Онлайн чтение книги Байки на ночь о злых духах и жрице-ткачихе Bedtime stories of evil spirits and a weaver priestess
Глава 3: Хиноэнма

[П.п: Хиноэнма — это японский фольклорный ёкай, связанный с любовью, искушением и смертью. Это женский дух, который появляется ночью и соблазняет мужчин, как правило, через сны или иллюзии. Часто это душа умершей женщины, у которой остались неразрешённые чувства любви или страсти или злопамятная женщина, чья страсть/ревность после смерти превратились в проклятие.
Она проникает в дом, вовлекает мужчину в романтическую или сексуальную связь, и высасывает его жизненную силу, что приводит к болезни или смерти.]

— Снова всё переделывать, что ли?

— Да, переделывать.

— Но я же уже один раз сдал!

— После истечения срока сдачи, когда работа уже получила "неуд".

Такой диалог раздавался в одной из старых аудиторий художественного корпуса.

Летние каникулы в университете Сайто длинные — целиком август и сентябрь.

Все ученики Кинуко в прошлом семестре показали отличные результаты. Поскольку её курс был довольно необычным даже по меркам художественного направления, большинство студентов действительно интересовались искусством, и присланные ими работы были по-настоящему самобытны.

Да, кое-где были шероховатости, но поскольку эти изделия не предназначались для продажи, снижать оценку из-за этого не стоило. Если студент посещал занятия и сдавал работу, то даже небольшая задержка не становилась поводом для "неуда", но вот если срок оценки истёк — тут уже ничего не поделаешь.

Именно по этой причине, когда почти вся группа получила "отлично", единственным с «неудом» оказался юноша по фамилии Накацуя. Срок сдачи был во второй половине августа — он с большим отрывом не уложился в дедлайн.

В итоге он снова записался на курс Кинүко в этом семестре. Но просто так принять его старую работу в зачёт второго семестра она не могла.

— Да-да, не начинай, как Сакимори в прошлом семестре.

— Эээх, ну блин...

Наверное, его нытьё стало уж слишком навязчивым, потому что в этот момент вмешался профессор Саноу, решивший прийти на помощь. Он захлопнул книжку по психологии и встал перед ними.

— Что ж, тогда, может быть, в качестве альтернативы сдашь мой экзамен?..

— Я с радостью начну всё с начала, спасибо!

Накацуя тут же взял с вешалки натянутую основу для ткани. Это была окрашенная в светло-зелёный цвет хлопковая нить. В прошлом семестре, из-за жары, он выбрал лён, а теперь студентам предлагали на выбор хлопок или шерсть.

Глаза профессора Саноу слегка потускнели от разочарования. Кинуко в этот момент в который раз подумала:

«Интересно, а какие тесты он вообще даёт?»

***

После окончания занятий Кинуко, как обычно, собиралась разложить свой бенто и поесть прямо в классе, но заметила, что профессор Саноу всё ещё на месте. Она тихо завернула фуросики с обедом обратно: в его присутствии было как-то неловко есть.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Да нет, просто... у тебя есть немного времени?

Вообще, план был такой: пораньше пообедать, потом вернуться в храм, снова перекусить и заняться магазином и прочими мелочами. То есть, вроде и дела есть, но сказать, что срочные — нельзя. Да и по статусу вежливее будет подстроиться под профессора.

— Есть. Что-то хотели?

— Видишь ли… Я как раз сейчас работаю над материалом по твоей родной деревне. Хотел бы, чтобы ты взглянула на черновик — вдруг есть несоответствия.

— …Если просто посмотреть, то, конечно.

— Тогда не могла бы ты пройти в мой кабинет? Там много документов, сюда тащить неудобно.

— Хорошо, — кивнула Кинуко, собрала вещи и пошла за профессором.

***

Кабинет профессора Саноу находился в корпусе педагогического факультета. В отличие от старого корпуса искусств, здесь было чисто и современно. В здании всё ещё слегка пахло растворителем, и следы от тележек на полу сильно бросались в глаза.

— Жадничают, да? До третьего этажа лифтом пользоваться нельзя, — сказал профессор, поднимаясь по лестнице. Его лаборатория находилась на западной стороне третьего этажа.

Когда они вошли, Кинуко сразу почувствовала затхлый запах. Вдоль стен стояли металлические стеллажи, заполненные пожелтевшими толстыми книгами. Этого оказалось мало, поэтому книги были навалены и на парты, и на стулья, даже на пластиковом покрытии на полу.

Тут были не только книги, но и антиквариат вроде керамики и свитков. Были также игрушки из бамбука и разные безделушки, выглядевшие как барахло. Среди более современных книг попадались в основном либо научные труды, либо те самые психологические книжки, которые профессор читал для удовольствия.

Некоторые заголовки книг казались подозрительными: «История колдовства», «Инугами и Кодоку»... Возможно, они и относились к его специализации, но если бы такая литература была найдена у преступника, СМИ точно бы подняли шумиху.

Комната была в полном беспорядке — никак не вязалась с образом аккуратного и интеллигентного мужчины.

Здесь же был и студент, похоже, из его лаборатории. Почему-то в лабораторном халате и с увеличительными очками на лице. Он держал пинцет и уставился на профессора и Кинуко.

— Профессор, мы это точно не успеем. А кто эта девочка? — спросил он, глядя на Кинуко.

По словам «эта девочка» было ясно, что он принял Кинүко за студентку.

— Ха-ха, она — уважаемый преподаватель. Я же рассказывал.

Услышав это, студент сдвинул очки на лоб, задумался — и вдруг хлопнул себя по лбу.

Теперь стало понятно, почему он в халате: на столе лежала старая книга, рядом — бутылки с химикатами. Книга была закопчённой, с нечитаемыми буквами, и, судя по всему, её пытались отбелить.

— Так вы та самая Орихиме, да? Хо-хо…

[П.п: Орихиме (Принцесса Ткачества) из легенды Танабаты. Смотрите 2 главу.]

Молодой человек уставился на Киноко так, будто разглядывал её, и профессор тут же легонько стукнул его кулаком по голове.

— Профессор, я на вас подам жалобу! Это же харассмент по служебному положению!

— В таком случае у тебя — сексуальный харассмент, не так ли?

— Я ничего такого не имел в виду!

Парень снял увеличительные очки и достал из кармана лабораторного халата очки в чёрной оправе.

 — Лучше вот, возьмите, — сказал он и протянул профессору внушительную пачку бумаг. 

У Кинуко нервно дёрнулся глаз.

— Эм… ведь можно было обойтись кратким изложением отчёта, верно?

Если это краткое изложение, то на быструю встречу это совсем не похоже. Кинуко подумывала, как бы отсюда сбежать. По правде говоря, кроме ткацкого ремесла, у неё не было особых знаний, и она не была настолько умна, чтобы читать такой массив текста.

— Именно так, не хочу тебя обременять. Ах да, хаго́ро́мо вот там, — добавил профессор.

Услышав слово «хагоромо», Кинуко посмотрела в ту сторону. На столе стояла коробка из дерева павловнии, которую профессор открыл. Внутри лежала слегка потускневшая ткань. Видимо, она изначально имела желтоватый оттенок — при должном блеске могла бы показаться золотой. Цвет отличался от привычного жёлтого оттенка куркумы.

Кинуко прищурилась.

— Это?..

Насколько помнила Кинуко, это было очень похоже на хагоромо, которое использовалось в ритуальных танцах мико. Такие вещи могли использоваться десятилетиями, но это казалось ещё старше.

— Это хагоромо, используемое в ритуалах твоей деревни. Правда, ему уже около ста лет.

— …Почему у вас такая вещь?

 — Не знаю, подлинник ли это, но купил я его лет двадцать назад в антикварной лавке. Из-за того, что ткань уже потускнела, я достал её довольно дёшево. Продавец, к счастью, не понимал её настоящей ценности, — сказав это, профессор посмотрел на хагоромо. — На деревянной коробке, в которой оно лежало, был штамп святилища Тамамаю. На самом деле, у меня был интерес к твоей родной деревне именно по этой причине.

Кинуко попыталась вспомнить:

— Кажется, я слышала, что когда-то главное здание святилища Тамамаю было ограблено. Тогда украли несколько священных предметов.

Такие реликвии из деревенского святилища не стоят больших денег и легко отслеживаются, так что вор, вероятно, взял их заодно, вместе с ящиком для пожертвований. Бабушка рассказывала, что это было ещё до её замужества — значит, лет пятьдесят назад. В то время она, кажется, служила мико.

Кинуко вспомнила, что каждый раз, рассказывая эту историю, бабушка выглядела раздражённой. Если среди украденного было и это хагоромо — это многое объясняет. Изготовление такой вещи очень сложное — считается, что мастера, способного её соткать, можно встретить лишь раз в сто лет.

— Похоже, это действительно особенная вещь, — сказал профессор.

— Да. Настоящее хагоромо, достойное своего имени, должно сиять золотом.

Причём оно сделано из неокрашенного натурального шёлка.

— Обычными средствами такое невозможно, — заметил профессор.

— Да, если подумать логически, это кажется невозможным, — подтвердила Кинуко.

— Но когда я начал его исследовать, обнаружилось кое-что интересное, — сказал профессор.

Юноша, будто ждал этих слов, передал один лист бумаги. На нём был напечатан какой-то состав.

— Помимо фиброина, основного компонента шёлка, в ткани содержится большое количество кератина и других белков.

— Кератин? — переспросила Кинуко, слегка наклонив голову. — Это что-то знакомое...

— Это основной компонент человеческих волос.

 — …

Кинуко посмотрела на потускневшее хаго́ро́мо.

— На вид — совсем не похоже.

— Вот именно. Человеческий волос слишком толстый, чтобы использовать его как волокно.

Тогда почему он там содержится? Говорят, в древности волосы использовали для изготовления верёвок, но для ткачества они не подходили. Даже если пытаться сделать их тоньше — у них есть предел. Современная наука, конечно, может на основе волос сделать синтетические волокна, как у химических тканей, но…

— Когда я подумал о «Журавлиной благодарности», мне стало интересно: как, интересно, журавль мог превратить перья в ткань? — сказал профессор.

— Это очень в вашем духе, — ответила Кинуко.

Казалось бы, он сейчас выдаст научное доказательство, но вместо этого говорит с восторгом о романтике. Юноша рядом весело улыбнулся.

 — Ты случайно не знаешь, в чём секрет этого плетения? — спросил профессор.

На это Кинуко смогла лишь натянуть неуверенную улыбку.

 — Даже журавль исчезает, когда старик с бабушкой узнают его тайну. А если я расскажу вам секрет и исчезну — вам это подойдёт?

Она сказала это с лёгкой шуткой. Даже если бы знала, как именно это соткано — вслух бы не сказала.

— Ха, ты права, — отозвался профессор, хоть в его взгляде всё равно оставалась капля сожаления. — Если вдруг появится желание — расскажи мне. Тихонько.

Сказав это, профессор аккуратно убрал хагоромо.

— Такое место, как деревня Кинари, действительно достойно интереса, — продолжил он. — Тамафуса-сан тоже должна гордиться своей родиной. Это было невероятно полезное и познавательное исследование. Настоящее сообщество, где все помогают друг другу. Правда, из-за этого тяжело было собирать информацию.

Иными словами — закрытая деревня, враждебная к чужакам. Но при этом, зарабатывать деньги можно было только, продавая сотканное за пределами деревни. Кинуко подумала, что это весьма искажённое место. Она бы никогда этого не поняла, не выйдя за его пределы.

Профессор передал ей толстую пачку бумаги — тот самый отчёт. Нехотя, она перелистнула первую страницу. Там были подробно описаны предания её родной деревни.

— Прямо как история о «Жене-журавле» и легенда о хагоромо, пополам смешанные вместе.

— Да. Это история называется «Принцесса Шелковичный Червь», — сказала Кинуко.

Для Кинуко эта история была знакома с самого детства.

— Давным-давно один юноша из деревни нашёл в лесу прекрасное хаго́ро́мо. Оно сияло золотистым цветом, которого никто прежде не видел, и парень не мог отвести от него глаз. Он забрал хагоромо с собой домой. И тогда, той же ночью, перед ним появилась прекрасная женщина.

Женщина попросила вернуть ей хагоромо. Но юноша сделал вид, будто ничего не знает. Женщина с отчаянием говорила, что без него не сможет жить как прежде, но парень предложил ей остаться жить в деревне.

Во всём, кроме сокрытия хагоромо, юноша был добр к женщине. Он помогал ей, и вскоре они полюбили друг друга. Мужчина обрабатывал поля, а женщина ткала, и этим они зарабатывали себе на жизнь. Ткани, созданные женщиной, были изумительны — они ценились выше всех в деревне.

Время шло, женщина забеременела, и мужчина был счастливее всех на свете. Но по мере того как живот женщины рос, её лицо всё больше бледнело. Мужчина начал беспокоиться и уговаривал её прекратить ткачество, но она не слушала. Вместо этого она вновь заговорила о хагоромо. Мужчина боялся, что если вернёт хагоромо, она исчезнет, и упорно молчал. Эта ложь, возможно, подтачивала и его изнутри — он тоже начал слабеть.

И вот наступил день, когда у женщины начались роды.

Мужчина наконец решился вернуть хагоромо — но было уже поздно. Он умер, так и не отдав хагоромо. Женщина тоже умерла, родив ребёнка. Остался лишь новорождённый младенец, завёрнутый в золотистое хагоромо, и один кокон, упавший на пол.

Внутри кокона находились самец и самка шелкопряда, и именно с них, как говорят, началось разведение шелкопряда в деревне Кинари. Девочка, рождённая в хагоромо, подросла и стала ткать столь же красивые ткани, как её мать. Люди стали звать её «Орихиме» — Ткачиха-принцесса.

***

Вот такая сказка.

Поскольку это старинная сказка, в ней есть нечто смутное и неясное, но это нормально. Давать объяснения и находить смысл — дело таких учёных, как профессор Саноу. Будет здорово, если он когда-нибудь разгадает и загадку хагоромо.

Молодой человек в белом халате, вероятно, и назвал Кинуко «Орихиме» именно по этой причине. Однако Кинуко — не Орихиме.

Она положила отчёт на стол.

 — Предание передано верно. Ничего странного в нём нет.

Первые несколько страниц она могла понять и сама. Но основная часть отчёта — это толстый блок анализа и размышлений. Кинуко захотелось поднять взгляд в небо и задуматься о чём-то далёком.

— Вот как. На самом деле, я бы хотел расспросить кого-нибудь постарше, — сказал профессор.

— Наши старики не очень любят говорить об этом. Да и диалект у них такой, что вряд ли вы что-то поймёте.

— Понятно. Молодёжный совет мне помог.

— Ага.

Если кто-то в деревне и проявлял хоть какую-то кооперативность — то это они. Иначе, не предпринимая отчаянных усилий ради внешнего дохода, деревня быстро обанкротится. Это понимают хотя бы они. Хотя средний возраст «молодёжного» совета — около пятидесяти лет.

— Ещё дочка старосты была очень отзывчива, что нас очень выручило.

— Вот как.

— Ты ведь с ней училась, да? Слышал, вы двоюродные сёстры?

— Да, мы учились вместе в начальной школе. Мы родственницы по материнской линии.

В такой вымирающей деревне в одном классе — меньше десяти учеников.

— Сейчас «Орихиме» — это она. Не я. И имя у неё подходящее — Химэка.

Кинуко посмотрела на молодого человека в белом халате. Но он наклонил голову, недоумевая:

 — Правда? По атмосфере, мне кажется ты больше подходишь.

— Эй, я ведь с трудом уговорил её прийти. Давай, возвращайся к работе, — сказал профессор, похлопав парня по плечу.

Ассистент недовольно вздохнул, снял очки, надел увеличительное стекло и вернулся к реставрации старинной книги. Несмотря на внешний вид, он работал уверенно, с ловкостью — явно не новичок в этом деле.

— Кстати, ты ведь говорила, что она скоро поедет в Токио?

— Это вряд ли понравится старосте, — усмехнулась Кинуко, вспоминая своего дядю, чрезмерно любящего отца. А его дочь — её двоюродная сестра. Мать старосты была той, кто научил Кинуко ткать. Сам староста унаследовал её упрямый нрав.

Хотя, возможно, стал немного мягче, чем раньше.

— Ну что ж, я уже всё сделала, так что пойду.

Кинуко старалась не смотреть на кипу отчётов и уже собиралась выйти из лаборатории. Однако профессор Саноу с добродушной улыбкой преградил ей путь, держа в руках ту самую увесистую стопку, которую она только что оставила на столе.

— Спасибо. Не торопись с ответом, — сказал он, передавая ей тяжёлые бумаги с такой улыбкой, что отказаться было невозможно.

***

— Что случилось? Это на тебя не похоже, — сказала Куро, заходя в гостиную после мытья посуды.

Кинуко листала потрёпанный словарь японского языка.

— Слова вообще непонятные. Даже в словаре нет.

— Что это?

— Статья профессора из университета.

— А, ну тогда ясно. Если это писал какой-то важный человек из университета, то в словарике для школьников ты такого точно не найдёшь. Такие типы — сплошное самолюбование. Писать простым языком — не их стиль.

— Мне не кажется, что профессор Саноу такой человек… — Кинуко вставила замечание в поддержку профессора.

— Ну, не знаю… Вот ты так послушно всё выслушиваешь, и из-за этого на тебя и свалили все эти неприятности, не так ли?

Куро сказала это с некоторым изумлением и выхватила у Кинуко старый словарь японского языка. Это был словарь, которым она пользовалась долгое время, но, похоже, в этот раз он оказался бесполезен.

— Хочешь, я тебе почитаю?

— …Правда почитаешь?

— Шучу. Такие вещи вообще можно показывать другим? Там же, наверное, какая-то конфиденциальность.

Это ведь всё-таки исследовательский отчёт — может, его вообще нельзя было забирать домой, подумала она, слишком поздно это осознав. Лучше бы она поняла это до того, как приняла его. Теперь только сожалела.

Профессор сам ездил в деревню Кинари ради интервью, так что материал собран добросовестно. Никаких расхождений в содержании нет, всё вроде бы в порядке.

 — О, учишься? Вот это редкость.

Широ тоже подошёл, сел рядом с Куро и заглянул в отчёт. Протянул руку и стал лениво перелистывать страницы. Со своей сообразительностью он, похоже, и без слов понял, что на Кинуко свалили какую-то работу.

— Тут разве нет конфиденциальности? В таких исследованиях.

— Сказал и сам читаешь, да?

 — Ну… просто так.

С этими словами Широ ухмыльнулся. Куро, увидев это, сморщила лицо.

— Хорошо поработал. Прям идеально.

Широ сказал это с некоторым подтекстом. Он прилип к Куро, а та, недовольно глядя, отталкивала его лицо. Контраст их чёрных и белых волос был занятным, и Кинуко, несмотря на недовольство Куро, смотрела на них с тёплой улыбкой.

— Действительно, слишком идеальное, — сказала Кинуко с улыбкой, закрыла отчёт и убрала его вместе со словарём.

***

Пахнет сочной листвой. Работа ребёнка — рвать листья шелковицы, чтобы кормить шелкопрядов. В начале лета на деревьях созревали плоды, похожие на красную малину, и она ела их как лакомство.

«Наверное, это сон», — подумала Кинуко.

Сознавать, что ты во сне, — странное ощущение.

Маленькая Кинуко облизывала покрасневшие от ягод пальцы и кормила белых гусениц листьями шелковицы. На чердаке старого дома в стиле гассё-дзукури стояли ящики с шелкопрядами, которые просто непрерывно жевали листья.

На нижнем этаже, в открытом пространстве раздавался стук ткацких станков — ткачи работали. Среди них были и совсем юные — один из них, ещё школьник, не собирался поступать в старшую школу, а сразу решил стать ткачом. Никто в деревне не считал это странным.

Это было так же естественно, как головастик становится лягушкой.

Никто не сомневался.

Кинуко тоже была одной из таких — думала, что будет ткать и всю жизнь жить в деревне.

***

 — Какой ностальгический сон приснился… — пробормотала Кинуко вслух, сама того не заметив.

На улице ещё было темно. Кинуко медленно поднялась, сложила футон и переоделась из ночной одежды в белое косодэ. Если бы она надела красные хакама, получился бы полноценный наряд мико, но до начала работы она просто перетянула талию узким поясом.

На улицу она обычно выходила в западной одежде, но всё равно — именно в этом виде ей было наиболее комфортно. В таком наряде легче всего работать за ткацким станком.

Говорят, сны под утро — вещие, вспоминала она, так говорил Ооя.

— Под утро мозг активнее, и сны становятся яснее. Но в целом они нужны, чтобы упорядочивать воспоминания, так что неудивительно, что они связаны с реальностью. — так говорил Ооя.

«Да, Ооя остаётся собой, как всегда…»

Наверное, всё это из-за отчёта профессора Саноу.

Кинуко уставилась на отчёт, лежащий на письменном столе. В итоге вчера она даже трети не осилила. Профессор говорил, что подождёт, но Кинуко хотелось закончить побыстрее.

Для начала — утреннее мисоги (ритуальное очищение), то есть очищающая ванна, а потом — за станок. С этими мыслями она вышла из комнаты.

***

После утренней работы за станком и завтрака она собиралась почистить зубы, как вдруг зазвонил дверной звонок.

— Кто бы это мог быть? С утра пораньше — гость, что ли, — зевая, сказал Широ, направляясь к умывальнику. Явно не собирался встречать никого.

Кинуко, смирившись, пошла к двери, всё ещё чувствуя, что между задних зубов застрял шпинат.

На пороге стояли трое молодых людей. В центре — красивая женщина с длинными чёрными волосами, по бокам — мужчина среднего телосложения с немного прищуренными глазами и высокий парень в очках с чёрной оправой.

— Э?..

Сны всё-таки — странная штука, подумала Кинуко. Неужели что-то такое она и навлекла?

Красивая девушка улыбнулась тепло. Лёгкое платье цвета молодой травы было немного не по сезону, но ей очень шло.

— Давно не виделись, Кину-тян… Это ведь ты, да?

Голос, такой знакомый, стал немного ниже.

«Когда я в последний раз слышала его?..»

— Давно не виделись, Химэ-тян. И вы, красно-синий дуэт, тоже.

Если эта женщина действительно Доджима Химэка — Химэ-тян, — то личности двух других сразу становились понятны. Хотя они уже взрослые, черты остались узнаваемыми.

— А нас что, просто так, мимоходом? — сказал мужчина с прищуренными глазами, по прозвищу Ака, по имени Акашима.

— Давно не виделись, — с красивым голосом сказал Ао, по имени Аомура — огромный, как медведь, но больше напоминающий добродушного Мишку, который лакомится мёдом. Из-за своей комплекции голос у него звучал особенно чётко.

Эти трое были ценными молодыми людьми, старательно понижающими средний возраст в деревне Кинари, и в детстве были одноклассниками Кинуко в начальной школе.

— Раз уж так вышло, я вам старинный город покажу, — сказала Кинуко, выводя троицу из канцелярии храма.

В обычной ситуации она бы пригласила их домой и угостила чаем, но ей стало бы неловко, если бы они столкнулись с нелюдимым Ооя. Поскольку храм закончил горячий сезон, а Куро сказала «иди», проблем не должно быть. Куро пообещала сообщить об этом Ооя.

— Всё-таки это город, — сказала Химэка, выйдя из такси с сияющими глазами, разглядывая улицы.

Кто-то когда-то сказал ей не использовать иероглиф «принцесса» (姫) в имени — мол, станет неловко, когда постареет. Но по крайней мере, находящаяся перед Кинуко Доджима Химэка, вполне соответствовала своему имени. Её светло-зелёное платье не по сезону и в оригинале предназначалось для пожилых женщин, но на ней оно смотрелось как настоящее нарядное платье.

Если представить Ака и Ао рыцарями, то это было бы смешно, но если сказать, что они её слуги, то это выглядело бы уместно. Акашима, несмотря на угрюмый взгляд, был заботлив: когда Химэка поскользнулась на гравийной дорожке, он тут же подхватил её. Аомура тем временем жевал соевый пончик, явно купленный в ближайшей пекарне, и наблюдал за ними с доброй улыбкой.

Кинуко тоже взяла маленький пончик. Он оказался вкусным, и она уставилась на Аомуру, пока тот не уступил и не дал ей ещё один. Медвежий парень сдался — и протянул целый пакет. Кинуко начала есть всё, и его лицо застыло в шоке.

— Кину-тян, да ты теперь ешь гораздо больше, чем раньше, — сказала Химэка, оглядываясь через плечо, и её шелковистые волосы легко взметнулись в воздухе.

Она, как обычно, шла, не глядя под ноги, и чуть не споткнулась о мостовую. В старом городе множество достопримечательностей. Хотя здания и не очень большие, но для молодых людей, выросших в сельской местности, они неизбежно пробуждали любопытство.

Акасима и Аомура, хоть и не были такими восторженными, как Химэка, тоже засверкали глазами, когда видели что-то непривычное Если Кинуко внимательно смотрела на Акашиму, тот тут же отворачивался:

— Н-ничего особенного, — бурчал он, отворачиваясь с покрасневшими ушами. Аомура при этом смотрел на него с доброй улыбкой, отчего Акашима начинал злиться и топать ногами.

В глубине души, все трое остались такими же, как в детстве.

— Дальше есть магазин с вкусным варабимоти, идём? Там ещё популярны матча-парфе. Если не любите, есть анмицу с ширатамой. А ещё тут вкусная выпечка. Сейчас как раз выносят свежую. Если подождать до обеда, можно пообедать в рё:тэе, у них хорошее меню за разумную цену. А ещё есть место с секретным блюдом — «маканай-дон». Очень вкусно!

— Погоди-ка. Кинуко, ты чего такая? — сказал Акашима, рассматривавший мусорный бак, закрытый решёткой, с любопытством. Поняв, что это мусорка, он быстро отстранился, смущённый. — Ты всегда была такой обжорой? Я помню, как ты ела шелковицу, пока рот не становился фиолетовым, как у монстра…

Аомура согласно кивнул.

— Точно. Раньше ты только и говорила, что про ткацкий станок, а теперь еда — главная тема, — подхватила Химэка.

Кинуко чуть не сказала вслух: «Ну, у меня ведь не было других увлечений».

— Это из-за болезни, да? — спросил Акашима, не вынимая рук из карманов. Привычка прятать руки от смущения у него осталась.

Слово «болезнь» заставило Кинуко слегка вздрогнуть.

— Наверное. Сейчас еда кажется невероятно вкусной, — с улыбкой ответила она.

— Точно, тут всё выглядит таким вкусным, — сказала Химэка, глядя на витрину с фото мороженого с матча.

Кинуко купила два мороженых, остальные — по одному. Два — это максимум, что она могла унести.

Поднимаясь по мощённой улице, они проходили мимо лавок. Летом здесь висели флажки с рекламой какигори (строганный лёд) и звонкие колокольчики-фурин, но сейчас было ещё рано для багряной листвы и хоть уже и прошло полнолуние пятнадцатой ночи. Межсезонье навевало лёгкую грусть.

Тем не менее, лавка с тэнугуи (традиционными полотенцами) вывешивала на ветру новые дизайны, а в чайной пожилая женщина в кимоно угощала гостей. Как часто бывает с туристами, даже если впереди ещё много лавок, они начинают заходить в каждую с самого начала — и быстро устают.

Увидев большую красную зонт-палатку и лавочку, троица тут же захотела отдохнуть. В чайной, видимо, из-за не сезонного периода было мало посетителей — лишь несколько иностранных туристов. Похоже, они не хотели стоять в длинных очередях популярных заведений.

— А… это… — попыталась сказать Кинуко, но было уже поздно. Все трое зашли в чайную перед ними.

— Что случилось, Кину-тян?

— Что-то не так?

— Сейчас сами поймёте.

Испытания для провинциальных гостей ещё не закончились. Официантка в традиционной одежде принесла меню. Химэка, Акашима и Аомура заглянули в него — и замерли.

— Матча… это же просто порошковый зелёный чай, да?.. Это ведь самый дешёвый пункт в меню, верно?

— А сладости к чаю — всего пара мизерных ракуган… по сути, сахарные комки…

— Три… тысячи… йен… — Это было всего лишь второй раз за день, когда Аомура заговорил. Несмотря на внешность медведя, у него красивый голос. Приятный баритон, хорошо развитый.

Просто им не повезло с выбором заведения. Оно располагалось прямо в центре туристического района, и к тому же зал-татами выходил на японский сад. То есть, половина стоимости — это, по сути, плата за пейзаж.

Хотя все трое и были деревенскими, у них была хоть какая-то осведомлённость. Даже когда покупали матча-мороженое, цена казалась высокой, но они понимали, что это городские расценки — так и должно быть.

На самом деле, для Кинуко это был уже второй визит в это кафе. В первый раз угощал Ооя, так что она тогда не обратила внимания. Предчувствия у неё и сейчас были нехорошие — и, как оказалось, не зря. Действительно дорого. 

Хотя Кинуко нельзя назвать особо скупой, но она всё же склонна оценивать всё с точки зрения деревенских цен. В деревне за эти деньги можно поесть в идзакае с безлимитным алкоголем. А тут — чай без алкоголя и два крошечных ракугана — и стоит столько же.

 — Город — страшное место…

— Ужасное…

— …

Сейчас уже было неловко выходить, поэтому они заказали матча-сет. Болтливая официанка принесла чай и начала рассказывать об истории чаши и сортах матча. Она утверждала, что чаша — из эпохи Эдо, но Кинуко показалось в её тоне нечто снисходительное.

В немного неловком настроении они потягивали чай. Матча с лёгкой горечью и последующей сладостью — действительно, сам продукт был неплох. И сад был великолепен.

Но всё же — дорого.

— Эй, Кину-тян, — Химэка отставила чашу и посмотрела на Кинуко. Она сидела прямо напротив. — Ты как-то… повеселела.

С этими словами Химэка слегка грустно улыбнулась.

— Как будто вернулась прежняя ты.

Кинуко задумалась: а когда это было — «прежде»?

— Мы же раньше часто гуляли вчетвером.

Химэка и Кинуко — кузины. Химэка — дочь главы деревни, и с ней всегда были эти двое — Ака и Ао, как будто в роли её надзирателей.

В детстве они все играли вместе. Наверное, приятно вспоминать то время — хотя, может, это просто ностальгия. В деревне тогда даже телевизор толком не ловил сигнал. Мобильная связь — вне зоны доступа. Развлечения — как будто из другой эпохи. Они бегали по лесам и полям, ловили рыбу и насекомых. Соревновались, кто больше соберёт листьев для кормления шелкопрядов.

— Кину-тян всегда собирала больше всех, но летом почему-то оказывалась последней.

— Потому что она тогда собирала не листья, а ягоды, — сказал Акашима.

— …

Похоже, он давно раскусил её. Ягоды шелковицы и дикой малины шли в качестве перекуса, а если их было слишком много — делали варенье. Так продолжалось до тех пор, пока им не исполнилось десять лет — потом мальчики и девочки начинали помогать родителям по разным работам.

В деревне Кинари девушки занимались ткачеством, а мужчины — производством шёлка и его окрашиванием. В последние годы начали использовать и покупные нити, поэтому мужчины занялись и другими работами, но у женщин всё осталось по-прежнему.

Кинуко и Химэка попали в женскую ткацкую мастерскую. Ходили в школу, но параллельно считались подмастерьями. Сейчас, глядя со стороны, это, возможно, и нарушало бы закон, но в той деревне это считалось нормой — как продолжение помощи по дому.

С детства они играли с настольными ткацкими станками, так что представляли, что их ждёт. Кинуко нравилось ткать, и она радовалась, когда ей позволяли работать на больших, более сложных станках. Химэка же, наоборот, всегда была медлительной и неуклюжей — ей с самого начала плохо давалось ткачество. Домашние дела ей тоже давались плохо, разве что с готовкой у неё всё было отлично. Её семья всегда хвалила её. Когда приходили к ней в гости, она всегда угощала домашней едой.

Сколько раз Кинуко помогала Химэке после её неудач — уже и не сосчитать. Причём неудачи у Химэки были какие-то особенно нелепые и непредсказуемые, и, благодаря этому, мастерство Кинуко росло быстрее всех сверстников. Спустя год её изделия уже выставлялись на продажу, а через два — ей стали поступать индивидуальные заказы. Конечно, так как она была несовершеннолетней, всё оформлялось на её мать.

Вероятно, мастерство Кинуко росло так быстро потому, что она тратила меньше времени на создание одной работы. Там, где другие тратили месяцы на сложное полотно, Кинуко справлялась за месяц. Ей часто говорили: «Слишком быстро! Не халтурь!», но в её изделиях не было ни единой ошибки.

Если уж Кинуко и могла чем-то гордиться, так это своей техникой — быстрой и точной работой на станке. Её всегда хвалили: «У тебя руки золотые».

— Кину-тян, ты стала ткать лучше всех. Мне было так неловко.

— Ну, ты ведь при этом каждый раз приносила запутавшийся челнок. — Кинуко до сих пор не понимала, как можно было так запутать инструмент, который просто должен скользить между основными нитями. — Ещё и просто завязывала порванные нити и продолжала ткать.

— П-просто перепрясть их было так трудно…

Это ведь не вязаный вручную шарф — если сделать так, узел будет выглядеть неопрятно. Нужно распустить и заново скрутить нити, чтобы соединение было аккуратным.

— Ну да, у принцессы (Химэ) с рукоделием всегда было плохо, — согласился Акашима.

Аомура в ответ молча кивнул.

Видимо, слова друзей задели Химэку: она надулась, а потом быстро закинула в рот сладость к чаю. Ракуган из васамбона, наверное, тут же рассыпался у неё во рту.

— Но, Химэ-тян, ты же хотя бы готовишь очень вкусно! — добавила Кинуко.

— Это правда, ты хорошо чувствуешь сочетания и специи. Даже моя мама тебя хвалила. Сказала, что за твою стряпню не стыдно, — одобрительно сказал Акашима.

Аомура энергично закивал.

 — Только это? — Слегка обиженно прищурилась Химэка, и трое замялись, поняв, что сказали лишнего. — Ну и ладно. Я тогда ещё больше буду стараться в готовке, — сказала Химэка и отобрала сладости из васамбона у Акашимы и Аомуры, съев их сама.

— Хотя, вообще-то, это было весело, — вставила Кинуко.

Она любила ткать и уже привыкла заботиться о Химэке. Но, если говорить о приятных воспоминаниях о деревне, для Кинуко они заканчивались на начальной школе.

Химэка запила ракуган матча, как будто смывая его, поставила чашку и пристально посмотрела на Кинуко.

— Эй, Кину-тян. Ты ведь уже выздоровела, правда?

Она посмотрела немного снизу вверх. Химэка не осознавала, что такой взгляд может восприниматься как кокетство. Она делала это совершенно неосознанно — и именно в этом была её опасность.

— Может, ты вернёшься в деревню?

Она улыбнулась, словно говоря: "Тогда мы снова все вместе будем играть".

Кинуко не ненавидела Химэку. И красно-синюю парочку — тоже. И ткачество она любила.

Но это всё — до окончания начальной школы, когда она ещё ничего не знала.

Кинуко нельзя назвать особенно умной. Она всё время пользовалась словарём для младших школьников и с трудом понимала даже статьи профессора Саноу. На сдачу экстерната за старшую школу ушло шесть лет. До этого её последнее образование — только средняя школа. И это при том, что она читала лекции для студентов. Забавно.

И то — если бы она хоть действительно окончила среднюю школу.

Кинуко помнила, что ходила в ту же начальную школу, что и эти трое. Но вот о совместной учёбе в средней школе — воспоминаний не было.

Она появилась там только на церемонии поступления. И поразилась количеству учеников, равному почти населению всей деревни. И всё — больше она туда не ходила.

Официально — по болезни.

Странное дело. Можно ли окончить среднюю школу, посетив её всего один раз? До Кинуко это дошло лишь спустя два года после того, как она покинула деревню и начала учиться, не выпуская из рук словарь.

До того она считала обычаи деревни нормой. Её так приучили.

— Если ты вернёшься, думаю, все в деревне обрадуются, — сказала Химэка.

«Правда ли это?» — подумала Кинуко. 

Химэка, может, и обрадуется. Но лицо Акашимы, на которое она украдкой посмотрела, было откровенным — ему было явно не по себе, когда он смотрел на Химэку. Если бы она пришла только с Аомурой, который умело скрывал эмоции, — возможно, всё было бы иначе. Но сейчас Кинуко стало ясно, как к ней на самом деле относятся в деревне.

Событие девятилетней давности — никто из деревенских не может к нему относиться спокойно. Кинуко, как его непосредственный участник, не может оставаться в деревне.

Даже если она — жертва.

Об этом не говорят вслух.

Похоже на старую сказку. Братья Гримм писали суровые истории, но со временем они стали "мягкими", подходящими для детей. А тогда все они были детьми. Интересно, кто из этой троицы и насколько знает правду…

— Мне кажется, это странно, что я — Орихимэ. Мне это не по статусу, — пробормотала Кинуко.

— Пусть будет Кину-тян. Ты ведь лучше подходишь,— ответила Химэка.

— Но ведь "принцесса" без роли принцессы — это странно. Мне достаточно быть, как по имени, тутовым шелкопрядом, — добавила она с улыбкой.

[П.п: Имя Кинуко можно перевести как 絹子 — «шёлковая девочка», «дитя из шёлка».]

Химэка — "принцесса", Кинуко — "шёлкопряд". Быть укутанной в кокон и спать днём — несравненное счастье.

— Но... я уже...

Лицо Химэки омрачилось.

— Я скоро выхожу замуж.

По возрасту — вполне логично.

Но, хотя это вроде радостная новость, на лице Химэки не было ни капли улыбки.

*** 

— Я дома, — сказала Кинуко, снимая обувь и аккуратно ставя её у входа.

— С возвращением! Сегодня на ужин — скумбрия!

— Заверни и оставь.

— Ты серьёзно?.. Остынет ведь! Я её в солодовом соусе мариновала, старалась, вкусно же получилось!

Из кухни доносился голос Куро — необычно взволнованный. Вслед за ним — аромат, от которого текли слюнки.

На мгновение Кинуко поколебалась... но всё же направилась в свою комнату.

***

В традиционной японской комнате площадью двенадцать татами, кроме японского стола и ткацкого станка, ничего не было. На столе лежали отчёт профессора и видавший виды словарь японского языка.

Кинуко поставила сумку, открыла шкаф, вытащила оттуда футон — и просто уткнулась в него лицом.

Трое её друзей остановились в гостинице возле станции. Нетрудно было представить, как Химэка в панике обнаруживает, что забыла ключ в номере, и автоматическая дверь захлопнулась. Акашима будет суетиться вместе с ней, а Аомура, ничего не говоря, спокойно решит проблему.

Хотя они могли бы остановиться в помещении при храме, от этой идеи, похоже, отказались. Судя по первоначальной реакции Кинуко, такое было бы слишком внезапно.

Отец Химэки, вместе с главой деревни, исполняет обязанности жреца в храме. Если спросить, допустимо ли это, то в деревне Кинари — вполне. Раньше в других деревнях тоже было обычным делом, что староста совмещал эту роль, но со временем это изменилось. Об этом как-то рассказывал Ооя.

Хотя храм в Кинари — главный, а этот — его филиал, именно Ооя построил нынешнее здание при храме. Точнее, Ооя, до принятия сана жреца, пожертвовал средства на его постройку.

Если честно, Кинуко была рада, что друзья остановились в гостинице. Хоть и было приятно их повидать, усталость от общения оказалась сильнее. Прошедшие двенадцать лет превратили друзей детства в почти чужих людей. Это вызывало у Кинуко сложные чувства, а заодно и отвращение к самой себе за такую чёрствость.

Сколько времени прошло, пока она лежала, уткнувшись лицом в футон? Она будто задремала, пребывая в полубреду. Как же было бы легко жить, если бы, как шелкопряд, можно было только есть и спать. Когда она это осознала, из полуоткрытого рта почти потекла слюна.

И тут, когда раздался громкий звук, она действительно испугалась.

 — Я вхожу!

Сквозь сонные глаза она увидела, как кто-то в маске “но” смотрит на неё сверху вниз. В руках у него был поднос с едой, как обычно.

На удивление, это был Ооя.

— Думаю, так врываться — не очень хорошо.

— Ты сама всегда вот так входишь в мою комнату.

Ооя сел на корточки и взял палочки. Он отделил кусочек рыбы и вложил его в полуоткрытый рот Кинуко. Она была нежная и солоноватая от солёного кодзи. Когда он сунул ещё рыбы, во рту стало солоно. И в этот момент он ещё и рис засунул — в самый неподходящий момент.

Кинуко начала жевать. Изысканная приправа вызывала обильное выделение слюны.

Тогда Ооя вложил палочки в её руку. Она, наконец, сама подхватила рис и отправила его в рот. Еда, приготовленная Куро, как всегда, была вкусной. Как же невежливо было заставлять её провести ночь в холодильнике.

Увидев это, Ооя недовольно поморщился:

 — Не заставляй меня всё за тебя делать. Ешь как положено.

— …

Кинуко была занята жеванием. Маринованный дайкон тоже был в меру солёный и отлично подходил к рису.

— Снова откормить тебя — то ещё дело, — пробормотал Ооя.

И тут снова, как утром, прозвенел звонок у двери.

Причём, с каким-то странным упорством. Стоило никому не открыть в течение тридцати секунд после первого звонка, как кто-то нажимал снова и снова — прямо как хулиган из начальной школы.

Кинуко была занята едой. Ооя обычно не выходит встречать гостей. Широ и Куро игнорируют звонки. В итоге первым сдался Ооя.

Кинуко отложила палочки:

— Я пойду, как только доем.

— Ешь спокойно. А потом иди спать.

Хозяин мягко хлопнул её по голове, забрал со стола толстую стопку бумаг — отчёт профессора.

— Ты что, его читать собрался?

— Ага, дашь почитать от нечего делать.

— Обязательно верни, ладно?

Кинуко решила оставить это Ооя и продолжила есть.

*** 

— Ну, долго ещё?! — Акашима ворчал у входной двери.

После бесчисленных нажатий на звонок, наконец, дверь открыл молодой парень с безжизненным лицом. Он выглядел лет на двадцать с небольшим, возможно, был ровесником Акашимы или даже моложе. Среднего роста и телосложения, с симпатичными чертами, но с каким-то отталкивающим выражением лица. Безэмоциональный взгляд, белый кимоно-подобный наряд и длинные волосы, собранные сзади в пучок, создавали ощущение, будто он обитатель какого-то потустороннего мира.

— Вы кто?

От его явного нежелания общаться Акашима немного раздражённо скривился, но всё же попытался быть взрослым. Хотя, если честно, уж кто-кто, а он сам вёл себя совершенно по-хамски, бесконечно нажимая на звонок.

— Насколько мне известно, это дом женщины по имени Тамафуса Кинуко.

Он как бы невзначай намекнул: а ты-то что здесь делаешь? Парень в ответ хмыкнул и усмехнулся:

— Нет, это не так. Это — канцелярия филиала храма Тамамаю в Сайто.

Сказал он это с таким видом, будто проверял, что тот знает, и у Акашимы стало подкипать. Хоть он и был вспыльчив по натуре, остатки разума всё ещё позволяли ему говорить вежливо:

— В таком случае, находится ли она сейчас в этой канцелярии филиала?

Парень лишь усмехнулся. В руке у него была какая-то толстая пачка бумаг, которой он лениво обмахивался, будто веером. В заголовках на первой странице мелькали знакомые слова…

— Это значит…

— Ага. Похоже, профессор из нашего университета поехал в деревню Кинари. Ты пришёл из-за этого? Или случилось что-то ещё?

Молодой человек внезапно перешёл на неформальный стиль речи. Это почему-то вызвало у Акашимы раздражение. Можно сказать, он был вспыльчив, но такая уж у него натура.

— Эй, позови Кинуко, — так же без церемоний сказал Акашима.

— Ты вообще понимаешь, почему нельзя просто так пускать мужика к женщине посреди ночи?

— Да ты сам кто такой вообще?

— Это сейчас неважно. Лучше скажи, зачем ты пришёл?

Похоже, он не хотел говорить, и не собирался. Акашима даже подумал, не ударить ли его для начала, но решил, что это крайняя мера.

 — Мне нужно поговорить с Кинуко.

— О чём?

— Мне обязательно это объяснять? — Акашима стиснул зубы, почти скрежеща ими.

— Если речь идёт о деле девятилетней давности, я могу рассказать вместо неё.

От этих слов Акашима распахнул глаза.

— Ты!..

— Тише. Люди вокруг спят.

Хотя он сказал, что это обеспокоит соседей, но от ближайших домов до вершины холма, где стояло святилище, было довольно далеко. Но слова этого человека заинтересовали Акашиму.

 — Пойдём в другое место. И, слушай, я при одном условии расскажу — ты не спрашиваешь ничего у неё. Если согласен, — поговорим.

Не спрашивать у Кинуко было невозможно. Она была непосредственно связана с тем делом. Лучше всех знает, что тогда случилось. И всё же этот тип говорит так, будто знает больше.

Акашима задумался и решил пока послушать его.

Когда Акашима кивнул в знак согласия, мужчина махнул ему: «Иди сюда», и повёл к главному зданию храма, примыкающему к канцелярии. Они сняли обувь и поднялись внутрь. На тёмном полу комнаты примерно в двадцать татами мерцали два блестящих пятнышка.

— Эй, уйди с дороги, — сказал мужчина, включая свет.

На полу растянулся белый кот. Он стал отгонять его рукой, но тот, не обращая внимания, продолжал валяться на полу, показывая живот. Хотел, чтобы его погладили, но в глазах его сверкнул звериный блеск — и Акашима убрал протянутую было руку. Кот сузил глаза с разочарованным видом — хотел укусить, видимо.

Мужчина бросил подушки для сидения небрежным движением, будто не столько для Акашимы, сколько чтобы согнать белого кота. Кот выглядел нагловато, его шерсть была блестящей, а морда — выразительной.

Когда Акашима сел, молодой мужчина положил перед ним стопку бумаг. Имя, знакомое по предыдущим событиям, вновь мелькнуло: профессор, приехавший в деревню Кинари два месяца назад. Сначала мэр деревни слушал его, но узнав, что он знаком с Кинуко, перенаправил его к Акашиме и остальным.

Потому что само имя Кинуко в деревне было под запретом. С тех пор как девять лет назад случилось то происшествие. Даже её родители не произносили её имени.

Это ужасно, но, вероятно, иначе им было не выжить в деревне. Так позже объясняла Химэка.

Акашима хотел узнать об этом больше.

— Что ты имел в виду, говоря, что знаешь о том происшествии?

Он даже не пытался больше говорить вежливо. Парень в белых одеждах спокойно это воспринял.

Инцидент девятилетней давности. Все, кто тогда жил в Кинари, знали об этом. Взрослые молчали, чтобы не услышали дети, но по атмосфере и так было понятно.

 — Расскажи, что знаешь. Просто — скажи.

— Зачем?

— Ты сам предложил. Тогда логично, что ты первый и начнёшь говорить.

Раздражённый вызывающей манерой парня в белом, Акашима всё же стал вспоминать произошедшее.

***

Это случилось девять лет назад в храме Тамамаю в деревне Кинари.

Храмом тогда заведовала бабушка Химэки и Кинуко. В тот день, видимо, был какой-то праздник, и трое влиятельных жителей деревни тоже пришли в храм.

Бабушка этих двух была выдающейся ткачихой, и до того, как выйти замуж за прежнего главу деревни, она носила звание "Орихимэ" — "ткачихи-принцессы”. Незамужняя, лучшая в деревне мастерица ткачества — таков был образ Орихимэ, и после "отставки" такие женщины часто становились служителями святилища.

Ткани из Кинари пользовались спросом у некоторых коллекционеров и продавались дорого. Особенно те, что были сотканы Орихимэ. Их приятная на ощупь текстура якобы очищала душу, и священники тоже ценили их.

Однако из-за оттока населения в деревне стало трудно найти хороших мастеров, и место Орихимэ часто пустовало. Тогда бывшие Орихимэ снова садились за ткацкий станок. В то время также не было подходящего кандидата на роль новой Орихимэ, и место оставалось вакантным.

Трое влиятельных мужчин были связаны с продажей тканей Орихимэ. В тот день, видимо, обсуждали именно это.

Тогда Акашима знал немного. Лишь то, что слышал краем уха из разговоров родителей.

Говорили, что один постоянный заказчик, ранее заказывающий кимоно из тканей Кинари и особенно из тканей, сотканных Орихимэ, начал искать альтернативу — якобы нашёл материал получше. Эти разговоры ходили уже несколько лет.

Но ничего нельзя было поделать — в деревне не осталось достойных ткачей. Были опытные мастера, но ни один не тянул на уровень Орихимэ.

Когда-то ходили слухи, что Кинуко станет следующей Орихимэ. Но, вскоре после поступления в среднюю школу, она заболела и с тех пор находилась на лечении. Говорили, что она не ходит в школу и лежит в отдалённой больнице.

Химэка несколько раз собиралась навестить её, но в итоге так и не сходила ни разу — три года средней школы пролетели, и всё. Химэка, которая тогда была очень привязана к Кинуко, переживала это тяжело.

В ту ночь бабушка и трое уважаемых людей деревни собирались на разговор, и, как обычно, Химэка зашла в канцелярское помещение при храме. Храмом управляла, в основном, бабушка Химэки, а уборку и другие мелочи делали прихожане — этого было достаточно. Поэтому прихожане, помогавшие в тот день, уже разошлись, и четверых (бабушку и троих влиятельных мужчин) никто больше не видел.

Что они обсуждали — неизвестно. И уже не узнать.

На следующее утро, когда они не вернулись домой, слуги влиятельных семей пришли в храмовую канцелярию. Но сколько бы их ни звали с крыльца — никто не откликался. В то же время появился ещё один посетитель, пришедший по делам к тем четырём, и, получив разрешение от деревенского старосты, они вскрыли замок и вошли внутрь.

Ни в гостиной, ни на кухне, ни в спальне, ни, конечно, в большом зале, где обычно проходили собрания, никого не было. Зато на месте остались следы распития алкоголя, всё было брошено как есть.

— Куда они подевались?.. — удивлялись посетители.

И тут послышалось: тон-тон, клан-клан — ритмичный стук.

Источник звука — кладовая. Её двери были открыты, звук шёл оттуда. Все подумали, что, возможно, четверо находятся там. Заглянув внутрь, они действительно увидели искомых четырёх человек.

Но открывшаяся картина оказалась ненормальной.

Один человек, сжав горло рукой, судорожно трясся, из его рта текла рвота. Трое других — неподвижные тела.

И — ещё один: ребёнок, как ни в чём не бывало, продолжал ткать, напевая детскую песенку. Заметив посетителей, ребёнок слабо улыбнулся… и упал без сознания.

Ткань на ткацком станке была как раз завершена. Она слабо мерцала золотистым светом.

***

— А ведь это была Кинуко, которая, по идее, должна была находиться в больнице на лечении…— разболтали местные сплетники, и однажды это дошло до Акашимы.

Он напрямую спрашивал родителей и деревенского старосту, но те молчали. Насколько всё это правда — неизвестно. Но такова была суть происшествия, которое знал Акашима.

Трое в том помещении были мертвы. Оставшаяся — бабушка Кинуко — впала в кому и так и не очнулась.

 — В итоге, не приходя в сознание, бабушка вскоре умерла. Почему Кинуко была там? Почему четверо оказались в таком состоянии? Я просто хочу это выяснить, — сказал Акашима.

Парень перед ним почесал подбородок. Белый кот позади него зевнул, почесав себя задней лапой за ухом.

— То есть, ты думаешь, Кинуко что-то сделала? — спросил он.

— Нет, не совсем. Всё закончилось тем, что причиной признали пищевое отравление.

На месте были найдены грязные тарелки. На кухне была использована сковорода, потом вымыта и оставлена в раковине. Готовили печень с нирой — китайским зелёным луком, но вместо лука использовали листья нарциссов.

До цветения нарцисс действительно напоминает ниру. За храмом был маленький огород, где прихожане сажали разные растения. Там росли и нарциссы, на стеблях которых были видны следы от ножниц.

— Ну и пусть, разве этого недостаточно? — сказал собеседник.

— Пищевое отравление — да. Но почему Кинуко была там?

К тому же, она единственная осталась невредима, продолжая ткать на станке. Из-за этого происшествия возник ещё один странный слух.

— Когда Кинуко только попала в больницу, пошёл слух…

— Какой?

— Что в неё вселилась лисица.

Это казалось полной чепухой. Акашима и Аомура опровергали это, и больше всех отрицала, конечно, Химэка.

Деревня была старомодной. Если бы такие слухи распространились, семью Кинуко бы стали сторониться. Но благодаря происхождению — она была внучкой деревенского старосты — слухи быстро сошли на нет. Её бабушка, вероятно, жалея внучку, каждый месяц передавала деньги на лечение. Окружающие приняли это за подтверждение о серьёзной болезни.

Вот только родители Кинуко жили, как ни в чём не бывало, будто у них и не было дочери вовсе. И когда выяснилось, что Кинуко оказалась тогда в том месте, ситуация приняла иной оборот.

Её объявили женщиной-лисой, кицуне, которая прокляла и убила добрую бабушку. Став объектом таких взглядов, в деревне жить было уже невозможно. Кинуко пришлось покинуть деревню и начать новую жизнь в этом удалённом филиале храма.

— Хм. Значит, ты пришёл проверить, проклята ли "проклятая девушка" на самом деле? — спросил парень.

— …Да, — ответил Акашима.

Парень усмехнулся с насмешкой.

— Не верю, — бросил он.

Насмешливый тон заставил Акашиму почти вскочить с места, но тут раздался ленивый "мяу". Белый кот подошёл и шлёпнул его лапой по колену, словно говоря: «Успокойся». Акашима нехотя сел обратно.

Юноша прищурился ещё сильнее:

— На самом деле ты же хочешь, чтобы всё это мистическое оказалось неправдой, не так ли? Тогда можно будет свалить всё на суеверия, избавиться от скучных деревенских традиций. Ты просто хочешь получить подтверждение этому?

Акашима с трудом сглотнул.

— Разве ты не ищешь материал, чтобы разрушить клетку под названием деревня, потому что сам по себе ты не можешь её разрушить?

— Что ты мелешь?

Он хотел возразить, но получилось с вопросительной интонацией. Однако одновременно Акашима почувствовал, как в нём что-то щёлкнуло. Он понял, почему ему нужно выслушать Кинуко, — осознал это только теперь, когда услышал от другого человека.

— Расскажу тебе одну историю.

— Она имеет отношение к тому, что я хочу узнать?

— Не знаю, имеет ли. Но в любом случае, не так много таких добрых парней, которые готовы выслушать тебя среди ночи и даже без платы за консультацию. Между прочим, за мои истории порой предлагают кучу денег.

Похоже, этот молодой мужчина был весьма самоуверен. Белый кот снова ударил Акашиму по колену передней лапой, и тот спокойно сел.

— Ты слышал о ёкае по имени Хиноэнма?

— С чего ты вообще вдруг такое спрашиваешь?

— Просто ответь. Если ты не совсем идиот, то позже поймёшь, зачем я это спросил.

От этого вызывающего тона у Акашимы дёрнулся глаз, но он сдержался.

— Не знаю. Кажется, слышал, но не уверен.

Он ответил честно. Хоть он и не понимал, к чему клонит собеседник, чувствовал: если сейчас не выслушает — дальше не продвинется.

— Тогда, может, знаешь Дацзи или Тамамо-но-Маэ?

— Кажется, обе они стали нарицательными именами для "коварных женщин". Если только об этом — то да, знаю.

— Верно. По одной из версий, обе были лисицами с девятью хвостами. Но сейчас не об этом. Главное, что обе были злодейками. Они очаровывали мужчин своей красотой и вели их к гибели. Но такие женщины — вовсе не редкость. Даже если не считать их ёкаями, в этом мире их пруд пруди.

С этими словами мужчина опустил взгляд. Казалось, он смотрел на белого кота.

— Настоящий страх вызывает не нечто нематериальное. По-настоящему страшны люди, которые такие вещи претворяют в жизнь. — Он говорил как бы поучительно. Несмотря на молодую внешность, в его словах чувствовалась тяжесть прожитых лет. — Ну, хватит болтать ерунду. Перейдём к делу. Я ведь не видел всё в реальном времени. То, что я знаю, — это лишь предположения, сделанные на основе остатков данных и последствий.

Хотя внешне он выглядел словно из другой эпохи, но говорил неожиданно современно. Он медленно встал и направился к полке с подношениями в полутёмной комнате. Покопавшись, достал оттуда блокнот, развернул его и показал Акашиме.

Там были сплошные цифры. Даты и два числа с точностью до десятых, а также заметки, занимающие полстраницы.

«2 апреля — 146,1 и 28,5».

«Что это за цифры?»

В примечаниях были подробные записи — как в дневнике наблюдений. Это напоминало дневник воспитания, который вела двоюродная сестра Акашимы.

И тогда он понял, что означают две цифры. Рост и вес. Если так, то вес был удивительно мал.

 — Это я записал. Противно, да? Фиксировать такое… Но иначе никто не поверит.

Это действительно дневник наблюдений. На каждую дату — краткое описание состояния.

— Сначала было тяжело откормить. Ела — и тут же её рвало. Видимо, растили её как вегетарианку — мясо вообще не шло. А человек — всеядное существо, без белка вес естественным образом падает. Витаминов тоже не хватало, возможно, из-за отсутствия солнца.

— Что это всё значит? — Акашима не мог понять, почему больной человек оказался в таком состоянии.

— Я говорю прямо. Ни одна больница не доведёт ребёнка до такого. Единственное, что можно тут назвать болезнью, — это тяжёлая форма недоедания, лёгкий рахит (остеомаляция) и анемия. Ещё были пролежни, скорее всего, из-за того, что её долго заставляли находиться в одной позе.

— Не может быть… такая больница…

— Я же говорю — это не была больница. — Мужчина раздражённо захлопнул блокнот. — Её держали взаперти. Так понятнее будет.

«Почему Кинуко оказалась в том месте? Действительно, если так подумать… Нет, но зачем?..» — Акашима нахмурился.

Мужчина холодно обратился к сбитому с толку Акашиме:

— Ты ненавидишь деревню, устал от её устаревших традиций. Но всё равно не можешь полностью от неё оторваться. Поэтому и не замечаешь очевидных вещей. Как ни крути, но ты всё ещё полон деревенских обычаев

— …

Слухи о том, что она одержима лисой.

Слухи, что она серьёзно больна, и к ней никого не пускают.

Насколько он сам верил этим слухам?

Почему не догадался посмотреть под другим углом?

— С тех пор как она пришла сюда, я ни разу не видел, чтобы она выражала хоть какую-то привязанность ни к родному дому, ни к родителям. По крайней мере, с моей точки зрения.

— Ты хочешь сказать… семья Кинуко… продала её?

Её родители вели себя так, будто Кинуко никогда не существовало. Видел ли он их хоть раз навещающими её?

Всё, что казалось незыблемым, рушилось.

Акашима встретился с Кинуко впервые за двенадцать лет — с самой церемонии поступления в среднюю школу. Лицо Кинуко с детства выглядело немного взрослее, и в ней было что-то очень похожее на Химэку, поэтому, даже повзрослев, она была легко узнаваема.

Он думал, что она выздоровела, и что теперь, вне зависимости от неприятных слухов, спокойно живёт здесь. Акашима вспомнил, какой была Кинуко днём. Хотя она улыбалась так, будто радовалась встрече, в её лице часто появлялось странное, пустое выражение.

Он наблюдал за этим с лёгким раздражением. Он испытывал зависть — думал, что она вырвалась из пут деревни и живёт беззаботно. Наверное, потому он и решил навестить её в одиночку, ничего не сказав ни Химэке, ни Аомуре.

Чтобы хоть немного её счастья досталось Химэке.

Для Химэки, которая выходит замуж за мужчину, чьего лица толком не видела, ради спасения деревни.

Он пришёл ради этого.

— Что Кинуко заставляли делать все три года в средней школе?

Акашима пытался собрать кусочки правды. Мужчина, которому был задан вопрос, не проявил раздражения — это, по всей видимости, означало, что он попал в точку.

— Ничего не изменилось. Старуха всё это время заставляла её ткать. Заперла в пустом помещении, без ничего, кроме ткацкого станка.

Целыми днями она только и делала, что сидела за ткацким станком. Кожа становилась бледной от отсутствия солнца. От постоянного пребывания в одной позе появлялись пролежни.

— Как думаешь, что будет с человеком, если он три года проведёт вот так, не контактируя с внешним миром?

— …Сойдёт с ума, наверное.

Зачем делать такое? Он знал, что Кинуко талантлива, как ткачиха. Но разве этого достаточно, чтобы подвергать её такому?

«Всё-таки она родственница. Неужели есть причина обращаться так с собственной внучкой?» — думал Акадзима.

Ответ на этот вопрос дал тот самый неприятный тип.

— А если сказать, что это Синдзи? — Он хлопнул по толстому отчёту. — Это ритуал вселения божества.

— Синдзи…

Внезапно всё внутреннее чувство противоречия у Акашимы улетучилось.

Поступки, которые в нормальных условиях можно счесть безумными, — стоит назвать их «синдзи», божественным обрядом, и они сразу получают оправдание. Акашима всё ещё был частью той деревни — настолько, чтобы принять это объяснение.

Старая легенда о деревне Кинари: сказание о небесной деве из деревни шёлковых коконов.

Да, можно сказать, что это просто сказка. Но, живя в той деревне, ощущаешь: что-то в основе этой легенды есть. Что же думала об этом та, что глубоко верила в это — бабушка Кинуко, жрица?

Акашима схватился за лоб и закусил губу.

Он слышал однажды: чтобы стать Орихимэ нужно принять в себя дух первой небесной девы. Для этого нужен особый обряд. После обряда Орихимэ сотворяет золотое оперение — мифическое одеяние. 

Но он считал, что это всё в далёком прошлом и давно уже не практикуется. Именно поэтому он не рассказывал о нём профессору, который приехал в деревню, и в отчёте перед ним тоже вряд ли было что-то подобное.

 — То, что это исчезло, не удивительно. Раньше, может, и прокатывало, но в наше время, когда у всех есть нормальные документы и учёт, провернуть такое невозможно. Все эти ритуалы почти всегда заканчиваются провалом. Человек либо слабеет, либо сходит с ума.

И Кинуко — один из таких результатов.

Сколько же знает этот человек?

Кем он вообще является?

Если это филиал храма Тамамаю, то здесь должны служить родственники из деревни Кинари. Или Акашима просто о нём не знал?

Он прищурился, разглядывая мужчину. Манера этого мужчины — ленивая, высокомерная. Тот уже сидел, скрестив ноги, подперев щёку рукой.

— А? — Акашима вгляделся.

В лице мужчины, опустившего взгляд, было что-то до боли знакомое. Где-то он его уже видел. Что же это вспоминается сейчас? Мужчина посмотрел на Акашиму с видом «и что ты уставился?» — и он отвёл глаза.

 — …Почему, если ритуал вселения почти наверняка неудачен, его всё равно проводят?

— Это не обязательно провал.

Мужчина продолжил:

— Знаешь, в художественных произведениях часто бывает: когда человек не может принять реальность и создаёт себе вторую личность, чтобы выжить?

— Ты о раздвоении личности? Разве это вообще реально?

Мужчина не дал прямого ответа, просто неопределённо развёл руками.

— Я не специалист. И вообще, есть оно или нет — не важно. Главное: если происходит нечто подобное, как это воспринимают окружающие? Вполне можно поверить, что в тело вселился бог. Разве это не то, что вы в деревне называете Орихимэ?

— … — Акашима со злостью ударил кулаком по полу. Белый кот рядом мяукнул недовольно, как бы говоря: «не шуми», — и отошёл подальше. — Взрослые знали об этом?..

— У неё в документах последнее образование — окончание средней школы. А в больнице — фиктивные записи о госпитализации. Это значит, что вовлечённых в это было немало.

Четверо, находившихся там. Бабушка Кинуко и старейшины деревни. Если возможно было фальсифицировать документы, значит, и школа, и медицинские учреждения тоже были замешаны.

— Делать такое — это же ненормально!

Жертвовать одной девочкой ради деревни, ради создания Орихимэ — это возмутительно. И в то же время сердце Акашима сильно забилось.

Что бы произошло тогда, если бы главные организаторы заточения не отравились пищей? Тогда бы Кинуко так и осталась бы запертой в тесной ткацкой хижине и, возможно, умерла бы. Даже если бы её нашли, если бы это были местные, знавшие суть дела, они могли бы снова её запереть.

Это было случайностью.

«Просто повезло. Нет, вообще-то… действительно ли это была случайность?»

— Это было не только религиозным обрядом. В то время один отбитый ублюдок скупал всё подряд. Работы той самой девочки, — сказав это, мужчина слегка приподнял подол своего белого кимоно. 

По характерному блеску было видно, — это была ручная шелковая ткань.

— …

— В день происшествия этот идиот приехал в деревню Кинари. Ему срочно понадобилась новая одежда — и он устроил скандал.

Акашима вспомнил: конечно, он уже видел его лицо раньше. Это было давно, почти десять лет назад, в марте. Из окна второго этажа он заметил молодого незнакомца в кимоно. Тот шёл с сопровождающими — запомнился своей манерой держаться.

Это было то же самое лицо.

И только сейчас Акашима понял, что этот мужчина старше его.

Старейшины деревни не хотели терять богатого клиента. Но при этом они не могли официально использовать в тяжёлом труде несовершеннолетнюю, не окончившую обязательное обучение. И вот тут обряд оказался, как бы цинично это ни звучало, настоящим подарком судьбы.

Ради сохранения финансовых источников и ради удержания клиента они прибегли к ужасно жестокому решению. Кинуко была принуждена к труду. Интересно, что думала её бабушка, глядя на истощённую внучку? Может, она успокаивала себя, считая это необходимым ради ритуала?

Словно шелкопряд. Кормят листьями, он прядёт нить, а потом его используют.

Акашима злился на самого себя за то, что жил себе спокойно, ничего не зная. Что бы подумала Химэка, если бы узнала это? Узнав, что её бабушка так жестоко поступила с Кинуко… Это бы её сильно ранило.

Пытаться скрыть это, выдумывая оправдания, — это просто эгоизм. И Акашима остро это осознал.

— Давай подытожим всё услышанное?

— Нет, не надо.

— На всякий случай послушай.

Кинуко была заточена ради ритуала и ради пользы деревни. Поскольку должен был приехать клиент, скупавший её работы, четверо собрались на разговор в служебном помещении храма.

Там их и скосило пищевое отравление — от закуски, которую подали. Четверо находились в хранилище, где была Кинуко, потому что хотели скрыть её присутствие на территории храма. В то время Кинуко уже была в психически нестабильном состоянии. Она даже не заметила павших людей. В каком-то смысле ритуал, нисхождение божества, удался.

И тогда…

 — Первым её нашёл именно тот самый идиот-чужак, — с издёвкой сказал мужчина, скривив губы.

— …Ты это не выдумал? — эти слова вырвались у него сами собой.

Акашима не хотел принимать это на веру. Не хотел в это верить.

Мужчина поставил подбородок на поднятое колено и с неохотой перевернул последнюю страницу блокнота. Между страницами была вложена фотография. Плёночное фото, какого сейчас уже почти не встретишь.

На снимке — измождённая девочка с пустыми глазами. Волосы — белые, до пояса, как у старухи. Конечности — бледные, с проступающими жилами, торчат из-под белого платья. Она сидит на дощатом полу и гладит чёрную кошку.

Это лицо, без сомнений, было лицом Кинуко.

— …

Когда Акашима замолчал, мужчина перевернул фото. На обратной стороне было написано: «17 апреля. Кинуко и Куро».

— И не говори мне сейчас, что хочешь её вернуть. Ты хоть представляешь, сколько за эти девять лет я с ней намучился?

— Тем не менее...

Акашима должен был вернуть Кинуко. Даже если это было чистым эгоизмом. Однако этому помешал голос, прозвучавший сзади.

— Ака-кун, ты что здесь делаешь?

Это был спокойный, мягкий голос. Половицы скрипнули — в коридоре появилась красавица с чёрными волосами. Белый кот резко зашипел, вскочил и перебежал за спину мужчины.

 — Химэ… Что ты здесь делаешь?

Акашима от удивления уставился на Химэку чуть с упрёком.

— Не делай такое страшное лицо. Я ведь хотела просто обсудить, что делать завтра, пошла к тебе в комнату — а тебя там не было. Ао-кун, как обычно, заснул и не просыпался.

— В такие моменты можно просто позвонить.

— Да я не особо дружу с мобильниками.

Поэтому она обратилась на ресепшен отеля, где ей сказали, что Акашима вызвал такси. Связавшись с таксопарком и узнав, куда он направился, она больше не смогла оставаться на месте. Обычно Химэка — та ещё растяпа, способная споткнуться на ровном месте, но в такие моменты у неё внезапно проявляется решительность.

— Такси не слишком дорого обошлось?

— Я использовала деньги, что были на подарок отцу, так что всё в порядке.

— Староста деревни заплачет.

— Пускай. Главное не это…

Химэка бодро подошла к Акашиме. Подняв руку, она тут же опустила её вниз — раздался звонкий шлёпок. Акашима коснулся своей щеки, по которой получил удар.

Боли не было. Он просто остолбенел от неожиданности. Химэка скривила губы, и её глаза тут же наполнились слезами. Для двадцатичетырёхлетней женщины выражение лица было уж слишком по-детски, но оно ей удивительно шло.

— Прости, я немного подслушала. Я тоже хочу, чтобы Кину-тян вернулась. Нет, даже скорее… я хочу снова быть с ней. Но если Кину-тян просто вернётся, разве она будет счастлива? — говоря это, она время от времени всхлипывала. — И ещё, Ака-кун, ты ведь затеял что-то нехорошее, если Кину-тян вернётся?

— …О чём ты?

— Даже если Кину-тян вернётся, я всё равно не смогу выйти за тебя замуж.

— …

— Вот в чём дело, да? 

От слов мужчины лицо Акашимы исказилось, будто он проглотил горькую пилюлю.

Он действительно хотел что-то изменить в этой старомодной деревне. Ему хотелось иметь основания, чтобы назвать все эти поверья — просто суеверием. Это правда. Но будет ложью сказать, что не было другой, куда более веской причины.

В деревне не осталось мастеров. Точнее, не было никого, кто бы создавал ткани, способные по-настоящему увлечь людей. Разве что, за исключением Кинуко, что покинула деревню.

В Кинари время от времени рождались девушки, создающие особенно запоминающиеся произведения. Кто-то говорил, что они — потомки ткачихи-принцессы из древних преданий. Никто точно не знает. Но ткани, созданные такой ткачихой, обладали каким-то необъяснимым присутствием.

Если считать это результатом священного ритуала — тогда всё встаёт на свои места. По сути, Кинуко была жрицей деревни Кинари.

То, что деревня до сих пор держится как ткацкая община, объясняется появлением таких мастеров через определённые промежутки времени. К несчастью, бабушка Кинуко не обладала нужным даром. Если всё, что рассказал этот мужчина, правда — тогда что двигало бабушкой Кинуко, когда она проводила ритуал? Осознала ли она, что в её внучке с ранних лет был тот дар, которого у неё самой не было?

Но какие бы ни были причины, если она отняла у Кинуко свободу и заставляла её только ткать, превращая это в тяжёлую обязанность — то прощения тут быть не может. В каком-то смысле, случай с пищевым отравлением можно считать божественным наказанием.

Но всё же, Акашиме показалась странной одна вещь. Несмотря на то, что они были давно знакомы, подавать гостю на ужин печень с нирой— странно. Солёные закуски к алкоголю — не редкость, конечно. Его мать, например, часто готовила рёбаниру отцу, как закуску. Но он думал, что бабушка там была более осмотрительной женщиной.

Такие мысли, конечно, мелочи.

Сейчас его куда больше волновало поведение Химэки. Та села на колени и медленно поклонилась мужчине.

— Спасибо, что заботитесь о Кину-тян.

Говорила она немного неуверенно, но в её поведении чувствовалась твёрдость и достоинство.

— Она ведь много ест.

— Но вы всё равно не собираетесь её отпускать, да?

Это было не похоже на обычную Химэку.

— Это Кинуко самой решать.

— Да, вы правы.

Химэка вновь глубоко поклонилась.

— На самом деле, я хотела бы поблагодарить вас ещё сильнее, расспросить вас о Кину-тян вдоль и поперёк, но… теперь уже не в настроении, — с этими немного вызывающими словами она встала. — Пошли, Ака-кун.

— Эй, Химэ…

— Нечего здесь больше делать. И вообще, я не хочу здесь задерживаться.

Химэка мельком взглянула на мужчину, а потом — на белого кота за его спиной. В тусклом свете его глаза сверкали золотом. Акашиму на миг пробрало озноб.

— Ты волнуешься за меня, Ака-кун, но сватовство — это не так уж и плохо. Мне уже двадцать четыре, разница в возрасте на двенадцать лет — не редкость. Он хороший человек. Ему я нравлюсь.

— Откуда ты знаешь, может он совсем не такой уж хороший?

— Даже если так — он всё равно человек.

— Чего? — выходя из главного зала, Химэка улыбнулась мужчине. — Через некоторое время я вернусь за Кину-тян. Так что до тех пор, не делайте ничего странного, хорошо?

— …Дура.

Мужчина скривился, будто это всё было полной чепухой. Белый кот не отводил взгляда. Затем мужчина посмотрел на Акашиму и вдруг выдал странное предупреждение:

— Осторожнее с Хиноэнмой.

— И что это вообще значит?

— С виду — красавица, словно бодхисаттва, но истинная сущность — словно якша. Нет ли у тебя кого-нибудь такого рядом?

— Да откуда мне знать…

— Это тебе подсказка. Вот подумай: если кто-то её приготовил, выставили бы напоказ перед гостем?

— Что? — озадаченно спросил Акашима и, склонив голову, вышел из храма.

Вызвав такси по мобильному и ожидая его на автобусной остановке перед святилищем, Акашима задал Химэке вопрос:

 — Эй, ты знаешь этого молодого парня? Он ведь...

— Он тут главный. Хотя выглядит молодо, ему за тридцать. Раньше работал в другом месте.

Это объясняло, почему он знал о прошлом Кинуко. И Химэка сказала ещё кое-что неожиданное:

— Он был тем, кто первым нашёл Кину-тян в тот день. А потом “забрал её с собой” — ну совсем как лоликон, честное слово. — Химэка легко проговорила то, что Акашима только что сам понял. — Причина, по которой бабушка и трое старейшин собрались тогда в храме, — именно он. Ему очень нравились ткани Кину-тян. Он всегда заказывал именно у неё. Он был одним из главных клиентов.

Другими словами, он — одна из причин, по которой Кинуко держали взаперти и заставляли работать. Возможно, он чувствовал вину за это и забрал её к себе из деревни. Когда пришёл посторонний, произошло пищевое отравление, и тогда Кинуко нашли.

Совпадение? Или...

Прав он или нет, но Химэка с угрюмым видом опустила ресницы:

— Вот бы его тогда не было — я бы сама спасла Кину-тян.

«Спасла бы».

Слова, которые стоило бы переспросить, но Акашима так и не открыл рта. Он не смог спросить: "Что ты имеешь в виду?" Вместо этого их осветили фары подъехавшей машины. Жёлтое такси слепило глаза, и в контровом свете лицо Химэки исчезло.

***

Пахло стружкой из тунца — кацуобуси.

Кинуко, как кролик, повела носом и медленно открыла глаза. Встав с футонa, она заметила, что лежащий на столе телефон светится — пришло сообщение. От Химэки.

Смайлы и сияющий стиль письма слепили глаза. Она говорила, что уезжает сегодня, но, судя по всему, вылет был ранним утром. Кинуко почувствовала лёгкую грусть от их отъезда, но в то же время — облегчение.

Переодевшись и выйдя из комнаты, она столкнулась с Широ, державшим корзину с овощами.

— О, доброе утро. Неожиданно: ты помогаешь со сбором урожая?

Широ обычно бездельничал. За святилищем был маленький огород, и за ним ухаживала скорее аккуратная и ответственная Куро. В корзине были баклажаны, помидоры черри и, кажется, лук.

— Ну ты грубая. Я вообще-то поливаю регулярно, знаешь ли. Хотя, думаю, это уже последние баклажаны в этом сезоне. Помидоры ещё немного будут, но уже теряют вкус. Впрочем, на смену приходят новые овощи.

Он поднёс корзину ближе к Кинуко. Лук, как она и подумала, на самом деле имел плоскую форму и специфический запах.

— Знаешь, ниру — китайский зелёный лук, часто путают с листьями нарцисса, но это, наверное, только совсем неопытные в готовке люди. У них же запах совершенно разный.

— Да, это правда.

Кинуко вспомнила, что уже где-то это слышала, но не могла припомнить. Вероятно, это не что-то важное.

— Про пищевое отравление из-за путаницы с нарциссом многие слышали, но на самом деле смертность от этого невысокая. Потому что рвёт сразу.

— Вот как.

Кинуко не особо интересовалась этим, поэтому просто кивнула. Баклажан в её руках выглядел слабоватым — конец сезона. Но Куро, наверное, сумеет приготовить его вкусно.

— А вот у корня нарцисса яд сильнее. Бывали и летальные случаи.

— Ну, корень ниру же никто не ест.

— Ну да. Но если мелко нарезать и подмешать, можно спутать с зелёным луком или имбирём.

— Если кто-то сделает такое — значит, хотел убить. Своими руками никто такое не приготовит.

Кинуко вытерла помидор о одежду и надкусила.

— Да уж, — Широ с ухмылкой отодвинул корзину, не дав Кинуко взять второй помидор.

— Смотрел я как-то драму по телеку... Там горничная мстит хозяину. Он ей доверяет, спокойно ест, не подозревая, что еда отравлена. Начинает мучиться, но не подозревает горничную, а вспоминает того, кого в прошлом довёл до самоубийства. Думает, что это проклятие. В панике открывает сейф с доказательствами его вины, чтобы покаяться... ну, дальше понятно. Всё было спланировано горничной.

Горничная всё подготовила заранее — даже подсказывала хозяину истории, чтобы навести его на нужные мысли.

— Ты, похоже, любишь такие истории, да?

— Ну да, это ведь всего лишь выдумка, сериал всё-таки.

Широ прошёл через занавеску на кухне. Куро усердно готовила завтрак.

— Опаздываешь. Быстро нарежь это и добавь в мисо-суп. Вот, и это тоже.

Куро сразу же отдала распоряжения Широ, а Кинуко вручила маленькую пиалу с цукудани — тушёной приправой из остатков бульона с кацуобуси. Прекрасно сочетается с рисом. Куро умела хорошо справляться с хозяйством.

— А-а-а, страшно! Ужасно! Куро-тян, ты такая жестокая!

— Заткнись и работай уже.

— Да-да, вот из-за этого-то и...

— Девушки такие страшные, — пробормотал Широ себе под нос, глядя почему-то на Кинуко.

[П.п: 

1) Инугами — «Собачий дух/бог». Это злобный дух, который, согласно поверьям, вызывается с помощью магического ритуала, чаще всего связанного с жестоким умерщвлением собаки. Истинное обличие инугами — высохшая, мумифицированная собачья голова, облаченная в церемониальные одежды. На улицах, чтобы не привлекать внимание, дух выглядит как обычная собака.

Иногда инугами приписывают раздвоенный на конце хвост и цветные пятна. Порой инугами похожи на домовых мышей: их рты с заостренными уголками повернуты вертикально.

Кодоку — «Яд из насекомых». Это магия проклятия, пришедшая в Японию из древнего Китая. Основывается на создании живого яда путём использования множества ядовитых насекомых. Кодоку "создавали" путём помещения в сосуд множество ядовитых насекомых — скорпионов, пауков, сороконожек, ядовитых жуков и т.п. Потом закрывали сосуд и оставляли на несколько дней/недель. Насекомые убивали друг друга, пока не оставался один выживший. Этот выживший считался наделённым всей сконцентрированной злобой, ядом и магической силой.

2)Стиль Гассё-дзукури — стиль традиционных японских крестьянских домов, сложившийся в горных районах префектур Гифу и Тояма. Стиль распространён в районе города Такаяма и деревни Сиракава в префектуре Гифу и районе Гокаяма префектуры Тояма, лежащих в верховьях реки Сё. Сам термин «гассё-дзукури» появился не ранее 1920-х годов и происходит от сходства треугольного силуэта домов с молитвенно сложенными (яп. 合掌 гассё) ладонями. Традиционные жилища в этой местности отличаются крутыми крышами из соломы. Верхние этажи использовались для разведения шелкопряда.

3)Косодэ (小袖, букв. 'маленькие рукава') — разновидность японской одежды с короткими рукавами, прямой предшественник кимоно. Хотя его составные части напрямую аналогичны частям кимоно, его пропорции отличались: как правило, у него было более широкое туловище, более длинный воротник и более узкие рукава. Рукава косодэ обычно полностью пришивались к туловищу и часто имели сильно закруглённые внешние края.