое давно унесло теченьем —

даже мелкой рыбешки, увы, не видно…

Поселок Саикава
Горные кряжи, сверкающие под небом.

Белые снега, буйные метели.

На дорогах оседающие, влажные сугробы —

ни пройти, ни проехать.

Будто бы с пожарной каланчи вижу

сумрачный родной мой поселок.

Над воротами домов к Новому году

раньше времени подвешены сосновые ветви.[sup][150][/sup]

Вдалеке за поселком — городок Акаги.

Окна домов, обращенные на север,

занавешены слоем копоти и сажи.

Солнце тихо клонится к закату.

Груженые телеги разъезжаются на перекрестке.

Из каюты
Шквал, шквал, волна, вал, вал. Накренившаяся линия горизонта, падающая линия горизонта… Ветер, ветер, ветер. Вода, вода, вода. Закройте иллюминатор! Закройте иллюминатор!..

За окном ночного поезда
В ночном поезде потушены фонари, затхлый воздух пропитан уныньем, в глубокий сон погружены пассажиры. Я встаю один, окно открываю — овевает лицо ночная прохлада. Там, во мраке, над черной равниной летят, все летят куда-то огненные мошки — беспросветную мглу пронизывают в долгом полете. Но куда же, куда мчится мой поезд под негромкий перестук колес поздней ночью?

Ворон пустоты
По натуре я ворон Пустоты вселенской.

В зимний день, словно флюгер, примостился на крыше,

Разеваю клюв и каркаю понемногу.

Сознаю ли я, что за время года сейчас, нет ли, —

Все равно Пустота вокруг, и ничего более…