Онлайн чтение книги Мастер сахарного дела El maestro de azúcar
Глава 12

Первый класс, казалось, болезни даже не заметил. Пока пассажиры других палуб сражались за жизнь, он следовал размеренному ритму фортепианных концертов и вечерних чаепитий. Смерть доньи Аны не вызвала во Фрисии ни малейших переживаний, и единственное, что ее волновало, – это состояние доктора Хустино: не скажется ли такая утрата на его способности исполнять в асьенде свои обязанности. Стоя на корме, она беспокоилась о белизне своих перчаток больше, чем о происходившем на нижних палубах. К ним она не испытывала ни тени сочувствия.

Да и зачем? Сострадание открывает дорогу к слабости, и если уж Фрисия чего и боялась, так это собственной уязвимости. Растрачивая себя на милосердие и сожаления, суровости своих ранних лет жизни она бы не перенесла. Сомнения, считала Фрисия, были не чем иным, как балластом, от которого следовало избавиться, пока он не утянул на дно.

С первым в своей жизни душевным разладом она столкнулась в возрасте восьми лет, когда жила в приюте. Фрисия тогда души не чаяла в своей сестре Аде: она старалась перенять ее походку и поджимала, как та, губы, когда о чем-то задумывалась. Рядом с ней сиротство казалось не таким уж и страшным. Держа ее за руку, Фрисия как бы во весь голос заявляла, что она в этом мире не одна.

Ее стремление показать всем свою удачу вызывало зависть и обиды, и несколько раз Фрисию закрывали в темном подвале для угля, куда не проникал солнечный свет и где полчищами разгуливали крысы размером с кролика.

Ада не сделала ни единой попытки уберечь Фрисию от этого кишевшего чудовищами угольного заточения, и переживание покинутости было для Фрисии куда более страшным, чем пробегавшие чуть не по ней крысы. Тогда она поняла, что наличие семьи еще не давало ни любви, ни защиты.

Через несколько лет они покинули приют и устроились служанками к одному сеньору, который днями изготовлял чучела животных, а ночами избивал жену. За толстыми стенами того дома Фрисия усвоила второй жизненный урок: в распределении сил они занимали то же место, что и собаки. Дни их наполнились криками, пинками и порками ореховым прутом. Фрисия тогда думала, что несчастнее жизни не бывает, но она ошибалась. Она хоть и была двумя годами моложе Ады, выглядела взрослее. Возможно, потому-то изготовлявший чучела сеньор выбрал для своих утех ее ложе.

Окажись на ее месте Ада, Фрисия коршуном бросилась бы на него, исцарапала бы ему лицо и выколола глаза, лишь бы он больше никогда не прикасался к ее сестре. Но Ада вновь не сделала для нее ничего.

«Фрисия, пожалуйста, оставь все как есть. Ради меня. Если он ляжет ко мне в постель, я не перенесу. Я умру, Фрисия, понимаешь? Умру! И тогда ты останешься совсем одна».

Нелепый ответ Ады так возмутил Фрисию, что однажды утром она прокралась в спальню сеньоры и украла у нее хорошо заточенный книжный нож с рукоятью из слоновой кости. Оставалось только дождаться очередного визита сеньора. Той ночью Фрисия, вся дрожа от ужаса и отвращения, вонзила ему в спину острие лезвия.

Из-за страха скандала на них не донесли, но в приют они все же вернулись и прожили там до восемнадцатилетия Ады. Тогда монахини нашли ей работу и позаботились о том, чтобы Фрисия ушла вместе с ней: по приюту ходили слухи о каком-то книжном ножике, которым Фрисия угрожала всякий раз, когда воспитанницы не хотели выполнять ее приказов, хотя убедиться в этом воочию монахини так и не смогли.

Так они устроились горничными в бесподобную виллу семьи Вийяр в Коломбресе.

Когда Фрисия познакомилась с младшим сыном четы, Педро, в ее сердце забрезжил тусклый свет. Она никогда прежде не встречала такого юношу, как он: когда весь дом спал, он приносил им в кровать печенье с молоком и, сидя в углу комнаты, читал им письма от старшего брата, Агустина. Живший в кубинской асьенде Агустин рассказывал о мире, где существовали хозяева и рабы, где людей увозили с родной земли, сковывали кандалами, сажали на корабли и отправляли на плантации, где жизнь от смерти отделяло одно лишь слово хозяина.

Тогда Фрисия узнала о жизнях еще более жалких, чем ее собственная, и в течение нескольких дней с ужасом размышляла, что подобное могло произойти и с ней.

Однажды она осмелилась поделиться своими страхами с Педро.

– Не волнуйся, Фрисия, с тобой такого никогда не случится.

Он произнес эти слова, взяв ее за руку и взглянув ей в глаза с такой нежностью, что Фрисия впервые ощутила прелесть жизни.

В ней загорелось пламя доброты и стремление стать хорошим человеком – таким, как Педро. Она хотела быть похожей на него, так что даже попыталась возлюбить свою сестру. И у нее почти получилось. Она любила Педро – и была уверена, что ее чувства взаимны.

Потому она совершенно растерялась, когда однажды ночью к ней под одеяло забралась Ада и, взяв ее ладони в свои, со слезами счастья на глазах призналась ей, что Педро предложил ей руку и сердце.

От этого признания Фрисия потеряла дар речи, не сумев ничего ответить. Когда удар поослаб, она сказала сестре, что тут, должно быть, какая-то ошибка, что она не так поняла. На свои чувства ей открыл глаза сам Педро. Его переполняло душевное волнение, когда он говорил ей: «Разве ты не рада, Фрисия? Теперь мы настоящие брат с сестрой».

Потрясение был настолько велико, что не проходило еще несколько недель.

С тех пор Фрисия часами стала рассуждать о справедливости Господа. Она каждую ночь молилась Всевышнему, прося Его, что если Он был справедлив, что если Он действительно любил обиженных, то замуж за Педро вместо Ады должна была выйти она.

«Господи, я так страдала… Разве я не заслуживаю хоть немного Твоего милосердия? Ведь с моей сестрой в жизни никогда не происходило ничего плохого, кроме того, что нас обеих бросили родители. Почему же Ты даешь ей все, а мне – ничего? Почему Ты отягощаешь мою душу столькими наказаниями, а ее – ни одним?»

Фрисия хотела кричать на весь мир о том, что они ошибались, что Ада – трусливая, самовлюбленная, скверная сестра, что за ее милым лицом и мягким характером скрывалось черное, словно крылья ворона, мутное, словно речной омут, мрачное, словно небо перед грозой, сердце.

«Несправедливость губит больше душ, чем несчастье».

Эти слова она слышала от одного священника.

И душа ее окончательно покрылась мраком.