Онлайн чтение книги Выбор и безальтернативность Choice and no alternative
1 - 6.3

Когда пасмурное небо сменилось алым янтарём, мои уроки, наконец, закончились.

Сырость земли напоминала запах неба, — и, смотря на это небо, я возвращался домой. Не внимая того, что ясно светило вечернее солнце, лужи не торопились сохнуть. Как у лучей солнца не хватало сил, чтобы иссушить лужи, так и у меня не хватало сил, чтобы доковылять до дома.

Может… мне и не нужно домой?

С детства я не знал места, которое люди называли «домом». Что оно из себя представляло? Дом — это строение, в котором ты живёшь с рождения? Дом — это семья, которая оберегает и содержит тебя с детства? Или же дом — это среда, которая, как и всё прочее, имеет свойство быть временной?

«Что такое дом?»

Даже если это был вопрос, что занимал меня с детства, в данный момент он меня нисколечко не волновал.

Под ногами хлюпали лужи. Всё от того, что я не пытался их избегать. Не потому, что не боялся намокнуть, а потому, что мне было на них абсолютно плевать. Мой разум был занят ежесекундной прокруткой событий минувших дней.

Унижения, избиения и глумления, — я успел испытать разного рода чувства. Местами я тонул в ненависти, местами — в ярости, а порой — в незыблемом желании мести. От этих эмоций тошнило, и я не любил чувства жжения в груди, когда моё сердце наполнялось невыносимой печалью.

Это несправедливо!

Почему я?

Едва ли прошла неделя, как я вспомнил и вновь стал презирать две фразы: «Это несправедливо!» и «Почему я?». Эти выражения отправляют собой меня в те годы, когда я учился в младшей и средней школе, ведь именно школа — это то место, где я мог повторять их трижды на дню. Будь то несправедливость или страдания направленные против Вашей персоны, я более чем уверен, что Вы не испытываете к подобному отношению тёплых чувств.

— Что мне теперь делать?

Я желал позвонить Юи, однако у меня отсутствовала на то возможность, ибо мой телефон теперь отправлен на свалку истории. Её мнение имело высокое значение для меня, а потому я просто нуждался в её поддержке.

Я остановился и свернул в сторону.

Возможно, по мне нельзя было этого сказать, но я всё ещё помнил настояние учительницы Фукуды: «Всё изменчиво, и изменчивость не подлежит ничто». Помнил её тёплую улыбку, олицетворяющую собой сострадание. И помнил, что улыбка для меня косвенно стала символом сострадания.

В голове отчётливо слышался её голос и насущные вопросы, коими она меня и одолела.

— Что если этого щенка постоянно пинали?.. Что если я заявляю, что именно банальное отношение людей к щенку стало следствием того, что он обнажил на тебя клыки?..

Я бубнил себе под нос. 

Лысый и Рослый, — я видел в них щенят, — нет, правильнее будет сказать, что я желал верить, что они — лишь безобидные щенята, которые являлись обиженными самой жизнью. Желал? — конечно, желал, но в тоже время скрыто, по-чёрному ненавидел.

Я их жалел, я сострадал, я скрыто ненавидел, — и своими противоречивыми чувствами затягивал узел на шее ментального тела. Я доводил себя до состояния разрушения. Разрушения души, разрушения сердца и разрушения плоти.

*—Вш-ш-ш-шу*

Журчание реки также не беспокоило мои уши: я всматривался в силуэт на водной глади. Тот размывался и порой напоминал собой форменное «ничто», — и этим ничем, совпадал с силуэтом, что находился по ту сторону моего тела.

Силуэт, как отражение водной глади, или силуэт, как отражение зеркала души, — так или иначе, общее, что объединяло данные силуэты, это их предельная размытость, вследствие потока сильного течения.

Что же… мне теперь делать?

— Думаешь, что тебе теперь делать?

Когда я неторопливо обернулся в сторону незнакомого тоненького голосочка, то увидел девушку, сидящую передо мной на корточках и придерживающую голову руками.

Алые, сверкающие, точно огоньки, глаза; узкие брови и густые ресницы; хитрая, лисиная улыбка; острый носик и подбородок; а также красные, как рак, щёки и изящная родинка под левым глазом, — буквально всё в аккомпанементе с молочно-розовыми волосами и кровавой розой, вплетённой в её косичку, производило жутко влекущий и соблазнительный эффект. Я не мог отвести глаз.

— Когда ты... 

— Я здесь уже некоторое время, — оборвала она меня. — Однако ты настолько был озабочен собственными мыслями, что даже не заметил моего присутствия.

Девушка с явно фальшивой печалью вздохнула.

— Вы… Игараши-сан, не так ли? — спросил я, прищурившись. — Чем я могу Вам помочь?

— Ух, ты! Я удивлена, что ты знаешь моё имя, — она радостно похлопала в ладоши. — Однако, если ты не против, может, перейдём на «ты»? А то обращаться на «Вы» к одногодке мало того, что неудобно, так ещё и странно. Плюс, если ты единственный будешь обращаться ко мне на «Вы», я также буду чувствовать себя неудобно и странно.

Сколько же эгоизма в этой просьбе.

В любой другой ситуации я позволил бы себе быть неприветливым, однако только не рядом с ней: от Игараши исходила некая опасность. Я напоминал себе об этом с самого момента поступления. Тот взгляд, которым она меня одарила, и тот взгляд, которым я ей ответил, — казалось, встреча была предрешена.

Я никогда не верил в Бога, однако я упорно верил в неизбежность нашей встречи.

— Полагаю, я не против, — согласился я. — Чем могу тебе помочь?

— А ты уверен, что это Я являюсь тем, кому нужна помощь? — она едко улыбнулась. — Как по мне, именно Ты в ней и нуждаешься.

— Почему ты так думаешь?

Я озадачено наклонил голову.

— Ты не намочишь свои штаны? — девушка проигнорировала мой вопрос и указала пальцем на мой копчик.

В данный момент я располагался на траве, окроплённой каплями дождя. Мои штаны уже пропитались сыростью солёных капель, однако в порыве глубоких раздумий я не замечал подобной истины. Сырость в душе ощущалась, как та же сырость на теле.

— Это уже не имеет значения, даже если ты спрашиваешь.

— Хм? — остро ко мне присмотревшись, она продолжила: — Тогда ты не против, если я присоединюсь к тебе?

— …

Ответ на этот вопрос ничего бы не изменил: так или иначе, Игараши села бы рядом, не обращая внимания на мои жалкие попытки перечить. Я знал это, потому что она изначально продемонстрировала мне свою эгоистичную натуру. И тем не менее, я не желал, чтобы эта девушка составляла мне компанию, поэтому и промолчал.

Если не можешь идти порознь, то иди на встречу.

Как только девушка собралась сесть юбкой на мокрую траву, я пододвинул свою сумку под её пятую точку. Едва сев, Игараши взглянула на меня с недоумением, однако всё же приземлилась.

Странная девица…

Смотря в сторону реки, что находилась практически перед ногами, я без лишних эмоций проговорил:

— Всяко лучше, чем сидеть на мокром.

Упустил прекрасный шанс увидеть девушку в намоченной юбке. Эх, не дурак ли?

В памяти всплыл обнаженный образ Томако: бежевая, нежная кожа, упругие ягодицы, стройные ноги, пышная грудь, весьма неловкая поза и смущенное девичье выражение лица, — в ней было прекрасно всё, и это всё меня ужасно возбуждало, будоража мысли и пробуждая плотские желания. Я резко встряхнул головой.

Хотя, как по мне, видел я достаточно — лучше не стоит наглеть. К тому же, не хватало мне, чтобы по моей вине заболела девушка.

Мой вопрос «Почему ты так думаешь?» никуда не делся, он просто скрылся за обменом репликами, только и всего. Я уверен, она тоже про него не забыла, однако решила оставить на потом. Именно поэтому она… задала столь стилистически нейтральный вопрос, как: «Ты не намочишь свои штаны?».

— Даже если ты говоришь, что тебе без разницы, то кто-то же сушит, стирает и гладит твою одежду, не так ли? Полагаю, ему-то и не будет без разницы, в каком состоянии она находится.

— …

Я перевёл взгляд и посмотрел ей в глаза. Это был третий раз, когда я задерживал на Игараши свой настойчивый, равнодушный взор. Первый раз был в день церемонии поступления, второй — сегодня вечером, перед рекой, когда она ко мне обратилась, а третий — этим же вечером, когда ей удалось коснуться словом моего сердца.

Казалось, девушка явно провоцировала меня в надежде на некую реакцию и в зависимости от речи оценивала поведение.

— Я сам о себе забочусь, — ответил я, переводя взгляд на водную гладь.

На этот раз мной было решено солгать.

Сколько и как тщательно она за мной следит? — я озаботился данной мыслью.

— Правда? А мне казалось, что у тебя есть девушка, — она ехидно ухмыльнулась. — Ах, точно! Это же всего-навсего слухи, гуляющие по классу. Полагаю, таких хватает в каждой школе.

— …

Всё-таки эта девка имеет кое-какие сведенья обо мне, но это не означает, что она пристально за мной следит. Полагаю, до этого момента я мало её интересовал. И, исходя из данного утверждения, я могу прийти к выводу, что сейчас я нахожусь в том положении, когда могу принести ей выгоду.

Иначе я просто не видел мотивации, заговаривать со мной, спустя столь продолжительный срок времени.

Как я уже говорил, не существует действия, обделенного мотивацией.

По прошествии десяти секунд, я, аккуратно подобрав слова, согласился:

— Я тоже так думаю.

Неотрицание не является формальным соглашением, — таким образом, я не отрицал и не соглашался с её заявлением.

— Знаешь, Такеши-кун, я наблюдаю за тобой уже достаточно продолжительный промежуток времени. Две недели, если быть предельно точной.

— Вот как? Неужели влюбилась?

Я не удержался от сарказма.

— Не льсти себе, вряд ли кто-нибудь вообще заинтересуется твоей унылой персоной, — она ядовито улыбнулась.

— …

Из-за прямоты моего языка и монотонности голоса, мой сарказм предстал перед Игараши серьёзным заявлением. И соответствуя серьёзности моего заявления, она ответила настолько же серьёзным тоном. Ауч, — даже несмотря на осознание подобной истины, её слова всё равно ранили меня до глубины души.

— Это был сарказм, — сказал я, зевнув, дабы не показать, что её слова меня задели.

— Хах, правда? Я и не поняла.

Я бы на её месте, как минимум, почувствовал себя неловко.

— Так… к чему наблюдать за мной? Метишь на роль моего личного сталкера?

— Чтоб ты понимал, даже за муравьём наблюдать куда любопытнее, чем за тобой. Полагаю, единственная, кто стала бы преследовать тебя до самого дома, — это уличная, голодная псина, — проговорила Игараши и язвительно усмехнулась. — Ох, ну да! Это, должно быть, снова был сарказм, извини.

— …

Эта девка!..

Исходя из её поведения, можно судить, что она, либо чертовски не любила сарказм, либо чертовски не любила таких людей, как я. Меня подобные доводы нисколечко не утешали, поскольку я любил сарказм и любил себя в достаточной мере, чтобы не совершить суицид.

— Помнится, совсем недавно я сказала, что именно ты являешься тем, кто нуждается в помощи.

— Верно, — я утвердительно кивнул. — Следом я тебя спросил: «Почему ты так думаешь?».

— Разве тот человек, над которым издеваются в обществе, заведомо не нуждается в помощи? — она насмешливо хмыкнула. — Или это мода такая — таскаться с пластырями и бинтами? У тебя синдром восьмиклассника?

— …

— Ах, конечно-конечно! У меня же есть ещё одно предположение… Может быть, протирая полы одеждой, ты пробуешь себя в роли уборщика? Что ж, если так, то тебе это к лицу, — проговорила Игораши и дьявольски хихикнула.

Я забираю все свои слова назад, она точно не ненавидит сарказм… Как по мне, тот, кого она так сильно ненавидит, — это Я!

Сказав ей сарказм единожды, я услышал оный дважды, а сказав его дважды — услышал четырежды. Рядом со мной сидела не невинная леди, как я изначально полагал, рядом со мной сидела злопамятная баба.

— Ближе к сути, — остановил я её «приступ смеха» . — Чего ты добиваешься, говоря мне подобные гадости?

— Какие гадости? Это был сарказм.

— …

Ах ты мерзкая…

Я мысленно осёкся, поскольку понимал, что это была всё та же элементарная провокация, просто несколько резкая и острая, — на самом деле, очень острая!

Её оскаленная усмешка и высмеивающий взгляд едва ли не вывели меня из себя. Игараши умела, как безжалостно резать, так и игриво душить; как сыпать соль на рану, так и со скукой вдавливать в землю. Я не любил подобный тип девушек, и синонимом словосочетания «не любил» являлось слово «ненавидел». Хоть и косвенно, но я ненавидел Игараши, и что-то мне подсказывало, что она испытывала кне аналогичные чувства.

Любовь и ненависть — это те вещи, которые согласно этикету принято не показывать открыто. И соответствуя данному этикету, Игараши и я демонстрировали напускное или, вернее будет сказать, видимое дружелюбие. Что ж, забавно, но дружелюбие являлось единственным, что мы успешно сохраняли.

— Такеши-кун… или нет, с этого момента я буду называть тебя Кеши-кун… — А меня спросить?! Есть ли предел её надменности и эгоцентризму? — Так вот, Кеши-кун… самостоятельно ты с издевательствами не справишься. Увы, но это не та проблема, которую можно решить, не полагаясь на других. Именно поэтому, из своих добрых побуждений… я желаю тебе помочь.

— …

Игараши поднялась с места, встала напротив меня и протянула руку.

Её лицо украшала самодовольная, самовлюблённая улыбка, — улыбка, с которой она меня сегодня встретила, с которой провела недолгую часть времени, и с которой сейчас якобы собиралась мне помочь. Это была улыбка, что не пыталась мне помочь, нет, — это была улыбка, что олицетворяла собой людское корыстолюбие.

— Ну же, Кеши-кун, возьми мою руку… и я обещаю: тебя более никто не побеспокоит.

— …

Чего она хочет или может с этого получить?

— Я знаю, о чём ты думаешь… «Чего она хочет или может с этого получить?», не так ли? — она прищурилась и хихикнула. — Единственный способ узнать об этом — это принять мою помощь.

— …

Её рука восполняла промежуток между нами, — и данный промежуток давал мне ясно понять, что от начала и до конца, от души и до плоти, от чувства и до разума, от Венеры до Юпитера, мы находились с Игараши абсолютно порознь.

— Кеши-кун, ведь я тебе и внешне притягательна, и душевно. К тому же, даже если ты меня и ненавидишь, то вот боль ты ненавидишь, несомненно, больше. — В свете янтаря её клыки были окроплены рыжими лучами, и из-за данного освещения я всё больше сопоставлял её с лисицей. — Всё-таки, за эти две недели я хорошо тебя изучила.

— …

Так уж хорошо?..

— Неизвестность или привычность, — трусы обычно выбирают второе. Однако я не считаю, что Кеши-кун — трус. — Она встала на цыпочки, подтянулась ко мне и лукаво вгляделась в глаза, коснувшись чёлкой моего носа. — Ведь только трус, что не может о себе позаботиться самостоятельно, будет открыто показывать окружающим свою слабость.

— …

— Ты — не трус, Кеши, нет. Ты — мужчина. Мужчина, каких нужно поискать. Пускай и выглядишь весьма неприглядно, ты всё также остаёшься мужчиной, и этого у тебя точно не отнять, — она мило наклонила голову. — Но… чтобы и впредь оставаться мужчиной, ты должен иметь мужество, чтобы принять чужую руку помощи.

И тихим голосом добавила: «Независимо от того, нравится тебе эта рука или нет».

Она говорит лишь то, что я желаю слышать…

Алые глаза Игараши прожигали во мне дырку. Я видел своё отражение в этих глазах, и мой образ в них являлся столь же алым, как если бы тот измочился в свежей крови. Данный образ навивался мыслям, и тем самым до трепета пугал.

Не отмывшиеся, забродившие капли крови находились и на воротнике моей рубашки, — и своим существованием служили напоминанием об издевательствах.

Меня пугала нисколько Игараши, сколько последствия принятия её помощи. Равно как виделось моё кровавое отражение в её очах, мне виделось будущее, в котором я страдаю, по причине избранного мной пути.

Как мне… поступить?

— …

— Пан или пропал, — словно прочитав мои мысли, девушка вновь ядовито улыбнулась, протягивая мне руку.

Ей не двигало желание мне помочь, нет, — на самом деле, Игораши мотивировалась потребностью в некой выгоде.

И тем не менее…

…

[1. Отказаться]

[2. Согласиться]

...

…наши отношения могли оказаться взаимовыгодными.

Согласиться или отказаться? — вот в чём заключается вопрос.

Знаете, в чём заключалась причина моих сомнений? Почему я — тот, кто отказался от помощи Томако, Комии и даже Юмикавы, — так долго сейчас размышлял над истинно верным решением, над выбором, который стоит избрать? Всё было банально и просто. Если же Юмикава предлагала мне помощь из доброжелательности, а Томако — из жалости или чувства долга, то вот Игараши предлагала оную из собственной же выгоды.

Вы, должно быть, отречётесь от меня и приметесь порицать, обосновывая свою точку зрения тривиальными словами — словами лишёнными свежести и оригинальности, вроде: «Это неправильно!» или «Такая помощь лишена чувств!». Но… что же в Вашем понимании является правильным? Или, правильней будет спросить, что Вы подразумеваете под словом «неправильный»?

Неправильный — неверный, искаженный, превратный, уродливый. Неправильный выбор? Неправильные отношения? Неправильные мысли?

ЧТО?

Что в данной ситуации Вы считали неправильным? Как по мне, именно неправильные выборы, неправильные отношения и неправильные мысли являются наиболее приближенными к вере, лишёнными искаженности, обделёнными превратностью и награждёнными наибольшим очарованием.

Именно потому, что Игараши не примешивала к помощи собственные чувства, а руководствовалась лишь личной выгодной, её помощь являлась самой искренней на фоне любой прочей. Данная помощь не захлёбывалась в примесях лицемерия, дружелюбия или напускного сострадания, — она являлась рациональной, и тем могла легко читаться.

Из меркантильных побуждений мы протянем руку даже Дьяволу. Чем полагаться на помощь, которая являлась сомнительной и непостоянной, я лучше бы положился на ту, что зависела от выгоды. До тех пор, пока я приносил бы выгоду — от меня не отворачивались, в то время как помощь, зависимая от чувств, подпитывалась бы лишь эмоциями.

Я не верил в такую помощь: для меня она приходилась лживой.

Только поэтому я всерьёз рассматривал вариант выбора руки Игараши.

— …

Как же мне поступить?

*—Вш-ш-ш-шу*

Шум реки очередной раз вырвал меня из раздумий.

И пустота головы…

«Тот, кто поступает только неправильно — глупец; тот, кто поступает только правильно — невежда; тот, кто чередует правильные и неправильные поступки — мудрец; а тот же, кто вечно избегает совершения поступка — обыкновенный трус»

…подтолкнула меня к верной мысли.

Я не хочу быть трусом, хотя им доподлинно и являюсь. Принятие её помощи — означает, побег от важного выбора мести или сострадания. Игараши сама назвала меня мужчиной, и я, соответствуя званию «мужчины», не собираюсь бежать от выбора, который мне нужно самостоятельно принять.

Я медленно открыл рот.

— Хм… Может быть, если поднимешь юбку, то я соглашусь.

— Не я ли делаю тебе одолжение? — она ехидно усмехнулась. — М-м-м… Понятно-понятно! Если ты, Кеши-кун, так этого желаешь, то…

Она потянулась руками к юбке.

Боже, только не говорите мне, что мой тон снова был настолько ровный, от чего она не поняла, что это был сарказм?! — мне даже на секунду стало стыдно.

— Эй-эй, подожди, это был всего-навсего сарказм.

— А я уже, было, собиралась коснуться юбки и закричать: «Насильник! Помогите, домогаются!». Что-то в этом роде, хи-хи.

А ведь она действительно могла!

— В общем, Игараши-сан, я, конечно, очень благодарен, но вынужден отказаться.

— Хм… И что же тебя так вынуждает?

Она неспешно опустила руку и спрятала ту за спиной. Хоть девушка сейчас мило улыбалась, её глаза оставались абсолютно равнодушными, — видимо, её не устроил мой отказ.

— Ты сама это недавно сказала, — Игараши посмотрела на меня внимательно. — «Ты — мужчина. Мужчина, каких нужно поискать». Тогда ответь мне, разве мужчина станет избегать собственных проблем? Одно дело, если бы я тебя использовал, однако совсем другое, когда ты всё решаешь за меня.

— …

— Игараши-сан, ты любишь, когда всё решают за тебя?

Некоторое время она молчала, улыбалась, после чего всё же произнесла ответ:

— Полагаю, что нет.

— Вот видишь?

— …

Снова молчаливая пауза.

Два окроплённых янтарным светом силуэта — стояли, всматриваясь в мир по ту сторону отражения на водной глади. На этот раз алым глазам и алым губам потребовалось больше минуты, чтобы прервать журчание реки.

— Однако…

Я перевёл взгляд на нее, и наши глаза встретились в четвёртый и в последний раз.

— «Однако»?..

— Мне это не нравится. 

— …

Действительно, а кому понравится отказ? Даже Томако до сих пор не может смириться с моим выбором. Я рад, что хотя бы Юмикава влюблена в Хайро настолько, что даже не брезгует обделить меня своей «доброжелательностью», — я мысленно усмехнулся.

— Я могу тебе сказать лишь одно.

— И что же? — поинтересовался я.

— Ты об этом пожалеешь.

Не знаю, то была угроза, предостережение, предупреждение или словесное выражение недовольства. Однако была вещь, которую я знал наверняка. А именно то, что от Игараши не пахло цитрусом, и её улыбка не ассоциировалась у меня с состраданием.

Именно поэтому, несмотря на чистую рациональность и прагматичность, я не желал принять её руки.

Что есть выбор? Выбор есть исходное потребности. Что есть следствие потребности? Следствие потребности есть мотив. Что есть следствие мотива? Следствием мотива будет цель. И, исходя из этого, делается вывод, что выбор — это цель, и от обратного цель — это всего лишь выбор.

Я не собирался бежать от выбора или забывать о цели. Я держался своего пути, ничего не избегая и не забывая.

*—Вш-ш-ш-шу*

На постриженной, влажной траве я остался совершенно один.

Если бы я только… мог встретиться сейчас с Юи.

Пахло сыростью. Казалось, сырость была во всём, что меня окружало. Как у солнца всё также не хватало сил, чтобы иссушить лужи, так и у меня всё также не хватало сил, чтобы вернуться домой. Что ожидало меня дома? Дома ожидала пустота. А потому я остался сидеть неподвижно, промокая, замерзая, и наблюдая за рыжими бликами на водной глади. Я видел силуэт в реке, и данный силуэт неспешно размывался. Словно соответствуя силуэту, отражающемуся на водной глади, мой силуэт в душе настолько же праздно был размыт.