Онлайн чтение книги Цепи Эймерика Le catene di Eymerich
7 3. Consolamentum

Эбайл де Шаллан смотрел на Эймерика с нескрываемой ненавистью. Его раздражала не только цель приезда инквизитора, но и он сам – его поношенная одежда, его спокойствие, уверенность и непроницаемый взгляд.

Сеньор Шаллан был полной противоположностью отца Николаса. Молодой и горячий, он все делил на черное и белое, не признавая оттенков, и бросался из крайности в крайность, будь то суждение или манера говорить. В каждом его движении чувствовалась неуемная энергия; казалось, под богатыми пурпурно-серебристыми одеждами все время играют мышцы.

Не в силах усидеть на месте, Эбайл вскочил и нервными шагами стал ходить взад-вперед мимо огромного камина. Через окно, забранное переплетом в форме ромбов, бросил взгляд на крыши Шатийона, поблескивающие на солнце, остановился перед Эймериком и пристально посмотрел ему прямо в глаза.

– Полагаю, эта шутка – дело рук моего друга Амадея, – саркастическим тоном заметил он.

Эймерик не позволил эмоциям взять верх. Негромким голосом, не изменяя своей обычной сдержанности, которая, по-видимому, так раздражала Шаллана, инквизитор ответил:

– Сеньор, этого я не знаю. Я лишь исполняю указания Его Святейшества.

Эбайл хлопнул рукой по столу с такой силой, что задребезжала стоящая на нем стеклянная чаша.

– Указания! – воскликнул он. – И что же, скажите на милость, заставило Папу давать подобные указания? К чему на моих землях устраивать трибунал инквизиции? Знает ли Святой отец, что у меня нет даже палача, что здесь уже больше сорока лет не сжигали еретиков?

Эймерик не намеревался раскрывать истинную цель своей миссии, однако не смог не возразить:

– Инквизиция борется не только с ересью, сеньор Эбайл.

– А с чем же еще? – последовал ответ. – С колдовством? С симонией?

– Со слабостью верующих, – произнес Эймерик.

Эбайл возвел глаза к небу, вздохнул и опустился на стул.

– Послушайте, – заговорил он немного спокойнее. – Когда мы признали власть виконтов Савойи, нам пришлось отказаться от многих прерогатив. Я бы сказал, от основных. Но у нас осталось одно ключевое право: самостоятельно отправлять правосудие на наших землях. А теперь вы, уж простите, непонятно зачем приезжаете ко мне и хотите отнять последнее орудие власти Шалланов. Что я должен вам ответить?

– Не знаю, – еле слышно сказал Эймерик.

– Зато я знаю, – голос Эбайла по-прежнему был полон сарказма. – Я скажу, что даже Висконти относится к своим вассалам лучше, чем савойцы – к нам.

Явная угроза в адрес Амадея. Видимо, сеньор Шаллан считает его, Эймерика, посланником двора Шамбери. Что было не просто ошибочно. А опасно.

– Вы заблуждаетесь, – инквизитор решил немедленно прояснить ситуацию. – Уверяю вас, – его резкий тон, казалось, удивил собеседника. – Ни дом Савойи, ни дом Монферрато, ни дом Висконти здесь ни при чем. Я послан сюда, чтобы осуществить власть Святой Римской церкви, – торжественно сказал Эймерик и добавил немного помягче: – Надеюсь, этому вы противиться не будете. Сеньор Эбайл, поверьте, инквизиция не собирается вмешиваться в обычное правосудие. Вершить его по-прежнему будете вы, как и положено. Я борюсь лишь с тем, что угрожает душам ваших подданных, – душам, которые должны принадлежать Господу нашему. Если вы мне поможете, это не только принесет пользу вашим землям, но и дарует благосклонность Папы.

Эбайл долго молчал, пристально глядя Эймерику в глаза. А когда заговорил, инквизитор понял, что тот готов смириться с неизбежным.

– Вы просите о помощи. Но мои подданные возненавидят меня, если я дам вам солдат.

– У меня есть люди, – пожал плечами Эймерик. – А если понадобится подкрепление, вы просто скажете, что Амадей вас заставил.

– Тогда я покажу свою слабость и потеряю уважение в их глазах, – возразил Эбайл, а потом со вздохом добавил: – Хорошо, я не могу запретить вам осуществить задуманное. Но скажите хотя бы, что сделало вмешательство инквизиции столь необходимым?

– Нет, сеньор Эбайл, по крайней мере пока. Возможно, того, что я ищу, вообще нет или оно не настолько серьезно. Тогда в трибунале инквизиции не будет нужды, – Эймерик заметил мелькнувшую в глазах Шаллана надежду и сдержал ухмылку. – Однако могу обещать, что, получив доказательства, если таковые найдутся, я не только немедленно поставлю вас в известность, но и сделаю так, чтобы в последующих за этим событиях ваш дом не был скомпрометирован.

– Теперь и я кое-что скажу, – Эбайл наклонился над столом и положил руку на запястье Эймерика. – Жители этих долин хорошо ладят друг с другом. Мы живем тихо, без ссор и потрясений. Не знаю, многие ли сеньоры могут в наше время сказать нечто подобное. Ни одно ваше действие не должно нарушить такой порядок вещей. Считайте, что я умоляю вас об этом.

– Пока я ждал аудиенции, – подумав, сказал Эймерик, – в комнате, тут рядом, пролистал открытую кем-то рукопись. Текст Арнольда де Вилланова, Aphorismi de gradibus. Одно предложение там было подчеркнуто.

– Я понял, о какой фразе вы говорите, – кивнул Эбайл. – Quod divisum est divideri not potest. То, что разделено, нельзя разделить.

– Именно. Если сорняк, выполоть который послали меня, действительно растет на этих землях, то единство вашего народа уже разрушено. Но это еще не все, – теперь над столом наклонился Эймерик. Он говорил медленно. – Мы живем в трудные время, когда кажется, что мир потерял благосклонность Господа. Европа обескровлена Великой чумой, аристократия разобщена, король Франции погиб в плену у англичан,[11] Речь идет о короле Франции Иоанне II Добром. В 1356 году после поражения французской армии при Пуатье Иоанн оказался в плену англичан, где ему предоставили королевские привилегии, разрешая путешествовать и вести привычный образ жизни. Во Францию он вернулся только в 1360 году, заплатив огромный денежный выкуп и оставив в качестве залога своего сына Людовика Анжуйского. Однако в 1363-м Людовик из плена бежал. Обеспокоенный этим, Иоанн объявил, что добровольно возвращается в Англию в качестве пленного вместо сына. Советники пробовали отговорить его, но король упорствовал, называя причиной «честные намерения и честь». Иоанна Доброго приветствовали в Лондоне в 1364 году парадами и банкетами. Спустя несколько месяцев после прибытия он заболел «неизвестной болезнью» и умер в Савойском дворце в апреле 1364 года. после турецких набегов от Византийской империи остался лишь Константинополь. Везде, куда ни глянь, – войны, голод, восстания крестьян. В такой ситуации только вера может спасти мир от хаоса. Только Святая апостольская римско-католическая церковь.

– С укрывшимся во Франции Папой, – без всякой язвительности добавил Эбайл.

– Урбан уже подумывает о возвращении в Рим. Однако важно не это. Важно то, сеньор Эбайл, что Церковь – единственная сила, способная выйти из всех перипетий почти невредимой, и единственная сила, которая – по крайней мере, на духовном уровне – является общепризнанной. Это все, что осталось от Империи. Но Церковь – сама по себе империя, причем намного более прочная, чем любая другая, потому что основана не только на силе, – Эймерик соединил кончики пальцев. – Как видите, любое покушение на христианский мир, каким бы незначительным оно ни выглядело, представляет собой угрозу единственной организации, которая способна возродить народы и королевства, оказавшиеся в руинах. И я думаю, вы понимаете, что каждый, кто готов исполнить великую миссию и обнажить свой меч в защиту Церкви, оставит свой след в истории – столь же прочный, как камни его замка.

Закончив речь, Эймерик понял, что победил. Его слова, пусть на несколько мгновений, вознесли Эбайла, все владения которого ограничивались несколькими затерянными в горах долинами, на недоступные для него высоты, туда, где решались судьбы народов и континентов – а может, и всей цивилизации. Это пьянящее чувство зажгло огонь в глазах Шаллана.

– Ваши слова мудры, – простодушно сказал тот, глядя на инквизитора с глубочайшим уважением. – Вы можете рассчитывать на меня и на моих солдат, в чем бы ни состояла ваша миссия.

Стараясь скрыть торжество, Эймерик опустил глаза и сделал вид, что погружен в размышления.

– Благодарю вас, сеньор Эбайл, – наконец сказал он, поднимая взгляд на Шаллана. – И не только от своего имени, но и от имени Его Святейшества. Но, повторю, ваши солдаты пока не нужны. Буду очень признателен, если вы найдете подходящее место, где мог бы разместиться суд на время нашего здесь пребывания.

– Думаю, монахи Верреса почтут за честь… – начал Эбайл.

– Нет, – перебил его Эймерик. – Мы должны действовать именно в Шатийоне. Поэтому предпочитаем остановиться здесь.

– Вы хотите, чтобы я предоставил вам свой замок? – по лицу сеньора прошла тень.

– Разумеется, нет, – покачал головой инквизитор. – Нам подойдет более скромное и уединенное место.

– Постойте-ка. Вот то, что нужно, – открытое лицо Эбайла озарила догадка. Он показал в двустворчатое окно. – Видите крепость на холме, за рекой? Это замок Уссель. Я построил его для обороны, но сейчас в нем нет необходимости. Можете пользоваться им, сколько потребуется.

– Не могу выразить, насколько я вам благодарен, – улыбаясь, сказал Эймерик и поднялся. – Если я, в свою очередь, могу что-то сделать для вас…

– Прошу лишь сообщить мне, когда сочтете своевременным, о характере чумы, которую вы присланы излечить. Я прикажу своим людям и кастеляну предоставить вам все необходимое. Сегодня вечером я вернусь в Фенис, в свою резиденцию, где также живет мой брат Франсуа. Поэтому послания направляйте туда.

Эймерик понимал – Эбайл уезжает из Шатийона, чтобы его имя было как можно меньше связано с последующими событиями. Он низко поклонился Шаллану и, довольный, отправился дальше.

Инквизитор заглянул в церковь – довольно невзрачную, если не считать красивой колокольни, – и был разочарован. Он надеялся расспросить священника о местных обычаях и, возможно, о странных существах, увиденных накануне. Однако тот оказался столь дряхлым и глухим, что даже не понял, с кем имеет дело. Не дожидаясь, пока старик закончит очередную мудреную фразу, Эймерик вышел из церкви, чувствуя презрение, которое всегда испытывал к слабым.

Спустившись с холма, он оказался в деревне, где в этот час было очень оживленно. В своих крошечных лавочках сапожники, кузнецы и портные объясняли что-то подмастерьям или, не отрываясь от работы, болтали с покупателями. По улицам неспешно плыл шумный поток мулов с тележками, а прямо под ногами бегали куры, утки и даже поросята.

Эймерик ненавидел толпу, кроме тех случаев, когда она, очень многолюдная, позволяла ему остаться неузнанным. Он надвинул капюшон на глаза и ускорил шаг, внимательно глядя по сторонам и стараясь не упустить ни одной мелочи.

Шум и суета раздражали невыносимо, но тут инквизитор увидел того, кого искал. На углу маленькой площади, там, где люди, животные и лотки торговцев с ярким товаром сливались в одно пестрое пятно, здоровый солдат с огненно-рыжими волосами диктовал текст писцу. В нем Эймерик тут же признал своего гонца, посланного вперед с заданием обосноваться в городишке. Значит, парень не терял времени зря, улыбнулся про себя Эймерик.

Но прежде чем поговорить с ним, пришлось подождать своей очереди. Сообщение, которое диктовал солдат, по всей видимости, было необычным, потому что каждое предложение вызывало возражения или вопросы писца. Инквизитор с напускным интересом успел послушать, как лекарь расхваливает крестьянам какое-то подозрительное снадобье; потом изучил лежавшие на прилавке ткани, концы которых свешивались прямо на землю, в солому. Наконец солдат забрал исписанный листок и ушел.

Инквизитор присел рядом с писцом, будто собирался диктовать ему нежное любовное послание и хотел проверить, хорош ли почерк. Откинул капюшон.

– Ты меня узнаешь?

– Да, магистр, – юноша едва заметно поклонился. – Я узнал вас еще вчера в таверне.

– Мы можем поговорить здесь? – спросил Эймерик, незаметно озираясь по сторонам.

– Да. Любой, кто нас увидит, решит, что я пишу под вашу диктовку. Лучшего места и придумать нельзя.

– Если я не ошибаюсь, тебя зовут Жан Пьер.

– Да, магистр. Жан Пьер Бернье из Марселя. Я – послушник полумонашеского ордена…

– Помню, помню, – Эймерик встал, чтобы его не задела проезжающая мимо телега с сеном, а потом наклонился к юноше. – Расскажи вкратце. Тебе удалось что-нибудь узнать?

Обезображенное оспинами лицо писца стало задумчивым.

– Как вам сказать… И да и нет.

– Что ты имеешь в виду? – ответ насторожил инквизитора. – Объясни.

– В общем, в долине полным-полно чудовищ, – выпалил юноша после недолгого замешательства.

– Значит, все это мне не почудилось, – удивительно, но в голосе Эймерика звучало облегчение. – Огромные крысы с человеческими руками и дети, похожие на обезьян?

– Да, и не только, – ответил писец. Потом закрыл глаза, будто пытался воскресить в памяти ужасное воспоминание. – Это просто как кошмарный сон. Я только сюда приехал и остановился у ворот, перед мостом. Увидел что-то на земле, между корнями большого дерева. Решил, что ползет раненый, и подошел без всякого опасения, – парень открыл глаза, круглые от страха. Голос дрожал. – Но это был не раненый. Тело и форма головы как у свиньи… А рот – нет, рот – человеческий. И глаза тоже – огромные, голубые. Но ноги… Это самое жуткое. Два коротких обрубка, которые шевелились, как змеи. Я закричал и убежал оттуда.

Здесь юноша прервал свой рассказ, заметив направлявшегося к нему крестьянина с запыленными космами длинных волос и мешком на плече. Похоже, ему нужен был писец, и, решив подождать, пока тот освободится, мужик опустил мешок на землю.

– Я буду занят еще долго, – стараясь взять себя в руки, сказал ему юноша. – Приходи позже.

В подтверждение своих слов он окунул гусиное перо в одну из многочисленных чернильниц, которые стояли на скамье, и сделал вид, что пишет.

Крестьянин явно рассердился, но молча поднял мешок и пошел прочь. Немного успокоившийся Бернье и Эймерик продолжили разговор.

– Когда я поселился в деревне, то узнал, что напугавшее меня чудовище не единственное. Не совсем понятно, откуда берутся такие существа. Как их только не называют – крокеты, дьяволята, огры. Например, того, которого видел я, зовут Ц’куерк. Местные их немного опасаются, но не упускают случая посмеяться над ними. В общем и целом, существование таких монстров здесь считают вполне нормальным, но мне пока непонятно почему. Что же касается ереси, то однозначного ответа я дать не могу. Не знаю, есть она здесь или нет.

– Как это так? – забеспокоился Эймерик.

Бернье услышал в словах инквизитора упрек, которого на самом деле не было. Поэтому попытался объяснить все как можно подробнее.

– На первый взгляд, местных жителей можно назвать праведными католиками. Они посещают богослужения, совершают таинства, молятся – даже больше, чем где-то еще. Однако…

– Однако? – Эймерик ловил каждое слово юноши.

– Когда служат литургию, добавляют слова, которых быть не должно. Необычные фразы, необычные жесты, неизвестные мне формулы. Но это вроде бы мелочи, и, кажется, христианской вере от этого нет особого вреда.

Заинтересованный словами Бернье, Эймерик снова присел рядом.

– Ты слышал непривычные слова в «Отче наш»?

– Да, – закивал Бернье. – Вместо «panem nostrum quotidianum» они говорят «panem nostrum supersubstantialem», полностью отвергая материальное. А также проводят consolamentum [12] Consolamentum (утешение) – уникальное таинство катаров. Катары верили в первородный грех и считали преходящие удовольствия греховными или неразумными. Поэтому неизбежно возникало «сожаление», которое требовало «утешения», чтобы приблизиться к Богу или попасть на небеса. Подобный обряд соединял душу верующего со Святым Духом, обеспечение верующему прощения его прошлых грехов и переведения его в статус совершенных христиан, которые после обряда должны были вести абсолютно образцовую жизнь..

Услышав об этом, инквизитор резко выпрямился, обратив в бегство перепуганную курицу, которая прогуливалась неподалеку.

– Ты сказал consolamentum? – он даже забыл, что следует говорить шепотом.

– Да. Вижу, вы знаете это слово. Так они называют свою церемонию. Почти каждый день многие жители деревни ходят к вечерне в небольшую церковь за городом, по дороге в Уссель. Она называется Сен-Клер. Там они молятся по-особенному, читая «Отче наш» с теми словами, про которые я уже говорил. А иногда как бы снова совершают обряд крещения, читая молитву и положив Евангелие от Иоанна на голову кого-нибудь из старейшин. Кажется, ничего богопротивного, но уж очень странно.

В этот момент вернулся крестьянин с мешком. Положил ношу на землю и сел на нее, скрестив руки на груди.

Эймерик наградил его суровым взглядом, но тот даже не пошевелился. Смирившись, инквизитор повернулся к Бернье и зашептал.

– Ты когда-нибудь сам ходил на эту службу?

– Да, туда всех пускают. Вы тоже можете прийти. Она будет как раз сегодня вечером. Похоже, местные власти ничего не имеют против.

– Перед вечерней зайди в замок Уссель. Я буду там. И вместе пойдем на… consolamentum, – Эймерик встал, протянул писцу пару монет, взял листок, где юноша написал несколько несвязанных слов. Крестьянин, волоча мешок, тут же подошел к скамье и уселся рядом с Бернье.

Собравшись уходить, Эймерик вдруг услышал странный звук, который становился все громче. Лавку за лавкой охватывало какое-то булькающее мычание. Когда оно стало по-настоящему громким, инквизитор понял, что это смех. Неудержимый, захлебывающийся, он заражал всех, кто был на площади, – ремесленников, солдат, крестьян, торговцев. И вскоре заглушил все остальные звуки.

Открыв причину всеобщего веселья, Эймерик потерял дар речи – сначала от того, что не мог поверить своим глазам, потом – от отвращения. Между лавками и набитыми товаром корзинами шел высокий мужчина в холщовой рубахе. Руки и ноги были человеческими, а голова походила на ослиную, с такой же мордой, ушами и ноздрями. Будто кто-то пришил к человеческому телу голову ишака, ухитрившись сохранить жизнь этому существу.

Эймерик давно служил инквизиции и насмотрелся всевозможных ужасов, но тут почувствовал, как внутри все похолодело. И принялся лихорадочно чертить пальцем крест на поле́ плаща. Это помогло ему хотя бы немного прийти в себя.

Опомнившись, инквизитор кинулся к писцу. Тот, единственный на площади, не хохотал как сумасшедший. Оттолкнув крестьянина, Эймерик наклонился к Бернье.

– Это что еще за уродец? – прошептал он.

– О, таких тут полно. Приходит сюда почти каждый день. Местная легенда.

Не обращая внимания на ругань крестьянина, упавшего на свой мешок, инквизитор стал протискиваться между собравшимися, надеясь подойти к человеку с ослиной головой поближе. Однако того окружало плотное кольцо хихикающих мальчишек. Уродец морщился, покачивал мордой из стороны в сторону и закатывал выпученные глаза, никак не реагируя на насмешки. Вдруг по толпе пробежал ропот; крики и хохот стихли. «Сеньор Семурел», – с большим уважением сказал хорошо одетый купец, стоявший рядом с инквизитором.

В дальнем конце площади появилась четверка солдат со знаменами Шалланов. Следом за ними ехал всадник, полностью одетый в черное.

Раздавая направо и налево удары плоской стороной мечей – кому по спине, а кому и по голове, – солдаты быстро разогнали мальчишек и слишком любопытных взрослых, потешавшихся над чудовищем. Потом окружили его, взяли под руки и увели, свернув в переулок. Мужчина на лошади еще раз оглядел толпу предостерегающим взглядом и исчез вслед за ними. Постепенно все успокоилось, люди и животные вернулись к своим делам.

Под впечатлением от увиденного, Эймерик снова хотел подойти к Бернье, но передумал, вспомнив о косматом мужике с мешком. Решил просто побродить по площади и послушать – вдруг какая-нибудь мелочь окажется полезной. Походка инквизитора выдавала сильное волнение.

Когда церковный колокол пробил Шестой час, Эймерик отправился к замку Уссель, ведя коня под уздцы. Он полагал, что Эбайл уже предупредил кастеляна и тот приготовил комнату, где можно будет отдохнуть в тишине от назойливых мыслей.

Церквушка Сен-Клер, о которой говорил Бернье, стояла на другом берегу реки, на небольшом возвышении; дальше дорога забирала вверх и вела к замку. Эймерик толкнул скрипучую дверь. В церкви не было украшений и ни одного распятия на стенах из пористого камня. Алтарь, даже без табернакля, представлял собой простую гранитную плиту с природными вкраплениями селитры. Перед ним стояла единственная скамеечка для коленопреклонения, на которую через окно без стекол падал свет. Вот и все убранство.

Сложно представить, что здесь каждую ночь проводилась служба. Стараясь не скрипеть дверью, Эймерик вышел из церквушки и, пройдя по деревянному мостику, начал подниматься на холм; конь шел следом.

Погода стояла прекрасная. Белоснежные вершины далеких гор, окружавших Шатийон, ярко искрились на солнце. С каждым шагом все шире открывалась панорама деревни среди пятен мрачной зелени лесов и заросших кустарником просторов. Эймерик разглядел ощетинившийся знаменами строй всадников, которые спускались от замка Шалланов и устремлялись на другой берег сверкающей ленты реки – очевидно, Эбайл в сопровождении многочисленной свиты отправился в Фенис.

Как бы прекрасна ни была природа в своей безмятежности, Эймерика она не трогала – на его мрачном лице лежала печать холодной решимости. Теперь он знал, что ересь прочно укоренилась в Шатийоне. Необходимо лишь выяснить, многие ли заражены ею, и действовать в соответствии с этим. Очень бы не хотелось, но, видимо, придется применять жесткие – даже жестокие – меры. Поэтому инквизитор заранее пытался свыкнуться с ролью, которую вынужден будет играть, чтобы ни сомнения, ни слабость не помешали ему исполнить свой долг.

Тем временем он добрался до подножия скалы. В отличие от замка Шалланов, построенного скорее для жизни, чем для обороны, Уссель выглядел как мрачное орудие войны. Он напоминал каменную коробку с редкими маленькими окошками-бойницами и несколькими сторожевыми башенками – круглыми и четырехугольными. Ни один орнамент не украшал стены этого массивного строения, которое словно вросло в скалу, выдерживая постоянную ярость ветра.

Кастелян лично вышел поприветствовать гостя. Инквизитор без труда узнал в нем того самого Семурела, который двумя часами ранее спас от хохочущей толпы уродца с ослиной головой. Семурел был крепко сложен, но довольно строен, а его лицо с аристократическими чертами выражало сердечность. На облегающем черном камзоле был вышит простой и довольно незатейливый герб.

– У меня очень мало прислуги, – сразу извинился перед инквизитором кастелян. – Всего лишь несколько солдат. Эбайл де Шаллан предупредил меня о вашем прибытии, и я сделал все возможное, чтобы вы разместились здесь с удобством.

– К этому я не слишком требователен, – ответил Эймерик. – Но вам придется подготовить комнаты для моих людей, которых я жду завтра.

– Сколько их будет?

– Восемнадцать. Десять солдат с капитаном, нотариус, трое доминиканских монахов и трое… – Эймерик постарался подобрать слова… – служителей правосудия, двое из которых совсем юнцы.

– Хорошо, – кивнул Семурел. – Я переведу большую часть караула в замок Шаллана, тогда здесь освободятся жилые комнаты для всех.

– Весьма вам обязан.

Передав лошадь конюху, стояшему с совершенно тупым выражением лица, и зайдя в ворота, Семурел повел инквизитора по темному коридору, расписанному на редкость уродливыми фресками. Несколько солдат, которые сидели на корточках у сырых стен, громыхая доспехами, поднялись на ноги.

Кастелян остановился перед винтовой лестницей, довольно ветхой на вид.

– Наверняка, отец, вы рассчитывали на лучшее.

– Нет, нет. Все в порядке.

Эймерик не кривил душой – он действительно привык довольствоваться только самым необходимым. И голые стены просто обставленных комнат предпочитал роскоши Папского дворца, которая вызывала у него болезненное ощущение.

К счастью, приготовленная для инквизитора комната на третьем – и последнем – этаже полностью соответствовала его вкусу. Матрас из конского волоса лежал на небольшом возвышении, балдахина не было; вдоль стен – несколько сундуков и табуретов; у большого двустворчатого окна – сундук и письменный стол. Более чем достаточно.

– Вы окажете мне честь, если поужинаете со мной, – сказал Семурел, когда пожилой слуга положил возле кровати увесистый мешок с книгами.

– Это вы окажете мне честь, – Эймерик едва сдержался, чтобы прямо сейчас не расспросить кастеляна о человеке с ослиной головой. – Только прошу поужинать после вечерни. У меня еще есть кое-какие дела в деревне.

– Как вам будет удобно.

Семурел ушел, а Эймерик развязал мешок и углубился в изучение книг. Он все еще читал, когда вошедший слуга объявил, что его спрашивает молодой человек.

– Уже вечерня? – удивился инквизитор. – Сейчас спущусь.

Бернье ждал его у входной двери верхом на муле, таком же худосочном, как и его всадник. Приведя лошадь, Эймерик вместе с юношей стал спускаться с холма к реке и церквушке между двумя рядами высоких деревьев. Предзакатное солнце расцвечивало пышную растительность красноватыми бликами.

– Вы уверены, что нас впустят?

– Мне кажется, они не питают недоверия к незнакомцам, – ответил Бернье. Потом добавил: – Магистр, у меня к вам столько вопросов…

– Не сейчас.

Через дверь и окно часовни Сен-Клер виднелся свет зажженных факелов и выходил дым. Служба, похоже, уже началась, потому что перед церковью, привязанные к стволам лиственницы, стояли два мула и лошадь.

Эймерик приказал Бернье остаться снаружи и быть наготове. Развязав пояс, отдал меч юноше. Тот, почувствовав тяжесть оружия в своей руке, встревожился и хотел что-то сказать. Но инквизитор властным жестом прервал возражения и вошел в настежь распахнутую дверь.

Внутри витал едкий запах смолы. Мужчины и женщины, человек сорок, стояли вдоль стен, отдельно друг от друга. Не все они были бедняками – среди непокрытых голов крестьян в грубых холщовых рубахах инквизитор заметил несколько вышитых тюрбанов, явно принадлежащих купцам и господам. Пришли сюда и солдаты – в том числе те, которых Эймерик уже видел в таверне. Трое или четверо детей, не обращая внимания на службу, сновали между взрослыми, играя в догонялки.

Богослужение совершал священник, чье облачение отличалось от одежды присутствующих только веревкой, завязанной на поясе. Им оказался тот самый лекарь, который утром на площади пытался продать крестьянам странное снадобье. Сейчас он говорил на латыни, искаженной франко-провансальским акцентом местных долин, но голос его звучал столь же громоподобно. Перед священником, возле алтаря, на коленях стоял солдат со шлемом под мышкой, а на голове его лежала тонкая книга в ветхом переплете.

– Предаешься ли ты Богу и Евангелию?

– Да, – на латыни ответил солдат.

– Тогда поклянись, что отныне не будешь есть ни мяса, ни яиц, ни какой-либо другой пищи, которая не поступает из воды, как рыба, или из растений, как масло…

Инквизитор с мрачным видом прислонился к стене, сложив руки на груди. Некоторые из присутствующих скользнули взглядом по его фигуре, но тут же отвели глаза. Охваченные благоговейным трепетом, они слушали священника, приоткрыв рот, в состоянии, близком к экстазу.

Тот тоже посмотрел на инквизитора. И тут же, немного изменив тембр, перешел с латыни на французский, из-за чего верующие едва заметно покачали головами – это ускользнуло бы от внимания любого, но не Эймерика.

– А теперь помолимся о нашем святом понтифике Урбане, о Святой католической церкви, о нашем епископе де Куарте. Да снизойдет на них благословение Господа нашего Иисуса Христа, умершего за нас на кресте, воскресшего на третий день…

Губы инквизитора сами собой изогнулись в усмешке, которую сразу удалось сдержать. Он немного подождал, делая вид, что молится, перекрестился и вышел из часовни.

– Что вы об этом думаете, отец Николас? – спросил Бернье, отвязывая лошадь и мула.

– Что ты еще мало в чем разбираешься, – грубо ответил Эймерик. Вскочил на коня и подъехал поближе. – Знаешь, как зовут лекаря, который торгует снадобьями на рынке?

– Отье, – по лицу юноши, обычно совсем невыразительному, было видно, как он расстроен. – Думаю, это дьякон. Он иногда помогает священнику проводить богослужения.

Услышав имя, Эймерик вздрогнул.

– Ты сказал, Отье? Пьер Отье?

– Не знаю. По имени его никто не называет.

Задумавшись на мгновение, инквизитор покачал головой.

– Нет, не может быть. Иначе я бы подумал, что в этих горах и правда правит дьявол. Выполнишь мое задание?

– Только прикажите, магистр, – Бернье очень хотел вернуть себе расположение инквизитора.

– Раздобудь несколько живых змей, скажем штук десять. Гадюки тоже годятся, только без яда. Принеси в замок завтра к вечеру.

– Змей? – юноша посмотрел на Эймерика, широко раскрыв глаза. – А где я их возьму?

– Ну, наверное, лучше спросить у аптекаря, – ответил инквизитор и поскакал вверх по холму. Потом остановился и посмотрел на Бернье, все еще не сдвинувшегося с места на своем муле. – И еще ящериц, – крикнул он. – Только не клади их в один мешок.

Эймерик повернулся и направился к замку Уссель.

Бернье смотрел, как он исчезает за стволами лиственниц. Почти скрывшееся за заснеженными вершинами солнце последними лучами золотило ледники.