Онлайн чтение книги Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон The Veiled Throne
Глава 6. Такова моя природа

Укьу-Гондэ, бухта Победы, пятый месяц двенадцатого года после прибытия чужеземных городов-кораблей (известный в Дара как первый год правления Четырех Безмятежных Морей)

Узнав сказителя у костра, Гозтан не сразу пришла в себя. Опомнившись, она вкратце пересказала Вадьу историю о том, как стала таном Пяти племен Рога.

Гозтан умолчала о многом. Она даже не упомянула о встрече с Огой. Не описала того, какую ярость и печаль чувствовала, когда на ее глазах погиб отец. Не стала заострять внимание на алчности тех, кто стремится к власти, и проводить параллели между своей историей и прошлым пэкьу Тенрьо. Она поведала девочке только о самом главном.

Вадьу ошеломленно вытаращилась на нее.

Гозтан повернулась к Оге.

Раб между тем продолжал свой рассказ:

– …Три новых акулы принялись кружить вокруг стаи, хищно ухмыляясь. Повинуясь мерным свисткам матриарха, дельфины сбились в тесный кружок, бдительно глядя наружу. После первой кровавой схватки обе стороны перешли к напряженному наблюдению.

Если бы хоть один дельфин высунулся из круга, его ждала бы та же печальная участь, как и тех двух, что погибли в острых, словно кинжалы, зубах. Но и акулам нельзя было опрометчиво бросаться на юрких дельфинов; любая такая попытка встретила бы грозный отпор и могла закончиться смертью…

Гозтан заметила, что за прошедшую дюжину лет лицо Оги покрылось новыми морщинами и шрамами. Его клочковатая борода отросла и стала седой. На шее был надет ошейник из бычьих ребер, привязанный длинной веревкой из жил к колышку в двадцати футах поодаль. Свобода Оги была ограничена этим расстоянием.

Льуку были полностью поглощены историей сказителя. Они потягивали кьоффир и в особо захватывающие моменты хлопали в ладоши. Никто не обращал внимания на пэкьу-тааса и ее пленницу.

Вадьу наконец опомнилась:

– Твоя мать утверждала, что ты добровольно приняла семя дара? Но ты же выполняла приказ пэкьу, и благодаря этому льуку одержали победу!

Гозтан шумно выдохнула. Она редко делилась с кем-либо вышеупомянутыми подробностями своей жизни, но оказалось, что это гораздо легче объяснить маленькой девочке, твердо убежденной, что все приказы ее отца были справедливы.

– Мать полагала, что беременность стала следствием моей слабости, унаследованной от отца, которого она презирала. Быть может, таким образом она также выражала неодобрение тому способу, которым пэкьу добился победы над властителями Дара. Считала это ниже своих идеалов.

А ведь Ога Кидосу в свое время говорил Гозтан, что истории должны меняться в зависимости от рассказчика и слушателей. Спустя годы она неохотно признала мудрость этого суждения.

– Ни ты, ни мой отец вовсе не проявили слабости, – горячо возразила Вадьу. – Отец говорит, что лишь истинно сильные способны использовать собственные слабости в качестве оружия.

– Ох… – простонала Гозтан. – Моя голова… – Уж кто-кто, а она не гнушалась этим приемом. – Теперь ты знаешь мою историю. Может, отпустишь меня? – Женщина с мольбой посмотрела на пэкьу-тааса, которая закусила нижнюю губу, обдумывая решение.

– Наверное, вам интересно, что же делала акула, считающая себя дельфином?

Она беспокойно кружила внутри тесного кольца дельфинов, с восхищением поглядывая на своих настоящих сородичей.

«Думаешь, она впервые увидела других акул?» – спросил меня мой друг Пама.

Он был старым морским волком, повидавшим больше моего, хотя дары моря кормили меня всю мою жизнь. Поговаривали, что Пама загарпунил более пятидесяти видов акул, включая ледяных, что живут сотни лет и плавают медленно, как дрейфующие айсберги.

Я покачал головой, не зная ответа…

Тан буквально видела, какая борьба происходит в голове у девочки. Можно ли верить незнакомке? Вадьу гордилась тем, что вычислила в Гозтан шпионку. И что же, теперь придется отказаться от этого достижения? Никому не понравится получить опровержение собственной сообразительности.

– Нет, я все равно не отпущу тебя, – сказала наконец пэкьу-тааса. – Ты складно излагаешь, но доказательств у тебя нет. Дождемся утра. Корва отдохнет и приглядит за тобой, пока я схожу в Татен и проверю, правдива ли твоя история. Если да, то я вернусь и отвезу тебя обратно на Корве…

– На Корве?!

– А как еще? Мы расскажем отцу, что… что… Корва сбежала и заблудилась, а я разыскала ее, чтобы она ненароком не поранила каких-нибудь проказников, которым придет в голову ее оседлать! – Глаза пэкьу-тааса заблестели, настолько она увлеклась фантазиями. – Разумеется, одной моей храбрости оказалось мало; зверь не дался мне, но тут на помощь пришла ты…

– Подожди минутку!..

– Тогда меня не накажут, а тебе отец будет благодарен за мое спасение. Не сомневаюсь, благодарность пэкьу крайне полезна любому тану, даже тану-тигру и героине войны с варварами-дара.

Гозтан присвистнула. Пэкьу-тааса рассуждала быстро и просто. В какой-то миг она даже чуть было не согласилась с нелепым планом Вадьу, но вовремя опомнилась. Она вождь Пяти племен Рога. Как ей потом жить, если единственный способ выкрутиться из передряги – пойти на обман, послушавшись младшую дочь правителя?

– Но это даже близко с правдой не стояло…

– Это весьма близко к правде. Впрочем, мы всегда можем вернуться к моему изначальному плану. Если выяснится, что ты меня обманывала, Корва покусает тебя за предательство.

Гозтан упрямо покачала головой:

– Нет, так не пойдет!

– Ну, как знаешь. Свободы тебе сегодня не видать, – твердо заявила Вадьу.

Женщина тяжело вздохнула. Несмотря на юный возраст, Вадьу была упрямой, как и ее отец. Не было смысла объяснять, что ранним утром у Гозтан назначена встреча с пэкьу. Даже если Вадьу поверит, то лишь утвердится в желании использовать Гозтан, чтобы отвертеться от наказания за кражу Корвы.

Придется выпутываться самой.

Пленница и пэкьу-тааса погрузились каждая в свои мысли, вполуха слушая сказителя у костра. Ога между тем начал подскакивать, натягивая привязь; его пляшущая вытянутая тень падала на лица завороженных слушателей, а голос то повышался, то понижался, будто волны бурного океана.

– Одна акула набросилась на дельфина, слишком далеко высунувшегося из круга, и вода вмиг забурлила; замельтешили плавники, засверкали зубы.

Действуя слаженно и напористо, шестеро дельфинов перевернули большую акулу на спину, и острозубая рыба по привычке впала в ступор, ее брюшной плавник обмяк. Дельфины отпраздновали победу трескучим свистом и писком.

Тем временем акула-дельфин немигающим взором смотрела на застывшую акулу. Она не праздновала вместе со стаей, но и не спешила на подмогу своей родственнице-рыбе.

Дельфины бросились добивать акулу, однако их зубы не могли тягаться с акульими; они лишь слегка прокусывали обмякший рыбий торс, проливая кровь, но не нанося смертельной раны.

Две оставшиеся акулы без предупреждения прекратили плавать вокруг дельфинов и, словно обезумев, помчались на них, позабыв об осторожности. При помощи множества щелчков и пронзительных свистков дельфин-матриарх скомандовала своим бойцам приготовиться дать решающий отпор. Одна только акула-дельфин не послушалась. Не внимая крикам матриарха, она отчаянно мотала хвостом, как будто собственное тело ее не слушалось, и отплывала все дальше и дальше от стаи, не сводя взгляда с покачивающейся на волнах перевернутой акулы. Струйки крови, сочившейся из ран, напоминали щупальца медузы.

«Это все кровь, – сказал Пама. – Кровь в воде».

Я понял, о чем он говорит. Кровь раненой акулы и мертвых дельфинов растеклась в бурной морской воде, и запах ее одурманил акул. Поэтому две хищницы перестали выжидать и ринулись на дельфинов очертя голову. Они были уже не властны над собой. Такова их природа.

«Вряд ли акула-дельфин когда-либо чувствовала эту кровавую ярость», – заметил Пама.

– Он тоже с вами? – вдруг спросила Гозтан.

– Кто?

– Сказитель-дара. Ты сказала, что все, кто сидят сейчас у костра, утром отправятся в экспедицию к берегам Дара. Значит… он будет проводником?

– Ога-Перевспоминатель? Отец хотел оставить его при себе, но Ога слишком ушлый, чтобы ему доверять.

Гозтан почудились нотки злобы и разочарования в голосе пэкьу-тааса. Похоже, что у Вадьу и раба были непростые отношения.

– Перевспоминатель? – осторожно повторила она.

– Он… странный. Отец взял его, чтобы расшифровывать восковые логограммы, но оказалось, что Ога неграмотен. Потом выяснилось, что Ога знает множество историй, включая такие, что были неизвестны даже властителям Дара.

Гозтан кивнула. Кому, как не ей, было знать, что Ога Кидосу обладает талантом сказителя.

– Он быстрее других рабов-дара освоил наш язык. Нахватался наших историй и научился пересказывать их в манере поэтов Дара. Сам Ога это отрицал, но отец сообразил, что он, должно быть, из тех чудны́х шаманов, которых в Дара зовут историками. Их работа – следить за деяниями великих правителей, складывать о них истории и пересказывать.

– Вроде наших шаманов, что записывают деяния пэкьу голосовыми картинами, или старейшин, которые завязывают узелки на память о важных договорах? – спросила Гозтан.

– Не совсем. Историки Дара не просто запоминают факты, но должны уметь их толковать, – ответила Вадьу.

– Как я понимаю, с помощью богов? – уточнила Гозтан.

– Вовсе нет, – возразила девочка. – Отец пришел к выводу, что историки Дара объясняют все, не обращаясь к богам. Говорю же, они чудны́е.

Гозтан кивнула. Она и сама приметила, что дара не испытывают особого трепета перед богами.

– Отец описывал работу историков как «перевспоминание». Ему это показалось забавным. Он хотел, чтобы Ога всех пэкьу-тааса обучил своему языку, чтобы мы лучше понимали врага.

Мечтательность в голосе Вадьу нельзя было ни с чем спутать. Она уважала старого сказителя.

– Похоже, ему крупно повезло, – заметила Гозтан.

– Еще бы. Огу освободили от тяжелого труда, ему давали вдвое больше еды, чем другим рабам. Но этот бессовестный болван принялся пичкать меня и братьев вымышленными историями о том, что убивать плохо, а путь к процветанию не лежит через завоевания. Якобы так учат мудрецы Дара. Отцу надоело, что Ога подтачивает твердость нашего характера, и он лишил его всех привилегий и прикрепил к экспедиции в качестве проводника.

Гозтан удивилась, услышав, с какой горечью говорила об этом Вадьу.

– Выходит, ты слышала много разных его историй? – поинтересовалась Гозтан, стараясь не выдавать обуревавших ее чувств.

– Конечно, – не без сожаления подтвердила Вадьу. – Они занятные, пусть и с сомнительной моралью.

«Значит, он так и не отказался от идеи „учить“ нас, варваров», – подумала Гозтан.

Она выполняла все, о чем ее просил пэкьу. Безропотно кидалась в атаку в том направлении, куда Тенрьо бросал свой боевой топор Лангиабото; убивала и калечила ради него людей, помогая одолеть сначала агонов, а затем захватчиков из Дара; верила всем его увещеваниям о том, что жизнь обязательно станет лучше – нужно лишь провести еще одно сражение.

Но по прошествии долгих лет их народ по-прежнему оставался сборищем жалких спорщиков; все, у кого имелись амбиции, замышляли недоброе друг против друга и были едины лишь в желании подчинить себе Гозтан, ее наро и кулеков, а также воплотить в жизнь фантазии пэкьу о захвате далеких земель. Да, нынче у степных племен было больше мяса, у них рождалось больше детей, но почему Гозтан почти не испытывала от этого… удовлетворения? Теперь она уже не так возражала против желания Оги «обучить» их.

– Две акулы вдруг разделились, описав широкие дуги вокруг дельфинов, тесно сгрудившихся в пенящемся море.

«Никак хотят напасть с двух сторон, чтобы дельфинам при обороне пришлось разделиться?» – спросил я.

«Невозможно узнать, о чем думают акулы. – Пама покачал головой. – Обуреваемые кровавой яростью, они действуют не осмысленно, а по наитию».

Действительно, акулы обогнули стаю дельфинов, не напав на них. Дельфины в замешательстве поворачивали головы им вслед. Акулы снова сменили курс и теперь двинулись в одном направлении. Я наконец понял, куда именно. Эти живые челюсти, эти плавучие орудия смерти, эти демонические чудовища, коим неведомы ни сострадание, ни прочие естественные для нас чувства, направились к своей раненой товарке. Одна из акул набросилась на оглушенную акулу и вырвала из ее бока кусок мяса размером с человеческий торс. Жертва забилась в конвульсиях, размахивая хвостом, но ее движения выглядели странно, словно бы все происходило во сне.

«Чтобы восполнять силы, им нужно постоянно двигаться и прогонять воду сквозь жабры, – объяснил Пама. – Если акулу быстро не перевернуть в правильное положение, она утонет».

При иных обстоятельствах мысль об утонувшей акуле повеселила бы меня. Но кровавая сцена пробудила в моем сердце сострадание даже к чудовищу. Мне показалось, или бездушные глаза акулы смотрели с болью и мольбой? Затем эти глаза закатились, превратившись в безжизненные белые шары, и я так и не узнал ответа на свой вопрос.

Акула-дельфин больше не могла сдерживаться. Мощно размахивая хвостом, она помчалась к месту кровавой драмы, словно пущенная из лука стрела, словно снаряд катапульты. По стае дельфинов пронеслись изумленные и озабоченные щелчки и свист, но ни один из них не бросился акуле-дельфину наперерез, понимая, что это бесполезно.

Вторая из обезумевших акул налетела на перевернутую товарку с другого бока. Распахнув ужасные челюсти, она ударилась о содрогающееся тело и вонзила зубы в открытое брюхо. Кровь хлынула, как вино из бочки. Напавшая акула резко тряхнула головой и вырвала длинный клок плоти, словно бы раздевая жертву. Рана расширилась, и нутро несчастной раскрылось, подставив свое содержимое беспощадной соленой воде. Вокруг умирающей акулы забурлила алая пена.

Я отвел глаза, не в силах смотреть на эту бойню.

«О боги, – изумленно прошептал Пама, – да она беременна!»

Мой взгляд невольно дернулся обратно, и я увидел то, о чем с тех пор мечтаю забыть. Вместе с кишками и громадной печенью в кровавую воду вывалились два акуленка, каждый размером со взрослого человека. Детеныши, еще частично связанные с матерью, барахтались в ее спутанных внутренностях, ошеломленные своим преждевременным появлением на свет.

Нападающим акулам достались жирные куски, но это не утолило их голод и кровавую ярость. Они обратили внимание на акулят, полные решимости оборвать их жизни прежде, чем те по-настоящему начнутся.

Но тут на сцену вышел новый персонаж.

Высокий спинной плавник акулы-дельфина рассек бурлящую кровавую воду, как нож кровяной пудинг. Неужели она сожрет малышей, пройдя таким образом чудовищный обряд посвящения в настоящую хищницу? Бам! Она ударила левую акулу. От напора та подлетела в воздух. Не успела застигнутая врасплох акула приводниться, как акула-дельфин оглушила другую акулу могучим ударом мощного хвоста. Не давая налетчикам опомниться, акула-дельфин глубоко нырнула и скрылась из виду, не оставив в кровавой воде следа из пузырьков, характерного для тех морских животных, которые, подобно дельфинам, дышат воздухом.

Прочие акулы осторожно рыскали вокруг, на время позабыв о растерзанной акуле-матери и ее еще живых детенышах. Они держались под водой, постепенно погружаясь, изучая темную глубину. Обычное поведение акул – поднырнуть под жертву и внезапно атаковать ее брюхо.

Шли секунды, но акула-дельфин не возвращалась. Две другие акулы перестали кружить и поднялись к поверхности. Возможно, после успешной внезапной атаки акула-дельфин решила, что не сумеет справиться с двумя более крупными и опытными в схватках соплеменницами. А может, она поняла, что пришло время принять свою судьбу охотника-одиночки, и покинула поле кровавой битвы в поисках собственных охотничьих угодий.

Наблюдавшие со стороны дельфины издали несколько отрывистых щелчков и свистков, полных грусти и сожаления.

Две акулы высунули морды из воды. Пришло время завершить начатое. Дельфинья стая насторожилась и приготовилась дать отпор.

И тут вдруг в сорока футах от акул море разверзлось с оглушительным грохотом. Из воды появилась темно-серая тень, подобная гаринафину, взмывающему в небо на рассвете, или громадному крубену, пускающему фонтаны на закате, или алой птице фаэдо, призывающей восходящее солнце. Могучее гладкое тело описало в воздухе грациозную дугу, а в ручейках воды, стекающих со спины, заплясала радуга…

От этого чарующего зрелища у акул отвисли челюсти. Нападения с воздуха они не ожидали. Их враг выглядел как акула, но двигался словно дельфин, хотя ни один дельфин не был настолько сильным и смертоносным.

Этот живой снаряд, увенчанный рядами острейших зубов подобно божественной палице Диасы, обрушился на одну акулу и укусил другую. Ближняя акула от удара ушла под воду, а дальняя скрылась в кровавом фонтане, когда массивные челюсти сомкнулись на ее тулове. Если на земле саблезубый тигр дерет гаринафина-подростка или косматый волк терзает винторогого муфлона, то подобные сцены всегда сопровождаются криками, ревом и воем. Здесь же не было слышно ничего, кроме неустанного рокота волн. Ни один из трех участников этого жуткого представления не мог озвучить свою боль, ужас и ярость, отчего зрелище становилось еще страшнее.

Беспощадная битва между тем продолжалась. Тут из плавника вырвали клок-полумесяц, там из спины выгрызли кусок мяса размером с человека. Алая вода клубилась бешеным вихрем; три безмолвных воина разыгрывали древнейший спектакль – историю, что была старше всех богов Дара, Укьу и Гондэ, ритмическую основу песни жизни и бытия, воплощенную в неутолимой жажде убийства.

Торопливыми трелями матриарх сообщила дельфинам свою волю. Дельфины-наро нарушили защитное построение и поплыли на подмогу своей ру-тааса. Попарно и по трое они врезались в чужих акул, били их хвостами по немигающим глазам, предоставляя своей чешуйчатой подруге возможность нанести смертельный удар.

То ли из-за кровопотери, то ли от нарастающей боли бешеная ярость оставила двух акул-налетчиков, и они решили, что разумнее будет отступить. Обе хищницы сбежали с поля боя, а за ними тянулись кровавые следы. У первой был почти оторван спинной плавник, повиснув, как истерзанный картечью парус. Вторая лишилась одного из грудных плавников и плыла рывками, накренившись вправо. Они напомнили мне собак, поджавших хвосты после проигранной схватки.

Осталась только акула-дельфин. Ее морда была вся в крови; раны от укусов покрывали некогда по-дельфиньи гладкое тело. Она медленно плыла, провожая врагов пристальным взглядом больших невыразительных глаз, как будто подначивая их вернуться. Постепенно кровь рассеялась в лазурной воде, подобно тому, как небеса проясняются после бури. Дельфины взволнованно попискивали вокруг, опасаясь, что их ру-тааса в своей кровавой ярости прошла точку невозврата.

Акула-дельфин резко крутанулась и широко распахнула окровавленную пасть. Дельфины встревоженно засвистели; некоторые высунулись из воды, предупредительно оскалив крошечные зубы.

Но акула-дельфин не обращала на них внимания. Она повернулась к плавающему в гуще кишок телу погибшей акулы-матери.

Я вздохнул. Все-таки акула-дельфин была дикой хищницей.

Но она в очередной раз удивила меня. Не закрывая смертоносных челюстей, подплыла к телу акулы-матери и, словно опытная повитуха, осторожно раскусила спутавшиеся кишки и остатки пленочной оболочки утробы, позволив извивающимся акулятам вывалиться в теплое море.

Получив свободу, детеныши мгновенно направились к телу матери. Их маленькие челюсти хищно щелкали при виде этой горы теплой плоти и остывающих парных внутренностей.

«Неужели они сожрут мать?!» – ужаснулся я.

«Еще не рожденные акулята прямо в утробе едят яйца и друг друга, – ответил мудрый Пама. – Так что сожрать собственную мать для них вполне естественно. И наоборот, новорожденные детеныши должны как можно скорее уплыть подальше от мамаши, чтобы та ненароком не отобедала ими».

«Но это же противоестественно! Зачем боги создали таких чудовищных тварей?!» – воскликнул я.

«У природы множество лиц, – ответил Пама. – Людей боги наделили одними чувствами, а акул – другими. Не стоит мерить других по своей мерке».

Акула-дельфин между тем приблизилась к акулятам и нежно оттолкнула их носом от матери. Затем преградила им путь, не позволяя вернуться к трупу.

«Что она делает?» – спросил я.

«Не знаю, – пожал плечами Пама. – Может, хочет сама все сожрать».

Акула-дельфин еще дальше высунула нос из воды, раскрыла челюсти и как будто сглотнула. В разверстой пасти я отчетливо увидел розовую плоть. Она набирала воздух! Затем она захлопнула пасть, и я услышал самые невероятные звуки, доносившиеся из ее ухмыляющегося рта: громкий хрип, изменяющийся по тону и ритму и напоминающий искаженный свист дельфинов.

У Памы тоже отвисла челюсть, отчего он обрел некоторое сходство с объектом нашего наблюдения.

«Клянусь Близнецами! – прошептал мой товарищ. – Да эта акула бормочет по-дельфиньи! Неужели она воплощение владыки Тацзу?»

Уж не знаю, что сказала акула-дельфин, но дельфины едва не остолбенели. Придя в себя, матриарх ответила серией уверенных свистков. Несколько дельфинов сразу скрылись из виду. Вскоре они вернулись и приблизились к акуле-дельфину, медленно кружившей возле новорожденных детенышей и явно пытавшейся их успокоить. Дельфины подняли морды и срыгнули перед акулятами пережеванную и отчасти переваренную, а отчасти еще целую рыбу.

Дельфин-акула грудным плавником подтолкнула акулят. Те немного помешкали, а затем с аппетитом накинулись на пищу.

Матриарх просвистела еще несколько раз, и акула-дельфин ответила ей своим необычным рыком. Понеслись свистки и щебет, и я пожалел, что не понимаю этого морского языка.

Поднялся ветер, наполнив наши паруса. Могучая сила погнала нас к следующей остановке в нашем великом путешествии. Мы не отходили от планшира, наблюдая за акулой-дельфином, кормящимися акулятами и дельфиньим племенем, пока все они не скрылись за горизонтом.

«Думаешь, у этой акулы была такая же судьба? – спросил я потом Паму. – Дельфины взяли ее сиротой и воспитали как свою?»

«О прошлом можно долго гадать, – ответил Пама, – а вот проверить никак нельзя».

Гозтан вдруг поняла, что все это время Огу никто не перебивал. Все собравшиеся наро и кулеки слушали, затаив дыхание, позабыв о чашах с кьоффиром. Даже они с Вадьу перестали переговариваться, невольно перенесясь в фантастическое царство, созданное рассказчиком.

Сказитель между тем не останавливался. Его речь текла плавно; первоначальные ошибки и оговорки остались в прошлом, как пороги и донные ямы в русле реки у истока.

– «Кто бы мог подумать, что акула способна преодолеть инстинкты и жить по правилам своего нового племени? – воскликнул я и, несмотря на заявление Памы, принялся домысливать. – Видимо, когда она была совсем крохотной, дельфины накормили ее, как этих акулят, и она сочла себя одной из них. При виде смертоносной мощи других акул ее хищническая природа наверняка вступила в борьбу с воспитанием, которое дали ей дельфины».

«Не похоже на то», – возразил Пама.

«Это почему же?»

«Мы беремся рассуждать о привязке к природе и развивающем влиянии воспитания, толком ничего не зная об этом. Что есть акулья природа и дельфинье воспитание? Что есть божественность, а что есть человеческая цивилизация? Тацзу, самый равнодушный из богов, правитель безжалостного моря, когда-то жил на земле в облике девочки и спас деревню от разрушения. Кон Фиджи, благороднейший из людей, призывавший покончить со всяким насилием, однажды взялся за меч, чтобы отбиться от шайки воров. Ошибочно вести суждение от общего к частному».

«Да тебе только мудрецов-моралистов в опере играть! – воскликнул я. Доводы Памы не убедили меня, но я допускал, что он может знать больше моего. – Говорят, ты знаешь дельфиний язык. Что акула-дельфин сказала матриарху?»

«А сам ты как думаешь?» – Пама внимательно посмотрел на меня.

«Даже гадать не берусь. Мне их свод сигналов неведом».

«Но ты же видел, что случилось, – промолвил мой друг. – Можно и без слов доносить мысли, а слова зачастую не столь важны, как поступки».

«Но мне хочется знать, о чем они пересвистывались! – Мне показалось, что Пама намеренно скрывает от меня то, что ему известно. – Старые рыбаки говорят, что у китообразных своя цивилизация, не похожая на нашу. Я всю жизнь рыбачу в северных морях и могу понять, когда дельфины предупреждают друг друга об опасности или когда самец обхаживает самку, но расшифровать точный смысл мне не под силу».

Пама усмехнулся.

«Ты рыбачишь, чтобы прокормиться, но слушать море так и не научился».

«Что это значит?»

«Охотник на омаров не обрадуется, найдя в расставленных ловушках только крабов-скакунов. А вот его маленькую дочь, которая таких прежде не видела, позабавят их быстрые ноги. Жена рыбака будет довольна, если при разделке рыбы-кабана найдет в брюхе золотистую икру, но ее сынишка огорчится, увидев, что так называемый „рыбий жемчуг“ не имеет ничего общего с прекрасными сокровищами. Добыча одна – так почему же все реагируют по-разному?»

«Все дело в ожиданиях», – ответил я, поразмыслив.

«Вот именно, – согласился Пама. – Ты испытываешь надежду и страх еще перед тем, как забросить невод, и то, как ты оцениваешь добычу, зависит от степени твоих ожиданий. Так и с речью: не важно, слышишь ты родной язык или малопонятные звуки; любая фраза, прежде чем ты выделишь из нее смысл, сперва полнится ожиданиями. У нас с тобой разные ожидания, поэтому нам никогда не истолковать хрип акулы-дельфина одинаково».

«Кончай уже говорить загадками, – не выдержал я. – Просто переведи, что она сказала!»

Ога остановился.

Повернулся на месте, осматривая слушателей, улыбнулся и медленно подошел к бурдюкам, повешенным сбоку. Его привязь потащилась за ним по земле. Он снял бурдюк, вынул затычку из рога и наклонил горлышко, чтобы хлебнуть воды. С каждым жадным глотком его массивный кадык гулял вверх-вниз над ошейником. Пил сказитель долго.

Вадьу заерзала; ей, как и всем прочим, не терпелось услышать продолжение истории. Даже связанная Гозтан напряглась и вытянула шею, чтобы не пропустить ни слова.

Ога вынул носик бурдюка изо рта, глубоко, удовлетворенно вздохнул и принялся пить дальше.

Вадьу выругалась. Гозтан улыбнулась.

Воины льуку больше не могли сдерживаться.

– Эй! Попьешь, когда закончишь рассказ!

– Что сказала акула-дельфин?

– Объяснил тебе это Пама или нет?

Наконец Ога напился. Он утер губы тыльной стороной кисти и повесил бурдюк обратно. По дороге к костру сказитель распутал привязь, зацепившуюся за выступающий из земли камень. Еще раз окинув взглядом аудиторию, он продолжил:

– Пама вздохнул и сказал: «Слова акулы-дельфина можно свести к одной-единственной фразе: „Такова моя природа“».

Ога тряхнул руками, как журавль крыльями, и низко поклонился костру. Таким жестом сказители традиционно заканчивали истории.

Позже, когда утихли сердитые выкрики и стук костяных булав, Ога добавил:

– Это действительно конец. Я больше никогда не встречал акулу-дельфина. Проклятье перевспоминателя в том, что у большинства историй нет окончания. Пусть у нашего путешествия на мою родину его тоже не будет.

– Вотан-ру-тааса, вотан-са-тааса, – произнес поднявшийся тан-волк. – Звезды проделали половину своего ночного пути, и наш кьоффир почти выпит. Пора нам уже в последний раз уснуть на родной земле и впитать всю ее силу. Пройдет немало времени, прежде чем мы вновь поцелуем ее.

Другие воины согласились, и вскоре все расположились на ночлег, закутавшись в шкуры. Несколько наро подошли справиться, все ли есть у пэкьу-тааса, и девочка уверенно кивнула, отослав их прочь.

Ога тоскливо оглянулся по сторонам. Затем сел на землю и приготовился уснуть прямо на открытом берегу. У него не было ни одеял, ни подстилки из шкур, и никто не собирался его отвязывать.

– Крестьянин, помнишь ли ты старую знакомую? – окликнула его Гозтан.

Ога подскочил от неожиданности и осторожно посмотрел в ее сторону.

– Ты что это задумала? – напряглась Вадьу.

– Этот человек помнит войну с адмиралом Критой, – пояснила Гозтан. – Раз ты не хочешь звать старых соратников отца, то наверняка не будешь против, если я перекинусь парой слов со старым знакомым из Дара?

– Он сказитель, – не сразу ответила Вадьу. – Кто знает, какие из его историй правдивы, а какие нет.

Ога приблизился к ним, насколько позволила натянувшаяся привязь.

– Великий вождь должен уметь отличать правду от лжи, – коварно заявила Гозтан. – Нобо Арагоз, пэкьу агонов, не умел, поэтому твой отец перехитрил и победил его. Неужели ты хочешь подражать не Волчонку Тенрьо, а Нобо-Скотоводу?

Эти слова возымели желаемый эффект.

– Я никому не подражаю, я сама волчонок, – парировала Вадьу. – Хорошо. Зови Огу, послушаем, что он скажет.

«Значит, она мечтает стать пэкьу, даром что не старшая его дочь, – подумала Гозтан. – Из этой ночной встречи можно извлечь существенную выгоду».

– Только пусть все будет честно, – прошептала Вадьу. – Я проверю Огу на правдивость по-своему. Если будешь его подталкивать, ни единому слову не поверю. – Глаза девочки оживленно заблестели. – Открой рот, – приказала она, пряча правую руку за спину.

Гозтан помотала головой.

– Обещаю, что буду молчать, – выпалила она скороговоркой и стиснула зубы. Кто знает, что пэкьу-тааса намеревается использовать вместо кляпа?

Однако девочка уже левой рукой зажала пленнице нос. Гозтан пыталась вырываться, но веревки не позволили ей этого сделать. Через несколько секунд женщина сдалась, и Вадьу сунула ей в рот нечто размером с кулак, после чего замотала Гозтан голову мотком веревки и завязала крепкий узел.

Привязь заставила Огу остановиться в пяти шагах от Вадьу и Гозтан. Он никак не прокомментировал короткий бурный диалог между ними. Когда пэкьу-тааса закончила связывать пленницу, Ога почтительно ей поклонился.

– Ты знаешь эту женщину? – спросила Вадьу. – Хорошенько подумай, прежде чем отвечать.

Ога посмотрел на Гозтан, но та не поняла, какие мысли бродили в его голове: темные невыразительные глаза старика, блестевшие в отсветах гаснущего костра, были непроницаемы.

Не желая сердить Вадьу, Гозтан даже не попыталась подать Оге какой-либо сигнал. Это была ее последняя возможность выпутаться из передряги и вовремя успеть на утреннюю встречу с пэкьу. Кончиком языка женщина ощупала кляп. Тот был гладким и твердым, с небольшой выемкой посередине, и отдавал на вкус пеплом. Вероятно, таранная кость коровы, которую использовали для розжига костра вместо кремня. Ей сразу стало спокойнее. Ничего опасного или унизительного. Скорее всего, пэкьу-тааса схватила первое, что подвернулось под руку.

– Предположим, – мягко произнес Ога, – что я отвечу «нет». Что с ней будет?

– То есть твой ответ изменится в зависимости от того, что ждет ее в том или ином случае? – Вадьу прищурилась.

– Пэкьу-тааса, но вы же сами просили меня сперва хорошенько подумать. Я не могу отвечать опрометчиво, не зная, к чему это приведет.

Пока Ога говорил с Вадьу, Гозтан внимательнее пригляделась к нему. Она заметила, что под ошейником кожа Оги кровоточила, а на кистях и щеках виднелись длинные борозды и шрамы, свидетельствовавшие о том, что он не мог расслабиться, даже когда воины льуку – его хозяева – спали.

Ей вдруг живо вспомнились носильщики, кряхтящие под весом перегруженных прогулочных носилок капитана Датамы.

– Хорошо, – проговорила Вадьу, и уголки ее рта изогнулись в хищной улыбке. – Я объясню, что будет с этой женщиной в зависимости от твоего ответа. Если ты скажешь, что не знаешь ее, это будет означать, что она шпионка, – и я размозжу ей голову вот этой палицей. Если ты скажешь, что знаешь ее, то должен будешь также назвать ее имя, родословную и перечислить подвиги, совершенные ею в войне против твоего народа. Но если твой рассказ хотя бы чуть-чуть разойдется с тем, что я услышала от нее самой, тогда за обман я размозжу голову тебе.

– М-м-м-х-х-х… – Глаза Гозтан едва не вылезли из орбит, когда она попыталась порвать веревки. Кляп сидел надежно и не позволил ей сказать ничего внятного. На спине выступил холодный пот. Пэкьу-тааса была честолюбива, избалована, хитра и, пожалуй, немного безрассудна, но Гозтан не ожидала, что девочка окажется настолько горячей и своенравной, чтобы по ошибке убить одну из отцовских танов, лишь потому, что не узнала ее.

План Гозтан полностью провалился. Теперь вместо того, чтобы подтвердить ее слова, Ога обречет ее на гибель. Даже если он и узнал Гозтан, расстались они не по-доброму. Вдобавок хозяева-льуку плохо к нему относились. С чего бы ему вдруг спасать одну из них? Проще простого отомстить, заявив, что он впервые ее видит. Наутро он все равно уплывет с экспедицией, и, даже если пэкьу узнает, что случилось, Ога благополучно избежит последствий.

Вадьу поставила вопрос так, что у него, считай, просто не оставалось иного выхода.

Гозтан посмотрела в покрытое шрамами спокойное лицо старика, а затем зажмурилась от отчаяния.

– Я знаю эту женщину, – ответил Ога.

Веки Гозтан резко распахнулись.

– Как ее зовут, кто ее предки, какие подвиги она совершила?

– Понятия не имею, как ее зовут, да и про предков ее мне тоже ничего не известно. Когда мы познакомились, эту женщину не называли настоящим именем. Жестокий вельможа дара, против которого мы вместе сражались, дал ей прозвище «Покорность».

– Лжешь! – Вадьу фыркнула. – Твой болтливый язык, должно быть, самая сильная мышца в твоем худосочном теле. Ты не воин.

– Не обязательно сражаться оружием, которое рубит и проламывает кости, – возразил Ога и пересказал девочке историю о том, как они с Гозтан спасли носильщиков от плетки капитана Датамы. – С тех пор мы не встречались, но я знаю, что женщина эта хитроумна, как серебристая снежная лисица, и решительна, как огнедышащий гаринафин, – заключил сказитель. – Она отважна, сурова и верна духу льуку, как и все воины, что одолели властителей Дара. Мне хотелось подружиться с ней и назвать са-тааса, но она ни на миг не забыла, что я ее враг.

Гозтан уставилась на Огу, безуспешно борясь с обуревавшими ее чувствами.

– Почему ты не сказал мне то, что я хотела услышать? – Лицо пэкьу-тааса спряталось в тени, а голос ее дрожал от рвущегося наружу гнева. Она с вызовом посмотрела на Огу. – Эта женщина не считает тебя другом. Да ты даже имени ее не знаешь. Зачем ее спасать?

– Потому что несправедливо, когда невинные страдают от прихотей власть имущих. Потакать этому – удел трусов, – ответил Ога. – Пэкьу-тааса, разве вы забыли истории, что я рассказывал вам, вашим братьям и сестрам? О высоком дереве, укрывшем птенцов от бури, несмотря на то что буря разнесла его в труху? Может, я и не читал книг, написанных мудрецами моего народа, но стараюсь жить по их заповедям.

– И это единственная причина? – разочарованно протянула пэкьу-тааса.

Ога перевел дух:

– Пэкьу-тааса, я не просто хочу ее спасти. Я также не желаю, чтобы вы потеряли расположение отца.

– Что это значит?

– Если вы навредите женщине, которая сослужила великую службу вашему народу, или того хуже, убьете ее, ваш отец этого никогда не простит.

– Какое тебе дело до того, что со мной будет? Это ведь я доложила отцу, что ты рассказываешь истории, от которых наш дух слабеет.

– Пэкьу-тааса, вы поступили так, как считали правильным. Эта верность долгу – искра надежды для вашего народа. Если бы вы только пожелали увидеть верный путь…

– Хватит уже запутывать меня лживыми речами! Тебя не волнует судьба льуку. Так почему тебя волнует моя судьба?

Ога внимательно посмотрел на нее. Когда он вновь заговорил, его голос звучал ласково, но твердо, как у терпеливого учителя:

– В Дара считается, что между учителем и учеником существует священная связь. Я ваш раб, пэкьу-тааса, но в то же время и учитель. Мой долг – предостерегать вас от поступков, которые могут привести к тяжким последствиям, и я не отказываюсь от этого долга лишь потому, что вам не понравились мои уроки.

– То есть ты готов пойти на смерть во имя идеалов своей страны, хотя имеешь возможность отомстить мне, унизить меня и обречь на изгнание? Но почему?

– Такова моя природа.

Вадьу уставилась на Огу, стиснув зубы и сощурив глаза. Секундой спустя она тяжело вздохнула:

– Хорошо. Вижу, что тебе по-прежнему можно доверять.

– То есть… – Ога наклонил голову и оценивающе посмотрел на Вадьу. – Вы проверяли меня, а не ее?

Вадьу кивнула:

– Я поняла, что пленница говорит правду, как только она потребовала позвать тебя.

– И каким же образом?

– Пэкьу должен уметь отличать правду от лжи, – ответила Вадьу. – По сравнению с другими рабами у тебя больше привилегий, но при этом за тобой и строже всего следят. У шпиона просто не было бы возможности сговориться с тобой.

– Вот оно что.

– Я решила проверить, какого цвета твое сердце, и узнать, действительно ли ты веришь в свои истории.

– А если бы я не прошел проверку? – осведомился сказитель.

Вадьу описала палицей дугу, и потревоженный ветер подул в лица Оги и Гозтан. Таков был ответ пэкьу-тааса.

Вадьу повернулась к Гозтан и ослабила веревки, удерживавшие во рту кляп, а затем и те, которыми были связаны руки и ноги женщины. Тан пошевелила затекшей челюстью, потом принялась растирать запястья и лодыжки. Все-таки она успеет на встречу с пэкьу.

– Сними с него ошейник. – Вадьу бросила Гозтан потертый костяной ключ. – Когда будешь готова, возьми Огу с собой в Татен.

– А разве он не отправится вместе с экспедицией?

– Я передумала, – важно ответила Вадьу. – Это я потребовала отослать его, но теперь хочу, чтобы Ога остался. Решение за мной.

Гозтан ожидала, что старик начнет спорить – она прекрасно помнила, как сильно он мечтал вернуться к семье в Дара, – но Ога просто поклонился Вадьу. А когда выпрямился, на лице его было заметно облегчение. В ответ на вопросительный взгляд Гозтан он лишь едва заметно мотнул головой.

Гозтан проглотила уже готовые сорваться с языка слова. На нее вдруг ледяным потоком нахлынуло разочарование.

«Еще одна ложь».

– Попрошу отца назначить тебя моим личным перевспоминателем, – сказала Вадьу. – Ты больше не будешь нас учить. Вместо сказочного прошлого Дара станешь перевспоминать насущное настоящее льуку. Веди историю моего отца, Ога-Перевспоминатель, и смотри, рассказывай ее хорошо. Надо сложить подробности отцовской жизни в могучую легенду, которая поразит жителей Дара, когда мы подчиним их себе. Не допускай новых ошибок, не зарывай в землю свой талант.

С этими словами Вадьу развернулась и пошла прочь.

– Пэкьу-тааса, постой! – окликнула Гозтан удаляющуюся фигурку.

Но девочка даже не замедлила шаг.

– Я же сказала: возвращайтесь, когда будете готовы. Я иду домой к отцу.

– А как же твой план? Ты ведь хотела привести меня к пэкьу и рассказать, будто я спасла тебя от Корвы! – крикнула Гозтан.

– Ога напомнил мне, что отец наверняка раскусит мою ложь и перестанет мне доверять. Если я хочу однажды занять его место, то не могу рисковать. Быть может, признав свою ошибку и слабость, я таким образом лишь укреплю его расположение. Ога, я не настолько безнадежная ученица, как ты считаешь.

Она скрылась во тьме. Гозтан разомкнула костяной ошейник Оги. Старик-дара потер шею.

– Столько лет прошло, а язык у тебя по-прежнему без костей, – заметила Гозтан.

Ога замер. Секунду спустя он повернулся к Гозтан и набрал воздуха, как будто собирался приступить к пространным объяснениям.

Однако женщина не дала ему такой возможности, заявив:

– Пусть мы не можем быть вотан-са-тааса, я устала от постоянной лжи. Думаю, мы оба заслуживаем чего-нибудь более или менее правдивого.

Ога тяжело вздохнул:

– Я сказал пэкьу-тааса чистую правду.

– Но не всю, – возразила Гозтан. – Я знаю, как ты скучаешь по семье. Эта экспедиция была для тебя единственной возможностью вернуться домой. Однако ты нисколько не возражал, когда Вадьу разрушила твои надежды. Ты как будто даже обрадовался, что остаешься. Неужели у экспедиции нет ни единого шанса на успех?

– Невозможно описать всю мощь Стены Бурь тем, кто не видел ее. Я хочу узреть свою семью, будучи живым, а не бесплотным призраком, пересекшим Реку-по-которой-ничего-не-плавает. Не заручившись помощью богов Дара, экспедиция не переживет плавание.

Оглядев мужчин и женщин, мирно спящих вокруг костра и убежденных в собственной неуязвимости, Гозтан едва не сорвалась к Большому шатру, чтобы уговорить Тенрьо пересмотреть свой безумный план. Но ей было легко представить, как отнесется пэкьу к тану, распространяющему пораженческие настроения среди воинов, специально отобранных, чтобы воплотить в жизнь величайшую мечту вождя.

Без нее Пять племен Рога вновь начнут междоусобицы. Наро и кулеки, которые лежали сейчас у костра, все равно отправятся в безнадежное путешествие, а тех, кто откажется, пэкьу казнит и заменит новыми добровольцами. Так или иначе, у Гозтан не получится никого спасти.

– Когда нечем остановить большую волну, остается только взять самых близких и подняться как можно выше, – сказал Ога.

Гозтан горько усмехнулась:

– И как это изречение соотносится с басней про дерево, которую ты только что напомнил своей юной хозяйке? Что ближе твоей природе?

– Баснями сыт не будешь, да и вообще: сколько людей, столько и мнений, – ответил Ога. – Ты вправе оценивать мои поступки через призму своих ожиданий. Я же буду просто благодарить судьбу за то, что позволила мне встретить еще один рассвет.

Гозтан вновь обратила внимание на шрамы на теле Оги и кровь, сочившуюся из ссадин на его шее.

«На войне мы уподобляемся нашим врагам. Какое я имею право требовать от этого человека честности и постоянства в суждениях?» – подумала она.

Однажды Ога Кидосу спас незнакомцев – варваров, по его понятиям, – солгав в лицо своему повелителю. Сегодня он спас саму Гозтан, сказав правду, несмотря на угрозу собственной жизни. Однажды он раскусил ее притворство перед Датамой, но не доложил об увиденном, позволив свершиться плану пэкьу, хотя тот был направлен против его соотечественников. Сегодня он кое о чем умолчал, чтобы спасти свою шкуру, тем самым обрекая экспедицию воинов льуку на гибель в неистовой буре.

Гозтан никак не удавалось распутать замысловатый клубок из восхищения, любопытства и ненависти; ее влекло к этому человеку, и одновременно она чувствовала себя виноватой перед ним. Понять чью-либо природу непросто, тем более когда речь идет о дара вроде Оги Кидосу.

– Только не подумай, что я решил напоследок обмануть пэкьу-тааса, – промолвил он. – Я действительно забочусь о ней как о своей ученице. Эта девочка умна и честолюбива, а главное – способна взглянуть на положение вещей чужими глазами.

– Думаешь, она тебя жалеет? – удивленно спросила Гозтан.

– Ну, жалеет вряд ли. – Ога покачал головой. – Скорее… сочувствует. У нее хорошо получается угождать отцу и другим танам, а для этого необходимо уметь оценивать мир с их точки зрения. Может, когда-нибудь, когда пэкьу Тенрьо отправится на облачном гаринафине за горные вершины на Краю Света, Вадьу займет его место, увидит мудрость в моих историях и освободит меня и других пленников. Может, тогда боги Дара откроют проход в Стене Бурь, чтобы мы смогли спокойно вернуться домой.

– Ты возлагаешь слишком большие надежды на одного человека, – заметила Гозтан.

– Что плохого в надежде, когда все, что тебе остается, это жизнь, подобная смерти и полная безысходности?

«Действительно, что в этом плохого? – мысленно согласилась с ним Гозтан. – Ога не пророк. Откуда ему знать, что экспедиция не переживет путешествия? Пэкьу не верит в судьбу. Даже боги Дара могут уступить силе воинов льуку. Пэкьу прав: если льуку хотят начать все заново, нужно смотреть на вещи шире и не довольствоваться прежними достижениями».

Ее собственная бездеятельность лишь подтверждала это.

Гозтан посмотрела на долговязого Огу, на его бледную кожу, блестящую в свете почти потухшего костра, и ей вдруг отчаянно захотелось овладеть им, изучить изнутри, узнать, кто же этот человек на самом деле.

Женщина вздрогнула. Неужто это знак свыше? Безмолвная подсказка богов? Неужели то же самое чувствовали Кикисаво и Афир, влезая на спину гаринафина и осознавая, что впредь уже ничего не будет так, как прежде?

Оге были неведомы политические хитросплетения, в которых запуталась Гозтан. Он был сам по себе, не обладал никакой властью и не участвовал в битве клановых интересов, грозивших разделить Пять племен Рога. Его кожа была почти такой же бледной, как у льуку, что среди дара встречалось редко. Никто не станет задавать вопросов, если она решит воплотить в жизнь свой замысел.

Но прежде всего Ога Кидосу показался ей красивым. В нем не было той молодецкой силы, как в ее мужьях, но, что уж греха таить, влечение Гозтан к каждому из супругов было напрямую связано с их амбициями и тайными намерениями. А вот Ога привлекал ее просто сам по себе. Ей не хотелось ни с кем им делиться.

Возможно, он станет решением проблемы, мучившей Гозтан долгие годы.

– Идем в мой шатер.

Ога послушно последовал за ней.