Онлайн чтение книги Неизлечимая Болезнь Incurable Disease
1 - 6

В те дни по Цзянху поползли странные слухи, что могучая и несметно богатая семья Чу пала жертвой зловещего проклятия.

Первая беда, как водится, ударила по тем, кто стоял во главе главной ветви рода.

Державший в руках бразды правления всей империей Чу, Чу Чжэньтан и его супруга были известны крепкой любовью, той, что вызывала жгучую зависть. И кто бы мог подумать, что молодая, полная жизни госпожа Чу погибнет в уличной давке? Причём на пешеходной аллее дороги Цзяннин, которую построили на деньги самого клана Чу! Последствия были сокрушительными, акции клана Чу рухнули так низко, как не падали со дня выхода на биржу, раз за разом упираясь в лимит падения.

Сражённый горем Чу Чжэньтан так и не смог оправиться от потери. Всего через несколько лет его настигла внезапная, унёсшая в могилу болезнь.

А следом несчастье принялось косить боковые ветви семьи. Среди ровесников Чу Чжэньтана особенно выделялся хитроумный и расчётливый Чу Чжэньтянь, но и его настигла беда. Он погиб при обрушении эстакадного моста.

И как же мост смог рухнуть?

Общественное негодование взметнулось. Власти, не мешкая, создали специальную комиссию, которая быстро вынесла вердикт.

Корень зла был в перегруженных полуприцепах, ослеплённый жаждой наживы хозяин транспортной компании выпустил на дорогу гружённые на все четыре сотни процентов сверх нормы машины. Эти махины попросту перегрузили недавно укреплённый и отремонтированный мост.

Гибель члена знаменитой семьи придала скандалу новый, ещё более драматичный оттенок. Шептались, что алчный капиталист погубил другого капиталиста.

В куче самых невероятных слухов «осведомленные источники» утверждали, что законный сын Чу Чжэньтяня тоже оказался под обломками, получив тяжелейшие раны, и его жизнь висела на волоске.

Семья Чу проклята...

Мужчины в семье Чу не доживают до старости...

Семья Чу взрастила демона для защиты, а тот обернулся против них...

Любовница Чу Чжэньтяня, не сумев пробиться наверх, жестоко с ним расправилась...

Внутри семьи кипит борьба, и Чу Цзянлай что-то замышляет...

Самые нелепые теории плодились, и гремели на каждом углу.

Но Чу Цюбай, один из главных действующих лиц этой драмы, даже не подозревал, что оказался в эпицентре общественного мнения.

Да, он пострадал, но говорить, что его жизнь висела на волоске, было сильным преувеличением.

В конце концов, он был молод, крепок и здоров. Организм восстанавливался с поразительной скоростью, и никакой смертельной угрозы не было. Только глаза...

Глаза отказывались видеть.

Врачи диагностировали временную слепоту из-за черепно-мозговой травмы, состояние, которое, по их словам, могло пройти само. К счастью, внутричерепная гематома оказалась небольшой, кровоизлияние не превышало тридцати миллилитров, так что об операции речи не шло. Выбрали консервативное лечение.

Когда он пришёл в себя, зрачки были расширены, и в них не осталось ни проблеска света.

Даже спустя неделю зрение не подавало признаков возвращения.

Чу Цюбаю пришлось предстать слепцом на похоронах отца, Чу Чжэньтяня, опираясь на руки родных.

В день прощания, как первенец и законный наследник, он держал в руках портрет покойного, шагая во главе траурной процессии. Строгие охранники стеной отгораживали место от стаек журналистов.

Но по какой-то причине несколько сделанных кадров с церемонии всё же просочились в сеть, мгновенно разлетевшись.

На одном из них он на мгновение снял тёмные очки и склонился, опускаясь на колени перед гробом.

Этот пойманный под выверенным углом и в идеальный момент снимок обрушил на него лавину ярости в сети. Пустой взгляд и отстранённое лицо стали мишенью для беспощадной травли.

Чу Цзянлай сидел у его больничной койки, кипя от негодования, и зачитывал самые едкие комментарии:

— Да они ничего не понимают! Брат Цюбай, ты и так. Ты же больше всех скорбишь...

Голос его внезапно сорвался, и сердце Чу Цюбая отозвалось дрожью.

Но он собрался, сохраняя спокойствие, поднял руку и нежно погладил макушку Чу Цзянлая, этого неискушённого, наивного юнца.

— Не сердись. Сходи, налей мне воды. Столько наговорил наверное, сам тоже хочешь попить.

Волосы у Чу Цзянлая были невероятно приятными, такими же кроткими и податливыми, как он сам. Мягкими до такой степени, что хотелось оградить его от всей жестокости этого мира.

Эта мягкость заставляла Чу Цюбая тысячу раз клясться про себя, что он будет защищать его невинность и доброту.

Колкие комментарии действительно ранили, но это было неважно. Потому что младший брат, казалось, страдал ещё больше, злился яростнее и даже бросился в сеть, чтобы ввязаться в перепалку с обидчиками.

Чу Цзянлаю было всего девятнадцать. Он не знал житейских бурь, а уж тонкостей человеческих отношений и интриг, и подавно. Почему-то, распалясь, он и выложил перед Чу Цюбаем прямо у изголовья всю ту грязь, которую тому слышать вовсе не следовало.

Этот глупыш даже голосом дрожал, явно разозлился до белого каления.

Чу Цюбай ни капли не винил его. Напротив, в самом сердце этого шторма из сплетен и злобы он находил утешение в том, что у него есть такой живой, неугомонный младший брат. Тот то и дело навещал его, врываясь в палату с возмущённым фырканьем и принося в эту унылую, безжизненную башню из слоновой кости новости из внешнего мира. И это нельзя было назвать лишь проклятием.

Кругом было зло и тьма, но по крайней мере Чу Цзянлай оставался островком света.

Младший брат уткнулся гладкой щекой в его ладонь, чуть потеревшись о неё, как ищущий ласки преданный пёс, и прошептал:

— Брат Цюбай, когда же ты поправишься?

Этот полный тревоги вопрос каждый раз ранил Чу Цюбая острее шипа. Ведь он и сам изнывал от неопределённости, сбитый с толку своей болезнью.

Но он не хотел делиться этими терзаниями с Чу Цзянлаем. Поэтому собравшись, он ответил с улыбкой, успокоив брата:

— Должно быть, скоро.

— И врачи так говорят?

— Угу, врачи тоже.

— Вот и отлично!

Чу Цзянлай находился на грани между отрочеством и юностью, и когда он говорил, его голос взлетал вверх:

— Брат Цюбай, тебе нужно поскорее поправляться. Тогда мы ещё успеем на ту выставку, помнишь? Ту, которую так хотел посмотреть папа. Художник, которого он обожал...

Весёлая речь внезапно оборвалась. Чу Цюбай не видел, но отчётливо представил, как щенячьи глаза брата мгновенно распахнулись.

Чу Цзянлай понял, на второй день после похорон отца нельзя так беззаботно болтать о выставке, которую тот не успел посетить.

Бойкий юноша мгновенно смолк. Его ладонь в руке Чу Цюбая похолодела, пальцы судорожно сжались, впиваясь в кожу с отчаянной силой. Да и выглядел он растерянным.

Сердце Чу Цюбая ёкнуло. Он почувствовал, как задрожал сам, но даже сейчас не мог злиться на юношу, да и не мог проигнорировать эту грусть. Он любил брата больше себя. Поэтому, сделав вид что ничего не заметил, мягко спросил:

— Что случилось? Почему ты замолчал?

Чу Цзянлай большим пальцем нежно погладил его тыльную сторону ладони, которая незаметно дрожала:

— Брат Цюбай, прости меня.

— Пустяки.

На самом деле это было не так.

Оставшись один на больничной койке, его мысли неизбежно возвращались к той аварии, к ссоре, к компании, где после смерти лидера настали беспорядки. И конечно, к последним словам Чу Чжэньтяня.

В такие моменты настроение неминуемо катилось в пропасть, и в самых тёмных уголках сознания шевелилась зловещая мысль: а не лучше ли было бы умереть там, на месте? Одним ударом, без этих мук. Хотя бы не пришлось бы просыпаться каждое утро с гнетущим знанием, что ты всё тот же бесполезный слепец, лишь обуза для всех.

Чу Чжэньтянь в той аварии потерял жизнь, и эта трагедия такой тяжести заставила многих забыть о страданиях выжившего. Вместо этого люди, в своей слепой самонадеянности, объявляли его спасение редчайшей удачей.

Подобно той подушке безопасности, что спасла ему жизнь в катастрофе, Чу Цюбай теперь раздувался до предела в изнуряющей борьбе с обстоятельствами. Хоть и мягко, но решительно отражая все натиски, он проживал вторую неделю своего восстановления, балансируя между надеждой и отчаянием.

Пропитанные явным желанием прощупать слабости визиты акционеров… Их сменяли нашествия юристов и родственников.

В иные дни у его постели могло смениться с десяток таких визитёров.

Он вымотался до предела. Даже осторожный вопрос его матери, Хань Жуйцинь, отзывался

невыносимой болью.

— Цюбай, тебе сегодня полегче?

Нет. Нисколько.

— Угу, полегче.

— Правда?

Затем перед ним снова возникала та же махающая рука. И за ней следовал полный разочарования вздох:

— Ты всё ещё ничего не видишь?

Чу Цюбай не мог вынести мысли снова ранить только что потерявшую мужа мать. Поэтому сказал:

— Немного лучше.

— Уже не сплошная тьма?

— Угу.

Чу Цюбай не считал это ложью. Будучи новичком в мире слепоты, он, как и большинство зрячих, когда-то думал, что слепые видят лишь абсолютную черноту. Лишь потеряв зрение, он понял, насколько это заблуждение. Чёрный цвет, это тоже цвет. А он лишился не просто цвета, а всей способности воспринимать оттенки. Всей палитры жизни.

Поэтому перед ним расстилалась лишь пугающая, мертвенная пустота.

***

В последние дни Чу Цзянлай навещал его реже.

С тех самых неосторожных слов частота визитов заметно сократилась.

Мужчина предполагал, что тот просто очень занят, поэтому приходил и уходил не задерживаясь.

А он сам, скованный неудобствами и ещё не свыкшийся со своей новой ролью, почти не покидал палаты, предпочитая уединение.

Когда вокруг никого не было, он был как бездушная скульптура. Даже сиделка не выдерживала и уговаривала:

— Господин Чу, вам стоит выйти прогуляться. Подышать воздухом, погреться на солнышке.

Под окнами его палаты был небольшой садик. Но измотанный Чу Цюбай ни разу не спускался туда. Одна мысль о том, чтобы подняться с постели, вызывала у него одышку и смятение.

Однажды утром его состояние обострилось, дыхание участилось, уровень кислорода в крови упал. Врачи диагностировали дыхательный алкалоз.

В тот день, когда Чу Цзянлай толкнул дверь палаты, только что получивший успокоительное старший брат сидел, повернувшись к окну.

Его глаза были ясными, без малейшего намёка на отклонение. Лишь когда он поворачивал голову на звук, взгляд не мог точно найти Чу Цзянлая.

— Ты пришёл, — произнёс он привычным тоном, приглашая сесть, с той же невозмутимостью и теплотой, что и всегда. — Голоден? В холодильнике есть шварцвальдский торт. Хочешь?

Чу Цзянлай не ответил сразу. Его шаги были бесшумными, и лишь когда Чу Цюбай осознал это, его руки уже оказались в ладонях брата.

Он и впрямь был похож на верного пса, не способного скрыть радость при виде хозяина. То, как он прижимал руки Чу Цюбая к своему лицу, выдыхая на них тёплое дыхание, заставляло представить за ним пушистый, весело виляющий из стороны в сторону хвост.

— Специально для меня припас? Ты же сам торты не ешь.

Снова солгав в угоду, Чу Цюбай отмахнулся:

— Нет. Сиделка просто купила наугад.

Дыхание Чу Цзянлая обжигало кожу, но ладони его оставались прохладными. Чу Цюбай невольно забеспокоился, не слишком ли легко брат оделся, не простудится ли снова.

— На улице мороз. В следующий раз, когда выйдешь, обмотайся шарфом.

— Ты мне в прошлый раз уже говорил, — Чу Цзянлай придвинулся ближе, да так что его тёплое дыхание защекотало тыльную сторону ладони. Чу Цюбай резко отстранился. Брат послушно разжал пальцы, но его мягкие губы приблизились ещё больше, едва коснувшись мочки уха: — Брат Цюбай, я очень послушный. Особенно когда дело касается твоих слов.

Чу Цюбай не знал, сохраняет ли его лицо подобающее выражение. Подступившие слишком близко, губы Чу Цзянлая вспыхнули в его сознании, как поджигающая фитиль петарды искра.

Он с огромным трудом удерживал рассудок, не меняя позы.

А невольно разжёгший этот пожар в его душе Чу Цзянлай оставался в блаженном неведении о муках брата.

Он отодвинулся чуть-чуть, видимо сбрасывая пальто.

И в следующую секунду на плечи Чу Цюбая лёг мягкий кашемировый шарф ещё хранящий тепло тела и тот свежий аромат, что был присущ только Чу Цзянлаю. Шарф, который только что «обнимал» его шею.

— Я такой послушный, разве не заслужил награды? — Возможно, из-за недавних стрессов голос Чу Цзянлая немного охрип. Хотя он старался шутить, в интонациях всё равно слышалась усталость вынужденного повзрослеть за одну ночь человека.

— Чего ты хочешь? — Чу Цюбай слегка запрокинул голову.

В эти проведённые в постели дни он, привык «смотреть» вверх на того, кого ценил и лелеял. На своего младшего брата.

— Я хочу тебя...

Сердце Чу Цюбая ухнуло с такой силой, что на секунду остановилось, а потом сжалось.

— ...я хочу, чтобы ты поскорее поправился, — Чу Цзянлай улыбнулся. — Для меня нет награды лучше этой.

Слава богу. Он не понимал тех исковерканных, противоречивых чувств.

Чу Цюбай с облегчением выдохнул. Бешено колотившееся сердце наконец улеглось, и только тогда накатило запоздалое головокружение.

Кожа побелела, приобретя нездоровый оттенок.

Чу Цзянлай опустился на край постели и вдруг воскликнул:

— Брат Цюбай, тебе плохо? Почему сердце так сильно бьётся?

Собрав остатки самообладания, Чу Цюбай отмахнулся:

— Нет ничего.

— Как это нет? — Рука протянулась, сухая ладонь нежно притронулась к его лбу. Чу Цзянлай тут же цокнул языком: — Ты весь в поту!

Старший брат хотел возразить, но младший уже вскочил:

— Пульс за сто десять! Позвать врача?

Чёрт. Он забыл, что на нём всё ещё монитор сердечного ритма.

Чу Цюбай удержал его за руку:

— Не надо. Если что-то серьёзное, аппарат сам запищит. К тому же, мне только что вкололи успокоительное.

Чу Цзянлай послушно отозвался:

— А...

И снова сел, но беспокойство не уходило:

— Почему же так стучит? Это от успокоительного?

Сам учившийся медицине, Чу Цюбай солгал, не моргнув глазом:

— Угу.

Лекарство несправедливо взяло вину на себя.

— Какая дрянь! Такие побочки!

Брат не нашёл, что ответить, и лишь молча опустил голову.

Чу Цзянлай тоже замолчал.

С его точки зрения, Чу Цюбай исхудал до пугающей худобы.

Он отчётливо помнил, каким брат был раньше. Крепкое, ладное телосложение, широкие плечи, узкая талия, стройные ноги. Когда Чу Цюбай учил его каллиграфии, его длинные пальцы почти полностью накрывали тыльную сторону ладони Чу Цзянлая.

В его воспоминаниях Чу Цюбай всегда был воплощением силы, способной сдержать любой удар, как твёрдая раковина устрицы.

А Чу Цзянлай мечтал стать той песчинкой, что случайно проглочена. Острой крупинкой, которая вонзится в нежную плоть, причиняя жгучую боль. Хитро и скользко она обволакивается мягким телом устрицы, медленно растирая бесчисленные язвы, выедая одну за другой гноящиеся раны.

А в конце, вскрыть раковину и извлечь жемчужину. Никто не узнает, через какие муки прошла устрица. Все влюбятся лишь в эту сияющую, бесценную жемчужину, вечный трофей.

Но этот исхудавший и измождённый Чу Цюбай, заставил брата впервые засомневаться.

Помедлив несколько долгих секунд, он наконец решился задать тот жестокий вопрос:

— Брат Цюбай, каково это ничего не видеть?

Чу Цюбай опешил, затем погрузился в размышления так глубоко и надолго, что Чу Цзянлай уже почти уверился, брат отказывается отвечать.

— Попробуй открыть только один глаз.

— А? Ладно.

Чу Цюбай предположил, что брат мигом зажмурил один глаз, и не дожидаясь подтверждения, продолжил:

— Сосредоточься на том, что видит открытый глаз. И подумай, что ощущает закрытый.

Он чуть запрокинул лицо, делясь этими ощущениями, которые никогда прежде не доверял никому:

— Не видеть, это не сплошная тьма. Я только недавно это понял. Оказывается, чёрный цвет, это тоже видение, оттенок мира. А когда ничего не видишь... там просто ничего нет.

— Противоположность света, это не тьма, а полное ничто, — опустив голову, сказал Чу Цюбай с честностью. — Теперь я думаю, что слепые самые несчастные люди на свете. Ощущение «не видеть» ужасно. Просто ужасно.

Чу Цзянлай обнял его так крепко, так внезапно, что Чу Цюбай даже поморщился от боли, но не стал вырываться. Брат, видимо и сам был на краю отчаяния, ему отчаянно нужна была эта близость.

А Чу Цюбай в свою очередь жаждал этого. Жаждал той простой теплоты, которую дарил Чу Цзянлай, без уловок, без подтекста.

Это работало лучше любого успокоительного. Мгновенно унимало боль и смятение в груди.

Перед его лишёнными зрения глазами будто возводилась невидимая стена. Или всё затягивалось густым, бескрайним туманом.

Порой в этой тьме мелькали проблески света, но Чу Цюбай проверял десятки раз и убеждался, это не возвращение зрения, а всего лишь фантомы воспоминаний.

В роли слепца Чу Цюбай теперь со спокойной совестью позволял себе наслаждаться этой давно забытой близостью. Больше не отстранялся с той осторожностью, что была раньше.

Осознав в себе эти запретные чувства к Чу Цзянлаю, Чу Цюбай предпринял множество, как ему казалось, разумных мер.

Он выбрал общежитие в университете, чтобы свести контакты с братом к минимуму.

Избегал объятий, отталкивал любую близость.

Но наивный Чу Цзянлай вроде бы и вовсе не замечал этой отчуждённости. Напротив, он часто пользовался привычной снисходительностью брата, чтобы устраивать внезапные «атаки».

Эти внезапные объятия мгновенно повергали Чу Цюбая в панику. Эта невинность Чу Цзянлая, его безоговорочное доверие лишь усиливали в старшем брате ощущение собственной уродливости. Он становился похож на ежа, что в страхе мгновенно ощетинивается, готовый ранить любого, кто подойдёт слишком близко.

Эти милые, полные игривости «атаки» достигли апогея в первые дни после аварии.

Потеряв самого уважаемого старшего и едва не лишившись брата, Чу Цзянлай, наверное, был напуган до глубины души. Поэтому он удвоил ласку, стал ещё настойчивее в этих проявлениях привязанности, пытаясь вырвать у судьбы хотя бы крупицу безопасности.

А сам Чу Цюбай в те дни пребывал в шоке. У него просто не осталось сил, чтобы оттолкнуть брата.

К счастью, объятия, это всего лишь объятия. Ничего больше.

Они выросли вместе как братья, и между ними всё было естественно и само собой разумеющимся. Кроме любви.

***

Перевод команды Golden Chrysanthemum