Онлайн чтение книги Династия Одуванчика. Книга 3. Пустующий трон The Veiled Throne
Глава 11. «Заяц»

Посреди океана на пути в Укьу-Гондэ, шестой месяц первого года правления Сезона Бурь

«Пой, память, пой».

Острова россыпью драгоценных камней сверкали в винно-темном море. Их окружала мерцающая вуаль бурь – шелковая маска, прицепленная к ободу короны, чтобы скрыть лицо того, кто ее носит. В масштабах мира империя Дара была лишь крошечным уголком, не более значительным, чем любая звезда на бесконечном небосводе, чем фонтан одинокого кита на просторах океана.

Но на таких высотах течение крови застывает, а от сторонних наблюдений сердце и разум преисполняются одиночеством, и потому нам следует спуститься, приблизиться и прислушаться. Динь-динь, кап-кап: как будто весенний дождь хлещет по бамбуковым листьям.

– Брат мой, что ищешь ты в этом небывалом путешествии?

Старческий смех: жесткий, надтреснутый, мудрый, обладающий текстурой и цветом прибрежных вод у черных пляжей старого Хаана.

– Если бы я знал ответ, о моя юная сестра, последний отпрыск богов, то никуда бы не отправился. Я плыву в неизведанные края.

Два голоса: бурлящая лава и медленно сползающий ледник. Пар шипит, когда огонь встречается со льдом.

– Мы против. Нам было вверено наставлять и защищать Дара и не уходить от ответственности при малейших трудностях.

Дикий хохот, подобный громовым раскатам волн у скал Волчьей Лапы.

– А я за! Пусть Луто обернется человеком! Зрелище, я вам скажу, то еще, но каждый волен поступать, как ему нравится. Хочется старой черепахе пойти по стопам Мапидэрэ и его глупцов и искать бессмертных за Стеной Бурь – пусть ищет. Эти острова, не говоря уже о той богоподобной фигуре, что притащили льуку, для нас двоих маловаты.

И снова прибрежные воды: сотни существ, этакий микрокосм в вечной борьбе, миниатюрный мир в динамическом равновесии, миллион пересекающихся волн, превращающихся в миллиард мыслей, произвольных и самокритичных, полных самосозерцания.

– Одни за, другие против! У нас тут не голосование. Вот что, дорогие братья и сестры, не стоит силой и уговорами подавлять нашу природу. Мне свойственно тянуться к новым знаниям, как подсолнух тянется к небесной золотой сфере. Следуя божественной воле, вложенной в меня нашими родителями, благородным Тасолуо и великодушной Дарамеа, я не отрекаюсь от своих обязанностей хранителя Дара, равно как Тэра не отреклась от своих обязанностей наследницы, отправившись через океан на поиски тех, кто причинил зло ее народу.

Завывание ветра, подобное крикам тысячи соколов-мингенов, затем – нежное журчание горячих источников, подобное блеянию тысячи новорожденных ягнят.

– Не забудешь ли ты нас, обратившись в смертного?

– Не забудешь ли ты за Стеной Бурь пейзажи и звуки Дара?

– Брат, оставишь ли ты нам на память мудрые слова?

– Брат, должны ли мы завершить за тебя неоконченные дела?

– Когда и как ты вернешься?

Вдали загремел прибой, принимая все новые обличья, приобретая новые запахи и вкусы, создавая новую жизнь. Потоп разрушал прибрежную заводь, одновременно перерождая ее, как перерождается старый диран, нырнув в подземный вулкан.

– Братья и сестры, хоть я и бог знаний, мне неведомо будущее. Не ждите от меня ответов. Однако… перед уходом я хочу поведать вам вот что: родители поручили нам охранять Дара и его народ, но мне начинают претить наши методы.

– Что ты хочешь этим сказать, о мудрейший брат?

– Были времена, когда мы прямо вмешивались в дела смертных, разжигая среди них рознь, словно великаны-ратоборцы. Были времена, когда мы наставляли смертных, являя душеспасительные чудеса и предзнаменования. Порой это шло им на пользу, порой – во вред. Но теперь я задумываюсь, верно ли мы истолковали намерения наших родителей.

– Так, ну-ка, ну-ка! И что, по-твоему, нам следует делать, старая черепаха?

– Хороший родитель чувствует нрав своего ребенка и не подавляет его, а, напротив, поощряет. Хороший опекун должен поступать со своим подопечным точно так же. Смертным свойственно непрерывно расширять сферу своих знаний и стремиться подчинить себе судьбу. Возможно, нам следует позволить им это.

– Что? Хочешь сказать, нам нужно оставить их в покое?

– Нет. Но быть может, нам лучше отдалиться и впредь проявлять свою божественную сущность только в тех сферах, за которые каждый из нас отвечает. Не нужно заставлять смертных из-под палки, не стоит давать им нерешаемых задач: толку от этого все равно не будет. Пусть люди научатся взвешивать решения и самостоятельно познавать вселенную. Когда они вырастут духовно, то смогут защитить себя лучше, чем мы.

Возмущенный гул возражений: громы, молнии, бури, извержения вулканов…

Но Луто уже не ответил братьям и сестрам.

Богам Дара не позволено покидать свои владения. Чтобы последовать за принцессой Тэрой сквозь Стену Бурь, Луто потребовалось стать смертным. А уши смертных глухи к голосам божеств.

Звон оружия, скрежет пластинчатых доспехов и стук щитов постепенно слились в металлическую музыку моафий, бронзовых пластин, в которые били молоточками. Музыка отражалась от гор и морской глади, эхом возвращаясь к исполнителю, пока уже не становилось невозможным разделить звук и свет.

– Ступай с нашего благословения, брат. Пусть тебе повезет найти то, что ты ищешь, сам того не зная. Чтобы прозреть, мне пришлось сначала ослепнуть. Быть может, и тебе нужно пройти сквозь забвение, дабы обрести новую мудрость.

Песнь памяти превратилась в какофонию, в которой невозможно было различить ни единого внятного такта. Свет и тени путались в ее мыслях, не складываясь в фигуры или предметы. Она была безмолвным существом, ведомым ощущениями и инстинктами.

Она находилась в сумрачном месте, которое, как ей еще не было известно, называлось корабельным трюмом. Ее ноги бултыхались в чем-то мокром и холодном, что, как ей опять же еще не было известно, называлось морской водой. Она испытывала незнакомые чувства, не зная пока, что одно из них именуется голодом, а другое – жаждой. В ее голове не было ни тени воспоминаний об этих чувствах, ибо в прежней жизни она ничего подобного не ощущала.

У нее над головой открылась дверь. Свет хлынул во тьму, явив глазам углы, грани и плоскости. Раздались шаги. Она не шевелилась. Шаги стихли. Дверь закрылась. Свет погас, и вселенная опять погрузилась во тьму.

Движение. Снова свет и тени. Что-то мельтешило за границей видимости.

К ней подступили какие-то существа с длинными хвостами и красноватыми глазами, но она не почувствовала ни отвращения, ни страха, ибо еще не знала, что они зовутся крысами.

Существа глядели на нее с любопытством; затем повернулись и выронили предметы, которые держали в зубах, прямо на скамеечку, где она сидела. Она подняла эти предметы, сунула их в рот, пожевала. Они были вязкими и солеными. Она проглотила их и почувствовала, как пустота в животе заполняется.

Она попробовала опустить губы в прохладную жидкость у ног, думая, что эта мягкая, податливая субстанция поможет отлепить опухший язык от нёба. Но горькая жидкость сделала только хуже. Ей пришлось научиться слизывать капли с потолка этого темного помещения, поскольку они не обладали той пресловутой тошнотворной горечью.

Существа приносили ей все новые предметы. На этот раз – нечто круглое и мясистое. Она впилась в это зубами и впервые ощутила на языке сладость. Пламя у нее в горле угасло.

Она пробовала понять окружающий мир при помощи чувств, сама не зная почему. Ей смутно вспоминались какие-то разрозненные мысли об оценке и взвешивании, об измерении той холодной ускользающей истины, что мелькала во тьме подобно чешуйчатым существам, время от времени задевавшим ее ноги.

Она изучала поверхности предметов, гладила грубые доски, пока не сдирала в кровь ладони. А потом зачарованно разглядывала раны на коже. Ощущение боли было для нее в новинку. Сперва оно даже понравилось ей, но, чем дольше не проходило, тем менее приятным становилось. Терпеть его бесконечно было невозможно, и она решила в будущем избегать боли.

Ей стало понятно, что внутрь вещей заглянуть невозможно, и она начала группировать предметы по различным признакам: текстуре и массе, теплу и холоду.

Во сне ей являлись черные и белые вороны, акулы и черепахи, голуби и рыбы, птицы, стремительно снующие в небе. Она не знала, как их зовут, и не понимала, почему они ей снятся.

Красноглазые длиннохвостые существа вернулись и принесли ей нечто большое и мягкое. Она попробовала это съесть, но вкус не понравился. Тогда она обернула это вокруг себя. Стало тепло, дрожь унялась. «Какое приятное ощущение!» – подумала она про себя. Надо же, она и не знала, что ей было холодно, пока ей не перестало быть холодно. Знание приходило с переменами.

Она впитывала в себя любые запахи и вкусы: соленый аромат моря, кислоту заплесневевшего хлеба, таинственное благоухание, что проникало в трюм неизвестно откуда. Она задумывалась о том, возможно ли понять суть предмета, не видя и не ощущая его.

Но больше всего ее потрясал слух. Звуки отличались от того, что можно было увидеть или потрогать. Они исходили не только от поверхностей. Звуки шли изнутри предметов, из-под кожи окружающего мира.

Щебет, стоны, жалобные крики. Она не знала, что это зовется музыкой или песней, но чувствовала, что тело ее движется в такт, дыхание и сердцебиение сливаются в едином ритме. Песня не была воспоминанием, но воодушевляла. Ей впервые захотелось спеть самой; она открыла рот и научилась дышать по-новому, управлять гортанью, языком и связками, имитируя услышанную музыку. Она открыла в себе голос.

Стук, удары, громкий треск. Бульканье и плеск воды. Крики. Испуганный лепет. Она пыталась вообразить источники новых звуков, но не могла.

Вода прибывала в трюм. Длиннохвостые существа падали в воду и плыли к стенам, карабкались по скользким доскам. Мир пошатнулся, накренился, и огромная волна смыла со стены всех существ, столкнула ее саму со скамьи и придавила к полу.

Она не боялась, потому что не знала, чего нужно бояться.

Вода заполняла ей рот и ноздри. Она закашлялась. Вода обжигала глотку и легкие. Она поняла, что не может дышать.

Ее охватило чувство, которое, как ей еще не было известно, называлось паникой. Она барахталась, размахивала руками, изо всех сил стремясь вытолкнуть себя из воды. Но податливая холодная субстанция не слушалась; всплыть не получалось. У нее закружилась голова, мысли как будто замедлились. Ее сущность угасала, как свет, время от времени создававший из тьмы вселенную.

Ее рука что-то нащупала. Одно из хвостатых существ. Она крепче сжала пальцы. Эти существа помогали ей, приносили подарки. Наверняка и сейчас они снова придут на помощь? Существо в ее руке яростно извивалось; она почувствовала острую боль, когда крошечные зубки вонзились ей в палец. Открыв рот, чтобы закричать, она проглотила еще больше горькой холодной воды, но не выпустила существо. Ей почему-то казалось, что, лишь удерживая его, она сможет спастись. Она все сжимала и сжимала руку, пока не почувствовала, как хрустнули тонкие нежные косточки. Существо перестало сопротивляться.

Мир снова покачнулся и накренился, но теперь уже в противоположную сторону.

Волна отступила так же стремительно, как и нахлынула.

Она снова очутилась на скамье; вода стекала с нее ручьями. Она кашляла, давилась, задыхалась, цепляясь за скамью всеми клеточками своего тела.

Затем она выпрямилась и разжала пальцы. Посмотрела на существо на ладони. То не шевелилось. Она наклонила ладонь, и существо мягко упало на скамью. Она нагнулась и прижалась щекой к крошечному носику. Дыхания не было. Она подняла существо и бросила его в убывающую воду, надеясь, что оно оживет. Оно ведь до этого плавало!

Но вода унесла существо вместе с мусором. Теперь оно ничем не отличалось от щепок и пробок из корки, от черпака из кокосовой скорлупы. Оно было безжизненно. Она с ужасом осознала, что это значит. Оно умерло. Ему больше не вкусить сладость и горечь, не испытать жажды и голода, не сплясать на грубых досках своими цепкими лапками, не почувствовать сквозь одышку ароматы и вкусы окружающего мира, не погрузиться во вселенную приятных, жутких и таинственных ощущений.

Она достала существо из воды и уставилась на него. Ее переполнила неведомая прежде боль; эта боль зародилась в груди и поднималась все выше, пока не ужалила ее в голову, позади глаз. Перед глазами встала пелена, дыхание участилось и стало неровным. Так она узнала о печали, сожалении и смерти.

Она запела единственную известную ей песню, ту, что позволила ей обнаружить свой голос. Это был скорбный плач, это было воспоминание, это было дерзкое признание жизни. Пока она пела, она дышала. Ей было невдомек, что в прежнем состоянии смерть была вовсе ей не знакома. Но она осознавала, что в этой жизни смерть будет ее постоянным спутником и учителем.

Тэра внимательно осмотрела «зайца».

Девочка лет двенадцати, смуглокожая и длинноногая, с ярко-зелеными глазами, типичными для хаанцев. Она не обращала внимания на Тэру; ее взгляд был прикован к морю, метался от одного корабельного обломка к другому. Всякий раз, когда глаза девочки замечали мертвое тело, она издавала испуганные гортанные всхлипы.

Она жалась к высоченному адмиралу Росо, покровительственно стоявшему сзади, и щурилась от солнца, прикрываясь руками, напоминая Тэре испуганного крысенка.

– Мы нашли ее в трюме. В холодильном отсеке с продовольствием. Повезло, что она так одета, – сказал адмирал Росо, имея в виду плотную пушистую шубу, в которую куталась девочка. – Отсек был заперт снаружи, а коки, очевидно, не заметили ее, когда спускались за провизией.

– Кто-нибудь знает, кто она? – осведомилась принцесса.

– На «Прогоняющей скорбь» – никто. Я приказал нарисовать ее портреты и послал ялики на другие корабли, но сомневаюсь, что она кому-нибудь знакома.

– Сестренка, как тебя зовут? – ласково и добродушно спросила Тэра девочку, которая была примерно ровесницей Фары.

– Мы уже спрашивали, – промолвил адмирал Росо. – Она не разговаривает.

– Глухонемая?

– Нет. Слышит девочка превосходно и даже поет. Заливалась в трюме, как кит. Иначе мы бы ее не нашли. А вот человеческого языка как будто не знает.

– Как это? – удивилась Тэра. – Она что, росла в диком лесу? Дитя богов, как говорят в народе?

– Дитя богов, – вдруг повторила девочка, в точности имитируя Тэру. Она опустила руки и с любопытством уставилась на принцессу.

– Ах ты, малявка! Обманула нас! – взревел адмирал Росо. – Ракушка прилипучая! Хитрушка этакая! Притворилась, что говорить не умеешь? Да как ты…

– Мы уже спрашивали! Притворилась! Малявка! Как тебя зовут? Глухонемая. Как это? – произнесла девочка, поочередно копируя Тэру и Миту Росо. Голос ее был звонким и мелодичным, напоминая журчание ручейка.

Адмирал Росо покраснел, как спелая обезьянья ягода, и готов был уже взорваться, но Тэра жестом предостерегла его, заметив:

– Не думаю, что она над нами издевается.

– Почему вы так решили, ваше высочество? – поинтересовался Росо.

Принцесса повернулась к Таквалу, который стоял рядом и молча наблюдал.

– Можешь произнести какую-нибудь скороговорку на своем языке?

– Что такое «скороговорка»?

– Выражение, которое трудно выговорить, не запнувшись, – объяснила Тэра, – даже если язык агонов для тебя родной.

– Ага… – Таквал ненадолго задумался. – Диа диа диаара кулек, алли алли аллиури рупэ.

Девочка, внимательно наблюдавшая за Таквалом и Тэрой, немного помолчала, а потом сказала:

– Даже если язык агонов для тебя родной. Ага. Диа диа диаара кулек, алли алли аллиури рупэ.

Тэра попыталась повторить.

– Диа диа диа а а… диа-а-ра-ра… тьфу! Произнеси-ка еще раз, только помедленнее.

Таквал принялся оживленно говорить с девочкой на языке агонов. Девочка отвечала, и у них как будто завязался диалог, но Тэра быстро поняла, что маленькая незнакомка лишь повторяет отдельные фразы собеседника. Постепенно воодушевление Таквала сошло на нет, уступив место глубокому замешательству.

– Она неправильно произносит слова? – спросила Тэра.

– Отнюдь. Она говорит так, будто выросла в моем родном племени. Я общался в Гондэ с некоторыми пленниками-дара, которые выучили степной язык, но они всегда говорили с причудливым акцентом, примерно как ты. А эта девочка произносит все так… словно бы родилась в Гондэ.

– Если бы она притворялась и обманывала вас, с Таквалом у нее бы этот номер не прошел, – обратилась Тэра к адмиралу Росо. – В нашей экспедиции никто не владеет в совершенстве языком степей и уж тем более не говорит на нем без акцента. Думаю, девочка в самом деле не знает человеческого языка, но прекрасно умеет подражать звукам.

– Полагаю, нужно заковать ее и отправить под стражу, – отчасти смягчившись, предложил адмирал Росо. – Мы не знаем, кто она такая и что у нее на уме. Вдруг шпионка? Или…

– Я не чувствую исходящей от нее угрозы, – перебила его Тэра, качая головой. – Иногда боги посылают непрошеных гостей, чтобы испытать нас.

Свет. Столько света. Столько пространства. Она не могла поверить, каким ярким и огромным может быть мир, сколько в нем всяких разных цветов и форм. Она была поражена.

Но тут она заметила в воде какие-то продолговатые предметы. Пригляделась. Они были той же формы, как она сама, и стало ясно, что они воспринимают мир так же, как она сама. Вот только они не шевелились. Да и вообще ничем не отличались от сломанных рей, разбитых бочонков, бултыхающихся кувшинов и густой белой пены на гребнях волн. От того длиннохвостого существа, которое плавало в холодной воде в трюме.

Они были мертвы.

Она оплакивала их. Разрушение вызывало у нее отвращение. Смерть – самое страшное, что есть на свете, и нет хуже зла, чем причинить смерть другому.

Вокруг были и другие существа одной с ней формы. Они не были мертвы. Они пели ей, но эти песни отличались от той, что она знала. В этих песнях слышались красота, любовь, тоска, понимание внутреннего устройства вещей, того, что крылось под поверхностью. Эти песни трогали сердце и ласкали его, заставляли легкие, глотку и язык трепетать от сопереживания. Она поняла, что смерть не приблизится к ней, покуда звуки пробуждают в ней эти чувства, а она сама пробуждает своими звуками чувства других.

И больше всего на свете ей захотелось научиться так петь.

Когда ремонтные работы на «Прогоняющей скорбь» были завершены, флотилия покинула водное кладбище и продолжила путь.

Экспедиция дара направилась на запад, а затем на юг, следуя океаническому течению. Все это время девочка училась говорить.

Тооф, Радия и Таквал учили ее языку степняков. Девочке предстояло жить в Укьу и Гондэ, а потому выглядело вполне логичным, что ей пригодится знание тамошних наречий. Тэра также приставила к девочке ученых мужей, которые обучали ее языку дара. В числе наставников был и возделыватель Радзутана Пон, которого остальные невольно зауважали, когда разошлись слухи о его отваге и находчивости: ведь именно он во время абордажа принял решение выпустить на городе-корабле гаринафина.

– Когда девочка научится говорить, – рассуждала Тэра, – то, быть может, расскажет нам, как оказалась здесь и что ей нужно.

Принцессе хотелось узнать, откуда взялась незнакомка, но у нее были дела поважнее. Впрочем, появление девочки позволило решить одну проблему, давно мучившую Тэру. Многие участники экспедиции, будучи людьми весьма образованными и заслуженными, неохотно учили язык степей. Они чересчур дорожили своей репутацией и принимали уважение окружающих как нечто само собой разумеющееся, а потому не желали заниматься столь пустяковыми, по их мнению, делами, опасаясь выставить себя глупыми или неспособными. Они считали, что им ни к чему осваивать язык варваров, прикладывать лишние усилия, чтобы выразить свои мысли. Да и вдобавок им не хотелось показаться беспомощными, как дети.

Даже самой Тэре приходилось бороться с подобными чувствами. Но она понимала, что нет такого мудреца, который во время учебы не попадал бы впросак.

А вот у девочки, ехавшей зайцем на их корабле, таких психологических преград не было, и участники экспедиции, присутствуя на уроках, предназначенных для маленькой незнакомки, учились вместе с ней.

Тэре пришло в голову, что для овладения новыми знаниями требуется забыть многое из того, что ты знал до этого.

Учителя, конечно же, нередко спорили между собой. Таквал и объездчики гаринафинов из числа льуку не могли решить, какому из степных наречий отдать предпочтение. Наставники, назначенные Тэрой, тоже были из разных областей Дара, и каждый настаивал, что именно его говор единственно правильный. Девочка, впрочем, успешно имитировала любые акценты и быстро научилась называть одни и те же предметы на разных наречиях.

Главные споры шли о том, какое имя дать найденышу.

– Нельзя же всю жизнь звать ее «девочкой», – заметил Радзутана. – Как говорил Поти Маджи: «Рэфигэрука кадаэ фа тикрую ко мапидатинэло», то есть: «Надлежащее имя есть первый шаг к познанию».

– Право выбрать для нее имя должно принадлежать людям степей, – заявил Таквал, – ибо состояние девочки стало понятно лишь тогда, когда она заговорила на нашем языке. Давайте назовем ее Рьояной, в честь Торьояны, милосердного бога целителей. Пусть она станет первым вестником целительного ветра, что неминуемо придет в сте́пи.

Тооф и Радия дружно поддержали его. Наро льуку еще на городе-корабле прониклись симпатией к принцу агонов, а Таквал, в свою очередь, настоял, чтобы им разрешили обучать девочку их (по большей части) общему языку. Теперь пленникам было позволено относительно свободно ходить по «Прогоняющей скорбь».

Предложение Таквала было весьма удачным. Принц выбрал не воинственное имя, отсылающее к грядущему противостоянию льуку и агонов, о неизбежности которого можно было судить столь же уверенно, сколь о том, что океаническое течение доставит их к месту назначения. Он решил отметить таким образом период относительного мира и покоя.

– Почему это мы должны называть ее варвар… именем, которого не существует в классическом ано? – возразил Радзутана. – Она родом из Дара. Лучше дадим ей имя в честь Луто, бога мудрости, и будем звать Йемилуто. Пусть она станет предвестником просвещения, которого так долго ждали жители степей.

– С чего это вы взяли, что девочка родом из Дара? – парировал Таквал. Он заметил, что Радзутана едва не допустил в своей речи оскорбление, и разгневался.

– Но… ее ведь нашли на этом корабле, – ответил ученый. – Откуда же еще ей быть?

– Мы тоже находимся на этом корабле, – вставила Радия. – По крайней мере, сейчас. По вашей логике, мы теперь тоже из Дара?

Тооф и Радия презирали Радзутану за то, что он стал виновником гибели Таны, и ни в чем с ним не соглашались.

– Ну не из Укьу или Гондэ же она сюда приплыла! – скептически отозвался возделыватель. – Это выглядит неправдоподобно.

– А чем ваши домыслы лучше? – парировала Радия. – Мы не знаем, откуда девочка, но она говорит на идеальном льуку.

– Торьо.

Все повернулись к девочке, которая указывала на себя.

– Торьо, – повторила она.

– Но у дара нет такого имени! – фыркнул Радзутана. – Я даже не знаю, как записать его логограммами.

– У льуку тоже, – проговорила Радия. – Звучит как-то по-варварски.

– И у агонов нет, – сказал Таквал. – Но, по-моему, звучит… неплохо.

– Что ж, раз мы не знаем ни ее родителей, ни других предков, то единственная, кто может дать имя Торьо, – это сама Торьо, – заметила Тэра. – Поскольку девочка не льуку, не агонянка и не дара, то пусть сама определяется, кто она такая.

«Меня зовут Торьо. Я плыву на корабле „Прогоняющая скорбь“. Я живая».

Она повторяла это про себя; сперва на двух наречиях степного языка, затем на множестве наречий дара и, наконец, на смеси слов и грамматических форм из всех этих языков. Она ощупывала слоги языком, как ощупывала руками поверхности предметов, найденных в трюме: мягкий мех мертвой крысы, обжигающий холод морской воды, острые края необработанного дерева.

В материальном мире у всего были имена; из имен сооружались также и нематериальные конструкции. Умение рассуждать и чувствовать при помощи этих конструкций, переводить в мысли свет и тени, звуки и запахи, вкус и осязание казалось Торьо величайшим волшебством.

Разумеется, как и умение говорить – придавать форму дыханию при помощи губ и языка, артикулировать, собирать звуки в слоги, составлять из предложений словесную песню, исполнять написанную мысленно музыку на живом инструменте своего тела.

Еще чудеснее было умение слушать, без которого невозможно доносить свою музыку до других, заставлять другие тела сочувственно трепетать, позволять другим разумам увидеть, услышать, понюхать, попробовать на ощупь и на вкус то, что видела, слышала, обоняла, трогала и пробовала ты сама.

При помощи речи она узнавала содержимое другого разума, примеряла на себя окружающий мир, сохраняла воспоминания, многократно проговаривая настоящее, и то постепенно становилось прошлым, теряя яркость и живость до тех пор, пока от него не оставались одни лишь слова. Но стоило ей вновь произнести эти слова, как воспоминания оживали.

Волшебство речи было эфемерным: оно исчезало, как только слова были услышаны. Все, что ты произносишь, умирает сразу после рождения. Жить – значит дышать, а быть человеком – значит мыслить. Таким образом, речь, будучи дыханием мысли, была смертна, как и сам говорящий. Речь невозможно удержать на месте, как ни старайся.

За это Торьо любила ее еще сильнее.

Флотилия шла по океаническому течению тем же путем, которым десятилетия назад к берегам Укьу и Гондэ направлялся Луан Цзиа.

Ученые ежедневно изучали положение звезд, проводили измерения и отмечали в дневниках все чудеса, что видели вокруг. Сами забиралась в «воронье гнездо» на мачте, чтобы зарисовать пускающих фонтаны китов. В сети матросов то и дело попадались невиданные доселе рыбы, креветки, медузы, морские звезды, а изредка даже мелкие киты и акулы, которые не водились ни в Дара, ни в Укьу-Гондэ. Художники, гончары, мастера, работающие с керамикой, и резчики искали, куда приложить руки, и в конце концов тоже занялись зарисовками и сооружением анатомических моделей. Радзутана придумывал новым видам вычурные имена, записывая их классическими логограммами. Онэ ги офэго гинпен захугара («развевающийся гинпенский кушак» – медуза с очень длинными щупальцами), крупа ковин («тусклый глаз» – весьма устрашающего вида рыба с непропорционально большими глазами), джиджимору ви туто рэ визэта («скрипучая прялка увядшего бога» – вероятно, неизвестная прежде разновидность водорослей, поставившая ученых в тупик) и так далее.

Большинство моряков, впрочем, предпочитали оценивать эти новые дары моря с гастрономической точки зрения. В этом деле тон задавали капитан Нмэджи Гон и командор Типо То. Они испробовали все доступные способы приготовления этих незнакомых существ и называли их по вкусу: «рыба-вонючка», «щипучее желе», «морской чернослив» и тому подобное.

Как правило, чревоугоднические названия оказывались популярнее, из-за чего Радзутана Пон постоянно страдал и проклинал недостаточную утонченность своих товарищей.

Учеба Торьо шла бойко, и она уже могла легко объясниться с любым членом команды, будь то льуку, дара или агон. Некоторые моряки тоже делали успехи, но никто не мог тягаться с девочкой в овладении языками, и особенно в умении безошибочно воспроизводить любой акцент.

Торьо удивляла моряков рассказами о том, как она выживала в трюме, питалась едой, принесенной крысами, и редкими рыбешками, пойманными в набравшейся туда воде. В историю о том, что шубу ей тоже принесли мохнатые грызуны, верили далеко не все, но никто не упрекал девочку во лжи: все были привычны к рыбацким байкам, в которых не обходилось без преувеличений. Однако Торьо так и не могла вспомнить, как попала на корабль. Не помнила она ни своих родителей, ни откуда была родом – вообще ничего, что происходило с ней до тех пор, пока она не очутилась в трюме. Она как будто появилась из ниоткуда.

– Знаете, что бы я сейчас с удовольствием съел? – произнес как-то Тооф, когда группа доморощенных лингвистов расположилась на баке после очередного урока. Солнце стояло высоко, на небе не было ни облачка, паруса слабо колыхались на прохладном ветру.

– И что же? – спросил капитан Гон, приглядывавший за тем, как моряки устанавливали на баке жаровню, чтобы приготовить новый улов.

– Муфлонью губку, – ответил Тооф.

– О, и я тоже, – согласилась Радия.

Даже Таквал кивнул и облизнул губы.

– А как вы ее готовите? – заинтересовался капитан Гон.

Находясь рядом с Торьо, они общались на смеси разных языков, при этом льуку и агоны старались как можно больше говорить на дара, а наставники-дара – на языке степей.

– Горячей, – ответил Тооф, – прямо в жбане, не извлекая.

– Холодной, – ответила Радия. – Тонко нарезанной, в собственном соку.

– Сушеной, – ответил Таквал. – Лучше соленой, хотя и сладкая тоже ничего.

– Только агону может прийти в голову засушить муфлонью губку. – Тооф усмехнулся.

– Только льуку может прийти в голову сожрать все самому, не поделившись с соплеменниками, не ходившими на охоту, – парировал Таквал.

– Э-э-э… А где вообще берут эту муфлонью губку? – Капитан Гон озвучил вопрос, волновавший всех дара.

Тооф и Радия, еще достаточно плохо владевшие языком дара, порой совершали вопиющие ошибки. Гон не был уверен, что Тооф произнес правильные слова.

Трое любителей муфлоньих губок разом повернулись к капитану.

– Вы что, звериные губки не едите? – удивилась Радия. – Это же самое вкусное!

– Может, и едим, – раздраженно бросил капитан Гон. – Знать бы еще, что вы имеете в виду!

– Самые вкусные губки, будь то муфлоньи, оленьи или коровьи, получаются, если не извлекать губку наружу, а готовить прямо в черепушке, как в котелке, на углях, – ответил Тооф и жадно сглотнул, вспоминая свой любимый деликатес. – Потом нужно немножко ее посолить, плеснуть пару плошек кактусового сока и есть роговой ложкой.

– То есть «губкой» вы именуете… муфлоньи мозги? – Командор То аж побелела.

– Ну да! – подтвердила Радия. – Но за едой их никто мозгами не называет. Это самая питательная часть животного. Тооф совершенно напрасно считает, что губку нужно есть горячей. Надо вынуть ее и тонко нарезать острым каменным ножом. Есть лучше всего сырой, чтобы не перебить вкус приправами. Разве что в кровь можно макнуть. Губка, разумеется, должна быть очень свежей. В идеале ее надо достать, пока у муфлона сердце еще бьется.

– Какое варварство! – воскликнула командор То.

– Что в этом варварского? – не понял Таквал.

– Есть мозги муфлона, пока его сердце еще бьется… – Командора То едва не стошнило от одной лишь мысли об этом.

– Вы что, не забиваете животных на мясо? – удивилась Радия.

– Забиваем, – кривясь от отвращения, ответил капитан Гон, – но нам это не доставляет удовольствия.

– Ученые и добродетельные мужи, особенно возделыватели, даже близко не подходят к кухне, – добавил Радзутана. – Моралист Поти Маджи говорил, что истинной добродетели можно достичь, только держась подальше от тесака и разделочной доски, от кровавой скотобойни и дымящейся сковороды. Лицезрея смерть таким образом, чувствительная душа, стремящаяся к росту и развитию, оказывается запятнана.

– Выходит, ученые и добродетельные мужи должны голодать? – уточнил Таквал.

– Отнюдь! Но пища перед употреблением должна быть приготовлена слугами цивилизованным образом. Рыбу следует выпотрошить и очистить от костей, мясо нарезать на удобные для пережевывания кусочки, а птицу нельзя подавать с головой и лапами.

– Если ты, конечно, можешь себе это позволить, – пробурчала Типо То. – Большинство из нас с удовольствием ест и рыбьи головы, и куриные лапы.

– Я говорю об идеале, к которому нужно стремиться, – изрек Радзутана.

– То есть еду надо подавать так, чтобы она не была похожа на еду, – пренебрежительно заметил Таквал.

– Я такого не говорил…

– Но именно это и вытекает из ваших рассуждений, – перебил его Таквал. В этом споре льуку и агоны объединили усилия против дара. – Звучит так, будто ваши моралисты и приверженцы школы самосовершенствования – лицемеры, закрывающие глаза на то, что живут благодаря убийству животных. По мне, куда более цивилизованно принимать пищу такой, какая она есть: чувствовать горячую кровь, погружая зубы в умирающую плоть, и благодарить слабых за их дар сильным, поглощая все питательные части тела до единой.

– В любом случае, – возразил Радзутана, – есть разница между наслаждением предсмертными судорогами жертвы и стремлением уменьшить ее боль и страдания. Единственный Истинный Мудрец Кон Фиджи говорил: «Если бы человек мог питаться только воздухом и росой, ему следовало бы так и делать». Однако мы, увы, не можем придерживаться подобного рациона, и это величайшая беда смертных. Но люди лучше зверей, коим ведом один лишь закон: зуб за зуб. По крайней мере, мы должны стремиться быть лучше них.

– А я все равно считаю, что нет хуже варварства, чем есть мясо, притворяясь, будто это и не мясо вовсе! – Таквал покраснел и едва не сорвался на крик.

– Прекратите, – грозно произнесла Тэра, которая решила наконец вмешаться.

Ей было не по душе, что безобидная беседа о еде так быстро скатилась к обвинениям в варварстве и взаимному презрению. Стало понятно, что в их дружной, на первый взгляд, команде существовали серьезные трения.

Никому не хотелось прекращать дискуссию, но временное затишье позволило спорщикам услышать тихий плач.

Все повернулись и увидели, как Торьо плачет над жарящейся рыбой.

– Что случилось? – спросила Тэра.

– По-моему, величайшее варварство – это неизбежность смерти, – ответила девочка. – Вы спорите о том, как более цивилизованно убивать и есть, но чем вы отличаетесь от этой рыбы? Ничем. И сильные, и слабые, и цивилизованные, и дикари – все в конце концов станут для кого-нибудь кормом. Зачем же тратить драгоценное время, доказывая свое превосходство над другими? Это все тщета.

– Но мудрецы ано говорят, что есть вещи поважнее жизни… – начал было Радзутана.

– Однако боги сулят смелым и достойным облачных гаринафинов… – начал было Таквал.

– С какой стати мне слушаться мудрецов ано или богов? – воскликнула Торьо. – Дыхание мудрецов давно остановилось, а боги не говорят с нами по душам. Что они знают о телах, разбросанных на воде после битвы? Что они знают о бесконечных чудесах разума, которым со смертью приходит конец? Что они знают о том, каково это – жить?

Дни становились то длиннее, то короче, солнце перемещалось от одного борта к другому, звезды сменялись на небосводе. Флотилия вошла в неведомые, зловещие воды.

Время от времени впередсмотрящие объявляли, что видят на горизонте землю, искристые города и мчащиеся повозки. Однако Тэра и Таквал понимали, что это всего лишь миражи.

Флотилия также прошла над обширными подводными рифами. Яркие лучи солнца играли на разноцветных кораллах, и морякам показалось, будто под водой тоже находится город. «Прогоняющую скорбь» привязали к двум другим кораблям, чтобы увеличить ее скорость, и флагман погрузился под воду, чтобы исследовать это удивительное явление.

Офицеры наблюдали из капитанской рубки, как судно скользит над затонувшими руинами.

– Мы как будто по небу летим, – прошептала командор То.

Все, кому доводилось летать на воздушных кораблях, согласно кивнули.

Внизу виднелись разбитые колонны древних храмов; коралловые колонии отмечали давно затопленные дороги. Развалины зданий стояли, открытые морю, а останки их остроконечных крыш лежали на дне. Крабы шустро бегали во дворах с мозаичными полами, на которых даже спустя тысячелетия после затопления можно было различить изображения.

Моряки видели горы камней, разрушенные стены и портики, сквозь которые по-хозяйски проплывали косяки рыб, мнивших себя наследниками этой утраченной цивилизации. Когда тень корабля, словно тень облака, падала на рухнувшие башни, оттуда выскакивали мурены, словно бы защищая затерянный город от предсказанного в пророчествах вторжения. Медузы плясали на ярусах восьмиугольных театров, как будто бы давали спектакль для призрачных зрителей.

– Говорят, что ано пришли с запада, когда их родина погрузилась под воду, – прошептала Тэра. – Вдруг это руины их загадочного царства?

Ей никто не ответил.

С наступлением вечера «Прогоняющая скорбь» всплыла, и флотилия продолжила путь. Но никто не мог спокойно уснуть той ночью, размышляя об увиденном.

Таквал услышал, как в дверь его каюты кто-то тихонько скребется. Открыв дверь, он с удивлением увидел на пороге Тэру и пригласил ее войти.

– Что тебя беспокоит? – спросил он.

– Не знаю, как объяснить, – нерешительно ответила девушка, – но мне страшно. Я боюсь, что эти руины – дурное предзнаменование.

– Почему?

– Ано были удивительным народом, утонченным и мудрым. Но их терзали внутренние противоречия. В древних сагах говорится, что они не объединились против общей угрозы, когда их земли начали уходить под воду, а принялись воевать за оставшиеся клочки земли. В конце концов у них не осталось иного выбора, кроме как отправиться к новым берегам. Выжившие беглецы нашли новый дом в Дара.

– И какое отношение это имеет… к тебе?

– Ано – мои предки. Мы почитаем их. Но что, если в наследство нам достались не только их цивилизованность и утонченность, но и тяга к саморазрушению?

– Мои предки тоже были удивительными, но и после них остались истории, предостерегающие от внутренних распрей.

Таквал поведал Тэре легенду о Кикисаво и Афир, об их невиданной дружбе, об их победах над богами, о зависти и предательстве Кикисаво и о том, как неохотно Афир решилась пойти на него войной.

– Некоторые шаманы утверждают, – сказал Таквал, – что Кикисаво и Афир были не просто друзьями, но и любовниками. Она не смогла его простить, но и забыть тоже не могла. Побежденный Кикисаво был сослан за море, но Афир продолжала посылать ему пищу на спинах черепах.

– Посылка из дома, – с улыбкой произнесла Тэра.

Таквал не понял, чему она улыбается, и Тэре пришлось объяснить, что у женщин дара было принято посылать мужьям, ушедшим на войну, удобное исподнее и связанные своими руками теплые носки. А родители часто посылали домашнюю еду своим детям, отправившимся на учебу в Гинпен или проходящим экзамены в Пане.

– Я не большой знаток обычаев Дара, – ответил Таквал, – но понимаю, что значит любовь мужа к жене, родителей к ребенку, брата к сестре, людей одного народа друг к другу.

– Но спасет ли нас эта любовь? Выдержит ли Дара вторжение льуку? Получится ли у нас воодушевить твой народ на борьбу за свободу? Или мелкая зависть и личные амбиции перечеркнут все, к чему мы стремимся? Разве не могли подводные руины быть намеком на то, что ожидает нас?

– Вовсе не обязательно уподобляться своим предкам, – ответил Таквал. – Нам следует поступать так, как мы считаем правильным.

– Не уверена, что правильные поступки помогут преодолеть человеческую природу, превратности судьбы и причуды богов. Мне страшно, Таквал. Я боюсь.

– Тогда останься со мной, и давай расскажем друг другу много счастливых историй. Я не шаман и не умею толковать знамения, но вспомни, какими прекрасными были эти руины! Насколько полными жизни! Их новых плавучих и чешуйчатых обитателей не волнуют события прошлого.

– Как мило! – Тэра улыбнулась. – Рыбки действительно выглядели счастливыми.

– Пусть мое дыхание разума утешит твое сердце, и наоборот.

Тэра кивнула и прижалась к нему. Таквал в ответ обнял невесту – уже не так неуклюже, как прежде.

Торьо продолжала стремительно осваивать языки. Когда она стала уверенно изъясняться, то попросила наставников рассказать ей историю трех народов, среди которых оказалась. Она учила легенды дара и мифы льуку, слушала истории о мудрецах ано и героях агонов. При этом девочка не выносила никаких суждений об услышанном, просто впитывала информацию, как губка.

– Почему во всех историях боги теряют силу? – спросила она как-то вечером, вместе с учителями разглядывая незнакомые звезды и пытаясь составить из них созвездия.

– Что ты имеешь в виду? – уточнил Таквал.

– Во всех легендах говорится, что боги создали небо, землю, людей и прочих живых существ. От скуки они могли создать новые звезды из других ненужных богов и новые виды существ из неподвижной материи. Но теперь они живут за горами на краю света и выглядывают оттуда лишь изредка, когда нужно наслать бурю или перевести стадо муфлонов из одной степной области в другую.

Таквал, Радия и Тооф задумались над этим и надолго умолкли.

– А в ваших историях, – Торьо повернулась к Тэре, Радзутане и другим дара, – боги превращали свои слезы и пот в острова, долины – в горы, а пустыни – в озера. Они сражались плечом к плечу с героями ваших саг и одним махом могли убить тысячу врагов. Но теперь они не появляются в вашем мире, не дают вам прямых указаний и общаются лишь посредством оракулов, толкования которых всегда запутанны.

– Я и сама об этом задумывалась, – ответила Тэра. – Уже давно философы бьются над вопросом, почему боги перестали вмешиваться в людские дела.

– А если никаких богов на самом деле нет? – предположила Торьо. – Если их выдумали? Если они лишь метафоры и аллегории, образное воплощение явлений, которым не нашлось разумного объяснения? Что, если древние легенды – это просто сказки?

Услышав подобное заявление, Тооф, Радия, капитан Гон и командор То – наиболее религиозные из собравшихся – прошептали молитвы своим богам и вопросительно посмотрели на остальных. Повисла неловкая тишина.

– На этот вопрос почти невозможно дать ответ, – первым заговорил Радзутана. – Лучше всего здесь подойдет афоризм Кона Фиджи. Он советовал уважать богов, не подпускать их слишком близко.

– И что конкретно Кон Фиджи хотел этим сказать? – осведомился адмирал Росо. – Сколько я ни думал, но так и не понял это его изречение.

– Думаю, он имел в виду, что нам никогда не дано узнать наверняка, метафоричны или истинны боги, – пояснил Радзутана. – Но раз уж боги решили оставаться в тени, лучше уважать их желания и самим искать ответы на интересующие нас вопросы.

– То есть боги обленились? – спросила Торьо. – Создали мир, населили его, а потом он им надоел?

– Я бы не назвал это леностью, – возразил Радзутана. – Родители всячески опекают своих детей, когда те появляются на свет, но отдаляются, когда дети вырастают. Быть может, боги сочли, что более активное вмешательство требовалось, пока человечество было юным, а теперь, когда мы выросли, они предоставили нас самим себе. Нам больше не нужно цепляться за них, как ребенок цепляется за материнский передник.

– Меня не удовлетворяет такой ответ, – заявила Торьо. – В легендах агонов, льуку и дара боги представлены завистливыми, тщеславными, самовлюбленными. Они почти во всем хуже людей. Родители из них никудышные, и я не вижу, почему мы должны считать, что они изменились. Гораздо вероятнее, что богов не существует: они были придуманы людьми по своему образу и подобию, а не наоборот.

Религиозным наставникам снова стало неловко, но они не были умелыми ораторами, а потому осторожничали со словами.

– Подобная позиция также распространена среди философов, – промолвила наконец Тэра. – Например, Худзо Туан, основоположник школы скептиков, утверждал, что вера в богов – источник всех наших бед. Но я лично ощущала присутствие богов, поэтому не могу принять теорию полного отрицания. По-моему, с богами мир интереснее, чем без них.

– Тогда почему боги сейчас далеки и слабы? – не унималась Торьо.

– Я не жрица и не философ, – ответила Тэра, – и не могу сказать, что тщательно это обдумывала. Возможно, боги подобны играющим на берегу ребятишкам, которые лепят из песка чудесные замки и фигуры животных, а потом предпочитают разглядывать их со стороны, а не топтать ногами.

– Интересная мысль, – согласилась Торьо. – То есть в вашем понимании боги – это не родители, а такие же дети, как и люди.

– Нам свойственно любоваться прекрасными творениями рук своих, – отозвалась принцесса. – Думаю, что и богам ведомы такие же чувства.

– Когда я был маленьким, – добавил Таквал, – мы с другими детьми строили миниатюрные палаточные города и панорамы из травы, ила, костей, кожи и жил. Иногда ловили полевок и ящериц и селили их в наши лагеря. Наблюдали, как они бегают и дерутся, и сочиняли целые эпические истории о доблестных завоеваниях. Я понимаю, о чем ты говоришь.

Тэра улыбнулась, представив своего суженого шаловливым богом, который распоряжается собственноручно созданным царством.

– Мы в детстве тоже строили домики из веточек и травы в дворцовом саду. Фара делала крыши из банановых листьев. Фиро и Тиму рвали посаженные нашими матерями цветы и выкладывали ими широкие проспекты, а по обочинам сооружали дворцы из гальки. Мы селили туда муравьев, гусениц и черепашек из садового ручья, и даже птенцов, найденных в траве.

– А я в детстве лепил огромные дворцы из ила и песка, – признался капитан Гон. – Украшал их водорослями и возводил заборы из ракушек. Крестьяне-улитки возделывали мои поля, прокладывая длинные борозды, а помещиками были юркие крабы, постоянно сновавшие туда-сюда, подгоняя работников.

Все начали предаваться воспоминаниям, рассказывая о своих детских подвигах. Оказалось, что даже прилежный Радзутана делал бумажные домики для мышей в доме своего учителя.

– Но разве можно утверждать, что песчаные замки и дворцы из травы и веток так же удивительны, как весь наш мир? – спросила Торьо. – Испытывают ли существа, которых там поселили, то же удовлетворение, что и их создатели?

Все разом умолкли.

– Опять вопрос, над которым я никогда прежде не задумывалась, – призналась Тэра. – Не знаю… Пожалуй, птенцам было довольно страшно, а гусеницы с муравьями постоянно норовили уползти и сбежать.

Остальные согласились с принцессой. Дети не всегда принимают в расчет чувства тех существ, которых используют в своих играх.

– Плохо, что боги не вмешиваются в дела мира, который не устраивает его жителей, – заключила Торьо. – Вы рассказали мне множество историй о борьбе и невзгодах, что царят в этом мире, и я чувствую, что люди в нем несчастны.

– Сложно разрушить то, что сам построил, даже если получилось не идеально, – заметил Таквал.

– Никогда не представляла нас на месте крабов, птиц и мышей, против своей воли вынужденных жить в фантазиях богов, – промолвила Тэра. – Быть может, нам стоит последовать примеру животных из наших детских городков и сбежать, чтобы построить себе жилища, соответствующие нашим собственным идеалам. Вдруг именно поэтому ано покинули свою древнюю родину и отправились к новым берегам, позволив утонуть своему прошлому, которое им не подходило?

– Может быть, не только боги строят такие жилища, – ответила Торьо. – В ваших рассказах говорится о великих правителях, которые подобны колоссам в глазах низкорожденных и простых людей. Возможно, эти великие правители так восхищены творением рук своих, что слышат только те истории, которые нравится рассказывать им самим.

А корабли между тем продолжали свой путь во тьме, неся на бортах столь же много разных жизней, сотканных из дыхания разума, сколько звезд на небе.