Онлайн чтение книги Взрывная Академия Восковых Кукол Wax Doll Explosion Academy
1 - 1 Рю Хопи: однажды летним днем

Я был гигантским орлом.

Орёл покидает гнездо, что расположилось на остром бескрайнем утёсе, и взмывает в небо. Сделав круг, он стремительно кидается к земле. Кто-то зовёт орла.

— Моё дитя.

Земля, видимая с неба, напоминает аккуратный шахматный узор. Когда орёл, снижаясь, увеличивает скорость, узор начинает постепенно меняться. Он превращается в рушащиеся дома из желтой глины, в ручей, по которому течёт кровь… На земле лежат горы обезглавленных тел. Отрубленные головы болтаются на верёвках, протянутых от дерева к дереву. На земле валяется топор палача, заляпанный кровью. Гниющие трупы цепляются за когти орла, парящего над землёй.

— Моё дитя…

Голос становится всё громче. Орёл мечется в поисках своего хозяина. Вдруг в его поле зрения попадает чей-то дом. Под чёрной крышей — крошечное окошко. Орёл, будто завороженный, летит прямо к нему.

В тёмном помещении тускло горит свеча, и женщина с распущенными волосами стоит в тени. Густая тень закрывает её лицо. Перед ней стоит иссохший мальчик, протягивающий свою тощую правую руку. Предплечье в язвах, алые мышцы обнажены и виднеются сквозь кожу. Черви с жадностью пожирают красную плоть его конечности.

Женщина взмахивает белым ножом. Хрупкая рука мальчика резко падает. 

Из тени, скрывающей лицо женщины, раздаётся голос:

— Не забудь. Это — мой дар тебе. Ты должен гордиться этим, моё дитя. Не забудь и обязательно отомсти — за эту мать, погибшую в мучениях.

Орёл хлопает крыльями.

— Хах!

Я резко открыл глаза. Руки и ноги судорожно подрагивали. Где-то на вершине горы Намгён зазвонил колокол, оповещая о том, что уже два часа дня.

— Ха-а, ха-а…

Я поднял голову и уставился в широко распахнутое окно. На ясном небе неторопливо плыли облака.

Мама.

— Не забудь.

Мама…

— Отомсти за эту мать, погибшую в мучениях…

Правая рука отозвалась тупой ноющей болью. Я рывком поднялся. Схватил висящий на стене чандо*, я выскочил во двор. Одним движением сорвал ткань, накрывавшую мотоцикл. Стоило завести его, как он, будто только и ждал этого, взревел с резким выхлопом. Мне показалось, что я немного освободился от удушающего дыхания матери. Разогнавшись, я пересёк двор, с ходу распахнул ворота и вылетел наружу.

*Чандо — длинный однолезвийный нож. 

На самом деле даже вне дома мне особо некуда было пойти и нечем было заняться. Я ведь и в школу не ходил, так что у меня изначально не было шансов общаться со сверстниками. Порой среди моих ровесников встречались те, кто тоже не ходил в школу, но в большинстве своём это были простолюдины, которых привлекали к тяжёлому труду, — и, поскольку я был внуком по материнской линии одного из самых знатных родов Намгёна, они старательно избегали меня.

Когда синее небо стало понемногу наливаться красным, я остановил мотоцикл у берега реки. На другом берегу дома, похожие на панцири, теснились друг к другу. Вдалеке, в трущобах, дети бегали и играли. Маленький мальчик семенил за худощавой женщиной, похожей на его мать.

Мама шепчет мне на ухо.

— Моё дитя.

Мама…

— Что ты делаешь? Мы, погибшие в муках, даже находясь в земле не можем глаз сомкнуть.

Потому что я не могу. У меня нет силы. Нет никого, кто мог бы помочь. Старик Рю Сынху приказывает сидеть дома. Что я могу сделать?

— Поторопись… эта мать.. еë мучения…

Я резко замотал головой.

— Хватит, мама. Я стараюсь. Даже просто выжить в этой тюрьме уже слишком тяжело… Потерпи ещё немного, мама.

Я привык к этому голосу. Призрак мамы, который не оставляет меня ни на миг...Он всегда упрекает, когда мне тяжело, и бранит, когда спокойно… 

Моё лицо было мокрым. Я поспешно вытер слёзы и отвернулся, чтобы никто не увидел. Внизу, под дамбой, маленькими группами шли мальчишки. Все с джукдо* в руках, одетые в добоки*. Обычно я бы прошёл мимо, даже не глядя, но на этот раз крикнул, не раздумывая:

— Эй! Куда идёте?

Когда я вдруг бросил на них фразу на панмале, мальчики замялись, переглянулись друг с другом и неуверенно, почти шёпотом, ответили:

— Мы идём в доджан* Намгёна. Сегодня проводится специальный показательный поединок в честь дня рождения Бога.

*Джукдо — бамбуковый меч, используемый в кэндо и др. боевых искусствах.

Добок — форма для боевых искусств.

Доджан — зал для занятий боевыми искусствами.

И здесь Бог, и там Бог. Куда ни пойдёшь — всё твердят об этом чёртовом Боге, Боге, Боге.  Мне это осточертело, но нельзя же избивать невиновных детей просто потому, что я зол. Я повернул мотоцикл и направился к доджану Намгёна. Ни билета, ни денег у меня не было, но я уверенно вошёл с пустыми руками. Сотрудник у входа, казалось, принял меня за участника показательного выступления, потому что я спокойно прошёл мимо с чандо на поясе, и просто безмолвно наблюдал. Коридор был переполнен людьми. На стене висел плакат: «Особое показательное выступление в честь празднования 45-летия. Уникальная возможность ознакомиться с традиционными техниками меча 1-ой области Пуккён и 2-й области Кёнхва». В списке участников были указаны известные школы кэндо*. Кванджин дочан, Чэшимгван, Ига гомдо, Чоянгван, Пальмандогон…

*Кэндо — японское боевое искусство фехтования на бамбуковых мечах.

— Мои глаза меня не обманывают?

Кто-то сзади схватил меня за плечо. Я рефлекторно ударил кулаком, вздрогнув от неожиданности. Увидев, что это Чу Сончхан, глава зала Сонму, который обучал меня год назад, я спохватился, но было уже поздно.

— Ха!

Мой кулак, который в других обстоятельствах точно уже угодил бы в лицо, был внезапно остановлен чьей-то рукой. Это была женщина средних лет в белом добоке. Её гладко зачёсанные назад и туго завязанные волосы напоминали остро отточенный клинок. В её лице я непроизвольно увидел маму и машинально сглотнул.

Рядом с мастером Сончханом стояли ещё несколько человек. Женщина оглядела меня с ног до головы и сказала:

— Вижу, тело у тебя натренировано, но сердце — насквозь грязное. Кто тебя учил, раз ты, только заслышав взрослого, первым делом пускаешь в ход кулаки?

— Ха-ха, как неловко… Уважаемая глава зала Чэсим, это мой ученик, так что причина кроется в моём невежестве. Разрешите извиниться от его имени.

Мастер Сончхан заговорил мягко, как бы успокаивая главу Чэсим. Пол флером этой добродушной улыбкой трудно было узнать того тигра, что загонял меня в угол год назад.

— Зовут его Рю Хопи, он внук господина Рю Сынху. Я преподавал ему около года назад. Как здоровье у вашего деда?

Я молчал, и сопровождающие Сончхана взорвались криками:

— Эй, ты чего глаза вытаращил, почему молчишь?!

— Никакого уважения!

— Если сердце не обуздано, тело становится всего лишь опасным оружием!

Глава Чэсим, обладательница острого, как лезвие клинка, взгляда, холодно улыбнулась.

— Мастер Чу, по-видимому, этот мальчик сейчас больше всего нуждается в медитации. Он полон беспокойных мыслей и совсем не похоже, что он собирается взять себя в руки.

Чу Сончхан посмотрел на меня с горькой улыбкой. 

— Эти люди — те, с кем я учился в Пуккён. Не принимай слишком близко к сердцу их строгие замечания. Ты пришёл посмотреть поединки?

— Я пошел домой.

Но Чу Сончхан покачал головой и схватил меня за руку. Его товарищи по учебе посмотрели на меня с явным недовольством. Было очевидно, что если бы я отказался, кто-нибудь из них вполне мог бы ударить меня. Мне было не страшно получить по лицу, но ради репутации Чу Сончхана я не стал перечить и пошёл за ним.

— Посмотри показательные выступления и потом пойдешь. Здесь, в отличие от Намгёна, собрались по-настоящему талантливые люди. Это и тебе пойдёт на пользу. Я подыщу тебе место.

— Спасибо.

Похоже, Чу Сончхан был приглашён как почётный гость. Как глава известного доджана в Намгёне, он сидел в ряду, предназначенном для руководителей школ-участников. Когда я сел рядом с ним, его товарищи по учёбе злобно покосились на меня. Но как только начались выступления, они тут же забыли обо мне и полностью сосредоточились на подбадривании своих учеников.

Чу Сончхан тихо прошептал:

— Год назад я ездил в Пуккён в качестве судьи на соревнованиях Божественного меча. Как и положено месту с живописными горами и чистой водой, местные бойцы оказались выдающимися. Хотя, конечно, такого таланта, как ты, среди них не было.

— …

— Ты наделен редким даром. Но если ты не научишься управлять своим разумом, он же тебя и задушит. Я позвал тебя сюда потому, что среди выступающих множество овладевших мечом, соблюдая равновесие тела и духа.

Умения участников демонстрации выглядели как цветы, которые кружат на летнем ветру. Если эти детские шалости, мотивированные лишь соблюдением вежливости, считаются настоящим мастерством сохранения равновесия тело и духа, то это просто пустая трата времени. Стоило мне только подумать об этом, как наконец-то один парень привлек моё внимание.

Мальчик выделялся, как журавль, расправивший крылья посреди стаи ворон. Он был примерно моего возраста, но завораживал всех в зале.

— Это мой сын, — прошептала глава Чэсим Чу Сончхану.

В её голосе уже не было той колкой строгости, с которой она отчитывала меня. В нём звучала только гордость матери, любующейся талантом сына.

— Мой сын…

Я сам не заметил, как уставился на сына главы Чэсим. Его брови были четкими и выразительными, словно нарисованными тушью. Хотя бой подходил к концу, его дыхание оставалось ровным. После серии точных ударов в лобовую он завершил поединок боевой формацией Ярости быка. Все движения были выполнены с несравненным изяществом. Чу Сончхан указал на него и тихо прокомментировал:

— Видишь? Даже имея явное преимущество, он не стал добивать соперника, а сам отступил. Выдающееся мастерство сочетается с честным сердцем — разве это не настоящий пример сдержанности? Такой нравственной стойкостью должен обладать каждый, кто идёт по пути меча. Именно это я хотел тебе показать.

Поднялся белый флаг.

— Победитель: Кан Хидже, доджан Чэсим!

Мальчик обернулся к матери с сияющим лицом. Глава Чэсим вскочила и замахала ему рукой. В этом выражении лица было полно радости и любви к сыну. Выражение, которого мама ни разу не показала мне. Сколько бы я ни старался, она всегда с каменным лицом повторяла одну и ту же фразу: «Нет. Сильнее. Ещё».

— Если не добьёшь лежащего врага, он использует момент, когда ты расслабишься, и поразит тебя. Поэтому обязательно бей в уязвимое место и заканчивай одним ударом.

Мама всегда говорила, что все эти разговоры о самообладании, этикете и чести — просто собачий лай. И она оказалась права. Её голова, срубленная гильотиной и болтающаяся на дереве, стала тому доказательством.

Когда мальчик стал возвращаться на своё место, глава Чэсим засеменила к нему мелкими шагами. Она крепко его обняла. Он, не сопротивляясь, спокойно принял объятие — видно, что он привык к этому. Глава Чэсим нежно погладила сына по голове.

Мама…

Мама ни разу не обняла меня. Она всегда сердито говорила: «Что это за прихоть? Разве сейчас время для слабости? Если будешь столько ныть, никогда не станешь человеком».

Он выглядит таким счастливым. Такой парень, конечно, не понимает, что значит чувствовать себя как паразит в грязной канаве.

Меня охватила зависть. Мне было тошно от того, что в одном и том же месте один вкушает райские плоды, а другой — варится в адском котле. Мне захотелось занять его место… Я тоже хотел бы попасть в тёплые, заботливые объятия этой матери. Я хотел бы положить свою голову на её мягкую руку. Я завидовал Кан Хидже до дрожи. Я пристально смотрел на мать Кан Хидже. В этот момент я сильно захотел увидеть свою несчастную мать, которая всегда вынуждена была гонять меня и быть ко мне жестокой.

В ту ночь я впервые занялся мастурбацией. Я не был несведущ в вопросах секса, но намеренно избегал их. Удовольствие было для меня ещё одним именем греха. Однако в ту ночь я без малейших колебаний расстегнул ширинку, едва переступив порог комнаты.  

В сознании всплыло лицо Кан Хидже — самое счастливое лицо на свете.  

Перед глазами навязчиво маячила глава Чэсим, одновременно похожая и непохожая на мою мать. Сейчас он, наверное, крепко спит, сжимая мамину руку? А та заботливая женщина нежно поцеловала сына в щёку? Не то что некоторые матери... Обняла бы, приласкала...  

Забудь. Начисто сотри из памяти этих счастливчиков.  

Правое плечо отдало острой болью. Боль превращалась в наслаждение, выжигая грудь изнутри. Я грубо сжал плоскую, лишённую округлостей грудь. Призрак матери взвыл.

— Что с тобой? Разве сейчас время вести себя так?

— Ты хоть знаешь, в каком виде твоя мать сейчас скитается по загробному миру?

Я не ответил и продолжил теребить пальцами твердо стоящие соски. Я резко дернул нижней частью тела, однако, несмотря на мои попытки, возбуждение не стихало. Призрак матери продолжал кричать, но я игнорировал его. Мне казалось, что если я сосредоточусь только на наслаждении, то образ той женщины и её сына исчезнет перед глазами. Я почти поверил, что смогу забыть всё, что мучило меня. Сильная боль пронзила мое плечо, и перед глазами всё побелело.

На следующее утро, будто бы насмехаясь надо мной, плечо не болело. Я сжал губы. Вся моя грудь была покрыта синяками, свидетельствовавшими о моих ночных играх. Я чувствовал отвращение к следам, оставленным на моем теле. Ещё более отвратительным было то, что, всю ночь думая о том человеке, я видел его счастливо улыбающимся.

Это была зависть. Я так сильно завидовал тому парню… Я хотел оттолкнуть его и стать настоящим сыном той матери… Я хотел, чтобы она любила меня под именем Кан Хидже. Я сходил с ума, одновременно думая об этом и мастурбируя. Моё сердце бешено колотилось.

— Не смей терять голову из-за этой женщины. Не забывай, не забывай, снова вспомни. Вспоминай как можно чаще. Гони себя в отчаяние, как будто сходишь с ума. Не забывай, что случилось с твоей матерью, что случилось со мной!

Пронзительно закричал мне в ухо призрак матери. Правая рука начала неистово дрожать.

К моей правой руке вновь прилип ядовитый червь, что пожирал мою плоть в тот день, когда мне было семь.