Онлайн чтение книги Ветер крепчает The Wind Has Risen
1 Окно

Как-то осенним днем я решил нанести визит госпоже О и направился к ней на дачу, отрезанную от города небольшим болотцем.

Добраться туда можно было не иначе как по тропинке, ведущей в обход, вокруг топи, поэтому, пока я шел, отражавшийся в воде дачный домик постоянно мелькал у меня перед глазами, хотя выйти к нему все никак не удавалось. В итоге я сам не заметил, как впал в какую-то полудрему и начал грезить на ходу, однако повинна в том была, похоже, не только обманчивая близость моей цели, но и странный, словно запустелый вид дома, к которому я направлялся. Пепельно-серые стены небольшой постройки обвивал плющ, и, судя по тому, как он разросся, ставни на окнах дома в последнее время, должно быть, не отворялись вовсе. Образ прекрасной вдовы, которая вот уже несколько лет жила в подобном месте в полном одиночестве и, как рассказывали, лечилась от поразившей ее болезни глаз, сам собою приобретал в моем воображении романтический ореол.

Я опасался, что внезапный визит и дело, с которым я шел к госпоже О, потревожат ее уединенный покой. На днях открывалась посмертная выставка моего уважаемого учителя, господина А, и интерес мой состоял в том, чтобы просить у госпожи О согласия выставить одно из принадлежавших ей поздних полотен художника. Мне самому довелось видеть картину лишь раз, когда учитель впервые представлял ее вниманию публики на своей персональной выставке. Среди весьма непростых для понимания творений, которыми изобиловали последние годы его жизни, это было самым загадочным: картина, написанная в характерной технике и цветовой палитре, носила незатейливое название «Окно», но представляла собой странную метафору, ибо разобрать, что на ней изображено, казалось совершенно невозможным. Тем не менее учитель любил это творение более прочих и даже признавался мне незадолго до смерти, что в нем содержится ключ к пониманию всех его работ. Однако в определенный момент госпожа О, ставшая собственницей картины, по какой-то причине укрыла ее от посторонних глаз и больше никому уже не показывала. Поэтому, задумав нынче посетить госпожу О под предлогом готовящегося мероприятия, я рассчитывал на то, что даже если картина не будет выставлена на всеобщее обозрение, я сам сумею, по крайней мере, мельком взглянуть на нее…

Наконец я вышел к дачному домику и неуверенно нажал на кнопку дверного звонка.

В доме, однако, не раздалось ни звука. Предположив, что звонок перестал работать, оттого что им давно никто не пользовался, я собрался нажать на кнопку снова – проверить ее исправность, но в это самое мгновение входная дверь передо мною бесшумно, словно под действием некоего внутреннего механизма, отворилась.

Передавая визитную карточку, я уже почти не надеялся на личную встречу с хозяйкой дома, но, вопреки ожиданиям, безо всякого труда получил аудиенцию.

Комната, куда меня провели, была темнее всех прочих.

Пройдя внутрь, я увидел женщину; она тихо поднялась с кресла, стоявшего в углу, легким поклоном приветствовала меня, и я едва не позабыл о том, что она слепа. Ее движения ничем не отличались от движений любого другого человека – настолько хорошо она ориентировалась в своем доме.

Она предложила мне сесть и, поняв, что я опустился в кресло, сразу же, не дав мне опомниться, начала задавать разные вопросы касательно господина А.

Я, естественно, с готовностью отвечал, рассказывая обо всем, что знаю.

Более того, всеми силами стараясь заслужить ее расположение, я, опережая расспросы, даже раскрыл некоторые секреты господина А, известные лишь мне одному. Например, поведал такую историю. Однажды мы отправились на очередную выставку французской живописи, чтобы полюбоваться работой Сезанна. Мы долго стояли перед картиной, а потом господин А, удостоверившись, что рядом никого нет, неожиданно подошел к ней и, послюнявив мизинец, принялся тереть краешек холста. С недобрым предчувствием я подкрался к учителю. Он показал мне окрасившийся зеленым палец и прошептал: «Этот цвет не так-то легко заполучить, если не решиться на подобное!»

От внимания моего не ускользнуло, что за время нашей беседы женщина, очевидно питавшая особый интерес ко всему, что касалось господина А, постепенно и ко мне начала проникаться определенной симпатией.

Между тем разговор зашел о работах мастера, принадлежавших госпоже О.

Едва только мне представилась долгожданная возможность, как я изложил суть своего дела. На что получил такой ответ:

– Эту картину нельзя больше предлагать вниманию публики как одно из произведений господина А. Если я решусь на подобное, никто не поверит, что это подлинник. Дело в том, что сейчас она выглядит не так, как выглядела несколько лет назад.

Я не сразу осознал смысл сказанных слов. Мелькнула даже мысль, что душевное здоровье вдовы, как это ни печально, может быть расстроено.

– Вы хорошо помните, как картина выглядела раньше? – спросила она.

– Да, весьма отчетливо.

– В таком случае, возможно, стоит показать ее вам…

Женщина, похоже, колебалась. Наконец она произнесла:

– Что же, пусть будет так. Я надеялась, что это останется моим секретом, но я покажу вам картину. Сейчас мои глаза совсем ослабли, и только сердце подсказывает мне, насколько она изменилась с тех пор, когда я еще могла ее видеть. И хотя я убеждена, что чувства меня не обманывают, доверяясь вам, я хотела бы, чтобы вы тоже подтвердили это.

Хозяйка дома поднялась, тем самым предлагая мне проследовать к полотну. Я шел за ней, переходя из одного сумрачного коридора в другой, и меня не покидало ощущение, будто это не она, а я лишился зрения.

Неожиданно женщина остановилась. И тогда я заметил, что мы стоим перед картиной учителя. Вывешенная в закутке, напоминающем не то каморку, не то внутренний переход, она словно парила в лившихся откуда-то лучах дивного и неизъяснимо таинственного света. В этом темном углу она – в полном соответствии со своим названием – была, можно сказать, единственным распахнутым окном! Струившийся вокруг потусторонний свет исходил как будто от самого холста. Или же то были лучи, проникавшие к нам сквозь окно из иного, сверхъестественного мира… Впрочем, я вполне допускал, что видение это вызвано передавшейся мне обостренной чувствительностью, какую проявляла в отношении картины стоявшая рядом женщина.

Однако имелось кое-что еще, особенно меня поразившее: в лучах потустороннего света мне ясно виделся бледный лик самого господина А, который я совершенно не приметил несколько лет назад. Сказать, что я был удивлен, лишь теперь обнаружив эту деталь, значит не сказать ничего. Сердце мое едва не выпрыгивало из груди.

Я никак не мог поверить в то, что несколько лет назад это изображение уже присутствовало на картине.

– Здесь же господин А! – воскликнул я невольно.

– Вы тоже его видите?

– Да, несомненно.

Глаза успели привыкнуть к царившему вокруг полумраку, поэтому от меня не укрылось, каким необыкновенным светом озарилось в тот момент лицо женщины.

Я вновь перевел взгляд на картину, гадая о природе этого удивительного и по-своему чудесного преображения. Госпожа О заслуживала доверия: можно было не сомневаться, принадлежавшая ей картина не переписывалась. Если же какие-то детали действительно появились на холсте позже других, то это могли быть только очертания и цвета, которые я видел когда-то на персональной выставке учителя. Вероятно, они были наложены поверх тех, что мы наблюдали теперь, но с течением времени выцвели или претерпели какую-то иную метаморфозу, и тогда сам собою вновь проступил исходный рисунок. Истории известно немало подобных примеров. Говорят, нечто похожее происходило с настенными росписями Тинторетто.

…Вот только в случае с картиной учителя прошло слишком мало времени. При этом на протяжении последних лет она занимала то же самое место, что и сейчас; на нее всегда смотрели с одного и того же расстояния, при одном и том же освещении. Так, может быть, именно уникальное расположение, найденное благодаря поразительной чуткости госпожи О, позволяет нам увидеть то, что ускользает от взгляда, брошенного под любым другим углом?

Пока я размышлял над этим, меня неожиданно посетила догадка, постепенно переросшая в уверенность: должно быть, учитель когда-то очень любил эту женщину, и она, вероятно, втайне принимала его чувства.

Глубоко тронутый, я все стоял и смотрел – то на произведение учителя, то на невидящие, но словно вглядывающиеся в картину глаза женщины.