Онлайн чтение книги
Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)
1 МАРИНА ЦВЕТАЕВА
«Моим стихам, написанным так рано…»
Моим стихам, написанным так рано,
Что и не знала я, что я — поэт,
Сорвавшимся, как брызги из фонтана,
Как искры из ранет,
Ворвавшимся, как маленькие черти,
В святилище, где сон и фимиам,
Моим стихам о юности и смерти,
— Нечитанным стихам! —
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Май 1913
Коктебель
«Идешь, на меня похожий…»[372] «Идешь, на меня похожий…». — В марте 1914 г., посылая одному из друзей свои стихи, в том числе «Идешь, на меня похожий…», Цветаева писала: «Я совсем не верю в существование бога и загробной жизни. Отсюда — безнадежность, ужас старости и смерти… Безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жажда жить» (Марина Цветаева. Избранные произведения. М. — Л., 1965, с. 733).
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала — тоже!
Прохожий, остановись!
Прочти — слепоты куриной
И маков набрав букет, —
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
Не думай, что здесь — могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была , прохожий!
Прохожий, остановись!
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, —
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь.
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
— И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
3 мая 1913
Коктебель
«Посадила яблоньку…»
Посадила яблоньку:
Малым — забавоньку,
Старому — младость,
Садовнику — радость.
Приманила в горницу
Белую горлицу:
Вору — досада,
Хозяйке — услада.
Породила доченьку —
Синие оченьки,
Гординку — голосом,
Солнышко — волосом.
На горе — де́вицам,
На горе — мо́лодцам.
23 января 1916
«Ты запрокидываешь голову…»[373] «Ты запрокидываешь голову…». — Посвящено О. Мандельштаму.
Ты запрокидываешь голову —
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
Позвякивая карбованцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
Чьи руки бережные трогали
Твои ресницы, красота,
Когда, и как, и кем, и много ли
Целованы твои уста —
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол сию мечту.
В тебе божественного мальчика, —
Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей…
Мальчишескую боль высвистывай
И сердце зажимай в горсти…
— Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник — прости!
18 февраля 1916
«За девками доглядывать, не скис…»
За девками доглядывать, не скис
ли в жбане квас, оладьи не остыли ль,
Да перстни пересчитывать, анис
Ссыпая в узкогорлые бутыли,
Кудельную расправить бабке нить,
Да ладаном курить по дому росным,
Да под руку торжественно проплыть
Соборной площадью, гремя шелками, с крёстным.
Кормилица с крикливым петухом
В переднике — как ночь ее повойник! —
Докладывает древним шепотком,
Что молодой — в часовенке — покойник.
И ладанное облако углы
Унылой обволакивает ризой,
И яблони — что ангелы — белы,
И голуби на них — что ладан — сизы.
И странница, прихлебывая квас
Из ковшика, на краешке лежанки,
О Разине досказывает сказ
И о его прекрасной персиянке.
26 марта 1916
Из цикла «Стихи о Москве»
«Настанет день — печальный, говорят!..»
Настанет день — печальный, говорят! —
Отцарствуют, отплачут, отгорят, —
Осто́жены чужими пятаками —
Мои глаза, подвижные, как пламя,
И — двойника нащупавший двойник —
Сквозь легкое лицо проступит — лик,
О, наконец тебя я удостоюсь,
Благообразия прекрасный пояс!
А издали — завижу ли и вас? —
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке черной
К моей руке, которой не отдерну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.
На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу — впервые.
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ничто меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня пасха.
По улицам оставленной Москвы
Поеду — я, и побредете — вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, —
И наконец-то будет разрешен
Себялюбивый, одинокий сон.
И ничего не надобно отныне
Новопреставленной болярыне Марине.
11 апреля 1916
«Москва! какой огромный…»
Москва! Какой огромный
Странноприимный дом!
Всяк на Руси — бездомный.
Мы все к тебе придем.
Клеймо позорит плечи,
За голенищем — нож.
Издалека́-далече —
Ты все же позовешь.
На каторжные клейма,
На всякую болесть —
Младенец Пантелеймон [374] Пантелеймон — имя святого «исцелителя»), изображавшегося на иконах в облике отрока.
У нас, целитель, есть.
А вон за тою дверцей,
Куда народ валит, —
Там Иверское сердце,
Червонное, горит.
И льется аллилуйя
На смуглые поля.
— Я в грудь тебя целую,
Московская земля!
8 июля 1916
Александров
Из цикла «Бессонница»
«Обвела мне глаза кольцом…»
Обвела мне глаза кольцом
Теневым — бессонница.
Оплела мне глаза бессонница
Теневым венцом.
То-то же! По ночам
Не молись — идолам!
Я твою тайну выдала,
Идолопоклонница.
Мало — тебе — дня,
Солнечного огня!
Пару моих колец
Носи, бледноликая!
Кликала — и накликала
Теневой венец.
Мало — меня — звала?
Мало — со мной — спала?
Ляжешь, легка лицом.
Люди поклонятся.
Буду тебе чтецом
Я, бессонница:
— Спи, успокоена,
Спи, удостоена,
Спи, увенчана,
Женщина.
Чтобы — спалось — легче,
Буду — тебе — певчим:
— Спи, подруженька
Неугомонная,
Спи, жемчужинка,
Спи, бессонная.
И кому ни писали писем,
И кому с тобой ни клялась мы…
Спи себе.
Вот и разлучены
Неразлучные.
Вот и выпущены из рук
Твои рученьки.
Вот ты и отмучилась,
Милая мученица.
Сон-свят.
Все — спят.
Венец — снят.
8 апреля 1916
«Руки люблю…»
Руки люблю
Целовать, и люблю
Имена раздавать,
И еще — раскрывать
Двери!
— Настежь — в темную ночь!
Голову сжав,
Слушать, как тяжкий шаг
Где-то легчает,
Нан ветер качает
Сонный, бессонный
Лес.
Ах, ночь!
Где-то бегут ключи,
Ко сну — клонит.
Сплю почти.
Где-то в ночи
Человек тонет.
27 Мая 1916
«В огромном городе моем — ночь…»
В огромном городе моем — ночь.
Из дома сонного иду — прочь,
И люди думают: жена, дочь, —
А я запомнила одно: ночь.
Июльский ветер мне метет — путь,
И где-то музыка в окне — чуть.
Ах, нынче ветру до зари — дуть
Сквозь стенки тонкие груди́ — в грудь.
Есть черный тополь, и в окне — свет,
И звон на башне, и в руке — цвет,
И шаг вот этот — никому — вслед,
И тень вот эта, а меня — нет.
Огни — как нити золотых бус,
Ночного листика во рту — вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам — снюсь.
17 июля 1916
Москва
«После бессонной ночи слабеет тело…»
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим, — ничьим.
В медленных жилах еще завывают стрелы —
И улыбаешься людям, как серафим.
После бессонной ночи слабеют руки,
И глубоко́ равнодушен и враг и друг.
Целая радуга — в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик, — и от темной ночи
Только одно темнеет у нас — глаза.
19 июня 1916
«Нынче я гость небесный…»
Нынче я гость небесный
В стране твоей.
Я видела бессонницу леса
И сон полей.
Где-то в ночи́ подковы
Взрывали траву.
Тяжко вздохнула корова
В сонном хлеву.
Расскажу тебе с грустью,
С нежностью всей,
Про сторожа-гуся
И спящих гусей.
Руки тонули в песьей шерсти́.
Пес был — сед.
Потом, к шести,
Начался́ рассвет.
20 июля 1916
«Сегодня ночью я одна в ночи…»
Сегодня ночью я одна в ночи́ —
Бессонная, бездомная черница! —
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы!
Бессонница меня толкнула в путь.
— О, как же ты прекрасен, тусклый Кремль мой! —
Сегодня ночью я целую в грудь —
Всю круглую воюющую землю!
Вздымаются не волосы — а мех,
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех, —
Кого жалеют и кого целуют.
1 августа 1916
«Нежно-нежно, тонко-тонко…»
Нежно-нежно, тонко-тонко
Что-то свистнуло в сосне.
Черноглазого ребенка
Я увидела во сне.
Так у сосенки у красной
Каплет жаркая смола.
Так в ночи́ моей прекрасной
Ходит по сердцу пила.
8 августа 1916
«Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая…»
Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая
Свет — люблю тебя, зоркая ночь.
Голосу дай мне воспеть тебя, о праматерь
Песен, в чьей длани узда четырех ветров.
Клича тебя, славословя тебя, я только
Раковина, где еще не умолк океан.
Ночь! Я уже нагляделась в зрачки человека!
Испепели меня, черное солнце — ночь!
9 августа 1916
«Кто спит по ночам? Никто не спит!..»
Кто спит по ночам? Никто не спит!
Ребенок в люльке своей кричат,
Старик над смертью своей сидит,
Кто молод — с милою говорит,
Ей в губы дышит, в глаза глядит.
Заснешь — проснешься ли здесь опять?
Успеем, успеем, успеем спать!
А зоркий сторож из дома в дом
Проходит с розовым фонарем,
И дробным рокотом над подушкой
Рокочет ярая колотушка:
— Не спи! крепись! говорю добром!
А то — вечный сон! а то — вечный дом!
12 декабря 1916
«Вот опять окно…»
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может — пьют вино,
Может — так сидят.
Или просто — рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно таков.
Крик разлук и встреч —
Ты, окно в ночи!
Может — сотни свеч,
Может — три свечи…
Нет и нет уму
Моему — покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
Помолись, дружок, за бессонный дом,
За окно с огнем!
23 декабря 1916
Из цикла «Ахматовой»
«Охватила голову и стою…»
Охватила голову и стою, —
Что́ людские козни! —
Охватила голову и пою
На заре на поздней.
Ах, неистовая меня волна
Подняла на гребень!
Я тебя́ пою, что у нас — одна,
Как луна на небе!
Что, на сердце вороном налетев,
В облака вонзилась.
Горбоносую, чей смертелен гнев
И смертельна — милость.
Что и над червонным моим Кремлем
Свою ночь простерла,
Что певучей негою — как ремнем,
Мне стянула горло.
Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала — чище.
Ах, я счастлива, что, тебя даря,
Удаляюсь — нищей,
Что тебя, чей голос — о, глубь! о, мгла! —
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы.
22 июня 1916
«Не отстать тебе. Я — острожник…»
Не отстать тебе. Я — острожник,
Ты — конвойный. Судьба одна.
И одна в пустоте порожней
Подорожная нам дана.
Уж и нрав у меня спокойный!
Уж и очи мои ясны!
Отпусти-ка меня, конвойный,
Прогуляться до той сосны!
26 июня 1916
«Ты солнце в выси мне за́стишь…»
Ты солнце в выси мне за́стишь,
Все звезды в твоей горсти!
Ах, если бы — двери настежь —
Как ветер к тебе войти!
И залепетать, и вспыхнуть,
И круто потупить взгляд,
И, всхлипывая, затихнуть —
Как в детстве, когда простят.
2 июля 1916
«Белое солнце и низкие, низкие тучи…»
Белое солнце и низкие, низкие тучи,
Вдоль огородов — за белой стеною — погост.
И на песне вереницы соломенных чучел
Под перекладинами в человеческий рост.
И, перевесившись через заборные колья,
Вижу: дороги, деревья, солдаты вразброд.
Старая баба — посыпанный крупною солью
Черный ломо́ть у калитки жует и жует…
Чем прогневили тебя эти серые хаты, —
Господи! — и для чего сто́льким простреливать грудь?
Поезд прошел и завыл, и завыли солдаты,
И запылил, запылил отступающий путь…
— Нет, умереть! Никогда не родиться бы лучше,
Чем этот жалобный, жалостный, каторжный вой
О чернобровых красавицах. — Ох, и поют же
Нынче солдаты! О господи боже ты мой!
3 июля 1916
Стенька Разин
1
«Ветры спать ушли — с золотой зарей…»
Ветры спать ушли — с золотой зарей,
Ночь подходит — каменною горой,
И с своей княжною из жарких стран
Отдыхает бешеный атаман.
Молодые плечи в охапку сгреб,
Да заслушался, запрокинув лоб, —
Как гремит над жарким его шатром
Соловьиный гром.
22 апреля 1917
2
«А над Волгой — ночь…»
А над Волгой — ночь,
А над Волгой — сон.
Расстелили ковры узорные,
И возлег на них атаман с княжной
Персиянкою — брови черные.
И не видно звезд, и не слышно волн, —
Только весла да темь кромешная!
И уносит в ночь атаманов челн
Персиянскую душу грешную.
И услышала
Ночь — такую речь:
— Аль не хочешь, что ль,
Потеснее лечь?
Ты меж наших баб —
Что жемчужинка!
Аль уж страшен так?
Я твой вечный раб,
Персияночка!
Полоняночка!
____
А она — брови насупила,
Брови длинные,
А она — очи потупила
Персиянские.
И из уст ее —
Только вздох один:
— Джаль-Эддин!
____
А над Волгой — заря румяная,
А над Волгой — рай.
И грохочет ватага пьяная:
— Атаман, вставай!
Належался с басурманскою собакою!
Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!
А она — что смерть.
Рот закушен в кровь. —
Так и ходит атаманова крутая бровь.
— Не поладила ты с нашею постелью —
Так поладь, собака, с нашею купелью!
В небе-то — ясно,
Тёмно — на дне.
Красный один
Башмачок на корме.
И стоит Степан — ровно грозный дуб,
Побелел Степан — аж до самых губ.
Закачался, зашатался. — Ох, томно!
Поддержите, нехристи, — в очах тёмно!
Вот и вся тебе персияночка,
Полоняночка.
25 апреля 1917
3
(Сон Разина)
И снится Разину — сон:
Словно плачется болотная цапля.
И снится Разину — звон:
Ровно капельки серебряные каплют.
И снится Разину — дно —
Цветами, что плат ковровый.
И снится лицо одно —
Забытое, чернобровое.
Сидит, ровно божья мать,
Да жемчуг на нитку нижет.
И хочет он ей сказать,
Да только губами движет…
Сдавило дыханье — аж
Стеклянный, в груди, осколок.
И ходит, как сонный страж,
Стеклянный — меж ними — полог.
____
Рулевой зарею правил
Вниз по Волге-реке.
Ты зачем меня оставил
Об одном башмачке?
Кто красавицу захочет
В башмачке одном?
Я приду к тебе, дружочек,
За другим башмачком!
И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
— Затонуло ты, Степаново счастье!
8 мая 1917
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления