Онлайн чтение книги Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)
1 ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ

Иду в вечерней мгле под сводами древес.

Звезда, как перл слезы, на бледный лик небес

Явилась и дрожит… Иду, как верный воин, —

Устал — и мужествен. Унылый дух спокоен…

Эоны [74] Эон (Айон) — сын Хроноса, олицетворение вечного времени (греч. миф.) . долгие, светило, ты плывешь;

Ты мой летучий век, как день, переживешь;

Мы — братья чуждые: но мой привет печальный

Тебе сопутствует в твоей дороге дальной!

Светило братское, во мне зажгло ты вновь

Неутолимую, напрасную любовь!

Детей творения, нас, в разлученной доле,

Покорность единит единой вечной Воле.

Как осенью листы, сменяясь без конца,

Несутся смертные дыханием Отца;

Простертые, на миг соединяют руки —

И вновь гонимы в даль забывчивой разлуки…

Сосредоточив жар, объемлющий весь мир,

Мы любим в Женщине его живой кумир:

Но в грани существа безвыходно стесненный,

Наш тайный, лучший пыл умрет неизъясненный…

Иду. В лазури ночь и веет, и парит;

Светило вечное торжественней горит:

А долу дышит мгла, влажней густые тени,

И тленьем пахнет лес, подобный смертной сени.

Покорностъ! нам испить три чаши суждено:

Дано нам умереть, как нам любить дано;

Гонясь за призраком — и близким, и далеким, —

Дано нам быть в любви и в смерти одиноким.

Мой отец —

Оный алчущий бог, что нести восхотел

Воплощений слепых цветно-тканый удел,

Многострадную, страстную долю.

И поит он, и пенит сосуд бытия,

И лиют, не вместив, золотые края

Неисчерпно-кипящую волю.

Но, как облак златой,

Я рождаюсь из пены, в громах пролитой,

И несусь, и несу

Неизбытых пыланий глухую грозу,

И рыдаю в пустынях эфира…

И меня, и меня,

Ненасытного семя и светоч огня,

На шумящие бурно возьми ты крыла!

Как тебя,

Несказанная воля мне сердце зажгла;

Нерожденную Землю объемлю, любя, —

И колеблю узилище мира!

В чаще багряной

Мраморный Пан [75] Пан — в греческой мифологии сын бога Гермеса, божество, олицетворяющее всю природу. Пан, сопровождаемый нимфами, бродил по горам, звуками свирели и песнями собирая стада.

С праздной свирелью

Дремлет у влаги:

«Дуй, Аквилон [76] Аквилон — северный ветер.,

В мою свирель,

Мой сон лелея!

Ярче алейте,

Хладные зори,

Пред долгой ночью!

Дольше кружитесь,

Желтые листья,

Над влагой черной!

Ждет терпеливо

Судьбы неизбежной

Темное лоно…»

Желтые листья

Ветр гонит к поблекшему брегу;

Царственный лебедь скользит между них,

А важная Муза героев,

С мраморным свитком,

Вперила на волны

Незрящие зрящие очи —

И думает думу:

«Над темным лоном судеб,

Обагренным жатвой падучей

Мгновенной жизни,

Как царственный лебедь,

Скользит ваш смертный соперник,

Титаноубийцы, —

Среди поколений летучих —

Муж Рока! —

И мерит бестрепетным оком

Бездонные тайны;

И, в омут времен недвижимых

Глядясь, узнаёт

Лелеемый влагой дремучей —

Свой образ…»

Зимой, порою тризн вакхальных,

Когда менад безумный хор

Смятеньем воплей погребальных

Тревожит сон пустынных гор, —

На высотах, где Мельпомены [78] Мельпомена — муза трагедии (греч. миф.).

Давно умолкнул страшный глас

И меж развалин древней сцены

Алтарь вакхический угас, —

В благоговенье и печали

Воззвав к тому, чей был сей дом,

Менаду [79] Менады — спутницы Диониса (греч. миф.). новую венчали

Мы Дионисовым венцом:

Сплетались пламенные розы

С плющом, отрадой дерзких нег,

И на листах, как чьи-то слезы,

Дрожа, сверкал алмазный снег…

Тогда пленительно-мятежной

Ты песнью огласила вдруг

Покрытый пеленою снежной

Священный Вакхов полукруг.

Ты пела, вдохновеньем оргий

И опьяняясь, и пьяня,

И беспощадные восторги,

И темный гроб земного дня:

«Увейте гроздьем тирсы, чаши!

Властней богов, сильней Судьбы,

Несите упоенья ваши!

Восстаньте — боги, не рабы!

Земных обетов и законов

Дерзните преступить порог, —

И в муке нег, и в пире стонов

Воскреснет исступленный бог!..»

Дул ветер; осыпались розы;

Склонялся скорбный кипарис…

Обнажены, роптали лозы:

«Почил великий Дионис!»

И с тризны мертвенно-вакхальной

Мы шли, туманны и грустны;

И был далек земле печальной

Возврат языческой весны.

Не Судьба — незрячий пастырь — властным посохом, Орфей! —

Боги путь твой указали промыслительной рукой,

И склонили путь рыданий к безнадежным глубинам,

И живым увидеть оком дали тихой Смерти дол.

И томительной неволи, умолительный певец,

Вечны створы бледноликий пред тобой разверз Аид!

Даровали мудро боги невредиму быть певцу

В преисподней, скрытой милой цветоносною землей.

В сумрак бездны, над которой наш беспечный хор скользит,

Он доверчиво нисходит к рою зыблемых теней.

Видит ловчий лет Эриний [81] Эринии — богини мщения, обитательницы Аида (греч. миф.). на пахучий крови след,

Видит пленных вечный ужас в медяных тюрьмах Горгон [82] Горгона — чудовище в виде женщины; все, смотревшие на нее, превращались в камень (греч. миф.). .

И, с Харитой [83] Харита — божество-олицетворение женской прелести (греч. миф.). неразлучен, уклонясь от многих рук,

К нам восходит и заводит победительный пеан [84] Пеан — песня-молитва, обращенная к Пеану (божеству — отвратителю зла; греч. миф .)..

Играет луч, на гранях гор алея;

Лучится дум крылатая беспечность…

Не кровью ль истекает сердце, млея?..

Мгновенью ль улыбнулась, рдея, Вечность?

Лобзаньем ли прильнуло к ней Мгновенье?..

Но всходит выше роковая млечность.

Пугливый дух приник в благоговенье:

Гость бледный входит в льдистый дом к Бессмертью,

И синей мглой в снегах легло Забвенье…

Молчанье! Вечность там, одна со Смертью!

С маской трагической мы заедино мыслить привыкли

Бурю страстных речей, кровь на железе мечей.

Древний фиас [85] Фиас (тиас) — торжественное шествие в честь Диониса. Мельпомены, ступень у фимелы [86] Фимела — жертвенник, около которого в праздники Диониса дифирамбические хоры совершали свои пляски и песни. прищельцам

Дай! Герои встают; проникновенно глядят;

Красноречивые губы, безмолвно-страдальные, сжаты;

Тайный свершается рок в запечатленных сердцах.

Бремя груди тесной — тяжелую силу — Титаны [87] Титаны — бессмертные существа, дети Земли и Неба. Вели борьбу с Зевсом, но были побеждены и низвергнуты в Тартар (преисподнюю; греч. миф .).

Вылили в ярой борьбе: внуки выносят в себе.

Ваши на сводах небес бремена престольные, боги!

Твой, их превыше, висит трон своевластный, Судьба!

Все вы, что вне человека, одержите, вечные силы!

Дух же таинственно вы предали в чуждую власть.

В духе людском недвижно царит обитатель незримый,

Чьим послушный толчкам слепо бредет человек.

К лучшему знает он путь, и путь он знает в погибель;

Но не противься ему: он седмерицею мстит.

О Солнце! вожатый ангел божий

С расплавленным сердцем в разверстой груди!

Куда нас влечешь ты, на нас непохожий,

Пути не видящий пред собой впереди?

Предвечный солнца сотворил и планеты.

Ты — средь ангелов-солнц! Мы — средь темных планет…

Первозданным светом вы, как схимой, одеты:

Вам не светят светы, — вам солнца нет!

Слепцы Любви, вы однажды воззрели,

И влечет вас, приливом напухая в груди,

Притяженный пламень к первоизбранной цели, —

И пути вам незримы в небесах впереди.

И в расплавленном лоне пока не иссякла

Вихревой пучины круговратная печь, —

Нас, зрящих и темных, к созвездью Геракла,

Вожатый слепец, ты будешь влечь!

Любовью ты будешь истекать неисчерпной

К созвездью родному, — и влечь, — и влечь!

В веках ты поволил венец страстотерпный

Христа-Геракла [91]… Венец страстотерпный. // Христа-Геракла…  — Характерное для Вяч. Иванова соединение античной и евангельской символики: страждущий бог выступает в облике то Христа, то Диониса, то Геракла, героя античных мифов. своим наречь!

Солнце ясное восходит,

Солнце красное заходит,

Солнце белое горит

Во свершительном притине —

И о жертвенной судьбине

Солнцу-сердцу говорит:

«Ты, сжимаясь, разжимаясь,

Замирая, занимаясь

Пылом пламенным, горишь,

Сердце, брат мой неутомный,

И в своей неволе темной

Светлый подвиг мой творишь!

Истекаешь неисчерпно,

Поникаешь страстотерпно

Во притине роковом;

Весь ты — радость, ранним-рано,

Брат мой, — весь ты кровь и рана

На краю вечеровом!

Будь же мне во всем подобен:

Бескорыстен и незлобен,

И целительно-могуч,

Сердце, — милостный губитель,

Расточитель, воскреситель,

Из себя воскресший луч!

От себя я возгораюсь,

Из себя я простираюсь,

Отдаюсь во все концы,

И собою твердь и землю,

Пышно-распятый, объемлю:

Раздели мои венцы, —

Острия и лалы терна,

Как венчаемый покорно,

Помазуемый в цари!

Уподобься мне в распятье,

Распростри свое объятье —

И гори, гори, гори!»

Осияв алмазной славой,

Снеговерхий, двоеглавый, —

В день избранный, — ясногранный, за лазурной пеленой

Узкобрежной Амфитриты [92] Амфитрита — жена Посейдона, бога моря, владычица морей (греч. миф.). ,

Где купаются Хариты, —

Весь прозрачностью повитый

И священной тишиной, —

Ты предстал, Парнас венчанный, в день избранный, предо мной!

Сердце, сердце Диониса под своим святым курганом,

Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам, [93] Сердце отрока Загрея, обреченного Титанам…  — Согласно учению орфиков (последователей религиозного учения, основателем которого считался мифический поэт Орфей), Дионис, под именем Загрея, впервые был рожден Персефоной, богиней земного плодородия. Загрея растерзали и съели титаны. Впоследствии его вновь родила Семела, дочь фиванского царя Кадма. По учению орфиков, все люди носят в себе наряду с грубым естеством титанов, от которых они произошли, частицу божественного Диониса, вкушенную их предками.

Что, исторгнутое, рдея, трепетало в их деснице,

Действо жертвенное дея, скрыл ты в солнечной гробнице, —

Сердце древнего Загрея, о таинственный Парнас!

И до дня, в который Гея [94] Гея — мать титанов, олицетворение Земли (греч. миф.). , — мать Земля сырая, Гея, —

Как божественная Ниса [95] Ниса — место, где нимфы воспитали Диониса (греч. миф.). , просветится заленея, —

Сердце Солнца-Диониса утаил от буйных нас.

Как осенью ненастной тлеет

Святая озимь, — тайно дух

Над черною могилой реет,

И только душ легчайших слух

Незадрожавший трепет ловит

Меж косных глыб, — так Русь моя

Немотной смерти прекословит

Глухим зачатьем бытия…

Пришелец, на башне [97] Башня . — Так называли петербургскую квартиру Вяч. Иванова и Л. Д. Зивовьевой-Аннибал, находившуюся на седьмом этаже, увенчанном башней. С осени 1905 г. по весну 1907 г. на «средах» Иванова собиралась литературно-художественная интеллигенции, связанная с «новым искусством». притон я обрел

С моею царицей — Сивиллой [98] Сивилла — прорицательница (греч.). ,

Над городом-мороком, — смурый орел

С орлицей ширококрылой.

Стучится, вскрутя золотой листопад,

К товарищам ветер в оконца:

«Зачем променяли свой дикий сад,

Вы, дети-отступники Солнца,

Зачем променяли вы ребра скал,

И шепоты вещей пещеры,

И ропоты моря у гордых скал,

И пламенноликие сферы —

На тесную башню над городом мглы?

Со мной, — на родные уступы!..»

И клекчет Сивилла: «Зачем орлы

Садятся, где будут трупы?»

В этой призрачной Пальмире [99] Пальмира — здесь: Петербург.,

В этом мареве полярном,

О, пребудь с поэтом в мире,

Ты, над взморьем светозарным

Мне являвшаяся дивной

Ариадной, с кубком рьяным, [100] Ариадна, с кубком рьяным…  — Ариадна — критская царевна; спасла героя Тезея из лабиринта чудовища Минотавра; впоследствии стала жрицей и супругой Диониса (Вакха; греч. миф. ).

С флейтой буйно-заунывной

Иль с узывчивым тимпаном, —

Там, где в гроздьях, там, где в гимнах

Рдеют Вакховы экстазы…

В тусклый час, как в тучах дымных

Тлеют мутные топазы.

Закружись стихийной пляской

С предзакатным листопадом

И под сумеречной маской

Пой, подобная менадам!

В желто-серой рысьей шкуре,

Увенчавшись хвоей ельной,

Вихревейной взвейся бурей,

Взвейся вьюгой огнехмельной!..

Ты стоишь, на грудь склоняя

Лик духовный, лик страдальный,

Обрывая и роняя

В тень и мглу рукой печальной

Лепестки прощальной розы, —

И в туманные волокна,

Как сквозь ангельские слезы,

Просквозили розой окна —

И потухли… Все смесилось,

Погасилось в волнах сизых… [101] Все смесилось, // Погасилось в волнах сизых…  — Ср. в стихотворении Ф. Тютчева: «Тени сизые смесились…».

Вот — и ты преобразилась

Медленно… В убогих ризах

Мнишься ты в ночи Сивиллой…

Что, седая, ты бормочешь?

Ты грозишь ли мне могилой?

Или миру смерть пророчишь?

Приложила перст молчанья

Ты к устам, — и я, сквозь шепот,

Слышу медного скаканья

Заглушенный тяжкий топот… [102] Слышу медного скаканья // Заглушенный тяжкий топот…  — реминисценция из «Медного всадника» А. Пушкина.

Замирая, кликом бледным

Кличу я: «Мне страшно, дева,

В этом мороке победном

Медно-скачущего Гнева…»

А Сивилла: «Чу, как тупо

Ударяет медь о плиты…

То о трупы, трупы, трупы

Спотыкаются копыта…»

То пело ль младенцу мечтанье?

Но все я той песни полн…

Мне снится лучей трепетанье,

Шептанье угаданных волн.

Я видел ли в грезе сонной,

Младенцем, живой узор, —

Сень тающей сети зеленой,

С ней жидкого золота спор?

Как будто вечерние воды

Набросили зыбкий плен

На бледно-отсветные своды,

На мрамор обветренный стен.

И там, в незримом просторе,

За мшистой оградой плит, —

Я чую, — на плиты море

Волной золотой пылит…

Чуть шепчет, — не шепчет, дышит,

И вспомнить, вспомнить велит, —

И знаки светом пишет,

И тайну родную сулит.

С отцом родная сидела;

Молчали она и он.

И в окна ночь глядела…

«Чу, — молвили оба, — звон…»

И мать, наклонясь, мне шепнула:

«Далече — звон… Не дыши!..»

Душа к тишине прильнула,

Душа потонула в тиши…

И слышать я начал безмолвье

(Мне было три весны), —

И сердцу доносит безмолвье

Заветных звонов сны.

И видел, младенцем, я море

(Я рос от морей вдали):

Белели на тусклом море

В мерцающей мгле корабли.

И кто-то гладь голубую

Показывал мне из окна;

И вещей душой я тоскую

По чарам живого сна…

И видел я робких оленей

У черной воды ложбин.

О, темный рост поколений!

О, тайный сев судьбин!

Мой луг замыкали своды

Исто́нченных мраморных дуг…

Часы ль там играл я — иль годы —

Средь бабочек, легких подруг?

И там, под сенью узорной,

Сидели отец и мать.

Далось мне рукой проворной

Крылатый луч поймать.

И к ним я пришел, богатый, —

Поведать новую быль…

Серела в руке разжатой,

Как в урне могильной, — пыль.

Отец и мать глядели:

Немой ли то был укор?

Отец и мать глядели:

Тускнел неподвижный взор…

И старая скорбь мне снится,

И хлынет в слезах из очей…

А в темное сердце стучится

Порханье живых лучей.

И где те плиты порога?

Из аметистных волн —

Детей — нас выплыло много.

Чернел колыбельный челн.

Белела звезда отрады

Над жемчугом утра вдали.

Мы ждали у серой ограды…

И все предо мной вошли.

И я в притвор глубокий

Ступил, — и вот — Сестра.

Не знал я сестры светлоокой:

Но то была — Сестра.

И жалостно так возрыдала,

И молвила мне: «Не забудь!

Тебя я давно поджидала:

Мой дар возьми в свой путь.»

И нити клуб волокнистый —

Воздушней, чем может спрясти

Луна из мглы волнистой, —

Дала и шепнула: «Прости!

До тесной прости колыбели,

До тесного в дугах двора, —

Прости до заветной цели,

Прости до всего, что — вчера…»

Ночь пряжу прядет из волокон

Пронизанной светом волны.

И в кружево облачных окон

Глядят голубые сны.

И в трещинах куполов тлеет

Зенит надлунных слав;

И в тусклых колодцах белеет

Глубоких морей расплав.

В даль тихо плывущих чертогов

Уводит светлая нить, —

Та нить, что у тайных порогов

Сестра мне дала хранить.

Как звон струны заунывной,

В затвор из затвора ведет,

Мерцая, луч прерывный, —

И пряха-Ночь прядет.

И, рея в призраках зданий,

Кочует душа, чутка

К призывам сквозящих свиданий,

За нитью живой мотка.

Кочует средь кладбищ сонных

И реет под сень и столпы,

Где жатвы коленопреклонных,

Где пляска свивает толпы, —

На овчие паствы безбрежий,

И в шаткий под инеем лес,

Сплетеньем разостланных мрежей,

По за́мкам глухим небес…

И путь окрыленный долог;

Но Тайной — мне ль изменить?

Из полога в облачный полог

Бежит, мелькая, нить…

И вдруг, из глуби черной,

Зигзаг ледяной возник:

Увижу ль с кручи горной

Разоблаченный лик?

Сугробы последней поляны

Алмазный застлали восклон…

Сквозят и тают туманы, —

И тает, сквозя, мой сон…

Замер синий сад в испуге…

Брызнув в небо, змеи-дуга

Огневые колесят,

Миг — и сумрак оросят:

Полночь пламенные плуги

Нивой звездной всколосят…

Саламандры [104] Саламандры — духи огня (по средневековым поверьям). ль чары деют?

Сени ль искристые рдеют?

В сенях райских гроздья зреют!..

Не Жар-Птицы ль перья реют,

Опахалом алым веют,

Ливнем радужным висят?

Что же огненные лозы,

Как плакучие березы,

Как семья надгробных ив,

Косы длинные развив,

Тая, тлеют, — сеют слезы, —

И, как светляки в траве,

Тонут в сонной синеве?

Тускнут чары, тухнут грезы

В похоронной синеве…

И недвижные созвездья

Знаком тайного возмездья

Выступают в синеве.

Влачась в лазури, облака

Истомой влаги тяжелеют.

Березы никлые белеют,

И низом стелется река.

И Город-марево, далече

Дугой зеркальной обойден, —

Как солнца зарных ста знамен —

Ста жарких глав затеплил свечи.

Зеленой тенью поздний свет,

Текучим золотом играет;

А Град горит и не сгорает,

Червонный зыбля пересвет.

И башен тесною толпою

Маячит, как волшебный стан,

Меж мглой померкнувших полян

И далью тускло-голубою:

Как бы, ключарь мирских чудес,

Всей столпной крепостью заклятий

Замкнув от супротивных ратей

Он некий талисман небес.

Волшба ли ночи белой приманила

Вас маревом в поло́н полярных див,

Два зверя-дива из стовратных Фив [106] Фивы — греческое название города Уасет, столицы Древнего Египта (периода Нового Царства).?

Вас бледная ль Изида [107] Изида (Исида) — древнеегипетская богиня плодородия, воды и ветра, олицетворение супружеской верности и материнства. полонила?

Какая тайна вам окаменила

Жестоких уст смеющийся извив?

Полночных волн немеркнущий разлив

Вам радостней ли звезд святого Нила?

Так в час, когда томят нас две зари

И шепчутся лучами, дея чары,

И в небесах меняют янтари, —

Как два серпа, подъемля две тиары,

Друг другу в очи — девы иль цари —

Глядите вы, улыбчивы и яры.

В стране богов, где небеса лазурны,

И меж олив, где море светозарно,

Где Пиза спит, и мутный плещет Арно,

И олеандр цветет у стен Либурны,

Я счастлив был. И вам, святые урны

Струй фэзуланских, сердце благодарно,

За то, что бог настиг меня коварно,

Где вы шумели, благостны и бурны.

Туда, туда, где умереть просторней,

Где сердца сны — и вздох струны — эфирней,

Несу я посох, луч ловя вечерний.

И суеверней странник и покорней —

Проходит опустелою кумирней,

Минувших роз ища меж новых терний.

Царьградских солнц замкнув в себе лучи,

Ты на порфирах темных и агатах

Стоишь, согбен, как патриарх в богатых

И тяжких ризах кованой парчи,

В деснице три и в левой две свечи

Подъемлющий во свещниках рогатых, —

Меж тем как на галерах и фрегатах

Сокровищниц початки и ключи

В дарохранительный ковчежец божий

Вселенная несет, служа жезлам

Фригийскою скуфьей венчанных дожей,

По изумрудным Адрии валам;

И роза Византии червленеет,

Где с книгой лев [109] С книгой лев — герб Венецианской республики. крылатый каменеет.

В науке царственной, крепящей дух державный,

В повиновении, сей доблести владык,

Ты музами, поэт, наставлен и привык

Их мере подчинять свой голос своенравный.

Зане ты сердце сжег и дал богам язык,

Тебе судили лавр, пророческий и славный,

С плющом, что Пинд [110] Пинд — горный хребет, которым владел Аполлон (греч. миф.). взрастил и Киферон [111] Киферон — гора, где находилась пещера — приют нимф-прорицательниц (греч. миф.). дубравный

Вещуньи Памяти и матери Музык.

И твой безумный плющ и ужас твой лавровый

Улыбкой озарив Авроры пурпуровой,

Венчальный пламенник вознесшему в ночи

В листву священную вплетают три Хариты, —

За то что недр земных ты пел земле лучи, —

Божественный цветок престольной Афродиты.