Онлайн чтение книги Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон The Veiled Throne
Глава 4. Сказители

Укьу-Гондэ, год прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Праведной Силы, когда император Эриши взошел на трон после смерти императора Мапидэрэ)

Давным-давно, когда боги были молоды, а люди еще моложе, Луто и его брат Тацзу, повелители морей, поспорили о мудрости смертных.

– Смертным никогда не достичь нашей мудрости, – заявил Тацзу. – Нам с рождения даровано божественное предвидение Моэно, а смертные рождаются с пустыми головами. Им не стоит и мечтать о том, чтобы познать все, что ведомо нам.

– Но смертным даровано умение расти и развиваться, – возразил Луто. – Да, они рождаются несведущими, но благодаря этому являются идеальным вместилищем для мировых знаний. Они словно пустые страницы, где их слабые чувства понемногу выписывают истину, подобно детям, которые кактусовыми иглами выцарапывают пророчества на костях. Если смертных правильно воспитать, то они могут сравняться в мудрости с богами.

– Зря ты так веришь в силу воспитания, – парировал Тацзу. – Природа смертных уже заложена в них, когда они приходят в этот мир из-за вуали небытия, и не может быть изменена. Они словно пена морская, их понимание мира ограничено родословной и положением в обществе.

Чтобы разрешить спор, оба бога выбрали каждый по одной живой душе и принялись следить за их продвижением по миру смертных. И вот, когда эти души уже готовы были отринуть свои бренные земные оболочки и перейти Реку-по-которой-ничего-не-плавает, чтобы ступить в мир иной, боги попросили их задержаться и ответить на несколько вопросов.

– Что есть океан? – спросил Луто душу, которую он выбрал. Эта душа прожила жизнь в теле купологолового кита.

– Океан – бескрайний простор одиночества, коим повелевают громадные стремительные владыки, каждый из которых одинок, как звезда на небе, – ответил купологоловый кит. – Когда они встречаются, то говорят между собой на языке битвы. Каждый день я нырял глубоко в черноту, преследуя остроклювых кальмаров со множеством щупалец, и должен сказать вот что:

Господин Луто и господин Тацзу, я видел все, что только можно увидеть в океане. Это соленое царство бесконечной войны и коварства, где в борьбе за превосходство все смертные сходятся друг с другом в танце на грани гибели и забвения.

Боги кивнули, выслушав ответ купологолового кита.

А затем Тацзу задал тот же самый вопрос душе, которую выбрал он. Эта душа прожила жизнь в теле юркой креветки на коралловом рифе у берегов Большого острова.

– Океан – теплое дружелюбное облако живой воды, окружающее радужные террасы моего города, столицы царства ракообразных. Мы строим дома в рифовых пещерах, где стены отделаны драгоценными раковинами, костями и панцирями прежних жильцов. Днем мы гуляем в садах среди разноцветных анемонов, а ночью укладываемся в постель из мягчайших губок. Мы пируем, наслаждаясь пряными водорослями, что растут вдоль широких проспектов нашего пестрого города, и посвящаем свое время созерцанию прекрасного. Однажды меня навещал мой друг краб-отшельник, и на закате я сказала ему: «Белые чаши каури скучают по чаю из водорослей. Прохладен ночной прибой, пропусти по глоточку со мной».

Мы пили водорослевый чай и любовались танцующими медузами, что сияли и мерцали в водных эмпиреях, подобно мифическим фейерверкам, о которых рассказывают авторы фантасмагорических поэм. До самого утра мы обсуждали современную философию и изящные сочинения классических поэтов Талассы. О, что это была за чудесная ночь: впечатлений у меня осталось на всю жизнь.

– Знаком ли тебе океан, который описала юркая креветка? – спросил Луто купологолового кита.

Кит поднял свое старое немощное тело на поверхность и выпустил фонтан брызг. Солнце отразилось в нем, и перед всеми на миг предстал радужный коралловый город.

– Ничуть, – с сомнением и сожалением ответил кит. – Я плавал над бесчисленными коралловыми рифами, но даже не представлял ту красоту, что описала креветка. Теперь мне жаль, что я ни разу не задержался, чтобы посмотреть на рифы поближе.

– А тебе знаком океан, который описал купологоловый кит? – спросил Тацзу юркую креветку.

Старая креветка уже не могла грациозно плясать; морское течение крутило ее и сбивало с ног.

– Нет. Я и подумать не могла, что мир за пределами рифа столь огромен и страшен, что он полон воинствующих титанов, подобных богам первобытного хаоса. Жаль, что мне недоставало храбрости, чтобы отправиться его исследовать.

– Брат, я глубоко ошибался, но и ты тоже, – сказал Луто Тацзу. – Смертным не под силу сравниться с нами в мудрости, но не потому, что им не даровано божественное предвидение. Мир бесконечен, а жизни смертных имеют конец. Воспитание и природа бессильны перед всепожирающим временем. Взгляни, как разочаровались эти души, узнав, сколь мало им на самом деле известно. То, что конечно, никогда не откроет вселенскую истину во всем ее бесконечном многообразии.

– Напротив, брат, я был прав, да и ты тоже, – ответил Тацзу Луто. – Разве ты не видишь восхищения в глазах этих умирающих существ, разве не слышишь благоговения в их слабых голосах, когда они представляют мир, описанный другим?

– Что хорошего узнать об этом в самом конце жизни?

– Пусть каждому смертному в отдельности дано прожить лишь несколько десятков лет, но зато им доступно необъятное хранилище историй, оставленных предшественниками. Несмотря на ограниченность природы каждого из них в отдельности, человечество в целом движется к бесконечности. Природой закладываются некие стремления и вероятные наклонности, но каждой душе под силу прожить жизнь так, как ей самой хочется, проложить новый, неизведанный прежде путь, посмотреть на мир иным взглядом. Через это стремление конечного к бесконечному картины, являющиеся смертному взору, могут сложиться в полотно величайшей истины, с которой не потягаться даже нашему божественному уму.

– Если бы я не знал тебя как облупленного, – хмыкнул Луто, – то решил бы, что ты вдруг смилостивился и стал снисходителен к смертным. Хочешь воспитывать их вместе со мной?

– Я владыка Хаоса, – отозвался Тацзу. – Я не добр, но и не зол. Моя участь – следить за тем, чтобы в жизни смертных всегда было место случайности, и наблюдать, как раскрывается их природа.

Вот почему с тех пор Луто попросил рыб-прилипал прицепляться неподалеку от глаз купологоловых китов и очищать их громадные веки от паразитов и омертвевшей кожи, чтобы маленькие рыбешки могли делиться историями с большими, как братья и сестры, и чтобы величественные владыки морей могли видеть реальность более ясно и внимательно.

Вот почему с тех пор бури, ниспосланные Тацзу, время от времени подхватывают крошечных обитателей коралловых рифов и забрасывают их на далекие берега, полные невиданных чудовищ, чтобы они могли увидеть то, чего никогда бы не увидели дома, послушать истории, которые никогда бы не услышали, и рассказать истории, которые никогда бы не рассказали, получив тем самым пищу для души.

– Ты, наверное, знаешь множество историй о богах и героях Дара, – заметила Гозтан, мысленно представляя ту неведомую жизнь, которую вел ее собеседник, и пытаясь понять его странных божеств.

– О да, и некоторые из них даже правдивы, – с усмешкой ответил Ога. – Но на каждую историю нужно отвечать своей историей. Так будет справедливо. Расскажешь мне что-нибудь?

– Да какая из меня сказительница, – отмахнулась Гозтан.

– Любой человек – сказитель, – возразил ей Ога. – Только так наша жизнь обретает смысл. Беды и невзгоды проверяют нас на прочность удар за ударом, и не всякий удар заслужен. Чтобы найти этому объяснение и сделать нашу жизнь чуточку терпимее, мы вынуждены придумывать истории.

Гозтан никогда прежде не задумывалась об этом.

– Ладно, – согласилась она спустя некоторое время. – Так и быть, я расскажу тебе старинную историю, переходящую из поколения в поколение, от матерей к дочерям, от отцов к сыновьям, от дедов и бабок к внукам, от вотанов к тааса.

Давным-давно, когда еще не было ни льуку, ни агонов, ни богов, ни земли, ни небес, ни моря, мир был мутным бульоном, в котором свет не отделялся от тьмы, а жизнь – от нежизни.

Однажды вселенную выпила громадная шерстистая корова. В ее желудке вселенная свернулась, как сворачивается молоко в сычуге, когда мы готовим сыр.

Когда фрагменты вселенной разделились, родился волк. Волк тихо взвыл посреди бушующего хаоса, не зная, как ему выбраться из этого удушливого плена. Он начал кусаться и царапаться и наконец растерзал коровий живот.

Кусочки вселенной вывалились наружу. Твердые превратились в землю, жидкие стали морем, а душистые пряные пары́ образовали воздух. Волк сделал первый вдох во вселенной и завыл так, что само небо задрожало от сочувствия к нему.

Этим волком был Лилурото, Все-Отец, а коровой была Диаарура, Пра-Матерь. Вот почему всякое рождение сопровождается болью, а каждому вдоху сопутствует убийство.

Все-Отец и Пра-Матерь скитались по новорожденному миру, в котором не было ничего живого. Они совокуплялись и дрались, дрались и совокуплялись – поэтому нет разницы между удовольствием от совокупления и удовольствием от битвы. Их кровь орошала почву, семя падало в море, а от их воя, стонов, вздохов и рыка содрогались небеса. Из тех божественных капель родились растения, рыбы, звери и птицы – и мир наполнился жизнью.

Чтобы оживлять существа, Все-Отец колол их своими шерстинками, и поэтому у всех нас, от человека до полевой мыши, одинаковая природа. Затем Пра-Матерь давала каждой живой твари каплю своего молока, и благодаря этому все мы, от гаринафинов до личинок мух слисли, стремимся жить, а не просто существовать.

Затем у них появились дети – первые боги. Эти боги были бесформенны, но в то же время обладали всеми формами сразу, ведь они одновременно происходили из этого мира и извне его, равно как отражение на спокойной глади Алуро одновременно истинно и неистинно. Первой была рождена Кудьуфин, Солнечный Колодец. Солнце служило ей оком; ее долей было судить и поощрять смертных. Следом родилась Нальуфин, Ледяной Столп, ненавистница. Луна была ее ртом; ей выпало пожинать слабых и утешать тех, кто при смерти. Был еще Кионаро-наро, Многорукий, вечно недовольный бог. Каждая из тысячи его рук обладала собственной волей, как щупальца у свихнувшегося осьминога. Он постоянно сражался сам с собой, и когда одной руке удавалось оторвать другую, на месте той вырастало десять новых. В конце концов Кионаро-наро разорвал себя на тысячи тысяч тысяч кусков, и каждый кусок превратился в звезду на небе. Но некоторые крошечные кусочки растеряли всю силу, унаследованную от Все-Отца и Пра-Матери, и не смогли вознестись на небосвод. Они превратились в людей – потомков растерзанного божества, лишившегося божественности, и оттого среди людей всегда царят вражда и недовольство.

Кроме этих богов, были и другие – различные воплощения тысячеглазой, тысяче-тысячесердной, тысяче-тысяче-тысячерукой Воли, что оживляла молоко вселенной. Они любили, воевали и спаривались друг с другом, а также со Все-Отцом и Пра-Матерью. Каждый день мир перерождался, потому что появлялись на свет новые боги. Пока Все-Отец и Пра-Матерь скитались по миру, любуясь результатом своих трудов, молодые боги мерились силой, играя в море, в воздухе и на суше, подобно тому, как дети степняков устраивают воображаемые баталии в плетеных доспехах и с костями вместо оружия. Одни боги состязались в гляделки, и в результате появились озера и реки. Другие боролись и кувыркались, и разлетавшиеся вокруг грязные брызги превращались в горы и скалистые хребты. Те, кто были терпеливее, разукрашивали фрукты и цветы всевозможными красками, взятыми из рассветных и закатных облаков. Некоторые ловили животных, разрывали их на части и составляли из кусочков новые существа: дикой кошке вставили моржовые клыки, и появился саблезубый тигр; из рыбы с легкими медведя-звездорыла родился кит, а из коровы, которой приделали шею змеи, лапы орла, голову мшисторого оленя и крылья летучей мыши, получился гаринафин.

Тогда Все-Отец и Пра-Матерь созвали богов на совет.

«Люди – ваши вотан-са-тааса», – молвил Все-Отец.

«Но божественный дух покинул их, – добавила Пра-Матерь. – Они торчат на земле, будто камни, упавшие с неба, а их некогда яркий свет тает в безвестности. Мы со Все-Отцом слышим от них только жалобы».

«Вы должны как-то им помочь», – приказал Все-Отец.

И боги принялись строить новый дом для своих обделенных сородичей. Они перекроили ландшафт Укьу, заменили животных и растения, чтобы люди больше не жаловались на свою долю, а возносили богам хвалу. Так началась эра Человека. Боги перепробовали все: они превращали Укьу в пустыню и затопляли водой при помощи тысячи тысяч бурь. Порой они баловали людей, а порой посылали им бедствия и тяжелые испытания, надеясь закалить их характер и сделать таким образом ближе к богам. Даже внешний облик людей пришлось изменить, чтобы приспособить к новому миру. Но все усилия богов были тщетны; четыре первых эры окончились неудачей. Люди все равно продолжали жаловаться. Так пришло время пятой эры Человека. Боги приложили все силы, чтобы создать в Укьу истинно райский уголок. В то время люди стали выглядеть примерно так, как выглядят сейчас; в их мире было не слишком влажно и не слишком сухо, не слишком холодно и не слишком жарко. По земле свободно текли воды, что были слаще кьоффира, а животные добровольно шли к людям на убой. Не было ни смены времен года, ни бурь, ни засухи, ни голода. Боги продумали все и не могли даже представить, что у людей появится повод для недовольства.

Но все оказалось иначе. Вместо того чтобы дорожить божественными дарами, люди принялись их осквернять. Вместо того чтобы благодарно принимать все, что земля отдавала им, они захотели укротить землю и заставить ее давать больше. Вместо того чтобы благодарить богов за щедрость, они принялись драться между собой и провозглашать богами себя. Вместо того чтобы трудиться единым народом, они превозносили разлад и разномыслие и, воюя друг с другом, напрочь позабыли о богах.

Тогда Все-Отец и Пра-Матерь решили, что с них довольно.

«Раз люди не ценят нашу заботу, пусть сами находят себе отраду».

Сказав это, они послали в райский уголок всевозможных чудовищ и уничтожили его. Изгнали людей с их родины, лишили всех пережитков прежнего тщеславия и разбросали по разным концам Укьу. Затем боги решили предоставить людей их собственным желаниям, позволив делать все, что заблагорассудится. Мир вновь погрузился в хаос, почти как в самые первые дни, когда Лилурото прогрыз себе путь наружу из Диааруры.

Все-Отец и Пра-Матерь снова созвали совет. Боги согласились, что нужно установить порядок. Они ввели времена года, приливы и отливы, циклы роста и увядания. Теперь у каждого живого существа – как у быстроногих муфлонов, так и у саблезубых тигров – было свое время и место.

Так на заре шестой эры Укьу стал степью.

Пристыженные люди собирались в маленькие племена, жизнь которых превратилась в бесконечный труд и была насквозь пропитана страхом. Безволосые, слабые, лишенные волчьих зубов и орлиных когтей, они питались падалью и плодами кактусов, прячась по кустам всякий раз, когда в небе грохотал гром. В летний зной они гибли от жажды, а в зимнюю стужу – от голода. У них не было ни инструментов, ни одежды, ни знаний о том, как уцелеть в новом мире. Они были нелюбимыми детьми Все-Отца и Пра-Матери, ущербными богами, которые могли выживать, но не процветать.

И тогда двое друзей, юноша Кикисаво и девушка Афир, решили облегчить страдания своего народа. Кикисаво, у которого на каждой руке было по шесть пальцев, обладал силой десяти медведей, а голос его был подобен громовым раскатам. Афир, у которой было по шесть пальцев на каждой ноге, обладала выносливостью десяти винторогих муфлонов и бегала быстрее молнии. Их дружба была столь крепкой, что они считали себя вотан-са-тааса и называли друг друга «душа моя».

Эти двое поклялись отыскать Все-Отца и Пра-Матерь.

«Будем скитаться по земле, не соединяясь ни с кем брачными узами и не обзаводясь детьми, пока не встретимся лицом к лицу с богами-творцами и не потребуем вернуть нас в рай».

Кикисаво и Афир двинулись на запад и нырнули в море.

«Не видели ли вы Лилурото и Диааруру?» – спрашивали они у каждой рыбешки и у каждого краба.

Громадный кит подплыл к ним и раскрыл зияющую пасть, чтобы проглотить. Но друзья бесстрашно ринулись на кита и завязали ему хвост узлом, чтобы он не мог ударить их лопастями. Они боролись в безвоздушной тьме. Кит был не просто силен, но и хитер, и стоило людям поверить, что победа близка, как он превращался в иное существо и снова давал отпор. Он ускользал из крепких рук Кикисаво, словно скользкий угорь; он не давался Афир, прикидываясь гигантским двустворчатым моллюском и прячась среди кораллов; он делался невидимым, поднимаясь к залитой солнцем поверхности и принимая облик прозрачной медузы. Но Кикисафо и Афир не сдавались; они всякий раз находили кита и заново принимались бороться. Десять дней и ночей сражались они в глубине океана, и волны от их неистовой борьбы захлестывали берег. На десятый день кит вновь принял свой изначальный облик и хотел было утопить Кикисаво, вцепившись челюстями ему в ноги и утащив на дно. Но Кикисаво сунул руки в глотку кита, не давая противнику дышать, а Афир всплывала на поверхность, набирала полные легкие воздуха и возвращалась к Кикисаво, выдыхая ему в рот. Наконец кит сдался.

«Я Пэтен, непревзойденный ловкач и пройдоха, – сказал он. – Но вы хитрее меня».

«Как людям вернуться в рай?» – спросили Кикисаво и Афир.

«Мне известны ответы на тысячу загадок и истина, прячущаяся за тысячами тысяч обманов, но на этот вопрос я ответить не могу, – признался Пэтен. – Но я научу вас делать капканы и устраивать засады, чтобы добывать больше еды. Возьмите мои жилы, свяжите из них сети и сделайте рогатки».

Кикисаво и Афир поблагодарили его и продолжили путь.

Они повернули на юг и вошли в бескрайнюю пустыню Луродия Танта, где оазисы были редки, а песчаные бури ежечасно меняли пейзажи. Десять дней и ночей друзья скитались по пустыне, пока не пришли в пышный оазис, охраняемый гигантской волчицей, которая не позволила им подойти и испить воды.

У Кикисаво и Афир не было оружия, но они нисколько не испугались. Юноша запрыгнул на спину волчице и крепко вцепился в шкуру, а девушка заставила волчицу гнаться за ней через весь оазис, по воде и дюнам. Волчица прыгала, брыкалась и клацала зубами, но не могла ни сбросить упорного Кикисаво, ни настигнуть быстроногую Афир. Наконец волчица выбилась из сил и взмолилась о пощаде.

«Если пообещаешь не кусать меня, я отведу тебя в безопасное место, где можно прилечь и отдохнуть», – сказала Афир.

Волчица согласилась.

Девушка отвела ее в рощицу рядом с оазисом и указала на прогалину, где трава была притоптана и можно было свободно лечь. Волчица осторожно побрела туда, не сводя глаз с Афир, подумывая внезапно броситься на нее и застать врасплох.

Но стоило лишь волчице ступить на прогалину и напрячь лапы, как земля подалась, и она упала в яму, заранее выкопанную Афир. Кикисаво тоже прыгнул в яму и обмотал волчице пасть жилами Пэтена. Волчица сдалась и улеглась в яме, поджав хвост. Тогда Кикисаво и Афир развязали ей пасть.

«Я Диаса, неутомимая охотница, – сказала волчица. – Но вы сильнее меня».

«Как людям вернуться в рай?» – спросили Кикисаво и Афир.

«Я способна растерзать тысячу муфлонов зараз и сгрызть кости тысячи тысяч буйволов за один присест, но на этот вопрос ответить не могу, – призналась Диаса. – Но я научу вас, как сражаться оружием поверженных врагов, их зубами и когтями, и как защищаться доспехами побежденных врагов, их черепами и головными вежами. Возьмите мою переднюю лапу и мои зубы и сделайте из них боевую палицу и пульки для рогатки».

Кикисаво и Афир поблагодарили ее и продолжили путь.

Друзья двинулись к центру, в самое сердце степей. Там они встретили шерстистого быка, который бил копытом, фыркал и не давал им пройти. Десять дней и ночей Кикисаво и Афир боролись с быком, хватали его за рога и бросали наземь, но бык всегда поднимался и снова кидался на них. Наконец Афир ослепила быка меткими выстрелами из рогатки, а Кикисаво ударил его по носу боевой палицей из волчьей лапы и оглушил. Тогда они связали ему ноги веревкой из жил и повалили зверя на землю.

«Я Торьояна, терпеливый лекарь, – сказал бык. – Но вы упорнее меня».

«Как людям вернуться в рай?» – спросили Кикисаво и Афир.

«Я способен пробежать тысячу миль от моря Слез до зеркальной глади Чаши Алуро и тысячу тысяч раз прожевать самую жесткую траву, превратив ее в питательный корм, но на этот вопрос ответить не могу, – признался Торьояна. – Но я научу вас разводить коров и овец, чтобы пить их молоко и есть их плоть. Возьмите этот мешочек, сделанный из моего желудка. Наполните его молоком, и оно превратится в сыр и простоквашу, способные исцелить тысячу тысяч тысяч хворей».

Кикисаво и Афир поблагодарили его и продолжили путь.

Молодые люди повернули на север и подошли к заледенелым равнинам, где молочно-белые звездорылые медведи охотились на морских собак. Громадная медведица остановила обоих и пригрозила, что съест одного из них, потому что сильно проголодалась.

«Сначала поймай», – ответили Кикисаво и Афир.

Они помчались через ледяное море, перескакивая с одной плавучей льдины на другую, и белая медведица погналась за ними. Десять дней и ночей они бежали через безлюдные просторы, где каждый выдох моментально превращался в тонкие ледяные перья, улетающие вдаль на воющем ветру. Друзья спасались от смертельного холода кьоффиром, пока им не удалось запутать медведице лапы веревками из китовых жил и сбросить ее в прорубь. Когда медведица пыталась выбраться на лед, Кикисаво бил ее по голове боевой палицей, а Афир стреляла ей по носу волчьими зубами из рогатки, заставляя прикрываться лапами и снова соскальзывать в смертоносную воду. В конце концов медведица сдалась.

«Я Нальуфин, ненавистница, – сказала медведица. – Но вы безжалостнее меня».

«Как людям вернуться в рай?» – спросили Кикисаво и Афир.

«Я способна сто дней проплыть в ледяном море, сохраняя тепло дыхания благодаря крови тысячи морских собак, но на этот вопрос ответить не могу, – призналась Нальуфин. – Но я научу вас, как шить одежду и строить жилища из кожи и шкур животных, а также делать жерди и вехи из их костей. Возьмите мою шкуру и череп: они защитят вас от студеного ветра и вражеских ударов».

Кикисаво и Афир поблагодарили медведицу и продолжили путь.

Они повернули на восток и шли, пока не оказались в туманных землях, которые как будто не полностью вышли из первобытного молока. Друзья заблудились и десять дней и ночей плутали в тумане, не различая восток и запад, верх и низ. Откуда взялся этот туман?

Побеждая бога за богом, Кикисаво и Афир и сами становились сильнее. Теперь люди научились охотиться, ловить рыбу, разводить скот, пить молоко и делать сыр, отводить душу кьоффиром, строить жилища и шить одежду для защиты от стихии, сражаться оружием и изготавливать инструменты. Они стали почти столь же могущественны, как боги. Что делать, если они сравняются с богами? Найдется ли на небосводе место для стольких новых звезд?

«Вы можете вернуть их в рай?» – спросили Все-Отец и Пра-Матерь.

«Слишком поздно, – с сожалением ответили младшие боги. – Во всеобщей суматохе мы полностью его уничтожили».

Все-Отец, Пра-Матерь и их божественные отпрыски решили укрыться далеко на востоке, вдали от людей, и отгородиться от них стеной непроницаемого тумана, созданного гаринафинами.

Видите ли, в те времена гаринафины еще не дышали огнем. Они пили только воду и выпускали туман. Боги создали туманную завесу, привязав всех гаринафинов мира к столбам, выстроенным в ряд, и заставляли выпускать туман, оттаптывая им хвосты.

В тумане не было дня и ночи, дождя и солнечного света, одна только непрерывная серость, застилавшая глаза и заглушавшая любые звуки. Сколько бы Кикисаво ни размахивал боевой палицей, густой туман не расступался; он клубился и вновь заполнял любые промежутки. Сколько бы Афир ни стреляла из рогатки, она не попадала в других существ – ни в людей, ни в богов.

Герои Кикисаво и Афир укутались медвежьей шкурой и допили остатки кьоффира. Они понимали, что обречены, если не найдут выхода отсюда. Вот уже сто дней и сто ночей они сражались с этим туманом, не имеющим света и тени, формы и разума. Это был туман отчаяния, где не кипела жизнь и не шли бесконечные распри. Здесь все чувства притуплялись.

Вдруг луч света рассеял туман и озарил навес из медвежьей шкуры. Вместе с этим лучом перед друзьями приземлилась златоперая орлица, мигом обернувшаяся прекрасной девой с волосами, подобными солнцу, и кожей цвета чистого снега.

«Я Кудьуфин, Солнечный Колодец, – сказала дева. – Я принесла вам подарок».

«Но мы ведь не одолели тебя», – ответили Кикисаво и Афир.

Друзья были мудры и знали, что доверять можно только дарам от поверженных врагов, а к незаслуженным подаркам, особенно от богов, следует относиться с подозрением.

«Это не важно, – возразила Кудьуфин. – Я хочу подарить вам огонь, благодаря которому вы сможете есть несъедобное, уничтожать несокрушимое, согреваться в самую холодную зиму и видеть во мраке ночи. С помощью огня вы сумеете переделать землю, расчистить заросли и посадить на их месте нежную траву, на которой будут жиреть ваши стада и кормиться всякая дичь. С помощью огня вы сможете укреплять свое оружие и раскалывать камни. Огонь позволит людям жить почти как богам».

Несмотря на дурное предчувствие, Кикисаво и Афир соблазнились. Это, конечно, далеко не рай, но все же намного лучше, чем то, что у них было.

«Следуйте за мной, чтобы отнести зерно огня вашему народу», – велела Кудьуфин, и друзья двинулись за ней.

Туман расступался перед богиней, открывая тропу, и заново смыкался за спиной. Людям приходилось неотступно следовать за ней. Вдруг Кудьуфин резко помчалась вперед, и туман сомкнулся за ней, отрезав двух друзей.

«Стой!» – крикнули Кикисаво и Афир, но богиня не вернулась.

Люди побежали вперед, но земля вдруг ушла у них из-под ног. Туман рассеялся, и они полетели вниз, в море огня.

Это боги устроили друзьям западню. Им не удалось одолеть героев с помощью отчаяния, и они заманили их ложной надеждой, которая еще смертоноснее.

Кикисаво и Афир сражались с огненным морем, но огонь не тот враг, которого можно побороть, застрелить, задушить или оглушить палицей. Медвежья шкура мигом вспыхнула, шлем-череп растрескался и развалился, бурдюк для кьоффира лопнул, боевая палица и рогатка истлели, а веревка из жил скукожилась и обуглилась. Огонь жег голые тела друзей и подпаливал им волосы.

Хуже всего было то, что оба не могли ни дышать, ни говорить. Дым заполнял легкие, рот и ноздри, а без дыхания и голоса, как мы знаем из истории о Лилурото внутри Диааруры, жизнь невозможна.

Друзья уже почти потеряли надежду, как вдруг из-за огненной ямы высунулась длинная шея гаринафина.

«Хотите, чтобы я вас освободил?» – спросил он у героев.

«А что ты потребуешь взамен?»

«Чтобы вы освободили меня», – ответил гаринафин.

Тут Кикисаво и Афир увидели, что бедный зверь привязан к берегу огненного озера толстыми жилами.

«Клянемся жизнями наших нерожденных детей, что мы спасем тебя, если ты спасешь нас, и навеки станем твоими друзьями».

Тогда гаринафин открыл пасть и выдохнул столько воды, сколько проливается в самую яростную грозу. Огонь вокруг друзей зашипел и угас.

Кикисаво и Афир выбрались из обугленной ямы и принялись распутывать жилы, связывавшие гаринафина. Поскольку они потеряли все подарки поверженных богов, то рвали жилы ногтями и зубами. При этом наши герои лишались ногтей, их зубы крошились, а кровь лилась из пальцев и десен, но они не сдавались. Обещания нужно выполнять, особенно если ты пообещал кому-то свободу.

Последняя веревка поддалась, когда друзья остались совсем без зубов и ногтей. Гаринафин попросил их взобраться к нему на спину, а потом опустил голову и проглотил тлеющие в яме угли. Когда люди надежно устроились у него на спине, крылатый зверь взлетел.

Боги, изумленные тем, что и эта их затея провалилась, погнались за гаринафином, пытаясь сбить его на землю. Но гаринафин был силен и быстр, а потому отнес Кикисаво и Афир домой. Приземлившись, он кашлянул огнем.

«Дар Кудьуфин!» – восхищенно воскликнули друзья.

«Всегда бери то, что тебе причитается, – изрек гаринафин, – даже если у дающего дурные замыслы».

Так люди узнали все тайны, благодаря которым в степи можно было жить и не тужить.

Но боги не сдавались и опять натравили чудовищ, которые однажды уже изгнали людей из рая. Среди них были акулы, умеющие ходить по земле, косматые волки с двадцатью челюстями, семиголовые гаринафины и саблезубые тигры, своим молчаливым рыком способные зараз оглушить тысячи человек. Старики и дети снова кричали от ужаса, а мужчины и женщины гибли в кровавой бойне.

Кикисаво и Афир были слишком изранены, чтобы сражаться, но гаринафин сказал им: «Вы освободили меня, а я вас. Мы друзья навеки. Однажды мы уже одолели вместе богов, так почему бы не повторить».

Гаринафин взлетел и бесстрашно схлестнулся с монстрами. Он поливал огнем чудовищные орды и терзал когтями тех, кому удавалось уцелеть. И таким свирепым был этот защитник, что десять дней и ночей ни одно страшилище не осмеливалось больше выйти из тумана и ступить на степную землю.

Но в конце концов гаринафин слишком устал, чтобы оставаться в воздухе, и упал с ревом, от которого содрогнулась земля.

Упав, он превратился в высоченную горную гряду. Своим весом он раздавил тысячи тысяч чудовищ, а остальные трусливо убежали в туман. Даже после смерти гаринафин готов был защищать своих друзей.

Так сложилась дружба между людьми и гаринафинами. Они освободили друг друга из рабства и с тех пор стояли плечом к плечу, бросая вызов даже самим богам.

Люди устроили в честь победы Кикисаво и Афир роскошный пир.

«Почему они празднуют? – переговаривались завистливые боги. – Ведь Кикисаво и Афир не нашли дорогу в рай».

«Не нашли, – согласилась Пра-Матерь Диаарура. – Но зато они принесли своему народу самый ценный дар из всех».

«И что же это за дар? – спросили боги. – Умение выращивать скот и ставить ловушки на зверей?»

Диаарура помотала головой.

«Молоко и кьоффир?»

Диаарура помотала головой.

«Оружие и шлемы-черепа?»

Диаарура помотала головой.

«Одежда и кров?»

Диаарура помотала головой.

«Огонь? Дружба гаринафинов?»

Диаарура помотала головой.

«Нет, самый ценный дар – это неукротимый дух воина. Пусть божественное дыхание покинуло людей, но они теперь понимают, что, покуда есть воля к борьбе, им ничего не стоит бояться».

Поэтому, глядя на духовные портреты великих воинов, даже боги скрещивают руки в знак уважения.

– И что, боги все-таки помирились с людьми? – поинтересовался Ога, почувствовав, что Гозтан не собирается продолжать.

– Да, – кивнула девушка. – В конце концов Пэтен убедил богов, что людей не нужно бояться, хотя для этого ему пришлось прибегнуть ко множеству уловок. Но об этом я расскажу в другой раз.

– А что случилось дальше с Кикисаво и Афир?

– Ох, окончание этой истории мне не нравится. Они стали спорить, чья заслуга в обретении огня больше, и их дружбе пришел конец.

Гозтан не сообщила, что у легенды было множество вариантов – у каждого племени свой. Она не стала упоминать, что, по некоторым версиям, Афир предала Кикисаво и утопила его в наполненной водой яме посреди травяного моря. Другие утверждали, что это Кикисаво предал Афир и исподтишка убил ее ударом в затылок. Рассказчица умолчала о том, что клан Роатан, из которого происходил пэкьу Тенрьо, вел свой род от Кикисаво, а клан Арагоз, из которого происходил пэкьу Нобо, – от Афир. Не говорила Гозтан и о том, что кланы неоднократно воевали и будут воевать друг с другом за правдивость своих версий.

Ей нравился этот немолодой дара, но вряд ли он мог понять, почему двое людей, близких как вотан-са-тааса, смогли объединить усилия перед лицом угрозы, но в мирное время оказались не способны разделить плоды своего бунта. Она не думала, что он поймет, почему настолько свободолюбивый народ поработил агонов и держал юных гаринафинов в кандалах, дабы обеспечить таким образом послушание взрослых особей. Она и сама с трудом понимала, чем обусловлены подобные перемены. Легенды ее народа были запутанны и противоречивы, но Гозтан не хотелось нарушать их хрупкую прелесть. Она опасалась, что чужак отыщет в них недостатки, и в результате у него сложится пренебрежительное впечатление о ее соотечественниках.

К собственному удивлению, девушка вдруг осознала, что ее волнует мнение Оги. Почему? Он ведь был дара, врагом!

– Понятно, – произнес Ога, – как же все это грустно. Даже борясь за свободу, люди все равно не могут стать лучше… чем люди.

– Это правда, – с облегчением согласилась Гозтан. Ога не связал ошибки Кикисаво и Афир с особенностями льуку, приписав их извечной человеческой природе. – Тебе стоит послушать, как рассказывает эту легенду шаманка в голосовом танце. У нас столько песен, танцев и историй, что все и не упомнишь. Эта – лишь малая часть.

– У тебя очень даже неплохо получилось.

– Хотелось бы мне уметь рассказывать так, как ты, со стихами и жестикуляцией. Побарабанить по палубе города-корабля, изображая биение китового хвоста, – ответила Гозтан, думая о том, как же сложно донести свои истинные мысли до друзей, родных и особенно до врагов.

– А, ты об актерской игре? – Ога небрежно махнул рукой. – Это ерунда. По-моему, ты была намного убедительнее меня, когда разыгрывался этот спектакль с черепашьим панцирем.

– Я просто следовала твоему примеру, – нервно усмехнулась Гозтан.

– Ты добавила немало ярких штрихов. Особенно удался этот фокус со «словами-шрамами».

– Что ты имеешь в виду? – насторожилась девушка.

– Ты владеешь дара лучше, чем показываешь Датаме.

Она промолчала.

– Пока мы с тобой говорили, ты не допустила ни одной ошибки, не то что на берегу во время представления. Не сомневаюсь, что тогда ты сделала их намеренно.

– И каковы же, на твой взгляд, были мои намерения?

– Эти ошибки были уловкой, чтобы заставить Датаму увидеть то, что ему хочется видеть. Полагаю, что сейчас ты сочиняешь какую-то историю, очень сложную и длинную, вот только не могу понять, какой конец ты для нее придумала.

Гозтан тут же пожалела, что так долго проговорила с этим человеком. Его открытость обезоруживала, заставляя потерять бдительность и забыть, что он был врагом. Гозтан рисковала всем, ради чего пэкьу и другие женщины приложили столько труда.

Следовало срочно сменить тему.

– Ты слишком высоко меня оцениваешь, – ответила она. – Я тогда просто переволновалась. Быть может, вы оба увидели и услышали то, что хотели увидеть и услышать. В глазах кита и креветки ползущий по дну морской еж выглядит по-разному.

Ога невесело улыбнулся:

– Я надеялся, что мы сможем поговорить как друзья, как вотан-са-тааса, а не как мужчина дара и женщина укьу.

Гозтан подумала о его шрамах и на миг почувствовала укол вины. Да еще эта история про кита и креветку. Неужели и в самом деле невозможно представить жизнь других такой, как она есть, или хотя бы взглянуть на нее под иным углом?

Но тут девушка вспомнила рассказ Оги во всех подробностях. История вдруг отчетливо предстала перед ней, как появляется из рассветной мглы земля после зимней вьюги.

– Ты говорил со мной не как брат, – сказала она, – а как притворщик-искуситель.

– Что? – искренне изумился Ога.

– Эта история о ваших богах, – ответила Гозтан, – она ведь вовсе не из Дара?

В рассказе Оги присутствовало множество мелких деталей, которые, казалось, были вдохновлены ее родиной: гравировка кактусовыми иглами, жилища из костей и шкур, идеалы бесстрашия и воинственность как образ жизни.

Должно быть, Ога решил, что в таком виде история больше понравится слушательнице, а сам он скорее завоюет ее расположение. Никакого высокомерия, как у других варваров. Уважение к ней и ее народу. Чтобы втереться в доверие.

Гозтан стало страшно, когда она поняла, как близок он был к успеху. Это было все равно что увидеть истинное лицо шаманки перед тем, как та нарисовала на нем маску Пэа или Диасы. Сама мысль о том, что этот человек пытался ею манипулировать, была отвратительна. Но сильнее всего девушку обеспокоило то, как уверенно он вписал в свой рассказ подробности быта ее народа. Гозтан почувствовала необъяснимую ярость.

– Существенную часть я действительно услышал в Дара, – осторожно ответил Ога, не сводя с нее глаз. – Но кое-что я заменил, а кое-что добавил.

– Зачем?

Он как будто пришел в замешательство.

– Привычка такая. Я любил смотреть народные оперы и слушать странствующих сказителей, когда те останавливались у нас в деревне. Когда у меня появились дети, они стали просить рассказать им какие-нибудь истории. Я взял все, чего набрался в операх и у сказителей, сложил это с отцовскими рассказами, которые слышал в детстве, с соседскими байками, с историями деревенского учителя и тем, что сам видел в море и в поле, смешал это в огромном котле и бросил туда щепотку приправы моего собственного изобретения.

– То есть ты не рассказываешь историю о богах так, как ты ее услышал? Не пытаешься передать истину?

Ога смутился еще больше:

– Ну… истории ведь бывают разные. В операх в основном развлекательные, не претендующие на истинность. К тому же не все истории мне нравятся, поэтому я улучшаю их. Не станешь ведь рассказывать ребятишкам то, что предназначено для пьяных посиделок в харчевне. – Ога заискивающе улыбнулся. – Истории должны меняться в зависимости от рассказчика и слушателей. Моим сыновьям мои рассказы нравились, но слышала бы ты мою жену. Вот кто в нашей семье главная сказительница.

Гозтан не могла скрыть отвращения. Значит, этот человек рассказывал ей лживые истории. Для него боги и герои не были священны, а легенды о них не являлись вместилищем истины. Она поделилась с ним одной из важнейших непреложных истин всего мира, а он навешал ей лапшу на уши, потчуя собственными выдумками. Ога не считал зазорным переделать легенду о своих богах; ему хватило наглости считать, будто он может улучшить истину или, еще того хуже, сочинить нечто такое, что будет лучше истины. Нет, с жителями Дара у Гозтан было меньше общего, чем с гаринафинами.

– В чем дело? – спросил Ога. – Неужели ваши истории всегда остаются неизменными? Они ведь живые, как и мы, и, разумеется, меняются с каждым пересказом. Все мои истории растут и развиваются, как и я сам.

Гозтан закрыла глаза, подумав об истории ее собственной жизни. О своем детстве, когда агоны поработили всех льуку и часть любой добычи приходилось отдавать ненавистным угнетателям. Она вспомнила, как отец помогал ей рисовать на лопатке муфлона – первого, которого она добыла сама – девушку с булавой, богиню Диасу. Мяса Гозтан тогда не досталось – пришлось отдать дочери тана агонов в знак повиновения. Работа с едким соком кактуса была ей в новинку, и она обожгла руку, оборачивая кость несколькими слоями пропитанного мха. Шрамы на ладони были видны до сих пор.

– Было бы неплохо, если бы ты показала мне какие-нибудь ваши обычаи, – примирительно произнес Ога. – Меня всегда интересовало, как вы разбиваете палатки.

Гозтан подумала о суровых зимах и засушливом лете, когда Пять племен Рога спорили друг с другом за единственное небольшое пастбище у подножия гор Края Света. Она помнила, как в одну зимнюю ночь ее бабушка ушла в бурю, чтобы клану не пришлось кормить лишний рот, а скудные запасы в закромах достались Гозтан и ее родне. Она помнила, как завывал тогда ветер, хлопая шкурой, завешивавшей вход в шатер, и как мать уговаривала ее перестать плакать, чтобы не опозорить любовь и жертву бабушки.

– Среди нас не все согласны с адмиралом Критой и с капитаном Датамой, – сказал Ога. – Некоторые капитаны и большинство бывших крестьян против того, чтобы поступать с вами так.

Гозтан вспомнила о дерзком восстании пэкьу Тенрьо против агонов и о тех недолгих годах радости, что последовали за победой. Подумала о бедствиях, обрушившихся на ее народ с прибытием городов-кораблей, и об ужасах, которые им до сих пор приходилось терпеть от чужаков. Подумала о безрассудстве высокомерных властителей Дара и увещеваниях пэкьу Тенрьо, внушавшего соплеменникам, что нужно терпеть. Она вспомнила, с какой болью и тоской смотрела, как ее товарищи и ближайшие родственники гибнут в бою, но также вспомнила, что Все-Отец и Пра-Матерь создали льуку для войны: против суровой изменчивой природы, против смертоносных чудовищ и коварных богов, против ложных надежд и отчаяния, против поработителей, убийц и насильников, а также тех, кто приправляет ложью священные легенды.

– Если нам не суждено вернуться домой, – продолжал Ога, – мы хотели бы жить с вами в мире и научить льуку всему, чему вам захочется, чтобы улучшить вашу жизнь. Не знаю, существует ли на самом деле рай, но мы можем попытаться вместе его построить.

И тут Гозтан поняла, почему Ога так ее разъярил. Дело было не в том, что он сочинил историю, похожую на миф. Пускай за это его судят боги. То, с какой легкостью этот человек признался в обмане, лишь подтверждало, сколь мало эта история для него значит. Он вплел в свой рассказ все, что знал о льуку: резьбу по панцирю и кости, искусство строить жилища из костей и шкур, великую честь проявить себя в битве.

Это были фрагменты ее привычного уклада жизни, столь же неотделимого от нее, как кровеносные сосуды и жилы. Вместе они складывались в самую священную легенду: легенду о том, кем были льуку.

Но Ога все это украл; тайком, точно так же, как он подглядывал за ее сородичами, чтобы выучить их язык и скопировать искусство гравировки кактусовыми иглами. Он вложил эти фрагменты в свою историю, как будто они были какими-то декорациями, безделушками для развлечения детей. Словно они были трофеями, как все сокровища, которыми властители Дара украсили свои каюты, чтобы придать им «дикарский» вид.

Ога украл их, но совершенно ничего не понял. Даже лопочущий младенец лучше осознаёт, какая это честь – быть потомком Кикисаво, знает цену благородству народа льуку и чтит святость степного уклада жизни. А этот чужак превратил все в какие-то нелепые бессмысленные карикатуры – в «щепотку приправы», как он сам выразился, – и столько о себе возомнил, что самонадеянно решил, будто слушательнице это понравится.

Девушка грозно уставилась на собеседника. Ее лицо покраснело, но дыхание было нарочито ровным. Да, Ога заступился за носильщиков, но сделал это ради собственной выгоды. Он использовал искусство льуку, чтобы выгравировать карту Дара и сочинить историю, принадлежащую ему и его народу, а не Гозтан и ее соплеменникам. Он изъявил желание учить ее, подарить ей и ее сородичам лучшую жизнь, как будто был богом, а не оборванным беглецом, обратившимся против хозяев. Будучи простым крестьянином-дара, Ога все равно считал себя выше Гозтан, дочери тана, могучей воительницы.

В душе он мало чем отличался от Датамы.

А ведь Гозтан почти повелась на его сладкие речи и хитроумие. Почти сочла его другом, братом. Властители Дара были косматыми волками, но и Ога тоже был волком, пусть и трусливо пресмыкался перед Датамой.

Они никогда не станут вотан-са-тааса с этим человеком. Он был дара, а она – льуку. Он был врагом, а между их мирами лежала такая бездна, через которую не перекинуть мост.

– Прощай, – сказала Гозтан и пошла прочь от ошеломленного Оги Кидосу. – Ты мне не ру-вотан.

– Постой! – окликнул он девушку. – Прости… я не думал, что говорю…

Однако Гозтан не остановилась и не обернулась. Она тоже была заброшена бурей вдаль от дома, в общество чужих людей, и не собиралась сдерживать свою природу, пока та не расцветет смертоносными цветами.