Онлайн чтение книги Врата: там бьются наши воины Gate - Thus the JSDF Fought There!
5 - 9

Глава 4

 

Штаб сухопутных сил самообороны — Имперская столица, район Акушо (трущобы).

 

                Обычно штат сотрудников здесь фиксирован, а обстановка — спокойная. Но последнюю неделю помещение переполнено людьми, а внутри царит напряжённая атмосфера. Мониторы, расставленные повсюду, транслируют изображения с замаскированных камер, установленных в разных частях города. Ефрейтор Сасагава не отрывается от рации, поддерживая связь с подразделениями на местах, а ефрейтор Тозу и другие наносят на развёрнутую на столе карту столицы условные обозначения своих подразделений синими и красными чернилами.

                Кроме того, многочисленные специалисты по сбору информации, присланные из второго управления, пытаются выяснить, что именно происходит в столице: они анализируют данные, собранные через ранее тщательно выстроенную информационную сеть.

                Если перевести взгляд в угол коридора, там стоит походная кровать, на которой лежит сержант Нишина. Он скребёт живот и что-то бормочет себе под нос. Работа ведётся круглосуточно — отдых только посменно.

                — Я вернулась. С припасами.

                Вернулись Курокава и Курибаяши. С ними была и крылатая девушка Мизари, ставшая их союзницей; все трое несли в руках небольшие свёртки.

                Тут же мужчины с возгласами «Благодарствуем!» столпились вокруг них. Даже те, кто до этого спал, резко вскочили. Они почти вырывали у Курибаяши и её спутников принесённые вещи, заглядывали внутрь — и тут же наперебой выражали недовольство: «Опять это?» В поклажах оказались жёсткие, хорошо прожаренные ржаные хлебцы, сушёное мясо и сушёные фрукты.

                — Если есть претензии — не ешьте! Чтобы раздобыть даже такое, пришлось чертовски попотеть, знаете ли!

                Курибаяши сжала кулак и грозно нахмурилась, а Тозу и Сасагава, с криками «Простите!», бросились прочь.

                Старшина Кувабара, жуя сушёный плод, похожий на хурму, склонил голову набок.

                — Меня это давно беспокоит: как вы вообще достаёте всё это? Магазины-то уже наверняка не работают. Неужели…

                Не успел он договорить: «Вы вломились с кулаками в чей-то дом?» — как Курибаяши ответила:

                — Мы получили это через ефрейтора Фуруту — он поделился излишками.

                — Эй-эй-эй! Ты в своём уме?! Предыдущих поваров ведь казнили только за подозрение, что они подмешали яд в трапезу императора! Разве переправка продуктов из императорского дворца не чертовски рискованное дело?

                Соичиро хлопнул себя по шее ладонью. Разумеется, он не имел в виду банальное увольнение — ведь повара буквально лишились голов.

                — Всё в порядке. Он пользуется расположением Зорзала. К тому же мы не выносим продукты прямо через чёрный ход дворца, а договариваемся с торговцами, которые имеют доступ внутрь, а от них уже получаем долю.

                —Благодаря этому и мы выживаем. В этом городе сейчас крайне трудно раздобыть еду, — сказала Мизари, раздавая еду.

                Она поднялась по лестнице на второй этаж, где находились те, с кем редко удавалось пообщаться, потому что они либо запирались там, либо куда-то уходили.

                —Кензаки, еда. Её хватит на всех.

                —О… спасибо.

                Лейтенант Кензаки, лежавшийся на походной койке, получил от Мизари еду.

                Тут же она едва не оказалась втянутой на эту койку, и испуганно вздрогнула.

                Но, сказав: «Такие вещи — устраивайте, когда я выйду на работу», — и легонько хлопнув Кензаки по руке, она добилась того, что он, обаятельной ухмыльнулся, тут же отпустил её. «Пусть трогает, — подумала она, — в конце концов, это можно счесть за услугу».

                И всё же… пока внизу люди заняты до изнеможения, эти бездельники тут прохлаждаются, не оказывая никакой помощи. Кто они вообще такие? Их образ жизни тоже странен: то запрутся в комнате и спят, то занимаются физкультурой, то пропадают на несколько дней.

                А когда возвращаются, часто источают такую убийственную ауру, что от одного их взгляда становится не по себе — словно лягушка, пойманная змеёй: тело цепенеет, и ты не можешь пошевелиться. Кажется, будто они мысленно говорят: «Я уже мёртв, делай что хочешь».

                В этом неблагополучном районе хватает грубиянов, но никто не обладает столь отточенной, пронзительной энергетикой, как эти люди. Мизари ощутила разницу в их статусе — словно они принадлежат к иному миру.

                — Кензаки… Последние деньки выдались неважными? Как насчёт сегодняшней ночи?

                — Увы. Такое у нас под запретом. Поищи кого-нибудь другого.

                Мизари и так знала, что получит такой ответ, но всё равно почувствовала себя так, словно ей дали от ворот поворот.

 

                Тем временем Курокава пыталась доложить начальнику — майору Нютабару — и заглянула в дальнюю часть оперативного штаба. Однако он в этот момент передавал по радио обстановку в имперской столице полковнику Имацу в «Арнус». В ответ Курокава получила лишь короткий жест рукой — мол, «Спасибо, подожди немного».

                Прислушавшись, она различила через динамик голос Имацу с его нарочитым кансайским диалектом.

                — Понял. Значит, все парламентарии из партии примирения уже под домашним арестом, а? А какова обстановка в городе?

                — С момента низложения императора прошла уже неделя, но в столице до сих пор действует режим чрезвычайного положения, и признаков его отмены нет. На улицах стоят патрульные, словно запугивая горожан. Днём выходить разрешено, но въезд и выезд из столицы ограничен — из-за этого почти все лавки опустели и закрылись. Потому и людей на улицах стало заметно меньше, царит запустение. В столичной штабе тоже начали иссякать запасы продовольствия. Прошу как можно скорее организовать подвоз.

                — Как так? У вас же должен быть запас на сто пятьдесят порций! Еда — это оружие, уразумел? Негоже относиться к ней небрежно!

                — Мы выделили повышенный паёк для делегации заместителя министра. Похоже, она раздаёт продукты слугам — горничным и лакеям.

                — В такие времена еда ценится выше денег, да. Если так, то мы немедленно отправим. Как только удастся согласовать график для транспортного самолёта C‑1, сбросим груз с воздуха. А как там замминистра?

                — Хотя действует режим чрезвычайного положения, предоставленный им Нефритовый дворец защищён дипломатическими соглашениями, так что проблем нет. Вряд ли кто-то осмелится причинить вред представителям нашей миссии.

                — Негоже! Такие думать недопустимо. Глупцы специально выбирают те самые «невозможные» варианты, которые мы исключаем. Отбрось все привычные представления. Будь готов ко всему, что может создать проблемы. Уразумел?

                Имацу, сказав это, одёрнул Нютабару за его оптимистичные предположения. Затем он приступил к обобщению полученной до сих пор информации.

                — То бишь, получается, что переворот Зорзала в целом удался, так?

                — Да. Воспользовавшись неопределённостью вокруг императора, Зорзал объявил об учреждении Императорского регентского совета и взял управление государством в свои руки. Утверждая, что получил право на командование, он добился клятвы верности от формирующихся в разных регионах войск и установил в столице режим строжайшего чрезвычайного положения. Многие сенаторы из партии примирения тайно эвакуируют свои семьи.

                — Понятно. То, что они пытаются вывезти семьи, означает, что они предчувствуют наступление каких-то серьёзных событий. Если искры пожара долетят и до вас, мы немедленно придём на помощь — а пока думайте только о том, как продержаться. Уразумел?

                — Есть. Однако, похоже имеются семьи которым некуда бежать. Нельзя ли их защитить?

                — Погодь. Этим ты только навредишь их положению. Главное — правильно оценить ситуацию.

                — Понял.

                — В любом случае продолжай ежеминутно отслеживать ситуацию с замминистра и сотрудниками министерства иностранных дел. И ещё — состояние здоровья императора. Жив ли он, умер ли, а если жив — есть ли шансы на выздоровление. Это EEI (Essential Elements of Intelligence, основные элементы разведданных) для оценки обстановки, уразумел? Извини за множество поручений, но так надо.

                — Да.

                Нютабара ответил так и завершил сеанс связи с Имацу.

                — Состояние здоровья императора… Есть ли среди нас кто-нибудь, у кого есть связи внутри дворца?

                Нютабара окликнул дальнюю часть штаба. Но ответил ему не кто-то оттуда, а стоявшая прямо перед ним Курокава.

                — В таких случаях, наверное, пригодится Томита, сержант, который поддерживает личные близкие связи с окружением принцессы Пины?

 

***

Имперский дворец Ура-Бианка

 

                В это время императорский двор погрузился в глубокую смуту.

                Всё началось с того, что Зорзал, объявивший об учреждении Императорского регентского совета, самостоятельно назначил министров внутренних дел, финансов, сельского хозяйства, иностранных дел, императорского двора — и даже канцлера. Затем он заявил, что каждый из них обладает полномочиями, равными действующим министрам.

                Действительно, регент имеет право участвовать в управлении государством через Императорский регентский совет. Однако это допустимо лишь после того, как действующий император чётко обозначит своё намерение и сроки отречения.

                Цель такого порядка — обеспечить преемственность политики в момент восшествия регента на престол. Но Зорзал внезапно поставил своих назначенцев вровень с действующими министрами и поручил им управление делами — и это привело к полной неразберихе на местах.

                С точки зрения закона, министры регентского совета, назначенные Зорзалом, не имеют никаких полномочий. Однако для тех, кто реально работает в ведомствах, ситуация не так проста. Император тяжело болен и может скончаться в любой момент. А значит, в недалёком будущем именно эти назначенцы Зорзала станут их начальниками. Если открыто противостоять им сейчас, можно поставить под угрозу собственное положение. Таким образом, из-за страха за будущее чиновники стремятся прежде всего обезопасить себя. В результате сложилось двоевластие: действующие министры и «будущие министры» оказались уравнены в правах.

                Естественно, повсюду стали звучать протесты против действий Зорзала. «С какой стати человек, который всего лишь регент, получает право управлять государством?» — задавались вопросом недовольные. Но когда Зорзал, уже признанный будущим императором, действует напористо, даже самые веские аргументы теряют силу. Ведь разумные доводы работают лишь тогда, когда оппонент готов их уважать. Для человека, изначально настроенного на подавление, логика бесполезна.

                Источник власти и авторитета действующих министров — император. Но сейчас император не в состоянии ясно выразить свою волю. Поэтому министры лишь пытаются управлять, опираясь на угасающий свет — словно на последние лучи заходящего солнца. Подавить восходящий блеск Зорзала, который уже начал сиять как заря, на практике стало невозможно, даже если формально это допустимо.

                Более того, в сенате почти все сторонники партии примирения оказались под домашним арестом. Теперь заседания проходят только при участии сторонников жёсткой линии, поддерживающих Зорзала. Принимаются законы, выгодные сторонникам войны, и решения, угодные Зорзалу. Остановить этот натиск уже некому.

                В итоге многие министры, хоть и осознают хаос, в котором оказались, не в силах ничего предпринять. Они лишь с тревогой ждут выздоровления императора — такова нынешняя ситуация.

 

                Было объявлено о прибытии наследного принца Зорзала, и массивные двери парадного зала императорского дворца широко распахнулись.

                Взгляды призванных на собрание будущих членов кабинета, гражданских чиновников и энергичных офицеров, занятых военными делами, устремились к Зорзалу — он величественно шествовал по образовавшемуся между ними проходу.

                Юные чиновники и офицеры, чьи глаза горели амбициями, созерцали великолепное зрелище: придворные императорского дворца выстроились в ряд в роскошных одеяниях, расшитых золотыми и серебряными нитями. В своём великолепии они превосходили свиту нынешнего императора, представляя собой поистине живописную картину.

                Тьюли следовала за наследным принцем, немного отставая.

                Её положение не выходило за рамки «собственности» принца. Однако именно поэтому все видели в ней отражение самого принца. Будучи ближе всех к этому «источнику света», она сама словно сияла, и, несмотря на статус рабыни, окружающие оказывали ей почтение, достойное аристократки.

                Зорзал, хладнокровно сбросив плащ, передал его стоявшей рядом Тьюли. Затем он опустился на трон, предназначенный для наследного принца.

                Тьюли с бесстрастным, словно маска, лицом приняла плащ и, следуя своим обязанностям, осталась стоять, держа его в руках.

                Тем временем Пина, которая явно ждала этого момента, нетерпеливо выступила вперёд, как только Зорзал занял своё место, и с упрёком в голосе обратилась к нему:

                — Брат, почему вы исключили из числа представителей маркиза Каселя и лорда Цицерона, членов партии примирения, да ещё и поместили их под домашний арест?

                Зорзал нахмурился, словно говоря: «Неужели нужно всё разъяснять словами?» — и принялся объяснять.

                — Домашний арест — слишком резкое выражение, звучит неприятно. У меня есть подозрения, что эти люди были подкуплены Японией. Поэтому я лишь велел им оставаться в своих домах до завершения расследования.

                — Подкуплены?! Вы всерьёз говорите о подкупе?

                — Именно так. Даже из того, что известно на данный момент, подозрения весьма серьёзны. Если расследование подтвердит их вину, придётся их арестовать и принять соответствующие меры.

                — Эти «меры»… Вы ведь проведёте надлежащий суд, чтобы определить их, брат?

                — Сейчас военное время. У нас нет возможности устраивать судебные разбирательства для тех, кто поддался вражеским уловкам и совершил предательские действия в рядах армии. Решительные и незамедлительные меры — вот залог победы.

                Когда Пина услышала это, перед её глазами на мгновение потемнело.

                Действительно, в армии порой обходятся без суда, когда нужно наказать солдата, распространявшего слухи, подрывающие боевой дух, или офицера и казначея, подкупленных противником. Но такие меры допустимы лишь в крайне напряжённой обстановке — когда враг уже на пороге и бой неминуем. В обычных условиях немыслимо применять наказания без судебного разбирательства.

                Более того, даже если речь идёт о вышестоящем командире, он не вправе произвольно казнить подчинённых. Хотя многие заблуждаются на этот счёт, важно понимать: хотя само по себе «наказание подчинённого» не влечёт обвинений, командир обязан исчерпывающе объяснить, почему это наказание стало необходимым. Если он не сможет убедительно обосновать свои действия перед окружающими, то сам окажется под ударом и будет наказан.

                Увидев брата, который не желал даже вникнуть в столь простые истины и, пребывая в заблуждении, считал, что, находясь в военном лагере, достаточно лишь заявить о своем праве, чтобы творить всё, что вздумается, Пина почувствовала, как её покидают последние силы.

                — Ах, брат… До каких же пределов ты…

                — Довольно, Пина! В это неспокойное время, пока император не в состоянии править, государственные дела лежат на наследном принце — то есть на мне. И я буду вести их так, как считаю нужным.

                — Брат, ты, похоже, путаешь смену власти с оккупационной политикой или чем-то подобным. Смена власти означает передачу ответственности, а не право действовать произвольно.

                — Замолчи! Не надо читать мне нотации и придираться к каждому слову. Что это за тон? Ты что, бросаешь мне вызов?!

                — Я и прежде всегда так разговаривала с императором.

                Зорзал на мгновение растерялся, словно его застали врасплох, когда Пина смело высказала своё мнение.

                — Чёрт. Да, ты права, признаю. Но я не могу позволить себе быть таким же снисходительным, как император.

                — Значит, Вы отрубите и мою голову?

                — Разумеется, я не стану этого делать. Тебе предстоит выступать посредником в отношениях с Японией. Сосредоточься именно на этом.

                — Однако новые представители — граф Вудди и барон Клейтон — создают впечатление, что Вы вовсе не намерены заключать мирный договор?

                — Это не так. Эти люди тоже в конечном счёте желают заключения мира. Но нынешняя ситуация неприемлема — вот что они думают.

                — Вы говорите так, словно у Вас есть шансы на победу.

                Пина произнесла это с явной иронией. Но Зорзал не собирался отступать.

                — Пораженцы всегда смотрят на мир сквозь мрачные очки. Им не понять, что для достижения победы нужно проявлять изобретательность. Хельм, Мюдра, Караста!

                Зорзал назвал имена трёх человек из стоявшего перед ним строя военных.

                Вышедшие из первого ряда офицеры, преклонили колени перед Зорзалом.

                В центре стоит виконт Хельм. Справа от него — баронет Мюдра, слева — наследник маркиза Караста. Все они получили генеральские должности при дворе наследного принца Зорзала. Более того, Хельм и Караста  недавно вернулись из Японии, где пребывали в плену.

                — Итак, господа, есть ли у вас какие-либо продуманные планы? Избавьте Пину от её заблуждений!

                Получив вопрос от Зорзала, Хельм поднялся.

                — Безусловно, как справедливо отметила принцесса Пина, в открытом бою нам не одолеть такого противника. Следовательно, мы вынуждены прибегнуть к нестандартным методам.

                — Да, именно так. Но это неважно. Сейчас империя жаждет победы — и она её получит.

                — Понял. Тогда позвольте продемонстрировать, как следует основательно потрепать ряды противника.

                Зорзал подался вперёд и спросил:

                — Ого, и как же ты собираешься это сделать?

                — Мы пойдём неправедным путём. Я слышал, что японцы трепетно относятся к простому народу. Поэтому мы соберём орды гоблинов и кобольдов и отправим их нападать на города, деревни и торговые караваны в окрестностях Арнуса. Будем жечь поля, убивать скот, отравлять колодцы. Мы пронесёмся по всем направлениям — востоку, западу, северу и югу — и полностью опустошим эти земли.

                — Да уж, настоящая тактика выжженной земли. Но не спровоцирует ли это противника на вторжение?

                — Ни в коем случае. Всё будет выглядеть как деяния разбойников и полулюдей. Мы ни при чём — ничего не знаем, ни к чему не причастны…

                — Понятно. Но тогда японские войска наверняка бросятся преследовать полулюдей и разбойников. Что вы будете делать? Вы вступите в бой?

                — Сражаться с заведомо непобедимым противником — чистое безумие. Если мы столкнёмся с ними, то переоденемся торговцами и дружелюбно помашем им рукой. Снимем доспехи и скроемся среди деревенских жителей. А если придётся — перейдём границу и убежим в соседнее государство. Если же нас всё-таки обнаружат, захватим заложников и закричим: «Если вам дороги их жизни — не преследуйте нас!» Говорят, они защищают людей, лишившихся дома и ставших бродягами. Мы будем внушать тем, кто потерял кров и средства к существованию: «Отправляйтесь в Арнус — там вам помогут». А затем, смешавшись с этими беженцами, проникнем в стан врага.

                Зорзал не нашёл, что возразить. Он несколько раз беззвучно открывал и закрывал рот, словно рыба, и лишь изумлённо взирал на своего подчинённого, мысленно вопрошая: «Неужели он всерьёз считает, что так можно поступать?» Реакция остальных оказалась ещё более бурной.

                Хельм слыл военачальником, известным беспощадной тактикой — он превращал вражеские опорные пункты в выжженную землю. Однако все его победы добывались в честном бою, на поле сражения, лицом к лицу с противником. Никто и не подозревал в нём склонности к кровопролитию ради кровопролития. Потому-то предложение столь коварного плана и повергло окружающих в изумление.

                Пина, охваченная гневом, нахмурила брови и схватилась за меч:

                — Позор тебе, Хельм! И ты называешь себя рыцарем? Совсем забыл, что такое честь?

                Хельм, будучи выпускником первого набора рыцарского ордена под командованием Пины, особенно остро ощущал её гнев. Она и представить не могла, что из уст бывшего соратника прозвучит столь возмутительная стратегия — если это вообще можно назвать стратегией. Скорее, это был крайне низкий и недостойный план.

                Однако Хельм ответил вопросом на вопрос:

                — Разве лучше честно сражаться и проиграть?

                — Я не об этом говорю. Я спрашиваю, где место воинской чести! Я ставлю под сомнение честь империи!

                — Если придётся проиграть, так лучше отдать честь и гордость на растерзание собакам. Воинский дух и благородство — это прекрасно, но если из-за них мы проиграем, то всё будет напрасно. Умереть, оставив о себе память? Бессмыслица, абсолютная бессмыслица. Если выбор — умереть или жить, я выберу жизнь и буду наслаждаться роскошью и удовольствиями.

                — Но… куда же исчез прежний ты?

                — Раньше в этом не было необходимости, поэтому я так не поступал. Я хочу выглядеть достойно и забочусь о репутации. Но если в честном бою нам не победить противника, то остаётся только такой путь.

                Действительно, Хельм был прав. И именно поэтому Зорзал интуитивно понял: план будет эффективен. Если нападать на японские войска, скрываясь среди мирного населения, те неизбежно поддадутся подозрениям и страху. Пытаясь нанести контрудар, они неизбежно заденут и вовлекут в бойню простых людей. А когда появятся жертвы среди мирных жителей, это тут же объявят зверским убийством и поднимут шум, начав осуждать японцев. Тогда и сами горожане начнут ненавидеть Японию и видеть в ней врага. Противнику придётся постоянно оглядываться. Эта мысль доставляла удовольствие.

                — Сэр Хельм, а что если пойти ещё дальше? Переодеться в форму противника и нападать на поселения под видом японских солдат?

                Зорзал хлопнул себя по колену и воскликнул:

                — Отлично!

                Мюдра был третьим сыном крупного торговца. Даже после того, как он поступил на военную службу, он неизменно демонстрировал твёрдые организаторские способности в снабжении и занимался перевозкой припасов.

                Благодаря своему происхождению он нередко становился объектом слухов о сомнительных сделках и связях с некоторыми купцами. Однако на деле он никогда не создавал проблем, а его работа — всегда обеспечивать наличие необходимых ресурсов в нужных местах — полностью опровергала все эти негативные слухи. Благодаря такому подходу он постепенно продвигался по службе и ныне удостоился титула баронета.

                — Хм, это хороший план. Пусть пятно позора ляжет на врага. А что, если заодно напасть на один из городов, захватить богатства, надругаться над женщинами и сжечь их дома? Тогда репутация этих мерзавцев рухнет, и повсюду раздадутся голоса негодования. Противнику придётся сражаться одновременно против народа и империи — и прежней уверенности у него уже не будет.

                — Совершенно верно. К тому же мы сможем добывать припасы и средства на месте — сплошные плюсы. Кстати, а как выглядят солдаты противника? Чтобы подготовить костюмы, нам нужны какие-нибудь образцы или описания.

                — Я участвовал в походе на Гинзу и видел врагов своими глазами. Поскольку я попал в плен, я хорошенько запомнил их облик.

                — И я тоже, — отозвался Караста.

                Если первые двое добились повышения благодаря реальным достижениям, то Караста, наследник маркиза, продвинулся по службе главным образом благодаря своему аристократическому происхождению.

                Родившись первенцем в могущественном доме, он никогда не нуждался в подвигах. Не проявил доблести на поле боя, но и не нажил врагов. Ходили даже слухи, будто однажды, случайно добыв успех, он просто отдал его другому. Но при этом его вовсе нельзя назвать бездарным. Благодаря своему доброму и мягкому характеру он обладал удивительной способностью сплачивать вокруг себя людей — даже чрезмерно самолюбивых сослуживцев, амбициозных карьеристов и людей со сложным нравом.

                Зорзал поднялся с радостной улыбкой на лице:

                — Хельм, приступай к осуществлению своего плана незамедлительно.

                — Слушаюсь. Тогда я немедленно начну подготовку.

                — Это нельзя назвать военной операцией! Прошу, прекратите это! — в отчаянии воскликнула Пина.

                Но её голос проигнорировали — её буквально оттолкнули в сторону. Пина бросила на Зорзала взгляд, полный слёз.

                — Ах, брат, умоляю, останови это!

                — Что такое, Пина? Отложи свои речи. Я сейчас занят. Следующий — Руфлус, будущий министр юстиций. Как обстоят дела с тем делом, о котором я ранее давал указания?

                Из ряда чиновников выступил вперёд молодой человек с белыми волосами и ответил:

                — Да, — и шагнул вперёд.

                Это был мужчина с худощавой фигурой и мрачным выражением лица — в нём совершенно не чувствовалась молодость.

                — По вопросу Особого закона об опричнине: предварительный проект готов. Подбор персонала уже завершён, поэтому, как только законопроект будет одобрен, мы начнём искоренение фракции сторонников примирения.

                Услышав это, Пина словно полностью заперла свои чувства — на её лице не осталось ни одной эмоции, а взгляд опустился к полу.

                — Опять… опять всё то же самое…

                Она бормотала словно в забытьи, теребя свои тёмно-красные волосы и впиваясь ногтями в кожу головы.

                Сколько бы усилий она ни прилагала, едва начинало казаться, что наконец можно вздохнуть с облегчением, всё наработанное рушилось в один миг, а надежды разбивались вдребезги. Если бы такое случилось раз или два, она смогла бы собраться с духом и попробовать снова. Но когда это повторялось в третий, в четвёртый раз, ей начинало казаться, будто она попала под действие какого-то проклятия. Доходило до того, что ей хотелось смириться и убедить себя: «Видимо, такова моя судьба».

                — Почему? Почему так происходит?

                Измученный вид Пины со стороны мог показаться проявлением страха и напряжения — словно она наконец осознала, насколько ужасен Зорзал. Это до странного сильно удовлетворило садистские наклонности наследного принца.

 

                Покинув резиденцию наследного принца, Пина шаткой походкой направилась к особняку своего старшего брата Диабо, расположенному в западной части дворца.

                На грани погружения в болезнь по имени отчаяние, Пина собрала остатки храбрости, признала, что больше не в силах одна остановить Зорзала, и решила призвать на помощь других.

                — Брат, где ты? Брат, отзовись!

                Но никто не ответил на зов Пины. Обычно к ней уже спешили навстречу слуги или горничные из свиты старшего брата, но теперь особняк был пуст и тих — словно в нём и вовсе никогда не жили.

                — Что же это такое? Что здесь произошло? Брат, братец Диабо!

                Бродя по просторным залам дворца, словно заблудившись, Пина наконец обнаружила своего брата и одного из слуг — оба были в дорожных одеждах. Молодой слуга, согнувшийся под тяжестью огромного мешка, тяжело дышал, и по его покрытому потом лицу было ясно: нелегко ему приходится.

                — Ты слишком шумишь, Пина. Что тебе нужно?

                — Что мне нужно?.. Брат, но что же происходит? Что означает твой вид? Куда ты собрался?

                — Разве не очевидно? Я убегаю отсюда. Остальным слугам я уже дал отставку. Взять их с собой я не могу. Да, кстати, всё, что было ценного в этом доме, я отдал им в знак благодарности за верную службу. Хотя, должен признать, теперь здесь и впрямь пусто, ха-ха-ха!

                Диабо оглядел опустевшие залы своего особняка и весело рассмеялся — в его голосе звучала горькая ирония.

                — Сбежать? Но, брат, как ты можешь поступать так безответственно? Останься со мной — вместе мы остановим Зорзала!

                — Что за глупости ты несёшь? Почему это я должен идти по такому опасному пути?

                — Брат, ты же член сената. Да и просто как один из императорской семьи — разве не обязан заботиться о будущем страны?

                — Я ведь не сказал, что бегу из столицы, сбрасывая с себя всю ответственность. Наоборот. Я ухожу ради того, чтобы её выполнить. Чтобы остановить Зорзала — я намерен заручиться поддержкой других стран.

                — Других стран? Но если ты призовёшь чужеземную помощь, разве это не разрушит нашу землю ещё сильнее?

                С древних времён известно немало примеров, когда ради устранения внутренних угроз призывали на помощь иностранную силу — и в результате теряли части своей земли, а порой и саму страну. История ясно доказала: в политике не бывает «добрых союзников».

                — Тогда как же нам остановить его? Зорзал — не тот человек, кто станет слушать слова. Чтобы заставить подобных ему повиноваться, нужна сила — реальная, ощутимая.

                — Да, ты прав… Но если мы все вместе обратимся к нему с наставлением — вдруг он прислушается? Даже если ты и решишь бежать, разве нельзя сделать это после? Разве тогда будет уже слишком поздно?

                — Нет, невозможно. По моим сведениям, он уже готовится бросить в темницу всех, кто осмелится ему противостоять — начиная с фракции сторонников мира. Попробуй лишь заговорить с ним — и потом пожалеешь о последствиях.

                — Ты говоришь об Особом законе об опричнине? Этот закон — чудовищная жестокость. Его провозглашение необходимо остановить любой ценой.

                Диабо, ошеломлённый, только и успел, что изумлённо пробормотать — как вдруг Пина бросилась к нему и, схватив за одежду, повисла на нём.

                — Брат Диабо, ради всего святого, помоги мне. Спаси меня… Спаси империю!

                — Да отвяжись ты, отпусти. Метмес, сделай с ней что-нибудь!

                Диабо в панике пытался стряхнуть сестру, но, к его удивлению, её хватка оказалась неожиданно сильной. Пина вцепилась в него, как будто цеплялась за саму жизнь. Молодой слуга, стоявший рядом, хоть и получил приказ, никак не решался подойти: как он, простой придворный, посмеет прикоснуться к принцессе? Он лишь беспомощно метался на месте, бормоча: «Ваше Высочество, прошу, успокойтесь. Будьте благоразумны»

                — Нет. Я не отпущу тебя. Не позволю, чтобы ты бросил меня одну и просто сбежал. Твои просьбы я слушать не намерена!

                — Отпусти меня, Пина. Если так страшно — тогда иди со мной!

                — Как я могу бросить отца, лежащего на смертном одре? Ты же знаешь — он не выживет без присмотра!

                — Да отвяжись ты наконец!

                — Никогда. Брат, ради всего святого, помоги мне. Пожалуйста…

                Диабо изо всех сил пытался оторвать Пину от себя, вкладывая в движение всю свою силу. Но, растрёпав волосы, она крепко обвила его тело, не собираясь отпускать ни за что. Их схватка напоминала простую борьбу, но, несмотря на физическое превосходство, Диабо не мог сбросить сестру. Всё дело, видимо, было в разнице отчаяния — её отчаяние было сильнее. Осознав, что никак не вырваться из её хватки, он вдруг резко обмяк, опустил руки и раздражённо цокнул языком.

                — …Ладно. Раз ты настаиваешь так сильно — делать нечего.

                — Ты понял меня? Правда понял?

                Пина расцвела — на её лице сияла радость, глаза засветились надеждой. Оба, и брат, и сестра, тяжело дышали, грудь ходила ходуном, одежда прилипла к телу от пота. Даже в этом изнеможении Пина не ослабила хватку — она всё так же крепко держала брата, будто боялась, что стоит отпустить — и он снова исчезнет.

                — Но есть условие.

                — Какое условие?

                — Пойми, в отличие от тебя, Мне Зорзал не просто брат. Мы боролись за право наследовать престол. Я — его соперник. И теперь, когда я встану перед ним и начну говорить, что он поступает неправильно… это будет воспринято не как совет, а как вызов. За такие слова можно заплатить жизнью. Ты понимаешь?

                Он просто высказывает своё мнение по отношению к брату, и вдруг это затрагивает саму жизнь — для Пины это было чем-то неприемлемым. Но она умела смотреть правде в глаза. Пока ты стоишь у истоков власти, конфликты между родителями и детьми, между братьями, иногда неизбежно становятся делом жизни и смерти. Это было не то же самое, что в обычных семьях.

                — …Понимаю.

                — То есть я должен быть готов умереть. Вот чего ты, выходит, хочешь от меня. Поняла?

                Пина снова кивнула. На этот раз — довольно искренне.

                — Понимаю.

                — Ну а если так… тогда мне нужно получить кое-что взамен. Иначе выходит неравноценная сделка.

                Пина крепче сжала Диабо, словно выражая недовольство его словами.

                — И что же это будет за «кое-что»?

                — Кстати, не совсем в тему, но мне тоже досталась копия доклада твоей подчинённой. Такая сказка о тех, кто отправился на борьбу с огненным драконом…

                — Простите, что Вам показали такую постыдную вещь. Я обязательно проведу разговор с подчинёнными о том, как нужно писать отчёты. Прошу, будьте снисходительны.

                — Нет, мне показалось, что написано очень даже хорошо. Особенно запомнилась сцена, где та самая тёмная эльфийка, как её… молит героя спасти её племя — и в обмен предлагает себя — тело и душу — лишь бы он согласился. В этом и заключается истинная доблесть. Когда просишь кого-то пожертвовать жизнью, ты сама должна быть готова отдать всё без остатка. Иначе это нечестно. Я считаю — по-другому и быть не может.

                — А… да…

                — И вот что. А ты сама смогла бы так поступить?

                — Что?

                — Я спрашиваю: ты готова отдать себя мне — целиком и полностью?

                — Но что ты имеешь в виду?

                — Я говорю, что ты должна стать той, кто будет стоять у моего изголовья.

                Сразу же после этих слов Пина резко отстранилась от Диабо, увеличив между ними дистанцию.

                — А… а… брат… Вы… Вы сейчас… что именно сказали?

                — Я говорю: подчинись мне полностью. Или мне нужно выразиться ещё прямее, чтобы ты поняла?

                Пина покраснела так сильно, что её лицо стало таким же алым, как и её волосы, но всё же ответила:

                — А… но мы всё-таки… брат и сестра. Да, мы не от одной матери, но… то есть… мы всё равно связаны кровью, и… и… я думаю, это… это было бы неправильно.

                — Ну и что с того? Я ведь не предлагаю нам стать мужем и женой. В чём тогда проблема?

                — Но… разве это не чревато проблемами? Я… я не хочу. Если я зачну ребёнка от Вас, от брата… я… я…

                — Хм. Значит, твоя преданность империи. Ты готова требовать, чтобы другие рисковали жизнью, но сама останавливаешься перед таким пустяковым табу. Вот в чём твой предел.

                —А-а…

                Диабо похлопал себя по растрёпанной одежде, нарочито поправляя её, и снисходительно посмотрел на Пину с высока и самодовольно фыркнул.

                — Политика, если говорить прямо, — это заставить других слушаться тебя, заставить их подчиниться своей воле. А люди, как ты знаешь, живут, питая в себе эгоистичные желания. Чтобы объединить их, нужно придумывать разные методы. Можешь вести за собой выгодой — прекрасно. Можешь апеллировать к разуму — тоже неплохо. А можно будоражить чувства и подстрекать — это просто и понятно. Зорзал просто пытается делать это эффективно — он берёт за основу силу и страх. В этом смысле его действия правильнее твоих. Ты же просто капризничаешь, когда мир не складывается так, как тебе хочется, и при этом ничего не делаешь. Ну да ладно, не придавай значения. Прости, что напугал. Только что я просто проверял тебя — на самом деле не всерьёз. Простишь?

                — П-погоди…

                — Что, передумала?

                Диабо медленно, почти лаская взглядом, провёл глазами по телу Пины, тянувшейся к нему рукой. Его манера была нарочито театральной — и в ней ясно проступали намерение вызвать в ней отвращение и ощущение собственного превосходства.

                Но Пина, дрожащей рукой схватила Диабо за рукав.

                — Если я послушаюсь тебя, брат Диабо… ты действительно поможешь остановить брата Зорзала? Так ты сказал?

                Лицо Пины скрыто за прямыми волосами, упавшими вниз. Разглядеть его невозможно. Но в её тихом, дрожащем голосе ясно слышится — она борется с ужасом, с мукой, с тысячью невысказанных противоречий.

                — Хватит. Не говори того, что не сможешь сделать.

                — Ты… действительно поможешь мне?

                — Ну… если ты действительно предложишь мне всё это, разве я смогу отказать? Разве я не обязан встать на твою сторону? Но слушай, Пина. Я не из тех, кто быстро заканчивает. Это не просто закрыть глаза и потерпеть на миг. Я буду требовать тебя всю ночь. Целый день. Для девственницы вроде тебя это будет… невыносимо тяжело.

                — Неважно.

                — Оставь. Оставь это. То, что легко сказать вслух, совсем не то, что можно пережить.

                — Я выдержу. Нет… даже «выдержу» — не то слово. Сказать так — значит оскорбить Вас, брат. Если вы примете такую сестру, как я… я сама умоляю Вас — возьмите меня.

                В её голосе постепенно возвращалась твёрдость, ответы становились быстрее, решительнее. В этом можно было увидеть признак того, что в Пине окончательно крепла решимость переступить через запрет.

                А вот Диабо — тот стоял с блестящим от холодного пота лбом, и на его лице читалось выражение, которое любой прохожий без труда расшифровал бы как: «Ох, влип…». Казалось, его мысли уже бежали прочь с бешеной скоростью — в прямо противоположную сторону от только что произнесённых слов.

                — Слушай… Пина, не надо спешить. Ты должна больше ценить себя.

                — Неважно. Брат… пади со мной вместе.

                Пина подняла лицо. На её губах играла улыбка — странная, выходящая за грани нормы, искажённая, будто изломанная в самой глубине разума.

                — Хотя, не надо. Я возьму весь грех на себя.

                Диабо закричал. Но его слова уже не достигали Пины — она переступила черту, за которую разум возвращается только по обломкам воспоминаний.

                — Умм… Только так — как есть — мне немного неприятно. Хочется очистить себя. И переодеться тоже… во что-нибудь настоящее. Брат, ты не мог бы немного подождать меня?

                Она говорила уже сама с собой, шагая вперёд, как во сне, — и всё дальше унося разговор туда, где он, Диабо, больше не мог за ним угнаться.

                — Пина… Ты слышишь меня? Эй… Эй!

              Диабо лёгкими похлопываниями по щеке пытался привести Пину в чувство — тихо, почти нежно. Но её глаза, устремлённые на него, ничего не видели: будто смотрели сквозь него, в какое-то иное измерение.

                — Тогда я пойду.

                Только… обещай, что обязательно будешь ждать.

                С этими словами она вырвалась из комнаты и скрылась в коридоре западного крыла.

                — Простите, господин Диабо… Если Вы намерены использовать ложе — прикажете приготовить его? —робко подал голос Метмес.

                — Не нужно. Как я могу возлечь с собственной сестрой? Я ухожу!

                — Вы уверены? Принцесса Пина просила Вас обязательно дождаться…

                — Неважно. Оставь её!

                — Простите за беспокойство… Но, если позволите высказать мысль: когда женщина однажды встала на такой путь — а потом её бросают — последуют жестокие последствия. Как удар бамбуковой палкой… и не один.

                — Лучше получить сто таких ударов, чем быть убитым Зорзалом за своё мнение. Я сказал — ухожу!

                — А… Да, сэр.

                Так Диабо и его слуга покинули столицу.

                А Пина, вернувшись в свои покои, призвала служанок. Она погрузилась в ванну с тёплой водой и ароматными маслами, тщательно расчесала волосы, нанесла лёгкий макияж, надела бельё для особого случая и облачилась в лёгкое шёлковое одеяние — самое изысканное, какое считала достойным этого часа. Служанки, выполняя её указания, почувствовали: «Наконец-то… госпожа решилась» — и все разом оживились. Никто не осмелился спросить: «А кто же счастливчик?» — но в их тайных сетях слухи разнеслись мгновенно, с домыслами, именами, догадками. Однако ни одна из версий не приблизилась к истине. То, что задумала Пина, было слишком безумным, чтобы войти в круг возможного. Если бы служанки узнали правду — их реакция была бы не восторгом, а ужасом. Возможно, кто-то побежал бы за лекарем. А самые преданные, те, что служили годами, наверняка заперли бы её в комнате, чтобы спасти от самой себя. Но Пина не дала ни единого намёка. Закончив приготовления, она вышла из покоев одна. И пришла в пустой западный корпус — туда, где теперь стояла тишина.

                Она села на ложе, что осталось в комнате Диабо, обхватила колени руками и наконец до конца осознала: её бросили. Оставили одну. Предали.

                В докладе Шенди, оформленном как сказочная повесть, возвышенно описывался герой, который, презрев тёмную эльфийку, умолявшую его принять её богатство и себя саму, холодно отверг её — но ради дружбы бросил всё и пошёл на бой, не жалея жизни.

                Сейчас Пина смотрела на эту историю — и искренне, до боли завидовала. Ревновала. Ведь где-то существовала женщина, ради которой мужчина отказался от других. А она…

                — Неужели я не достойна даже объятия, брат?

                Принцесса Пина Ко Лада, сжимая зубы от горечи и ощущая, как в груди нарастает тяжесть бессилия, склонила голову и заплакала.

 

***

                — Ваше Высочество наследный принц, рад видеть Вас в прекрасном здравии.

                Купец, стоя перед Зорзалом, опустился на колени и так низко склонил голову, что почти коснулся лбом пола.

                Видно было, что он привык хорошо жить: щёки и живот натянуты от обилия пищи, будто они вот-вот лопнут. Но при этом руки и ноги у него были тонкими, короткими — такой, что, толкни его сзади, покатился бы, как бочка, не останавливаясь.

                Зорзал, едва взглянув на него, словно почувствовал тягость и духоту. Его лицо выразило явное раздражение, и он резко, с отвращением бросил:

                — В каком там «прекрасном». Звучит так, будто я рад болезни Его Величества!

                — О-о… Простите, простите. Какая грубость с моей стороны… Конечно, Ваше Высочество, Вы сами скорбите об этом… Просто не сообразил, виноват… Но… всё же, открытие резиденции наследного принца — это отдельное событие. Праздник в празднике, так сказать. Буду счастлив, если соизволите принять дар.

                — Хм. Ну раз так — оставь. Положи и уходи.

                Гости, вытирая потные лица платками, суетливо подошли к груде подарков, наваленных у стены кабинета, и добавили туда небольшой деревянный ларец — скромный с виду, но излучающий ощущение тяжести и плотности, будто внутри лежало нечто весомое не только по содержимому, но и по смыслу.

                — Довольно впечатляющее зрелище. Когда собралось столько подарков, уже и не разберёшь — кто что преподнёс.

                — Опасаешься, что твой тщательно подобранный подарок потеряется без следа? Не беспокойся. Мой секретарь — человек выдающийся. Всё аккуратно зафиксировано. Тьюли, подойди и представься.

                Тьюли встала рядом с рабочим столом Зорзала — уже почти на своём привычном месте — и слегка склонила голову. В правой руке она держала перо, в левой — планшет с прикреплённым к нему листом пергамента, готовая зафиксировать любое слово или приказ.

                — О, да это же сама госпожа Тьюли, вы и вправду столь прекрасны, как о вас говорят. Впервые имею честь видеть вас — я Маруки.

                — А это Нэй, будущий камергер.

                Рядом с Тьюли стоял мужчина в возрасте, одетый в скромную, но изысканную одежду, подчёркивающую его солидность. Он держался прямо и с достоинством.

                — Господин Нэй, рада с Вами познакомиться.

                Камергер с достоинством поклонился.

                — Ну и зачем Вы пришли? Неужели просто принести подарки?

                — Да. Прошу Вашей милости к нашей торговой компании Маруки. Мы слышали, что может произойти смена императорских поставщиков.

                — А. Такие слухи уже пошли? Или у тебя просто чуткие уши?

                — Слух у меня, скажем так, острый. Услышав, что Ваше Высочество намерены всё обновить — я сразу почувствовал: вот оно.

                — Хм. Ухо у тебя, видать, не хуже, чем чутьё. Да, я действительно намерен всё изменить. Так что поставщиков тоже буду менять. Всё, без остатка — всё будет новым.

                — Что касается меня, Маруки, я полностью разделяю мысли Вашего Высочества. Если удостоите нас своим покровительством, моя компания приложит все силы, чтобы поддержать ваше правление.

                — Понял, понял. Донёс, что хотел — хватит. Сегодня можешь идти. Я занят…

                — Д-да. Простите за беспокойство. Благодарю за предоставленное время, несмотря на Вашу занятость.

                По знаку Зорзала Тьюли элегантной походкой пересекла кабинет и открыла дверь для купца. Повернувшись обратно, она улыбнулась Маруки — вежливо, но с ясным подтекстом: «Сюда. И побыстрее, пожалуйста».

                Купец, растянув лицо в натянутой улыбке, заторопился прочь с поклонами и суетой.

                Тьюли, глядя ему вслед, тихо, словно отплёвываясь, прошептала:

                — Этот человек — не подходит.

                Она провела рукой с пером по затылку — жест вышел какой-то домашний, неожиданно простой.

                — Да. То, что подобные типы расплодились, — вина прежних императоров. Но в моей империи таким людям не место. Соображает он быстро, но я не ищу взяток. Отныне торговцы должны побеждать честно — качеством товара и справедливой ценой. Что до него — естественно, ему запрещён вход. Ясно?

                — Слушаюсь — ответила Тьюли, нацарапав что-то на пергаменте

                Увидев эту сцену будущий камергер Нэй осторожно произнёс:

                — Ваше Высочество, Ваши мысли, без сомнения, глубоки и справедливы. Но если вы попытаетесь обновить всё разом, двор погрузится в ещё большую неразбериху. Может быть, стоит ненадолго приостановиться? В делах важна череда скорости и передышки. Показав «спешку», следует ненадолго ввести «передышку» — и понаблюдать. Тогда беспорядки со временем улягутся.

                — Не важно. Именно беспорядков я и жду.

                — Но как… Какая польза от того, что во дворце будет хаос?

                — Нэй, ты — чистый слуга, поэтому ничего не знаешь о бюрократах. А я, притворяясь глупцом, всё это время наблюдал за ними. И пришёл к одной истине.

                — Какой истине, Ваше Высочество?

                — Когда государство становится таким огромным, как наша империя, чиновники — от низших до высших — начинают исполнять политику только в соответствии со своими привычками, лицемерием и установленными порядками. Говорят, среди прежних императоров были те, кто хотел всё изменить. Но даже если приказ исходит от самого императора или утверждён Сенатом, исполнение остаётся за ними. И пока указ идёт в дело, они «подгоняют» его под свою собственную «реальность» — и в итоге он становится бессильным. Однако это происходит только тогда, когда бюрократическая машина работает чётко. А сейчас, в хаосе, у них не будет времени на такие правки. Они будут вынуждены проглотить приказ целиком — без изменений.

                — Но, Ваше Высочество, если чиновники будут так метаться, ожидать от них результатов — невозможно.

                — Разве не на это и назначены министры — чтобы навести порядок?

                — Конечно, но если всё разладится до такой степени, восстановить порядок будет чрезвычайно трудно.

                — Не имеет значения. Даже в этом хаосе достаточно просто делать то, что возможно — кратко и ясно. Ведь именно это я и требую: не сложности, не обходные пути, а простоту и ясность.

                В дверь кабинета раздался стук. Тьюли подошла, открыла и впустила посетителя.

                Вошёл будущий министр юстиции Руфрус. Едва переступив порог, он, даже не потрудившись толком поздороваться, тут же протянул пачку бумаг.

                — Что касается особого закона об опричнине, Сенат отклонил его. Говорят, что в нынешнем виде он не может быть утверждён. Мол, формулировка «посягательство на императорскую власть» недостаточно чётка, и при таком раскладе даже сторонников войны могут признать виновными.

                — Что? Я ведь постарался сделать текст максимально простым и ясным…

                Зорзал взял в руки пергамент, развернул свиток и внимательно стал его изучать.

                — Хм… Как же быть. Если определить слишком строго, закон станет таким же громоздким, как обвинение в измене — и его будет почти невозможно применять.

                — То, что делает Сенат, выглядит не иначе как затягивание спора. Почему бы не издать указ напрямую — в форме императорского повеления, минуя их согласие?

                — Но тогда мы только усилим их тревогу. По сути, ведь всё дело в том, что сенаторы вели свои переговоры с Японией и получали оттуда кое-что для себя, верно?

                — Да… Печально, но, по всей видимости, именно так. Однако они утверждают, что, поскольку принимали решения независимо от подарков, это не вмешательство во внешнюю политику и не взятка — мол, формально всё в порядке.

                — Как же мне быть?

                Тьюли робко прервала размышления Зорзала:

                — Ваше Высочество. А если определить посягательство на императорскую власть просто как «действие, препятствующее осуществлению политики Его Величества»?

                — Препятствование политике… Хм?

                — Да. В таком случае большинство сенаторов формально не попадут под это определение. Скажу прямо — они ведь и так почти ничего не делают.

                — Препятствование… Но тогда возникает опасность: даже законное несогласие может быть истолковано как преступление.

                Целью особого закона об опричнине было пресечение предательства в отношении империи. Следовательно, необходимо было добиться того, чтобы под действие закона попали в основном сторонники мира — не прямо по этой причине, а будто бы случайно, как следствие объективного критерия. Проблема заключалась в формулировке самого предательства. Если определить его как «действие, препятствующее политике», то можно вовсе лишить Сенат права на обсуждение. Тогда уж лучше с самого начала сказать: «Вы мне неугодны, потому что думаете иначе — следовательно, виновны. Смертная казнь» — было бы куда короче и яснее.

                Конечно, если бы он пошёл по такому пути, пришлось бы полностью отказаться от внешнего приличия и репутации. Это противоречило бы самому его пониманию благородства. Зорзал мечтал о том, как сенаторы — советники императора — ведут ожесточённые, но честные споры, стремясь к благу государства. Он считал, что в Сенате должно быть место для интриг, переговоров, борьбы за большинство — но при одном условии: вся эта борьба должна вестись в рамках одного общего видения — того, которое он, Зорзал, считает единственно верным. Спорить можно, но только о путях достижения его цели, а не о самой цели.

                Будущий министр юстиции Руфрус сделал шаг вперёд, словно подталкивая к решению.

                — Проект закона я подготовил вот здесь…

                Зорзал, погружённый в раздумья, даже не удивился столь своевременной готовности Руфруса, словно они с Тьюли действительно заранее всё обсудили. Он лишь кивнул.

                — Оставь это здесь. Мне нужно немного подумать. И передай Сенату — на этот раз закон должен быть принят.

                В этот момент из-за двери раздался голос:

                — Простите, что беспокою во время работы.

                По звуку голоса Зорзала — «входи» — дверь открыл повар Фурута.

                — Я принёс обед… Перенести на потом?

                — Нет, сейчас как раз подойдёт. Впрочем, я уже заждался. Клади сюда.

                Зорзал приказал Фуруте поставить обед прямо на рабочий стол.

                Руфрус, выходя из кабинета, едва не столкнулся с поваром у двери. Но Тьюли окликнула его:

                — Погодите немного.

                Она обратилась к Зорзалу, который уже с интересом рассматривал поданный обед:

                — Ваше Высочество, министр юстиции Руфрус сейчас сильно загружен, и это может помешать ходу дел.

                — Теперь вспомнил. Ему ещё предстоит руководить опричниками. Да, нагрузка будет большая. Что предлагаешь?

                — На время я возьму на себя роль связного. Тогда вам не придётся каждый раз вызывать его по пустякам.

                — Хорошо. Если ты этим займёшься — буду признателен.

                Зорзал кивнул и отдал распоряжение, что по дальнейшим вопросам и отчётам следует обращаться через Тьюли.

                — Так и поступим, Руфрус.

                Будущий министр юстиции ответил:

— Да, разумеется, — и поспешно покинул кабинет.

                Тогда, словно только и ждавший своего момента, заговорил Нэй:

                — Ваше Высочество, если уж речь о еде, прошу вас принять её в столовой. Приём пищи в таком месте, да ещё и в спешке — это почти то же самое, что есть стоя. Это не соответствует вашему положению.

                — Хм. Неужели мне каждый раз ради обеда менять место? Я занят.

                — Но пища, поданная в положенном месте, всегда кажется вкуснее. Кроме того, подобные действия подрывают вашу солидность и величие. Правитель должен держать облик, достойный его статуса.

                — Об этом достаточно заботиться в торжественных случаях и в нужные моменты. А во всём повседневном не нужно навязчиво следить за церемониями и этикетом. В конце концов, еда Фуруты вкусна и за этим столом.

                — Благодарю Вас, Ваше Высочество.

                Будущий главный камергер бросил на повара взгляд, полный раздражения, словно проглотив горькую пилюлю. Он смотрел на Фуруту с упрёком, будто тот намеренно ему не помогает, и пристально сверлил его глазами. Но Зорзал, не обращая внимания, уже раскрыл корзину, поставленную прямо на рабочий стол, и с воодушевлением воскликнул:

                — О?! Что это у нас сегодня?

                — Это блюдо называется «гамбургер». Состоит из пшеничной булочки, в которую помещён обжаренный фарш. Я приправил его в точности по вашему вкусу. Также между слоями добавлены свежие овощи. Пожалуйста, не стесняйтесь брать его руками и с аппетитом наслаждайтесь. А в качестве гарнира — маринованные овощи. Думаю, они придутся Вам по вкусу…

                Нэй театрально вздохнул, демонстративно выражая своё сожаление.

                — Обед на рабочем месте… Как вульгарно. И поистине прискорбно.

                — А мне нравится. Такой способ приёма пищи — в самый раз по мне. Фурута, слышишь? Не обращай внимания на этих надоедливых нытиков и продолжай готовить свои блюда так, как считаешь нужным. Понял?

                — Да. Понял.

                Рядом Тьюли, получившая честь обедать вместе с ним, тоже ела гамбургер, аккуратно раскрывая рот. Её жевание напоминало, как мелкое животное грызёт орехи — в этом была своя миловидная, зверушечья прелесть.

                — Если подумать, Фурута, как насчет того, чтобы стать официальным поваром при дворе? Должность главного повара сейчас как раз свободна. Я не специально оставил её для тебя, но другого человека, на кого мог бы её передать, я не вижу.

                — Благодарю. Но у меня тоже есть мечта.

                Зорзал издал глубокий, тяжёлый вздох, будто его душа вот-вот должна была вылететь из тела.

                — Я как-то назвал это «мелкой мечтой», и ты тогда отчитал меня.

                — Простите, что позволил себе такие резкие слова.

                — Нет, всё в порядке. Честно говоря, мне даже понравилось. Я понял: даже у простого человека может быть гордость. Ладно, хватит. Иди и исполняй свою мечту. Но до тех пор оставайся рядом со мной и вложи другим поварам свой вкус. Ясно?

                — Да, Ваше Высочество.

                — Однако, Фурута, сегодня ты совершил редкостную ошибку.

                — Я… Я что-то сделал не так?

                — Отличная еда, но её не хватает. Чтобы насытить меня, принеси вдвое больше.

                Зорзал посмотрел на корзину, доверху наполненную горкой гамбургеров. Если даже этого, по его словам, недостаточно — невольно задумываешься, сколько же он вообще способен съесть.

                — Слушаюсь. Сейчас же принесу свежеприготовленные. Должны как раз быть готовы.

                — Так я и знал. Ты всё заранее приготовил.

                — Да. Хотя Ваше Высочество и очень хороший едок, если принести всё сразу, последние несколько штук остынут. Поэтому я подумал, что лучше будет подавать дополнительно по мере необходимости.

                — Эх! И до чего же ты невыносимый тип. Ладно, неси пока я ем. Стой, Тьюли. Иди сама проверь, действительно ли Фурута всё приготовил заранее. Зная его, он мог в панике начать что-то лепить наспех, лишь бы выгородиться.

                — А… Да.

                Тьюли, жевавшая гамбургер с тихим похрустыванием, застыла с едой в форме полумесяца и тут же вскочила, словно её резко подтолкнули.

                — Госпожа Тьюли, поторопимся. Похоже, нас поставили в положение соревнования: кто быстрее — Его Высочество доест или мы успеем принести добавку.

                — Д-да.

                Зорзал от души рассмеялся, хотя его выражение лица оставалось мрачным. В ответ на это Фурута и Тьюли вышли из кабинета и поспешили в кухню.

                Тьюли, тяжело дыша, спросила:

                — Ты разве не боишься Его Высочества? Как тебе удаётся до конца отстаивать самого себя?

                — Если спрашиваешь, боюсь ли я…

                Что касается Фуруты, то когда дело доходит до кулинарии, он просто не может пойти на компромисс со своими принципами, что бы ни говорили другие. Будь он человеком, поддающимся влиянию чужого мнения, он никогда бы не ушел из старинного семейного ресторана, где прошёл многолетнюю практику, и не оказался бы в безвыходном положении после того, как о нём распространились слухи, вынудившие его вступить в Силы самообороны.

                К тому же, он думал, что если Зорзал рассердится — всегда можно просто уйти. Более того, на самом деле он даже хотел поскорее его рассердить, чтобы как можно быстрее завершить это задание.

                Для людей этого мира, возможно, бежать туда, где рука Зорзала не сможет достать, — дело крайне трудное. Но у Фуруты такой путь был предусмотрен с самого начала. Достаточно запросить срочную поддержку — и вертолёт прибудет в любое время. А если пересечь «Врата» и вернуться в Японию, рука Зорзала уже точно не дотянется. Его смелость основана именно на этом, а вовсе не на каком-то особом мужестве, достойном восхищения со стороны Тьюли.

                — И всё же мечта человека с таким большим потенциалом — открыть собственный ресторан… Простите, что говорю это так, но…

                — Возможно, с точки зрения той, кто служит Его Высочеству, это и выглядит незначительно. Но для меня мой ресторан — это как мой собственный замок, моя страна.

                — Ты хочешь стать королём этой крошечной страны?

                — Да. Все, кто приходят попробовать мою еду — мои подданные.

                — Твоим подданным, должно быть, очень повезло. Им ведь всегда достаётся что-то вкусное. Но народ — вещь капризная и своенравная. Ты обязательно будешь ими помыкать и в итоге поплатишься. Иногда то, что делаешь с добрыми намерениями, оборачивается ненавистью.

                — Именно поэтому я должен неустанно стараться радовать их вкусовые рецепторы. Если перестану — меня тут же отвергнут. А тогда мой ресторан быстро закроется.

                Третьему поколению этого не понять, — вот что говорил Фурута, сетуя на это.

                — Ты считаешь, что если народ отворачивается от короля, то сам король несёт за это ответственность?

                Тьюли остановилась, словно её что-то поразило.

                Фурута с вопросом посмотрел на Тьюли.

                — По крайней мере, я не думаю, что кто-то один виноват в этом полностью.

                — Понятно… Значит, ты так на это смотришь. Хм, ты обязательно станешь добрым королём, которого народ будет по-настоящему любить.

                — Было бы здорово, если бы так получилось.

                Фурута, заторопившись вперёд, прибавил шагу почти до бега. Спустя мгновение Тьюли двинулась следом, не отрывая взгляда от его спины.

                Тьюли размышляет: большинство тех, кто приходил к Зорзалу, были одеты в роскошные одежды, но шли, сгорбившись, будто не выдерживая их тяжести. Но осанку Фуруты держит прямо независимый и свободный дух — тот, что не льстит сильным. При этом сам он вовсе не высокого роста.

                Да и одет он просто в потрёпанную рабочую одежду из кухни, давно поношенную и не слишком чистую. Но, странное дело, его спина показалась Тьюли вдруг ослепительно яркой.

 

                Между тем в кабинете Зорзал, откусывая гамбургер, просматривал документы, принесённые будущим министром юстиции. Он хмыкнул, бросил беглый взгляд, в нескольких местах карандашом вписал поправки, и поставил подпись.

                — Хм? А где черновик особого закона об опричнине? Самый главный документ. Куда он делся?

                Он начал искать на столе, заглянул под корзину, которую оставил Фурута, потом наклонился, проверяя, не упал ли лист на пол.

                Но нигде не было.

                Его движения показались подозрительными новоиспечённому главному камергеру Нэю, и тот осторожно спросил:

                — Что-то случилось, Ваше Высочество?

                — Да нет… Похоже, Луфрус забыл оставить важный документ…

                — Тогда прикажете передать Тьюли, чтобы она доставила его позже?

                — Ах да, точно. Я же поручил это Тьюли. Ладно, переходим к следующему. Приносите следующие бумаги.

                Так особый законопроект об опричнине, так и не попав к Зорзалу на глаза, оказался в ящике «на повторное рассмотрение» — по воле Тьюли.

 

 

 

 

 

 

п.п. /\/\(°°°0-0°°°)/\/\