[Способ призыва ■■]

[■, стоящая на ■

Оскверни ■ кровью ■■■

Своей окровавленной ■ начерти ■■■

В молении взывай о ■

Пусть на терновнике нальются виноградные гроздья,

Пусть на чертополохе завяжутся плоды инжира,

С ■■ и ■■

Обойди кругом и встреть нисходящего на землю ■■ ■]

Мяу.

⊱━━━━⊱༻●༺⊰━━━━⊰

Единственная дочь графа Рохансона, Эванджелин Рохансон, умерла.

Для внешнего мира было объявлено, что она скончалась от болезни, но слуги, работавшие в доме Рохансонов, не могли забыть бледную ногу, раскачивающуюся на ветру, повисшую на пышно цветущей ветви вишневого дерева.

Цветы вишни в тот день были такими алыми и прекрасными, что казалось, их пьянящий аромат до сих пор витает в воздухе.

Впрочем, возможно, дело было не в воспоминаниях, а в том, что вместо белых лилий гроб заполнили доверху вишневым цветом.

Поскольку разглашать истинную причину смерти не сулило дому ничего хорошего, похороны решили устроить прямо в графском особняке.

После церемонии в одном из флигелей планировалось установить надгробие в дальнем уголке сада, вместо того чтобы поместить усопшую в усыпальницу при храме. Храм не принимал самоубийц, и иного выхода не оставалось. Те, кто не знал обстоятельств, лишь восхваляли графскую любовь к ребёнку и выражали соболезнования.

Похороны были скромными.

Хотя погребение знатного человека должно быть пышным и величественным даже в последний путь, траурная церемония Эванджелин казалась неприлично скромной для леди аристократического рода.

Возможно, причина была в том, что под предлогом риска заражения другим дворянам отказали в участии в церемонии, и пространство заполнили лишь несколько слуг и рыцарей дома.

Будь то из-за малого числа скорбящих или потому, что, несмотря на похороны, не нашлось никого, кто бы искренне оплакивал усопшую, в зале витало зловещее ощущение.

Молитвы, которые читал священник, лишь усиливали мрачную атмосферу.

Церемонию вел мало кому известный священник. Белоснежное  парадное облачение и благоговейная манера читать молитву делали его по-своему благочестивым, но если бы он и впрямь знал, что такое честь, то не согласился бы присутствовать здесь всего лишь за мешочек золотых.

Когда молитва священника будет закончена, церемония почти завершится. Останется только закрыть крышку гроба и опустить тело в заранее вырытую яму. Пара слуг, заранее получивших знак готовиться к перенесению гроба, уже заметно нервничали.

В зале, где царила гробовая тишина, вдруг особенно громко раздался шорох.

Священник, ужасно ревниво относившийся к своему авторитету, попытался сделать предупреждающее покашливание, чтобы призвать к порядку, и продолжить молитву, но шум лишь нарастал.

Шелест травы, похожий на сухое трение; глухие щелчки, будто костяные суставы без смазки трутся друг о друга; протяжный скрип дерева. Эти мелкие, казалось бы, незначительные звуки слипались в ком, нарастали, и к тому моменту, когда люди начали тревожно переглядываться, священник, не выдержав, замолчал и широко раскрыл глаза.

И тогда он увидел то, из-за чего все присутствующие пришли в такое смятение.

Белоснежные волосы ниспадали водопадом. Их мягкие на вид пряди походили скорее не на шёлковые нити, а на паутину, собранную воедино и вытянутую в длину.

Ресницы дрогнули, и из-под приподнявшихся век показались алые глаза. Цвет их напоминал не рубины, а живое сердце, только что вырванное из груди.

Кроме этих сгустившихся, словно свернувшаяся кровь, красных глаз, всё остальное было абсолютно белым. На фоне чёрных траурных одежд одна только фигура в белом платье казалась существом с изнанки мира, случайно занесенным в эту реальность. 

Безмолвная, холодная, мертвенно-бледная особа, которая при всех молитвах не должна была издавать ни звука.

Священник понял, почему тихий звук показался ему оглушительным громом. Он находился ближе всех к гробу, откуда же ещё мог доноситься шум. Внутренне он начал взывать к Богу, беззвучно повторяя молитвы.

Увы, это не возымело никакого эффекта.

Воскресшее тело начало двигаться. Сначала согнулись пальцы, затем оно попыталось сжать руку в кулак, поморгало и осторожно повернуло голову. Все эти движения напоминали не живого человека, а скорее кого-то, кто впервые пробует управлять незнакомой оболочкой.

Существо подняло взгляд на канделябр, дрожащий под потолком, а затем медленно обвело глазами людей в зале. Встретившись с его взглядом, люди вздрагивали, судорожно прижимали ладони ко рту и, затаив дыхание, старались даже не шевельнуться.

Когда взгляд существа наконец остановился на священнике, он полностью осознал причину всеобщей паники. Ему казалось, будто он смотрит на художественный шедевр, в который безжалостно вживили человеческие глаза. И эти чужие глаза не просто смотрели — они изучали его с пристальным вниманием.

Когда это нечто, не имевшее права ни существовать, ни подниматься, обращает на тебя внимание, хочется до крови прикусить язык или сдавить горло руками — лишь бы исчезнуть из его поля зрения.

Лучше бы знаменитая картина сошла с холста или изваяние, в которое вдохнули душу, притворилось человеком — это казалось бы куда естественнее. Даже марионетка в руках кукловода выглядела бы живее этого существа.

— …Как меня зовут?

Наконец, это существо исторгло из своих уст человеческую речь.

То, что захватило тело Эванджелин Рохансон, закончило приспосабливаться к новому телу и улыбнулось, словно будучи крайне довольным.

⊱━━━━⊱༻●༺⊰━━━━⊰

Кажется, я вселилась в чужое тело.

Первое, что я увидела, открыв глаза, была ослепительная люстра. Скажу сразу, выглядела она очень дорого. Прикидывая стоимость люстры, я попыталась припомнить, как же я умерла.

Здоровье у меня от природы было отменное, так что от болезни я точно не скончалась. Работу я ещё не нашла, до смерти от переутомления дело тоже не дошло, под машину вместо ребенка или котенка я не бросалась. Я не встречала богов и не консультировалась с подозрительными гадалками. Сколько ни думала, выходило, что я просто уснула и вселилась.

Хотя нынче вселение и стало обычным делом, но можно ли так бездумно выбирать, в кого вселяться? Ладно. Что было, то было, это не главное.

Понимаю, в последнее время романы про переселение множатся как грибы после дождя, но выбирать человека для переселения с такой очевидной небрежностью… Что ж, теперь уже всё случилось, заострять на этом внимание поздно.

Видимо, небрежность коснулась не только самого факта переселения: воспоминания прежней владелицы тела ко мне не перешли вовсе. По рукам видно, что тело не принадлежит ребёнку… но разве трудно было переселить меня в кого-нибудь помладше? Раз уж я ничего не знаю о том, кем была прежняя хозяйка этого тела, придётся по всем законам романа сделать ставку на амнезию.

Судя по белым волосам и ухоженным рукам, прежняя я была дворянкой, но конкретный персонаж в памяти не всплывал. Вообще, по идее, в таких историях положено попадать либо в книгу, которую как раз читаешь, либо в любимый роман всей жизни.

Любимого произведения, в которое я мечтала бы переселиться, у меня не имелось, а в последнее время я с интересом читала фэнтезийный боевик о возвращении некоего небесного демона. Самым свежим в памяти был именно он, но одна только люстра говорила, что это явно не тот роман. Если бы меня занесло в мир боевых искусств, я, скорее всего, погибла бы где-нибудь на первых главах, так что, пожалуй, мне ещё повезло…

«Нет, так я ничего не пойму.»

Собственными силами, кажется, я далеко не уеду. В такие моменты нужно, по всем правилам романа, воспользоваться помощью окружающих. Вот, например, спросить хоть что-нибудь у растерянного дядечки рядом со мной. По одежде и толстому молитвеннику в руках он больше всего походил на священника. Если предположить, что я вселилась в болезненную героиню, то присутствие священника у постели выглядело бы вполне закономерным. И развивать линию с потерей памяти с такой отправной точки даже удобнее.

«Кстати, где я вообще нахожусь?» Я краем глаза оглядела помещение.

И тут меня осенило. Почему здесь так много людей? Я почувствовала чьё-то присутствие, а оказалось, все люди в зале смотрят на меня. Все до одного одеты в чёрное и затаили дыхание. Замечательно. Узнать, что на тебя пялятся целый зал, только спустя столько времени — это надо же было так потерять связь с реальностью.

Я так увлеклась размышлениями о незнакомом потолке, что даже не догадалась, где лежу. Я-то решила, что подо мной кровать, потому что было мягко. Присмотревшись, поняла, что лежу на россыпях цветов. Вишня? Или слива? Не удивительно, что в воздухе витал сладкий аромат.

«…Погодите-ка. А место, на котором я лежу, какой-то знакомой формы.»

Неужели это гроб? Значит, я лежала в гробу? Тогда, получается, сейчас идут мои похороны? И все в черном как раз из-за этого?

У меня закружилась голова.

Переселение в тело умершего — тоже не такая уж редкая задумка для романа. Когда героиню заселяют в тело, которому и так было суждено скоро умереть, или уже умершего персонажа, читателям хотя бы не приходится жалеть прежнюю хозяйку тела, вот авторы и пользуются этим ходом. Но, пусть и так, к чему было вселяться прямо во время похорон?

Неудивительно, что все смотрят на меня так, словно увидели привидение!

По крайней мере, по законам приличия меня могли бы вселить сразу после смерти тела! Небрежность авторских сил, устроивших эту историю, с пугающей последовательностью тянулась от начала до конца.

Священник рядом со мной, казалось, был уже на грани обморока.

Если взглянуть на ситуацию с его точки зрения, то всё происходящее выглядело как чудовищное чудо: покойница восстала из гроба.

Надо как-то исправлять ситуацию. Но что сказать? «Сюрприз! Думали, я мертва? Это был скрытая камера!»? Нет так нельзя. Ладно, по идее, надо просто сказать первое, что приходит в голову. Ах да, есть одна фраза, без которой в таких ситуациях не обходится ни один роман.

— … Как меня зовут?

Раз уж я точно переселилась в тело дворянки, можно было не утруждаться почтительной формой.

⊱━━━━⊱༻●༺⊰━━━━⊰

Тело, в которое я попала, зовут Эванджелин Рохансон.

Угу. Всё равно совсем ни о чём не говорит.

Уже прошло два дня с момента вселения. В первый день меня изводили священник и врач, а на второй я сосредоточилась на сборе информации об Эванджелин и этом мире.

Если всё обобщить, перед нами классический роман о переселении в злодейку.

Слуги при моём появлении мгновенно опускают головы, при обращении ко мне дрожат, а однажды во время прогулки я даже видела, как человек просто рухнул в обморок, стоило ему встретиться со мной взглядом. Совсем юная горничная, завидев меня, начала умолять пощадить её жизнь, но язык у неё заплетался так, что её пришлось увести. Если ребёнок до такой степени запуган, значит, прежняя хозяйка тела была ещё той злодейкой. Жила б ты, дорогая, хоть немного помягче!

К тому же, у Эванджелин красные глаза.

В романах, где действует светский фэнтезийный мир, такие глаза обычно достаются людям с «нечистой» судьбой. Цвет считается дурным знамением: обладателя травят, сторонятся, до тех пор, пока где-нибудь в середине романа главный герой, не придавая словам особого значения, не бросит нечто вроде: «А по-моему, они прекрасны». После чего героиня с такой внешностью по всем привычным законам романа обязана моментально в него влюбиться.

Кроме того, Эванджелин — единственная дочь графа Рохансона. Мать умерла, когда та была ещё ребёнком, и теперь в семье остались только отец и дочь. Отношения, судя по всему, теплыми не назовешь: за все два дня после моего пробуждения я ни разу не видела графа. В обычном романе отец, чья дочь умерла и вдруг воскресла, хотя бы раз взглянул бы на неё. Отцы злодеек, как правило, или законченные негодяи, или безнадежные любящие отцы, и мне, кажется, достался первый вариант.

Больше я ничего не знаю.

Никакого жениха у Эванджелин не было. В большинстве романов роль главного героя отдают наследному принцу, так что я для начала осторожно попыталась выяснить, не он ли местный «главный герой». Оказалось, что наследный принц уже в возрасте, да ещё и с двумя детьми. Никакого северного герцога, никакой святой девы, никакого святого юноши — ничего из привычного набора.

Строго говоря, все эти сведения я наскребла исключительно из случайных разговоров с горничной.

Я даже попыталась обыскать комнату в надежде найти дневник, но ничего похожего не обнаружила. Впрочем, даже если бы и обнаружила, прочитать всё равно не смогла бы.

Я оказалась в этом мире неграмотной.

Можно ли считать нормой такое ленивое переселение, при котором я прекрасно говорю, но не узнаю ни одной буквы? Не умея читать, невозможно устроить себе даже обычный поход в библиотеку ради сюжетно необходимого сбора информации.

Когда я призналась горничной, что не умею читать, её зрачки буквально расширились от ужаса. Никогда не думала, что стану свидетелем настоящего «непроизвольного движения глаз». К счастью, амнезия оказалась удобным оправданием, и служанка осмелилась предложить купить мне азбуку.

Книгу обещали доставить завтра, поэтому сегодняшний день я, следуя канонам хорошего романа, решила посвятить изучению дома.