Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 2

Если бы меня кто-нибудь спросил: «На что похоже предательство?», то я бы с печальной улыбкой, коей не мог выразить на своём лице, спокойно ответил: «Предательство всегда отличается тем, что бьёт без предупреждения в самый уязвимый уголок твоего сердца».

Так уж исторически сложилось, что людям попросту нельзя доверять. Они предают друзей также легко, как ветер меняет своё направление. Так рано или поздно будет с каждым. Так будет даже независимо от человеческих отношений и эпохи. И так, как нетрудно догадаться, было однажды и со мной...

Меня забрасывает в это воспоминание из раза в раз, и из раза в раз я испытываю мерзкий привкус отвращения, как если бы против своей воли тебя — человека не лишенного ума — заставляли питаться испражнениями. Заверю Вас: это не вкусно.

Дело обстояло в детсаду. Юному мне тогда было всего без малого пять лет. Я отчётливо запомнил окружающую обстановку: уличную площадку, воспитателей-смотрителей, детей-недоносков — всё в деталях. Тогда стояла середина лета: «киндеры» играли в песочницах, лазили по турникам, скатывались с горки или читали где-нибудь под деревом в теньке, — я являлся одним из последних. 

[P.S. «киндеры» — здесь имеется в виду от немецкого: die Kinder — дети.] 

Один громкоголосый парень позвал всех играть в «прятки».

И спору нет, мне нравилась это игра, даже более того я желал в ней участвовать. Я часто играл в «прятки» со своей сестрой и постоянно побеждал. Как день помню, как она дулась, когда не могла найти меня: «Невозможно найти того, кто нем как труп! — буркнула она, — больше не буду с тобой играть!» — и всё равно играла.

Я выжидающе, без эмоций взглянул на одну девочку, — та была самой славной из всех мне знакомых и часто заговаривала со мной, когда я оставался один. Именно сейчас я понимаю, насколько добросердечной являлась она, потому что в детстве — не формируются скрытые мотивы.

Она заметила мой взгляд: его было сложно не заметить, — я буквально сверлил её взором. В моих глазах было написано невидимыми буквами: «Протяни мне руку помощи!..».

Возможно, с моей стороны было наивно полагать, что девочка сможет мне помочь…

— Эм, а может, возьмём Такеши-куна в игру?.. — со слабым голосом проговорила она.

У меня возникла надежда, однако… та была недолгой.

— Кого? — непонимающе спросил паренёк.

Меня это, естественно, задело, но виду я не подал. «Придурок, мы с тобой состоим в одной группе!» — подумал тогда я.

— Он вон там… у дерева, — дети посмотрели в мою сторону — я перевёл свой взгляд на книгу в руках: меня смущали их нахальные глаза.

— С ним? Ты общаешься с этим заторможенным немым имбецилом? — с отвращением спросил тот.

Если подумать, его можно было назвать лидером детей в садике: к его словам прислушивались и не решались спорить. Мысль — пополнить мои ряды, — не каждого воодушевляла. Я уже в детстве понимал принцип приоритетов и лестницы иерархии, а также без особого труда видел те нити этих кукол наполненных душой и плотью, за которые обыкновенно дёргают наши величественные «вожди».

— У-у-у, моя мама говорит, что у него не все дома! — следом сказал какой-то мальчик.

«Остановитесь…»

— Я как-то услышала, как воспитатели говорили, что бояться его; будто бы он смотрит своими глазами в самую душу. Как страшно… — пугливо рассказала другая девочка, что стояла рядом с «лидером».

«Хватит!»

Я с силой прикусил бока щёк, ощутив страшную боль и физическую, и духовную, однако я до самого конца пытался сохранить маску безразличия. И вот возникло то самое единственное и неповторимое чувство: словно бы тебя выворачивает наизнанку. То чувство беспомощности, из которого рождается обычно мания контроля — желание ребёнка управлять своей судьбой.

— Ты, правда, дружишь с ним? Серьёзно? — обратился «лидер» к доброй девочке.

«Что я вам всем сделал?»

Все смотрели на неё — образовывалось давление. Я проскрипел зубами. Её лицо побледнело, и она с вынужденной улыбкой произнесла:

— О чём вы? Мне просто было его жалко!..

Она не смотрела в мою сторону: её совесть не позволяла больше глядеть мне в лицо.

«Неужто я один из тех, кто от одного только рождения заслуживает подобного презрения?»

Я получил нож в спину.

Если ты предал одних ради других, то и другие тебе не поверят более. Да и в самого себя подобный человек уже точно не поверит. Но даже, несмотря на мою боль в тот миг, я испытывал к ней подлинную жалость. "Почему?" — зададитесь Вы. Всё банально и просто, ведь…

Не существует большей боли от предательства, чем от предательства самого себя.

Я также отвернулся от девочки: мне было отвратно смотреть на неё, когда она так жалко прогнулась; хотелось стереть её образ из своей головы навечно.

— Ха-ха! О чём ты? Отбросов обычно не жалеют! — пошутил кто-то.

Я более не глядел на них: во мне что-то медленно разбивалось на осколки.

«Это из-за моих мёртвых глаз?..»

Вот он тот самый момент, когда учтивость и доброта — сгинули во мне навсегда. Родилась ненависть и злоба, подливаемая холодным гневом.

Тем временем они уже ушли играть. Сердце наполнялось пустотой, и я отправился в здание детского сада. Воспитатели не обращали на меня внимания, даже не замечали; мне хотелось совершить какую-то ужасную гадость.

В тот день мы вырезали разные формы из цветной бумаги и клеили их на белый лист, формируя тем самым картинку. Поэтому я не сильно удивился, когда... увидел ножницы на детском малом столике.

Подобрав и пощёлкав ими, я задумался, — мне приходили разные страшные мысли.

Я побрёл неторопливым шагом к шкафчикам с одеждой детей: решительно, — моя аура была зловеща, как никогда. Тоска и злоба смешались воедино, образуя что-то бесформенное и пугающее.

«Может… порезать их одежду?» — прошептало что-то некогда походившее на сознание ребёнка.

Проходя мимо зеркала в прихожей, я заметил за собой неестественность. Приблизившись к нему, я вгляделся в свои бездонные, мутные зрачки. Взгляд был томный, фанатичный, будто потерявший частичку человечности; пустой и непродолжительный, словно у загнивающей вороны в канаве.

Чуть позже я вернулся на площадку.

Когда время для прогулки иссякло, нас отправили в раздевалку. Добрая девочка проходила мимо зеркала, как некогда я, и заметила на нём нечто необычное: на зеркале на уровне её глаз были накарябаны два креста. Она сразу обернулась в мою сторону, однако я даже не подал виду, что заметил её. Было видно в отражении зеркала раскаяние и невыносимую печаль в её глазах.

Данные царапины несли в себе не двусмысленно послание, понять которое были бы не в силах даже взрослые. Но именно потому, что она общалась со мной, разгадать эту загадку являлось для неё проще пареной репы. Я никогда не соглашался с высказываниями окружающих, отказывался признавать, — накарябать же кресты на зеркале, всё равно, что признать мнение окружающих истиной.

«Если вы зовёте меня отбросом — вы его получите!» — подобный инфантильный и индифферентный порыв полнился в моей голове. Однако глупый ребёнок не мог понять, что ровняя себя с грязью, он и остаётся ничем иным кроме как грязью.

Если дети действительно способны испытывать плотскую любовь в такой ранней юности, то первой моей любовью, без тени сомнения, являлась та девочка. Именно её предательство повлияло на моё доверие к людям в будущем. Именно она — виновница гибели моих, и без того скудных, эмоций. И именно из-за неё я... замкнулся в себе.

С тех пор мы больше никогда не говорили, даже не смотрели в сторону другого. Когда приходилось находиться рядом — делали вид, что не замечаем друг друга. Она перестала быть улыбчивой и милой девочкой, как прежде; обратилась раздражительной и чёрствой, — и это даже не в отношении меня.

По-видимому, в ней, как и во мне, что-то сломалось тогда… что-то важное и неоспоримо нужное сердцу, что наполняло его яркими моментами. Может радость от свободы? Или свобода от радости?

Утеря воли делает человека марионеткой обстоятельств. Однако я не обратился топором в руках «Судьбы» и смог себя сдержать, выдернув голову из этого бездонного океана. А смогла ли та девочка? — чёрт его знает! Такова суровая реальность…