Едва сумели совладать с эпидемией дифтерии, как доктор Хустино закрылся у себя в каюте. Не желая никого видеть, он целыми днями спал. Рядом с его кроватью Мар обнаружила бутылочку диацетилморфина – сильнодействующего героического сиропа от кашля, отпускавшегося под названием «героин». Доктор Хустино уже давно никому его не прописывал. Принимавшие сироп дети настолько пристрастились к его действию, что могли целый час пробыть под дождем, лишь бы заболеть и снова выпросить его у матерей. На пациентов он оказывал удивительное влияние: при больших дозах они могли впасть в настолько глубокую дремоту, что порой забывали дышать. Опасная потеря связи с действительностью.
– Чего вы хотите этим добиться, отец?
Сидя на краю кровати, доктор Хустино немигающе смотрел на свои босые ноги.
– Уйди лучше к себе.
– Не уйду! – воскликнула Мар. – Пообещайте сначала, что больше не будете принимать этот сироп.
– Ничего я тебе обещать не стану. Я намного старше тебя, и ты мне не указ.
– Но, отец, вы же знаете, что этот сироп опасен. Такая глубокая дремота может стоить жизни. Я читала об этом в ваших медицинских журналах. Вы же собственными глазами видели, что он делает с детьми. Он вызывает зависимость! Вы же сами перестали его прописывать до новых исследований.
– С горем каждый справляется по-своему. Я врач, и в этом мое преимущество. Мне нужно отдохнуть и забыть о… – Голос его дрогнул. – О том, что твоей матери больше нет.
– Вы думаете, что мне не больно? Думаете, что мне безразлична ее смерть? Нам даже могилы ее не осталось!
– Замолчи…
– А мне не безразлично! Иногда мне кажется, что я не смогу пережить ее потери!
– Перестань, умоляю… – Доктор Хустино схватился руками за голову, словно та вот-вот лопнет.
– Не перестану! Я не хочу потерять еще и вас!
– Хватит! – вскричал доктор Хустино. – Да погляди ты на себя. Трясешься, словно дитя несмышленое. Ты с рождения от нас с матерью не отходила. Во что ты превратила свою жизнь, Мар? Что будет с тобой, когда не станет и меня? Когда же ты осознаешь наконец, что ты родилась не мужчиной? Зачем ты в юности не нашла себе супруга и не создала семью, а научилась делать уколы?
Мар глядела на него с ужасом: отец никогда с ней так не обращался. Он всегда давал ей свободу искать свое место в мире, и эти слова она теперь никак не могла взять в толк.
– Но, отец…
– Сколько раз я повторял твоей матери, что мы – пособники твоего одиночества, потому что таково твое будущее: вести одинокую жизнь или выпрашивать у твоих братьев крышу над головой. И зачем я только разрешил тебе так погружаться в мою профессию…
– Думала, что вы меня понимаете, что видите, как я люблю вашу работу. Помогать людям, облегчать их страдания… Я всю жизнь хотела этим заниматься. Но у меня, в отличие от моих братьев, такой возможности нет, ведь я – женщина. Как же это несправедливо.
– Такова жизнь…
Смахнув слезу, Мар потянула носом.
– Не отвергайте меня, отец. Позвольте мне и дальше вам помогать. И когда в старости я останусь одна, никогда не посмею вас ни в чем обвинять.
Поднеся руку к глазам, доктор Хустино горько заплакал. Мар подбежала к нему и, обвив руками, прижалась к его груди.
– Отец, пожалуйста… Мне невыносимы ваши слезы.
– Прости, дочка. Во мне что-то сломалось. Я не могу перестать думать о том, что мог ее спасти. Что я сделал не так, где сплоховал? Я не должен был отходить от нее ни на шаг…
– У вас не было выбора, и вряд ли вы могли что-то исправить.
– Теперь я этого уже никогда не узнаю…
Чем ближе корабль подходил к Кубе, тем жарче становился воздух. Вскоре им открылся волнистый пейзаж прибрежной полосы с устланными зеленью холмами. Судно приближалось неспешно, с некоторой долей меланхолии, словно возвращавшийся домой после изнурительного боя воин. Раненный смертельно.
Совершенно оправившаяся после болезни Паулина проводила на корме долгие часы, опираясь на перила. Ее настроение, точно маятник, качалось от наворачивавшихся из-за печальных событий слез до надежды на будущее, а теплая погода и небесная синева, отличные от привычных ей дождей, туманов и сырости Коломбреса, лишь обостряли ее двоякие чувства. Она думала о Сантьяго и Викторе. Теперь эта земля – ее новый дом, и – дай-то Бог – там родятся и вырастут ее дети. Она тяжело вздохнула, дав волю грезам унести ее далеко-далеко, а изнуренный корабль, полегчавший за время дифтерии на четырнадцать душ, уже входил в Гаванскую бухту.
Суша и вода. Лицом к лицу.
– Послушайте же меня, дщери мои, – обратился к ним у берега отец Мигель. – Через несколько лет, глядя назад, вы будете вспоминать этот день.
Якорь в заливе бросили уже на закате. К кораблю приблизились несколько суденышек. То были Санитарная комиссия и Таможенная служба, прибывшие на досмотр. Всю последнюю проведенную на борту ночь Мар печально глядела, как Баси помогала доктору Хустино собирать вещи доньи Аны. А Паулина с Росалией тем временем под усыпанным звездами синим небом любовались огнями города, думая каждая о своем и лишь изредка о чем-то беседуя. В ночном воздухе пахло солью, кофе и незнакомыми фруктами, и было приятно тепло.
Наутро на многочисленных лодках их переправили на берег. Там их уже дожидалась Фрисия, которая, первой сойдя с корабля, с напускным состраданием поспешила выразить доктору Хустино соболезнования. Но Мар ее перебила:
– Довольно, Фрисия, не стоит.
Чему та была несказанно рада, поскольку неуместное многословие лишь усилило бы всю неловкость положения.
Кипевшая на набережной жизнь захлестнула их с головой. Запряженные мулами двухколесные повозки, привозившие и увозившие грузы; мальчишки, предлагавшие помощь с багажом; уличные торговцы; выстроенные в ряд кабриолетки и двуколки; железные дороги; прибывавшие отовсюду пассажиры; тонны всевозможных товаров, дожидавшихся своего часа погрузки на корабль; мешки с сахаром и воздух, пропитанный ромом, кубинскими сигарами, ванилью и лошадьми.
Сидя в экипаже по дороге на железнодорожную станцию Паулина вдруг заметила, что людей другого цвета кожи было куда больше, чем она себе представляла. Ее внимание привлекли платья негритянок: белые, в зеленый горошек, они обнажали плечи и приоткрывали грудь. Белокожие дамы, передвигавшиеся исключительно на экипажах, напротив, одевались куда скромнее: на них были светлые юбки и застегнутые под горло блузы. Головы первых покрывали цветные платки, тогда как вторые носили украшенные цветами шляпки и защищались от солнца зонтиками. Все вокруг играло яркими красками, и нестройная какофония голосов сливалась с колокольным звоном в единый мотив.
Все вокруг было наполнено жизнью. Все вокруг – и была жизнь.
Взгляд Паулины задержался на кучке солдат, одетых в форму заморских войск Испании. От их вида у нее перехватило дыхание. Она взглянула на них так, словно нашла в них нечто родное, близкое и любимое: в каждом из них ей мерещился Сантьяго. Слова отца Мигеля вырвали ее из размышлений:
– На Кубе хватает всего – даже самого заграничного, и скучать вам тут не придется. Здесь есть театры, представления с животными, танцы и прогулочные аллеи. Убрали всю грязь и мусор, которые, разлагаясь под солнцем, когда-то привели к стольким болезням. Ныне сознание, слава Тебе, Господи, у народа поменялось. Но не всё здесь благополучие и добродетель. Вследствие четырехсотлетнего смешения рас Куба, можно сказать, унаследовала все пороки европейской культуры. А разве можно ожидать большего от общества, состоящего из африканцев, азиатов, метисов и безродных европейцев, растленных нищетой и невежеством? Все общество здесь развращено. Негры не стремятся жениться, азиатам – не на ком: их женщин здесь нет, а европейцы только и хотят, что поскорее нажиться да убраться отсюда. И все свободное время они проводят в кабаках или, помилуй их, Господи, в доме терпимости.
Пока отец Мигель рассказывал о преимуществах и изъянах города, доктор Хустино дремал; на его состояние обратила внимание даже Фрисия.
– Ему просто нужно отдохнуть, – вместо оправданий ответила Мар.
До Карденаса поезд шел полтора суток. Там их уже поджидала группа вооруженных людей – служащих асьенды. Им было поручено сообщить прибывшим о том, что одним воскресным днем, в конце февраля, когда все отдыхали и устраивали петушиные бои, на востоке острова произошло восстание.
– Фрисия, уже из Испании начали прибывать войска, – сообщил ей сеньор, который, судя по всему, был среди них за старшего. – Хотят подавить восстание до начала дождей, а главное – сохранить в целости асьенды и урожай сахарного тростника. По всей видимости, повстанцы не взяли ни одного населенного пункта – у них нет ни достойных лидеров, ни оружия. Все указывает на то, что это очередная разбойничья заваруха.
Хотя новость была тревожной, Фрисия даже в лице не изменилась, и ее холодность подействовала на остальных успокаивающе.
Устроившись в седле, один из всадников галопом поскакал в сторону асьенды оповестить о скором прибытии гостей. Остальные сели в экипаж и, вооружившись терпением и превозмогая усталость, продолжили путь, пытаясь укрыться от изнуряющей жары тонким брезентом. После двух часов мерного потряхивания экипаж остановился.
С холма виднелась асьенда.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления