Онлайн чтение книги Охота за наследством Роузвудов The Rosewood Hunt
Глава 4

ПОНЕДЕЛЬНИК, 24 ИЮНЯ, 19:28

Все хотят посмотреть на ее тело.

Весь день жители города входят в двери особняка и становятся на колени у гроба бабушки. Он покрыт цветами, и, конечно же, это розы. Дядя Арбор срезал их в саду, но, как по мне, лучше бы он этого не делал. Бабушка бы недовольно закатила глаза.

Поверить не могу…

Перестань. Нельзя все время скатываться в отрицание. Последняя неделя прошла как во сне. Я плакала. Истошно орала. Лежала, уставившись в потолок. Я пропустила все смены в кулинарии и игнорировала сообщения Майлза – просто не могла найти силы, чтобы взять телефон. Хотя полиция осмотрела особняк и не нашла никаких признаков того, что бабушка умерла не своей смертью, Фрэнк настойчиво посоветовал мне провести эту неделю в доме дяди Арбора, чтобы можно было провести более тщательное расследование. Но к сегодняшнему утру они так ничего и не обнаружили.

Прошла неделя с тех пор, как я вернулась в особняк, но такое ощущение, будто прошло тридцать недель, таким все вокруг кажется чужим и незнакомым. Без бабушки особняк стал другим. Как будто это дом какого-то чужого человека, а не тот, в котором я прожила почти год.

Я плюхаюсь в обитое кожей и гвоздями с широкими шляпками кресло бабушки в ее кабинете и съеживаюсь. Мне пришлось спрятаться здесь, чтобы спастись от нескончаемого потока людей, которые продолжают приносить нам букеты цветов, шоколадные конфеты и подарки. Как будто это гребаный День святого Валентина, а не часы прощания с бабушкой.

Хотя мне, наверное, не стоит жаловаться. Это куда больше, чем мы получили после смерти отца.

После пяти кругов на вращающемся кресле с высокой спинкой давление в груди ослабевает достаточно, чтобы я могла глотнуть застоявшегося воздуха. Всю заднюю стену занимает эркер, лучи предвечернего солнца льются в него и падают прямо на хрустальную вазу, полную увядших роз, которая стоит на другом конце письменного стола бабушки. Солнце освещает его гладкую деревянную столешницу. Этот стол огромен, массивен, он больше похож на обеденный и был изготовлен из розового дерева в давние времена, еще до того, как рубить эти редкие деревья стало противозаконно. Семейное предание гласит, что моя прапрабабушка Гиацинта сама плавала на Мадагаскар, чтобы приказать срубить те самые деревья, которые пошли на его изготовление.

На нем все еще лежат бумаги – просьбы от городских предпринимателей об инвестициях и документы «Роузвуд инкорпорейтед». И одна ручка. Я провожу пальцем по ее серебряному корпусу, сделанному на заказ, с вырезанными на нем инициалами бабушки. Губы трогает едва заметная улыбка. Никто, кроме меня, не знает, что слова, написанные чернилами этой ручки, исчезают уже через несколько минут.

– Как у тебя дела, Калла?

Я вздрагиваю, услышав голос дяди Арбора, и моя голая коленка больно ударяется о стол. Это сотрясает вазу с розами, и несколько красных лепестков падают, словно капли крови, на белые бумаги.

– Это не мое имя, – говорю я, хотя оно и вызывает легкую улыбку.

– Я называл тебя так все время, когда ты была маленькой.

Он усмехается и протягивает мне клубнику, покрытую слоем шоколада, которую кто-то принес. Я качаю головой, и он кладет ее в рот, шаря глазами по просторной комнате. Перед письменным столом стоят два темно-зеленых кресла с подголовниками. Интересно, помнит ли он, что всегда сидел в левом, а мой отец – в правом во время их совещаний с бабушкой. Когда мы с Дэйзи были маленькими и оставались здесь на ночь, мы, бывало, подслушивали в коридоре, пока до них не доносилось наше хихиканье и отцы не брали нас в охапку и снова не укладывали в кровати в наших комнатах, находившихся друг напротив друга на верхнем этаже.

Дядя проходит мимо кресел, направляясь к одному из высоких, доходящих до потолка книжных шкафов, встроенных в стены. В основном они заполнены различными изданиями каталогов продукции «Роузвуд инкорпорейтед», относящимися к доцифровой эпохе. До того как научиться читать, я, бывало, показывала на те или иные выпуски, и бабушка давала их мне, чтобы я разглядывала картинки. Это одно из моих первых воспоминаний, связанных с ее кабинетом: я сижу у нее на коленях, на столе лежит раскрытый осенний каталог за какой-то год, предшествовавший моему рождению, и мой пальчик скользит по темно-красному пальто, доходящему модели до лодыжек.

В некоторые дни я из всего детства помню только это – пальто и ткани, и как я бегала по извилистым коридорам особняка, иногда вместе с Дэйзи, иногда одна. Но бабушка всегда находилась где-то рядом, будь то в своем кабинете, в гостиной или в патио, нежась на солнце. До нее всегда было рукой подать.

Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы.

– А как дела у тебя? – спрашиваю я дядю, прежде чем снова сорваться в пучину горя.

Он провел последнюю неделю, организовывая церемонию и так часто разговаривая с полицией, директором похоронной конторы и Фрэнком, что мы почти не виделись. Это все угнетает его, к тому же именно он нашел бабушку без признаков жизни на полу гостиной утром прошлого воскресенья, вернувшись в особняк, чтобы помочь с уборкой, после того как завез меня на работу. Его зеленые глаза покраснели и выглядят усталыми, но мои наверняка такие же. Я выбрала простое черное платье с кружевным подолом, а он надел сшитый на заказ костюм, в котором часто ходит на заседания Совета Роузтауна. В нем состоят самые влиятельные люди города, и все они побывали в особняке, чтобы выразить соболезнования.

– Настолько хорошо, насколько это возможно, – отвечает дядя Арбор с подобием улыбки. – Ты скрываешься здесь?

Неделю назад я бы ни за что не призналась, что мне нужно скрываться в собственном доме. Но теперь я киваю. Киваю молча, потому что если начну говорить, то опять заплачу.

– Я тоже, – вздыхает он, садясь на угол стола.

– Мне следовало это понять.

Я выпаливаю это быстро и резко, и на глаза накатывают слезы, как я ожидала. Он трет глаза и хмурится.

– Понять что?

– Что бабушка была больна. Что что-то с ней не так. Я же была с ней каждый день. И ничего не замечала. Совсем как с…

Я замолкаю, не в силах закончить фразу. Но судя по тому, как смягчается его взгляд, дядя Арбор понимает. Совсем как с папой.

– Это не твоя вина, – говорит он. – Ты же слышала, что сказал коронер. Ишемическая болезнь сердца встречается часто, особенно у женщин ее возраста. Многие люди живут с ней годами. Мы не могли предугадать, что у мамы случится инфаркт. То, что она ничего нам не сказала, печально и ужасно, но такой уж она была. – Он кладет руку мне на плечо, заставив встретиться с ним взглядом. – Думаю, она не хотела, чтобы мы беспокоились о ней. Мне невероятно жаль, что она не попросила меня о помощи. Но, к сожалению, она никогда не умела это делать.

– Она могла бы сказать мне.

Я вытираю глаза. Возможно, если бы я знала о ее болезни, то не допустила, чтобы мы вот так расстались на вечеринке. В моих последних словах не было ничего особенного. Ни «Я люблю тебя», ни даже настоящего извинения. Я была смущена и растеряна и попусту растратила последние минуты с одной из тех, кого люблю больше всех на свете.

Такая вот у меня гадкая привычка.

На другой стороне комнаты кто-то прочищает горло. В дверях стоит Дэйзи, и лучи заходящего солнца придают ее волосам ярко-оранжевый цвет. Ее глаза сверлят меня, выразительные из-за окружающих теней, губы сжаты в тонкую линию.

– Фрэнк хочет видеть всех нас в гостиной, – отрывисто бросает она. – Прямо сейчас.

Она поворачивается и, ни разу не оглянувшись, быстро идет по коридору. Дядя Арбор трет лицо рукой. Я не помню, когда именно между ними начались проблемы, но они только усугубились после того, как мать Дэйзи – тетя Дженель – вдруг взяла и уехала четыре года назад. То, что моя мать последовала ее примеру, только подтверждает еще одно семейное предание Роузвудов – нам не везет в любви. Все либо умирают, либо бросают нас.

Я ясно помню то лето. Нам с Дэйзи предстояло поступить в старшую школу, и хотя раньше мы общались почти каждый день, теперь стали общаться только по нескольку раз в неделю, а потом и вовсе прекратили. Я узнала, что она строит планы без меня. Она перестала приглашать меня к себе. Я приходила в особняк, чтобы поплавать в бассейне и пообщаться с бабушкой, а она, сказав, что подойдет позже, так и не появлялась. Уход матери изменил ее. И теперь я это понимаю. Потому что отъезд моей матери, после того как умер отец, изменил и меня. Он сблизил меня с дядей Арбором и еще больше отдалил от Дэйзи.

– Давай посмотрим, что там происходит, – говорит дядя Арбор и выходит из кабинета бабушки.

Я встаю, чтобы последовать за ним, но ударяюсь обо что-то голенью. У меня вырывается приглушенное ругательство, и я вижу, что левый нижний ящик стола слегка выдвинут и пуст. Я тру ушибленное место и ногой задвигаю ящик.

Мы идем по коридору, ведущему в гостиную, мимо висящих на стенах портретов женщин семейства Роузвуд, которые жили здесь до меня. Первые два из них были написаны известной французской художницей, одна большая картина которой представлена в музее изобразительного искусства Роузтауна. Эти портреты начинаются с моей прапрабабушки Гиацинты Роузвуд. Она вышла замуж и отказалась брать фамилию супруга, что в то время было чем-то неслыханным. Он умер молодым и завещал ей немалые деньги, так что она оставила работу швеи и потратила их на то, чтобы основать «Роузвуд инкорпорейтед». Она построила собственную фабрику на участке земли, на котором прежде ничего не было. Благодаря рабочим местам на фабрике сюда приехало больше людей. Гиацинта увидела, какие перспективы это открывает, и воспользовалась ими, основав Роузтаун. Поселение стало разрастаться и процветать, поскольку все больше человек начали вкладывать деньги в перспективный город на краю Массачусетса, на берегу Атлантического океана.

Я прохожу мимо следующего портрета, выполненного масляными красками. Петуния Роузвуд. Именно с нее берет начало традиция давать девочкам имена цветов. Она была единственной наследницей Гиацинты. Судя по ледяным замечаниям бабушки на ее счет, вряд ли у них были хорошие отношения. Петуния вышла замуж молодой, сохранила девичью фамилию Роузвуд, родила мою бабушку, а затем три года спустя развелась. Бабушка никогда открыто этого не говорила, но Петуния едва не разорила «Роузвуд инкорпорейтед». По-видимому, управление денежными средствами не было ее коньком. Бабушка начала работать в компании, когда ей было шестнадцать лет, руководила всеми аспектами бизнеса, хотя юридически его главой была не она. Обзаведясь связями, она мало-помалу превратила «Роузвуд инкорпорейтед» в ту процветающую империю, которой он является ныне. Петуния же больше интересовалась поглощением спиртного. И заплатила за это, скончавшись от болезни печени, когда ей было шестьдесят лет.

Сделав еще один шаг, я оказываюсь перед портретом бабушки, на котором она весело улыбается. К тому времени, когда она вышла замуж за моего деда, ей уже не были нужны ни деньги, ни мужская поддержка. На тот момент она уже несколько лет была единоличной владелицей компании. Она сохранила фамилию Роузвуд, заключала международные сделки, благодаря которым в Лондоне открылся новый филиал нашей фабрики, и одновременно воспитывала двух сыновей-близнецов. Я никогда не встречала более сильной и одаренной женщины. Она была самим совершенством. Ей приходилось быть совершенством.

Как и мне, если я хочу последовать по ее стопам.

– В чем дело? – спрашивает Фрэнка дядя Арбор, когда мы входим в гостиную.

Огромные старинные напольные часы в углу комнаты показывают, что время прощания закончилось десять минут назад. Должно быть, Фрэнк заставил всех задержавшихся в особняке горожан немедля удалиться, потому что здесь только мы с дядей Арбором, Дэйзи и две другие женщины, которых я никогда прежде не видела.

Когда я окидываю взглядом комнату, у меня сводит живот. На одном из круглых столов, который всего чуть более недели назад был уставлен мясными закусками, лежит кожаный кейс. Женщины терпеливо стоят в ожидании.

– Мы смогли ускорить процесс оглашения завещания, – говорит Фрэнк.

В комнате повисает тяжелое молчание, наполняя воздух, словно водяные пары. Я бросаю взгляд туда, где стоял гроб с телом бабушки, но его уже увезли в церковь.

Фрэнк прочищает горло и показывает на один из диванов, обитых кожей цвета красного дерева.

– Если вы готовы, присаживайтесь, и мы начнем.

Дэйзи садится на край тахты, обитой изумрудно-зеленым бархатом, дядя Арбор устраивается в центре дивана, так что я размещаюсь на одном из его подлокотников. Мое тело так напряжено, что мышцы живота ноют.

Одна из женщин открывает кожаный кейс и достает из него сначала большой конверт, затем три письма, запечатанных красными сургучными печатями с гербом Роузвудов – кругом с полностью распустившейся розой на стебле с одним шипом.

Фрэнк берет у нее конверт и достает из кармана рубашки нож для вскрытия писем. Я узнаю этот нож – это любимый канцелярский нож бабушки с позолоченной рукояткой, оканчивающейся маленьким розовым бутоном. Должно быть, адвокат взял его с ее письменного стола заранее.

Используя острие ножа, он аккуратно вскрывает конверт, достает из него лист бумаги и снова прочищает горло, чтобы зачитать его:

– Последняя воля и завещание Айрис Гиацинты Роузвуд. Я, Айрис Гиацинта Роузвуд, проживающая по адресу штат Массачусетс, Роузтаун, Роузвуд-лейн, дом один, находясь в здравом уме и твердой памяти, заявляю, что это является моей последней волей и завещанием. Я отменяю все завещания и дополнительные распоряжения к завещаниям, сделанные мною прежде. Статья первая…

Я едва могу дышать. Я уже пережила нечто подобное после смерти отца. Я помню, как сидела в этой комнате, слушая сообщение о том, что все его деньги до последнего цента были потрачены на бизнес по финансовому консалтингу и что в качестве обеспечения своих обязательств он заложил наш дом. Когда его компания разорилась, наша семья и половина жителей города, которые следовали его советам, потеряли все. У нас образовался огромный долг. Мама была раздавлена. Ей он никогда ничего об этом не говорил.

При воспоминании об этом я не могу не испытывать гнев. И от этого невероятно тошно, ведь он умер, и мне так его не хватает, что иногда от этого перехватывает дыхание. Но он все скрывал от нас, все свои тайны, всю ложь. Когда он сказал, что не может заплатить за учебу в Милане, я подумала, что сделала что-то не так. Если бы он просто рассказал обо всем, если бы не пытался держать все в себе…

Я возвращаюсь в настоящее. Бабушка назначила Фрэнка душеприказчиком. Никто с этим не спорит. Ведь он единственный юрист, которому мы доверяем.

Он делает паузу, и я знаю, что последует дальше.

– Статья два.

В комнате опять воцаряется напряженная тишина. Я сижу как на иголках. Ладони вспотели, последние лучи заката, льющиеся в окна, тусклы и не могут заменить электрический свет.

– Дэйзи Роузвуд, моей внучке и дочери Арбора Роузвуда, я отписываю, завещаю и отдаю белый «Мерседес-Бенц» и письмо, адресованное ей.

У меня отвисает челюсть. Бабушка почти никогда сама не водила эту машину, не говоря уже о том, чтобы позволить водить ее кому-нибудь из нас. Отдать этот прекрасный, изготовленный на заказ автомобиль Дэйзи – значит гарантировать, что она будет царапать его о бордюры и сбивать им почтовые ящики.

– «Белая роза», – потрясенно выдавливает Дэйзи. Это прозвище, которое наша семья дала автомобилю. Но выражение ее лица меняется, когда Фрэнк снова прочищает горло, готовясь продолжить. – И это все?

Взгляд дяди Арбора суров.

– Это прекрасное наследство, – коротко замечает он, хотя, по правде говоря, когда речь идет о состоянии, равном примерно четверти миллиарда долларов, я не уверена, что так оно и есть. И, судя по мускулу, который дергается на его челюсти, он понимает это. – Пожалуйста, Фрэнк, продолжай.

Я сглатываю и не свожу взгляда с дяди. Мне всегда хотелось знать, что будет с семейным состоянием. Было бы логично, если бы бабушка разделила его поровну между двумя сыновьями. А поскольку отец умер, я не могу не питать надежды, что его доля отойдет ко мне.

– Арбору Роузвуду, моему сыну, я отписываю, завещаю и…

У меня перехватывает дыхание. Если дядя Арбор получит все, то я не должна сердиться. Ведь он позаботится обо мне. Возможно, он даже оплатит учебу в Технологическом институте моды. И все же где-то в груди таится чувство, неприятное и слишком близкое к той избалованной девчонке, которой я была прошлым летом. К той, которая хотела иметь все. И у которой были соответствующие ожидания.

Она умерла вместе с отцом – я позаботилась об этом. И все же эта отрава еще таится в глубине души. Ненасытная жажда. Осознание, что мне никогда не будет достаточно.

Алчность.

Фрэнк продолжает:

– …отдаю ключ от сейфа в моей спальне и письмо, адресованное ему.

Я непроизвольно резко втягиваю воздух. Дэйзи ошеломлена. Дядя заикается, чего прежде я никогда за ним не замечала.

– Наверняка есть еще…

– Это все, мистер Роузвуд, – спокойно перебивает Фрэнк. – Мы можем продолжить?

Все взгляды устремляются на меня. Но мне есть дело только до одного из них – до взгляда дяди Арбора. В его глазах читается боль.

– Конечно. – Он улыбается вымученной улыбкой, будто сделанной из пластмассы.

Я не знаю, что находится в сейфе, но надеюсь, что это что-то хорошее. Ему не нужны деньги, в отличие от меня. Вероятно, бабушка это понимала.

– Осталась только одна статья. – Фрэнк смотрит на меня.

Ничего себе. Это значит, что бабушка оставила все мне.

Я ничего не могу поделать с трепетом, который пронизывает меня.

– Лили Роузвуд… – начинает Фрэнк.

Ногти впиваются в кожаную обивку подлокотника дивана, чтобы не дать мне упасть.

– …моей внучке и дочери моего покойного сына Олдера Роузвуда, я отписываю, завещаю и…

В эту минуту моя жизнь изменится навсегда. Я стану единоличной владелицей огромного состояния Роузвудов. Особняк станет моим. Мне достанется ее место председателя правления «Роузвуд инкорпорейтед». Все, что я когда-либо хотела иметь.

Но внезапно трепет сменяется приступом тошноты. Я не хотела, чтобы это произошло вот так. Человек, которого я любила больше всех на свете, умер. Мы с ней должны были управлять «Роузвуд инкорпорейтед» вместе. Она даже не начала учить меня. Я ничего не знаю о бизнесе. Или о владении особняком.

Или о том, как распоряжаться целым состоянием.

Фрэнк отрывает взгляд от бумаги и смотрит на меня. Я перестаю дышать, когда он произносит слова, которым суждено навсегда изменить мой мир:

– …отдаю мой кулон с рубином, бесценную фамильную драгоценность Роузвудов, и письмо, адресованное ей.

Пауза. Пульс скачет галопом и отдается в ушах, пока я ожидаю продолжения.

Но больше ничего не следует. Фрэнк опять прочищает горло и опускает бумагу. Дядя Арбор растерянно смотрит на меня. А я… не знаю, как выгляжу.

Вероятно, так, будто меня вот-вот вырвет, что очень близко к тому, как я себя чувствую.

– Не может быть, что это все, – протестует дядя Арбор. – А как насчет особняка? И «Роузвуд инкорпорейтед»? Как насчет всего гребаного имущества?

Я редко слышу, чтобы дядя ругался, и его бессильная досада заставляет Дэйзи тоже вступить в разговор.

– Оно же не могло просто взять и исчезнуть, – добавляет она.

На кожаной обивке подо мной наверняка остались крошечные порезы от ногтей.

Фрэнк переворачивает лист.

– Тут есть еще несколько последних распоряжений Айрис.

– Да, да, продолжай! – гремит голос дяди Арбора. У него вырывается нервный смех, как будто он только что выпил двенадцать чашек кофе. – Господи боже, Фрэнк.

Фрэнк сглатывает.

– Статья третья. Что касается всего остального моего имущества, которое включает в себя, но не ограничивается особняком в Роузвуде, штат Массачусетс; виллой в Венеции, Италия; «Роузвуд инкорпорейтед»; местом председателя правления и всего прочего моего состояния и накопленного богатства, оцениваемого в настоящее время в двести сорок семь миллионов долларов, то его получатель будет определен позднее при обстоятельствах, оговоренных в частном порядке.

– Что? – непроизвольно вырывается у меня. – Что это значит?

– Фрэнк, это какая-то чушь. – Дядя Арбор вскакивает на ноги. – Позднее? Она же умерла! Кто будет решать это за нее? Когда это было написано?

К чести Фрэнка, он сохраняет стоическое спокойствие.

– Эта версия была одобрена тридцатого июля прошлого года.

Дэйзи давится слюной и в ужасе смотрит на меня:

– Это же…

– Это было через неделю после смерти отца, – выдыхаю я.

Фрэнк кивает.

– Однако пятнадцатого мая текущего года в завещание были внесены изменения.

Дядя Арбор начинает спорить, но у меня нет на это сил. Вместо этого меня охватывает страх. Логично, что бабушка изменила завещание после смерти отца, но зачем вносить в него изменения снова?

– Я еще не закончил. – Фрэнк повышает голос, чтобы перекричать дядю Арбора.

– Хорошо! Заканчивай! – Дядя Арбор опять плюхается на диван. Его лицо покраснело, волосы растрепаны, и сейчас в них больше седины, чем мне помнилось. Наверное, скоро и мои волосы будут выглядеть так же.

Фрэнк опять прочищает горло, на сей раз сделав это нарочито, и дочитывает страницу:

– Я также требую, чтобы вплоть до этого момента Роузвуд-Мэнор был закрыт как для публики, так и для членов семьи. Единственным исключением из этого правила является Фрэнк Арчер, которого я прошу нанять группу охраны, чтобы обеспечить выполнение этого условия.

– Но я здесь живу, – шепчу я, не в силах скрыть ужас. – Куда же мне идти?

– Возможно, вы могли бы пожить у вашего дяди, как делали это на этой неделе, мисс Роузвуд.

– Ну уж нет! – восклицает Дэйзи, а дядя Арбор одновременно говорит:

– Конечно.

Он бросает на меня успокаивающий взгляд, чтобы заверить, что я не стану бездомной, затем снова встает и обращается к Фрэнку:

– Где деньги? Мы можем оспорить хотя бы это. Мы вправе это сделать. Мы обратимся в банк, заполним…

– К сожалению, это не вариант, – отвечает Фрэнк.

Дядя Арбор делает шаг вперед и останавливается напротив него, так что теперь их отделяет друг от друга только стол.

– Это почему?

На лице Фрэнка отображается смущение.

– Денег на счетах нет.

Мы все резко втягиваем воздух.

– Их что, украли? – спрашивает Дэйзи.

Фрэнк качает головой:

– Насколько мне известно, нет. Судя по тому, что мне сообщил бухгалтер Айрис на этой неделе, она постепенно снимала свои активы на протяжении всего последнего года. В настоящее время на ее счетах осталась всего тысяча долларов, то есть минимум.

– Тогда где же они? – Я встаю с подлокотника дивана, чувствуя, насколько ватными стали ноги. – Она должна была где-то хранить их.

– Скорее всего, они где-то в этом доме, – заявляет дядя Арбор. Он поворачивается к арочному проходу, ведущему в остальную часть дома. – Я знаю здесь несколько мест…

Две женщины, которые до сих пор молчали, выходят вперед и преграждают ему путь. Их зубы решительно сжаты, а руки одновременно двигаются к бедрам. Они вооружены – у них есть пистолеты.

О боже.

Дядя Арбор смеется лающим смехом:

– Это еще что?

– Айрис ясно дала понять, что в обозримом будущем Роузвуд-Мэнор будет закрыт, – отвечает Фрэнк.

Он берет три письма, сует одно из них в руки дяди Арбора, другое – Дэйзи и, наконец, отдает третье мне. Я пялюсь на него, желая, чтобы оно каким-то образом заполнило огромную дыру, разверзшуюся в груди.

Фрэнк показывает на двери.

– Как только смогу, я вручу вам вещи, причитающиеся согласно завещанию.

Я не могу избавиться от окутывающего меня чувства предательства. Бабушка не могла так поступить. Я вскакиваю, протягиваю руку к бумаге, чтобы прочесть ее самой, но одна из женщин вдруг преграждает мне путь.

– Пройдите туда, мэм. – Мэм. Не мисс Роузвуд и даже не Лили. Мэм.

– Произошла ошибка, – выдавливаю я, чувствуя, как ее рука надавливает на поясницу. И в этом надавливании чувствуется угроза. – Бабушка не поступила бы так с нами. У меня здесь остались вещи, швейная машинка и одежда, и альбом с эскизами, и… Я могу хотя бы пройти в свою комнату?

– Мы доставим все, что принадлежит вам, вместе с наследством. Спасибо за понимание.

Это жесткий и окончательный отказ. Меня выводят отсюда во второй раз менее чем за две недели, и чувство предательства укореняется в груди.

Женщины продолжают выталкивать нас, пока нам не остается ничего, кроме как сесть в «Мерседес» дяди Арбора. Он крепко стискивает руль, Дэйзи садится на пассажирское сиденье, а я размещаюсь сзади. Сердце так колотится о ребра, что мне больно. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на особняк, исчезающий позади по мере того, как дядя Арбор увозит нас прочь.

– Почему она это сделала? – бормочу я. – Она же не могла устроить так, чтобы все состояние просто исчезло, не так ли?

Дядя Арбор качает головой, так крепко сжимая руль, что костяшки его пальцев белеют. Он понятия не имеет, как ответить на этот вопрос, и оттого, что бабушка ничего не сказала ни ему, ни мне, становится ужасно не по себе.

– Может быть, легенда правдива, – безучастно говорит Дэйзи. – И Гиацинта действительно спрятала состояние.