Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 7.1

25 апреля 2017 г.

Сегодня запах неба являлся дерьмовым, как никогда. Подступало пахучее зловонье сырости. С востока плыли чёрные, словно зала, убогие тучи. Подо мной ещё некоторое время слышались голоса людей мне нисколечко незнакомых: они просто шествовали кто куда, даже не подозревая, что какого-то захудалого, ничтожного ученика подвергают унижениям на крыше. В неоднократный раз. Снова и снова. Каждый день. Everyday, если Вам угодно.

Учителя, ученики, персонал — все они просто гуляли, говорили и смеялись — их мало что волновало. Не потому ли, что они не находились в той же дерьмовой ситуации, в которой находился я? Пусть подавятся раем.

— Кха… Кха…

Хрипы собственных лёгких, вследствие боли, мне уже порядком осточертели, — я бы даже перерезал себе глотку, только бы не услышать их вновь. Осточертели мне также копящиеся на теле травмы в виде: синяков, ушибов, ссадин и царапин. Глядя каждый раз на полученные раны, я, истерично мысленно смеясь, изумлялся тому, что ещё могу переводить с ноги на ногу. К слову, голень болела невыносимо уже пару дней, словно мне ежедневно роняли на неё кувалду весом в тонну.

Да сколько можно?!.. Им что это совсем не надоедает?.. Я не понимаю: они лишены сострадания?.. Они хотя бы немножко сожалеют?.. Твою мать, да в их сердцах есть хоть что-то?!

Я являлся человеком далеко не вульгарным: ни матерные слова, ни брань мне не были никогда свойственны. Однако сегодня мне виделось, что я уже на пределе: мои сухожилия на руках буквально тряслись от ярости и злобы. И хоть мои руки всё время находились перед глазами, складывалось чувство, что мне некуда их деть — хотелось рвать и метать.

*Хрясь!*

Клянусь перед Богом, мне было тяжело поддерживать невозмутимость на лице. Это уже переходило всякие рамки дозволенного отношения. Переходило даже те рамки, которые я сам себе установил.

— Блядь, братан, что теперь? Эта гниль нам уже, как две недели, ни черта не приносит. — Повторно ударив, Лысый схватил меня всей своей бравой рукой за горло и просипел: — Где… наши… деньги… мудак?

— …

Ты выглядишь, как умственно отсталый, когда говоришь с такой задержкой. Ах, ну да, почему «как»? — я воображаемо ухмыльнулся. Хотя бы раз, но кто-нибудь обязательно отвечал обидчикам в уме, я прав?

— Подержи его так пару секунд, а я пока пошарю в сумке, — лазая по карманам моей сумки, он приговаривал: — Может, он бабки где-нибудь здесь запрятал?.. Или тут?.. Блять, я почти каждый день её проверяю! 

На моей шее начал медленно появляться след, из-за силы хвата Кена. Дышать становилось невыносимо тяжело. Казалось, парень обхватил мой кадык полностью, — подвинь он тот чутка в сторону — и определённо переломил бы. Я непреднамеренно с силой вцепился в руку Лысого.

— Кен, слушай, ты его так придушишь. На его шее уже виднеется синяк.

В дело вмешалась наблюдающая за нами Катагири. Впервые. Она впервые вмешалась и попыталась помочь мне, что меня, естественно, удивило. Как-никак, я считал, что ей совершенно плевать. Неужели сегодня пойдёт снег?

Опущенные концы бровей, слегка сморщившийся нос, прищуренные глаза — всё её выражение лица полнилось неподдельным сожалением, однако улыбка с него по обыкновению не слезала.

— Захлопни пасть, Катагири! Это теперь тебя не касается. Просто не вмешивайся, — Лысый взмахнул указательным пальцем.

— …

Девушка умолкла и более ничего не сказала.

— Ладно, отпусти его. А то у него уже лицо посинело, — пробормотал Рослый, копошась в сумке. — Лучше глянь, что я нашёл...

— Чего там? — Кен отпустил меня и приподнялся.

Закашливаясь, я оперся об пол и скрипнул зубами. Чёртовы бездушные сволочи!.. Я сжал кулаки и нервно упивался глотками воздуха. Причём так жадно и исполнительно, словно изморенный кислородным голоданием космонавт. И в этом мысленном космосе я чувствовал себя… безумно одиноко.

Одиноко и не хватает воздуха.

Вдох. Выдох. Ещё вдох.

— Хах, кошелёк, — ответил Рослый, махая предметом в руке. — И, судя по всему, он реально нищеброд: в кошельке — ни копейки. Смех, да и только. Хотя подожди, тут ещё что-то…

— Да?

Мои глаза самостоятельно широко раскрылись — я, хрипя, просипел:

— Нет… отдай…

Я стал неспешно подниматься.

— Ну-ка прижмись к земле, падаль!

Что-то тяжёлое и тупоугольное уперлось мне в позвоночник и пригвоздило к полу — мне снова было не до вдоха. Еле-еле обернувшись, я искоса взглянул позади себя и понял: это грёбанное колено. Грёбанное колено вдавило меня в грязь и не позволяло встать. По ощущениям на меня наехал целый паровоз: лёгким буквально не хватало места, чтобы сделать полный вздох. Взамен этого казалось, что я дышал собственной плотью, но никак не воздухом.

Пожалуйста… только ни эту вещь…

— Надо же, ты только посмотри, Кен. Кажется, эта вещица очень важна для него, хе-хе. Забавно, — Рослый махал предметом в руке, обхватив тот меж кривых пальцев.

— Это, что?.. Монета?..

— Похоже на то… И видать монета не простая, а раритетная, поскольку на каком-то непонятном языке. Я не видел никогда таких… А ты?..

Он протянул монету Лысому, а тот, взяв её, несколько раз покрутил в руке, подбросил в чёрное небо и отдал Рослому.

— Хрень какая-то… Без понятия, чей это язык, да и тебе не по хер ли? Если эту монету можно загнать и выручить за неё деньги, разве не супер?

За…гнать?..

— Болван! Чтобы что-то продать, нужно знать вещице цену. Иначе тебя просто разведут, как лоха последнего! — прорычал парень, рассматривая монету.

Не вздумайте, сволочи! Вы хоть знаете, что она для меня значит?!..

— Пожалуйста… отдайте…

Я тянул руку к ноге Рослого, однако тот лишь брюзгливо посмотрел на неё, как на таракана, после чего наступил на пальцы. Следом прилетел пинок под челюсть и жуткий писк в ушах не заставил себя ждать. Меня не вырубило, нет, — я просто плотнее прижался к кровле крыши. И тем больше на меня накатывало чувство безысходности.

Безысходность от одиночества, безысходность от невозможности вздохнуть, безысходность от наседающего бремени, безысходность от скапливающейся боли в теле. Я ощущал стойкое и отвратительное, как само небо, чувство безысходности. Оно топило меня, и вместе с тем каждый вдох и выдох, секунда за секундой, давался тяжелее.

— Прошу… отдай…

Моя физиономия умоляюще скривилась сама по себе.

— Бля, он достал… По-моему, я ещё ни разу не видел этого выражения на его лице. Я уж думал: ему всё побоку. Безмолвный скот. Словно овощ или типа того. — Он поманил меня монетой, словно собаку куском колбасы, при этом прицыкивая. — А этот мудак оказывается живчик. Ты тоже удивлён?

— Не меньше тебя, братан. Вот только, с чего это он вдруг так переменился?

— Видимо, эта вещица для него много значит. Это всё значительно упрощает, — Яширо слегка потянулся. — А я-то ломал голову, как же мне заставить тебя принести деньги. Решение само подвернулось под руку.

— Черт… отдай… падла…

Словно услышав мои слава, его выражение лица перекосилось, и он прописал мне увесистый хук правой.

Всё…

— Нет уж, дружок, монета будет у меня, — он сел на корточки, сжимая ту в руке. — И если ты наследующей же неделе не принесёшь деньги, то можешь с ней попрощаться. Я всё сказал.

— …

К чёрту!..

— Надеюсь, ты меня хорошо расслышал.

— …

С меня достаточно!..

— Бля, мне всё же кажется, что он глухой, — вставил свои три копейки Лысый, по имени Кен.

— Не-е, он определённо нас услышал. Я в этом уверен. Как и уверен в том, что он далеко не тупой, если смог держать невозмутимое лицо всё это время.

Вам пиздец!..

Каким было моё лицо в тот момент? Мне не дано было это увидеть, как и не дано понять, почему все люди видят во мне жертву. Разве я похож на мазохиста? Или, быть может, я похож на забившегося в угол зверька? Или же Вы, должно быть, считаете, что я ничтожная падаль, неспособная достичь ничего на этом Свете? Я для Вас кукла, которую можно тянуть за ниточки? Да хрен там пляшет! Хер Вам, а не моё поражение! Я ни за что и никогда не опущу руки. Назло всем. Назло Богам, назло людям, назло зверям — я буду жить назло всему миру. Каждому зловонному существу я протяну руку и скажу: «Я буду жить и мне насрать, что вы об этом думаете».

Потому что я — не обделён душой.

Душа во всём, и душой не обделено ничто.

И ради своей души, которую я считаю значимой, я буду раз за разом подниматься с колен и кричать в чёрное пасмурное небо, что я — живой, и имею право жить. Я верю. Я в это определённо верю.

*ХЛОП!*

За закрывшейся дверью скрылись две фигуры. Фигуры, которые я успел уже возненавидеть за эти недолгие две недели. Фигуры, которым я скрыто желал зла, едва завидев в школе. А также фигуры, которые буквально требовали Небеса возмездия за каждое из своих деяний.

Сначала голова, следом торс, и вот уже руки и колени оттолкнулись от земли — я медленно поднялся, отряхнулся и взглянул на Катагири глазами, не содержащими в себе ничего. От страха, который я тут ненароком показал, будучи трусом, более ничего не осталось.

Безмолвие, тишина, монотонность звуков.

Равнодушием подавилось вновь моё лицо.

Никто уже не знал, о чём были мои мысли, как не знали и о том, где они располагались, какой гадостью питались и что подталкивали сделать, — об этом знал лишь я.

— …

— …

Катагири, казалось, напугалась отсутствующему выражению моих глаз.

— Что?.. Что такое?..

— …

Я медленно открыл рот.

— Катагири-семпай…

— Да?..

Катагири…

— Ты даже себе не представляешь…

— …

Ты не представляешь…

— Что значит для меня эта монета.

— …

Какое огромное значение она для меня играет.

Вы не подумайте, это не было обвинением, нет. Пока что не было. Просто Катагири являлась единственной, кому я мог озвучить свои чувства. Через этот простой диалог. Не уверен, что она смогла почувствовать то же, что и я: её выражение лица выказывало подлинное непонимание. Однако я не думаю, что добивался от неё понимания. Я просто пламенно хотел, чтобы хоть кто-то услышал то, что желало произнести моё сердце.

Сердце полнилось печалью.

Сердцу хочется кричать.

Я развернулся, поднял сумку, подобрал кошелёк и медленно, хромая на левую голень, побрёл вниз: меня ждал урок и долгий день впереди, осквернённый плохим настроением, болью ран и гадкими тучами.

— Куда ты?.. — крикнула она мне вслед.

— …

Однако крик не отдался эхом.

Говорят: паршивое место лишается эха, ведь там его не любят. «Считал ли ты также?» — спросите Вы, а я Вам отвечу вопросом на вопрос: «Кто возлюбит эхо там, где низшим тварям принято говорить шёпотом?». Казалось, моей иронией подкупается весь мир, если, конечно, тот не лишён чувства юмора.