Онлайн чтение книги Байки на ночь о злых духах и жрице-ткачихе Bedtime stories of evil spirits and a weaver priestess
1 - 9 Заключительная глава

[П.п:Амандзяку — это злой дух, воплощающий упрямство, противоречие и зловредство. В мифах и сказках он:

Всегда говорит «нет», когда ему говорят «да». Делает противоположное тому, что его просят. Может быть обманщиком, манипулятором или просто раздражающим противником всему общему мнению.]

Патин-патин — ножницы разрезают ткань, начатую на настольном ткацком станке.

«Осталась всего пара шагов до завершения... Как же жаль», — подумала женщина.

Это тело принадлежит женщине в расцвете лет. Волосы в незатейливой причёске, светлая кожа — к этому телу она уже привыкла, обращаться с ним легко. 

Имя этого тела — Кинуко. В таком смысле женщина и есть Кинуко, и это не ошибка.

Кинуко щипцами убирала ниточки, упавшие на кимоно, и выбросила их в мусорную корзину.

— Прости, — сказал мужчина по имени профессор Саноу, готовя пару чашек кофе. 

Один — просто кофе, без ничего, другой — с двумя кусочками сахара. На маленькой тарелочке лежали ломтики хурмы — не по сезону. Это была высококачественная хурма, хранившаяся в холодильнике после сбора, и Кинуко это знала. Необычное, но интересное сочетание.

Перед Кинуко поставили кофе с сахаром и хурму. Место действия — лаборатория профессора Саноу, а точнее, небольшой чайный уголок в комнате, заваленной книгами.

— Он оставил это здесь, — сказал профессор, имея в виду незавершённую ткань на станке.

Работа принадлежала студенту по имени Накацуя. Похоже, он сопровождал профессора Саноу на полевых исследованиях ради зачёта, а также часто бывал в лаборатории. Уже был произведён обыск в его съёмной квартире, и все его личные вещи, находившиеся в школе, были изъяты. Полиция приходила и в эту лабораторию, но, так как ничего подозрительного не нашли, быстро ушли.

— После такого происшествия вернуть изъятое будет нелегко.

К счастью, ткацкий станок был инвентарной собственностью университета. Вещь дорогая, а разрешение на её использование выдавала Кинуко, так что возвращение станка было бы проблемой.

Сейчас весенние каникулы, и в лаборатории никого нет. Как только Кинуко разберёт оставшееся оборудование, её работа на этот семестр будет завершена. Если всё пойдёт хорошо, может, ей предложат остаться и дальше, но пока ничего конкретного не говорили.

— Не стоит этим гордиться, но станок и работа вряд ли связаны с делом, так что я их полиции не отдал.

Профессор, сидящий напротив и потягивающий кофе, открыл книгу, что была рядом. Среди множества толстенных профессиональных томов это была детская книжка с картинками. Очень старая. На обложке стёртыми буквами было написано: «Принцесса Урико и Амандзяку».

Судя по потрёпанному корешку, её читали не раз. На выцветшей обложке были изображены девушка в кимоно с чёрными волосами и маленький демон.

— Кстати, ты сегодня совсем другая. Видимо, из-за кимоно, — заметил профессор, словно вспомнив что-то. — Обычно ты тщательно собираешь волосы. И даже губы накрашены.

— Это ведь называется «сексуальное домогательство», не так ли?

Профессор Саноу покачал головой, глядя на Кинуко, и замахал руками:

— Нет-нет, извини. Просто ты показалась мне совсем другим человеком. Прямо как на этой иллюстрации.

Он показал иллюстрацию из книги. Внутренние страницы были ярче обложки — насыщенные цвета бросались в глаза. Там была изображена девушка, ткущая на станке, длинные волосы свободно спадали по спине — как у Кинуко сейчас. Иллюстрация для детской книги казалась взрослой и немного чарующей.

— Я тоже знаю эту историю, — сказала Кинуко.

Урико-химэ ткала, поэтому её иногда называли «принцессой-ткачихой» (орихимэ). Возможно, здесь обыграна эта ассоциация. Возможно, даже хурма была выбрана неслучайно — ради аллюзии.

Профессор перелистнул страницу. Урико-химэ убегала от Амандзяку, взобравшись на дерево хурмы.

— Финал этой истории разный в зависимости от региона, да? — спросила Кинуко. — Какой вариант здесь?

— Ты хорошо осведомлена, — удивился профессор.

— У меня есть знакомый, который любит такие подробности, — ответила она.

На востоке истории часто заканчиваются смертью Урико-химэ. На западе же — чаще остаётся в живых. Если книга предназначена для детей, то, скорее всего, выбран западный вариант. Восточные версии обычно очень жестоки.

Профессор держал страницу, но не переворачивал её.

— Кстати, предание из деревни Кинари напоминает историю Урико-химэ, правда?

— Правда?

— Да. Если принять Урико-химэ за ткачиху, а её мужа — за Амандзяку, всё сходится. Демон мешает принцессе ткать, и в конце они оба погибают. Остаётся лишь гречка, окрашенная их кровью — так говорит одна из версий. В вашей деревне — это коконы шелкопряда. В мифах о происхождении пищи часто говорится, что еда рождается из тел мёртвых богов. Например, из головы богини Оогэцу-химэ появились шелкопряды. А у Укэмоти-но-ками, богине пищи — из бровей, если не ошибаюсь. Может, и тут завуалирована такая аллюзия?

Профессор так и не перевернул страницу. Судя по его словам, Кинуко подумала, что эта книга совсем не детская.

— Амандзяку изображён как настоящий демон, но в реальности — это лишь маленький безобидный демонёнок. Часто его в конце убивают дед и бабка.

— А что такое Амандзяку на самом деле?

— Сейчас чаще всего — это упрямец, который поступает наперекор. Говорят, он умеет читать мысли и строить козни. Но изначально у него был другой образ. Но для простоты пускай будет так.

Кинуко ждала более развёрнутого объяснения, но профессор неожиданно остановился. Он прищурился, глядя на Кинуко:

— Странно. Ты не притронулась. Не любишь хурму?

Действительно, Кинуко до неё ещё не дотрагивалась.

— Могу предложить тебе снеков. Есть запасы.

— Нет, благодарю.

Такая еда ей не подходит. Даже подступает тошнота.

— У тебя проблемы с желудком?

Для вежливого профессора это был довольно бестактный вопрос, особенно по отношению к женщине. Но он задал его совершенно серьёзно, из-за чего Кинуко не смогла сдержать кривую улыбку. Неужели у него сложилось впечатление, будто она всегда ест?

Хотя… она ведь и правда ест. Питания, подходящего для обычного человека, совершенно недостаточно, чтобы поддерживать её тело.

 — Сейчас просто... хочется чего-то другого. Семья мне это запрещает, так что обычно мне такое редко удаётся попробовать. Но я собираюсь вдоволь насладиться этим позже, так что не волнутесь, — сказала Кинуко.

В знак вежливости она откусила кусочек хурмы. Обычно вкус был бы приятен для её чувствительного вкуса, но сейчас — не тот случай. Она лишь сдерживала желание облизнуться при одной мысли о предстоящем пиршестве.

— Жаль, — произнёс профессор и убрал обратно сладости, которые собирался достать из ящика стола.

— Кстати, профессор, по поводу той статьи о деревне Кинари, над которой вы работали раньше… её ещё можно подправить?

 — О? Были какие-то неясности? Лучше бы ты раньше об этом сказала. Но в любом случае, расскажи.

Кинуко кивнула:

— У той старой сказки есть немного другой конец.

— Вот как?

— История не из тех, что рассказывают публично, так что, даже если кто-то и знал, то, скорее всего, молчал.

 — Если ты расскажешь, я буду только рад, — глаза профессора загорелись.

— В легенде говорится, что после смерти ткачихи и её мужа остались коконы шелкопряда. Но на самом деле… это были не коконы шелкопряда.

— Не шелкопряда? А тогда… что же это?

Кинуко выдернула один волос из своей головы и продемонстрировала его профессору.

 — Помните, вы говорили, что в том хаго́ро́мо, что вы мне показывали, было что-то странное, не только шёлк?

— Да, присутствовали компоненты, характерные для человеческих волос.

— А не было ли там чего-то ещё? — она провела пальцами по волосу, как будто удлиняя его. — Например… паутина?

— Паутина… Хмм, понимаю. — профессор задумался, заглянул в свои бумаги и кивнул. — Если речь идёт о паутине, то это объясняет многое. Те хаго́ро́мо, которые создаются раз в несколько десятков лет — если они содержат паутину… — он заговорил с блеском в глазах: — Ведь в истории действительно есть случаи, когда из паутины делали одежду! Конечно, на это уходило колоссальное количество труда. Но если в течение десятков лет переплетать её с шёлком… если это было делом целой деревни — вполне возможно! Ха-ха! Если это правда, то это невероятно интересно!

Глядя на возбуждённого профессора, Кинуко продолжала гладить волос, её губы изогнулись в яркой алой улыбке.

— Да. Паутина. Осталась не кокон шелкопряда, а именно она. А обёрнут был в неё... муж ткачихи.

 Кинуко обвила палец волосом и начала вращать им. Волос, изначально длиной около метра, удлинился почти вдвое.

— Она была голодна. Её не кормили, держали взаперти, заставляя беспрерывно работать за ткацким станком. К тому же, она носила под сердцем ребёнка. Но жителям деревни было важно лишь то, что её ткани продавались за высокую цену. Они заставляли её ткать всё больше и больше.

Красота этих тканей была неудивительна. Ведь они были сотканы из души, из нити жизни, которую она сама пряла.

— Как в «Журавлиной благодарности»…

Изначально это было проявлением доброй воли. Но люди стали воспринимать её жертву как нечто должное — и именно это их сгубило.

Женщина съела своего мужа, чтобы восстановить силы и родить ребёнка. Затем она вернулась к своей истинной форме — форме паука. Но в этом обличии она уже не могла держать младенца. Однако она сомневалась, что деревенские оставили бы ребёнка просто так.

И потому… она решила следить за ними.

 — Паука, пожиравшего людей, нельзя было открыто почитать. Но и забыть о нём — тоже нельзя было.

— То есть нынешняя версия сказки — это поздняя переделка, созданная жителями деревни в угоду себе?

— Именно, — Кинуко улыбнулась и вновь потянула удлинившийся волос. Профессор, не заметив этой аномалии, лишь криво усмехнулся на её слова.

— Похоже, это не шутка… Тогда выходит, существует техника ткачества с использованием паутины? И если такая традиция насчитывает сотни лет — это же огромное открытие! Мне бы очень хотелось узнать, каких пауков использовали и как именно их применяли в ткачестве!

— Профессор, у вас прямо пылающее любопытство.

Кинуко встала с кресла и подошла ближе к профессору. Теперь она возвышалась над ним, смотря сверху вниз. Её распущенные волосы скользнули по его щеке. В её руке был один-единственный волос, который теперь стал в десять раз длиннее, чем был изначально.

— Раз уж так хотите… покажу вам.

Пальцы Кинуко нежно провели по веку профессора. Словно нанося макияж… словно оставляя алую помаду… словно накладывая заклятие.

— Какие именно паучьи нити мы используем.

И в этот момент лицо профессора резко побледнело. По коже проступил холодный пот.

Зрение — вещь обманчивая. Кажется, что все смотрят на одно и то же, но на самом деле каждый видит по-своему. Видеть цвета по-разному — это ещё нормально, но иногда можно даже спутать кошку с человеком.

Похоже, профессор только сейчас ясно увидел то, на что раньше не обращал внимания.

 — Ч-что?..

Его шею опутали волосы. И не только шею — они обвились вокруг рук, ног, туловища, привязали его к стене, полу, потолку.

Он выглядел точь-в-точь как насекомое, запутавшееся в паутине.

 — Та...

Наверное, он хотел позвать “Тамафуса-сан”.

Кинуко неуклюже наклонила голову. Раздался неестественный хруст суставов — звук, который не должен издавать человеческий организм. Ей было спокойно внутри своей сети. Стоять на двух ногах в незнакомом, тревожном месте — это было ей не по нутру.

Интересно, какой сейчас видит её профессор? Человеком? Или чем-то иным, чудовищным?

Он даже забыл моргать, его зрачки расширились. Тело дрожит, зубы стучат. Похоже, он видит второй вариант.

А ещё — возможно, он видит того, кого больше никогда не должен был увидеть.

Позади Кинуко медленно появилась тень. Взгляд профессора метнулся в ту сторону.

 — Кажется, профессор знал Накацую-куна уже давно, да? Что это у вас было, "день открытых дверей"? Вы, вроде, встречались ещё когда он был старшеклассником, и он приходил в этот университет

Телевизор — удивительная вещь. Он расскажет всё о человеке. Так называемые "друзья" с закрытыми лицами без конца трещат о нём.

— Ещё одного старшекурсника арестовали за сокрытие трупа и покушение на убийство. Он, вроде, тоже посещал ваши лекции.

— !..

— И те, кого весной отчислили. Они ведь тоже ваши знакомые?

— !..

Профессор сидел с полуоткрытым ртом, но не мог произнести ни слова. Его взгляд был устремлён не на Кинуко, а туда, за неё.

— Если я — Урико-химэ, то вы, профессор, наверное, Амандзяку?

Амандзяку — демонёнок, читающий мысли и склоняющий к пакостям. Профессор был до крайности любопытен, интересовался разным — в том числе, и тёмной стороной человеческой души.

— Да?

Кинуко обернулась. Там было нечто, на что смотрел профессор.

— Ваша супруга? — сказала Кинуко, глядя в ту же точку.

— …А… Акина…

— Её зовут Акина-сан?

Каждый день Ку́ро готовила ей обед, но место всегда оставалось пустым. И всё это время нечто было на этом месте.

Она — нечто вроде призрака, случайно оказавшегося в храме. Существо, ещё не ставшее ёкаем.  Но может стать им со временем. Таких становилось то больше, то меньше, но с тех пор как Кинуко начала преподавать в университете, таких стало гораздо больше.

Жена профессора Саноу. Жертвы, убитые Накацуей. Масаки, найденная на том злополучном выездном съезде.

Впрочем, перед самой Кинуко они почти никогда не показывались. Сегодняшнее утро — первый раз, когда она увидела эту Акину-сан. Без сильной духовной воли они не появляются. Как тогда, с Масаки на выезде.

Хоть и говорят, что ткань Кинуко — это «одеяние, отгоняющая демонов», это не совсем выдумка. Даже звери не лезут туда, где живёт более сильный зверь. Иначе долго не проживёшь.

Кстати, именно профессор Саноу предложил пригласить Кинуко в качестве преподавателя. Он хотел наблюдать за наивной молодой девушкой, поставленной на неподходящее место — как и за другими своими студентами.

Всё к этому и вело.

Раздался скрип — как будто здание содрогнулось. Книги посыпались с полок, завалив пол. Стало некуда ступить. Кофейные чашки дрожали, звеня об блюдца. Комната, и без того похожая на паутину, пришла в ещё больший хаос.

— … — что-то сказала Акина-сан. Но Кинуко слышала только грохот книг и стук зубов дрожащего профессора.

Ей говорили, что Акаина покончила с собой. Но почему — никто не знал.

Сейчас профессор побелел и еле слышно шептал:

— Прости меня… прости…

Но — прощать или нет — Акина-сан уже не может ничего сделать. 

Призраки… не могут воздействовать на людей. Важно только то, как человек это воспримет. Как поведёт себя.

Призраки и ёкаи — одинаковы. У них нет силы действовать. Действуют — люди.

Акина-сан не превзошла ёкаев. Она могла только изливать проклятия на профессора — человека, что довёл её до смерти.

Кинуко стало как-то... лениво. Она всё ещё уставала. Непривычная еда, алкоголь, снотворное — в теле остались одни токсины. А тут ещё и попытка убийства. Уж слишком невезучий день.

Она просто хотела уже нормально поесть чего-то питательного и отдохнуть. Похоже, это тело скоро достигнет предела.

— Может, уже пора закончить, мадам? — Кинуко мягко улыбнулась.

Глаза дрожащего профессора налились кровью, он съёжился на полу. Это жалкое существо совсем не напоминало привычного джентльмена.

Да, это уже другой человек. Нет, это — всего лишь мелкий демон. Слабое существо, способное лишь обольщать людей, но ничего не умеющее само. Даже если приедет полиция, этот человек не виновен. Он лишь нашёптывал обманчивые слова. Сладкий яд медленно проникал в сердце.

«Но и этого достаточно. Хоть немного, но питательно».

Кинуко облизала алые губы. Профессор, ещё недавно дрожащий от страха, теперь был в полном оцепенении. Рука Кинуко обвила его шею, её лицо приблизилось вплотную.

— … — профессор попытался что-то сказать, но голос не вышел.

 — Что вы сказали? Не слышно.

— …да…

— Повторите?

— …кто ты?.. — спрашивает он.

Профессор спросил: «Кто ты?»

Кинуко прищурилась.

— Как некрасиво. Я — Тамафуса Кинуко. Разве забыли?

Она нарочито манерно взяла подол кимоно и поклонилась.

«Если бы это была юбка, смотрелось бы эффектнее», — пожалела она, что выбрала кимоно. Сейчас, когда она не привыкла к западной одежде, кимоно было просто удобнее.

— Сейчас, в этом теле — это я. Ах, — Кинуко прикрыла рот рукой. — Я назвала профессора Амандзяку, но, может, это стоит пересмотреть.

Раз уж так вышло, нужно рассказать всё как есть.

 — Сейчас, та, кто поменялась с ткачихой, — это я.

Десять лет назад она вселилась в девочку, что была на грани разрушения. А может, она всегда была там — это не так важно.

Много лет назад, от любимого мужчины у неё родилась дочь. Эта кровь продолжала течь по роду.

Жители деревни, боясь мести, обожествили Паучиху, что пожрала своего мужа, и стали поклоняться ей как богине. А её дочери — как принцессе.

Но называть её «богиней» было смешно. Это лишь навязанное имя. И всё же, это ёкай уже обладал силой, достойной звания божества.

 — Если я — демон, то ничего странного в том, чтобы пожирать людей, верно?

С этими словами Кинуко открыла алые губы и потянулась к профессору, который только дрожал от ужаса.

****

Раздавался звонкий стук гэта. Снег падал беззвучно и ровно.

Кинуко шла домой, укрываясь зонтом с узором из змеиных глаз. Просто взяла его у входа, потому что подходил к кимоно. Похоже, это принадлежало тому угрюмому типу. 

Можно было бы воспользоваться автобусом, но железные коробки ей не по душе. Хотя она накинула хаори, воздух снаружи был холоден, хотелось впасть в спячку. Без недавнего «питания» она бы уснула.

В это время года в японской одежде ходят редко, и люди вокруг смотрели на неё. Кинуко игнорировала их взгляды, вертя зонт в руках. Она была в цветастом кимоно с узором из бабочек — хорош тем, что его можно носить в любое время года. Именно поэтому она часто просит делать расцветки именно с ними.

— Живёшь ты красиво, да? — с глухим стуком гэта к ней подошёл знакомый голос. — Авахана…

Мужчина в белом кимоно, словно сливающийся со снежным пейзажем, — это был Куроу. Место, окружённое с обеих сторон бамбуковой рощей, выглядело как картина. Контраст белого и зелёного был завораживающим.

— Я лишь выполнила работу, к которой меня вызвали.

Кинуко, точнее, Авахана, мягко улыбнулась. Авахана — другое имя цветка «оминаэси», также намекающее на дзёрогумо — демоническую женщину-паука. Оминаэси означает «та, что превосходит женщин своей красотой» — и Кинуко это вполне устраивало. Цветок символизирует «исполнение обещаний».

— Ты выглядишь очень довольной.

— Просто совместила с ужином. Не переживай, я не пожираю всех подряд.

«Больше никогда», — добавила она про себя.

Авахана оставляла следы на свежем снегу. Ходить на двух ногах — всё ещё странное ощущение.

Оказавшись перед Куроу, она резко повернула зонт, и снежная пыль взвилась в воздух. Куроу раздражённо отмахнулся. В его белом облачении было не видно, но на плечах уже лежал лёгкий слой снега.

— Входи, — Авахана пропела, как детскую песенку.

— Отказываюсь.

Не обращая внимания на слова, она втянула его под зонт. Куроу хмурился, но не отстранился. Он всегда был мягок с Кинуко, даже если внутри была Авахана.

Они шли рядом, оставляя парные следы.

Интересно, как долго он ждал? Следы, что вели сюда, уже почти исчезли под свежим снегом.

 — Почему ты нарушила обещание?

— О чём ты?

— Мы же договорились, что ты больше не будешь показываться на людях.

Это было десять лет назад. В самом начале весны, когда ещё чувствовался холод. Он тогда не смог скрыть своего потрясения, увидев исхудавшую до костей Кинуко. В том месте лежали четверо поверженных деревенских жителей: трое были мертвы, один потерял сознание.

Страшная случайность — именно в ту ночь впервые удалось вызвать бога. В ту самую ночь четверо деревенских жителей открыли ткацкую хижину, в которой была заточена Кинуко.

Авахана, чтобы спасти истощённую девочку от смерти, впитала жизненную силу этих четверых. Если бы тогда Авахана не пробудилась, Кинуко, возможно, до сих пор оставалась бы в заключении… или умерла бы там.

Единственной, кто едва выжил, была бабушка Кинуко — возможно, потому что в её крови текла кровь Аваханы. Но даже к потомкам Авахана не проявляла пощады за их поступки.

Про виновника пищевого отравления, которое стало предлогом для вскрытия хижины, лучше не говорить. Авахана подозревала, кто это, но Кинуко не должна узнать об этом никогда. У девочки, принесённой в жертву ради спасения деревни, всё же оставались союзники.

Жестокое обращение с Кинуко — это было частью обряда. Жрица, успешно вызвавшая бога, начинала ткать хагоромо, золотое одеяние. Та, кто могла это сделать, считалась Орихимэ — принцессой-ткачихой.

Как же точно сказано: «одержимость богом». В прошлом Авахана вселялась в своих потомков, чтобы защитить их. Чтобы те не умирали от нищеты и голода, она создавала хаго́ро́мо, от которого нельзя было оторвать глаз. Его продавали, и даже в голодные годы в деревне никто не умирал от голода.

Она делала это из любви к своим детям… но со временем всё пошло не так.

Золотое одеяние стало символом деревни. Постепенно оно превратилось в обязанность девушек — ткать его.

Жители деревни начали подражать поведению тех, кто в прошлом создавал золотое одеяние. Это привело к формализации обряда — как тот, что бабушка Кинуко заставила пройти внучку.

Бабушка Кинуко была очень ответственна. Она горько сожалела, что когда-то хаго́ро́мо было украдено из храма Тамамаю. Она жалела, что сама не могла его соткать. И то, что у Кинуко было больше способностей, чем у неё, стало ещё одним несчастьем.

К ней присоединились ещё трое деревенских жителей.

— Я вышла, чтобы защитить эту девочку, — сказала Авахана.

Авахана, пусть и с целью защитить, всё же поедала людей через тело Кинуко. Та уже перестала быть обычным человеком. Человека ли она напоминала? Призрака? Зверя? Ёкая? Невозможно было сказать. Такой девушке, утратившей чувство "нормальности", нужна была защита. Необычайный аппетит Кинуко — тоже своего рода расплата за поедание людей.

— Прежде, чем ты вышла, я пришёл, — возразил Куроу.

— Но слишком поздно ты пришёл, — ответила Авахана.

Прийти, когда её уже чуть не загрызли крысы — это ли спасение? Авахана с горечью наблюдала за этим всё это время. В итоге, она вышла наружу, используя Кинуко в качестве медиума.

— Я была на волоске от того, чтобы съесть его, — сказала она.

Юноша по имени Накацуя всё время наблюдал за Кинуко. Он был глуп, не понимал, с кем имеет дело, но в конце концов, похоже, почувствовал это инстинктивно.

— Ты только что поела, разве нет?

— Не до конца.

Профессор лишь спровоцировал. Даже по законам этого времени это не считалось бы преступлением. 

Зонт, который держала Авахана, незаметно оказался у Куроу в руках.

 — Не бери без спроса, — пробурчал он.

Её жест напомнил о мужчине из давнего прошлого, чужаке, что когда-то, по прихоти, сделал ей предложение. Это было в те дни, когда Авахана ещё была невинна.

Память ёкая из давних времён.

Тот мужчина влюбился в ткань, которую соткала Авахана. Он запер её, чтобы она ткала только для него. И, кажется, невольно привязался к ней. К несчастью, и Авахана тоже прониклась чувствами. Хотя изначально он был лишь запасной едой, так — на случай, если ослабеет...

Она вспомнила его последний облик. Он знал, что она вынашивает ребёнка, и ей была нужна пища, чтобы его выносить. Когда он понял, что его жена — ёкай, он сам отдал ей своё тело и сказал: "Съешь меня всего".

И сейчас этот мужчина по имени Куроу делает то же самое.

Одна из причин, по которой старейшины деревни закрывали глаза на поступки бабушки Кинуко, заключалась в нём. Куроу постоянно заказывал ткани, сотканные Кинуко. Он покупал ткани из деревни Кинари по безумным ценам. «Одежда, отгоняющая демонов» была сделана так искусно, что даже «живой бог» мог быть очарован.

Именно потому, что Куроу скупал ткани бездумно, Кинуко и была заключена. Когда он об этом узнал, каким было его лицо? Как сильно он мучился?

Когда Куроу нашёл Кинуко в хижине, она уже полностью стала медиумом Аваханы. Она ела людей и превратилась в «пауковую жрицу» — существо, превосходящее ёкая. Авахана спросила: как он собирается нести ответственность за то, что Кинуко уже не человек?

Носить в себе не просто ёкая, а божество. Это не иллюзия, не пустой дух. Как есть существа, у которых не понять — кот ли это или человек, так и Кинуко теперь — непонятно, паук ли она или человек.

— Ты хочешь избавиться от людоеда? — спросила она.

Ответ был неожиданным.

— Тогда пусть поедает только меня.

Кинуко, в теле которой обитала Авахана, легко могла бы убить Куроу. Даже не зная, кто он на самом деле, Авахана чувствовала его силу. И то, что Кинуко — её медиум, он понял сразу.

— Это и моё наказание, — сказал он.

На Куроу было одеяние, сотканное Кинуко в заключении. Можно ли ему можно верить?... Авахана предложила ему заключить договор.

Авахана попросила Куроу защитить Кинуко. Включая и то, чтобы давать ей минимальное питание, необходимое для подавления её людоедского порыва. 

Даже если Кинуко не осознаёт, что видит призраков как обычных людей.

Даже если она не задаётся вопросом, почему Широ и Куро за десять лет так и не выросли и не изменились, продолжая считать их обычными людьми.

Даже если она будет жить, не замечая всей этой ненормальности, Авахана хотела, чтобы ей пообещали, что та сможет жить спокойно.

Это было её желание как прародительницы.

И если расплатой за это станет то, что Авахана больше не будет пользоваться телом Кинуко, — ну что ж, дешёвая цена, ничего страшного.

Что касается случившегося на этот раз, то виноват Куроу, который слишком поздно отреагировал. В течение последнего года он пытался подтолкнуть Кинуко к самостоятельности, но это дало обратный эффект. Он ведёт себя как отец, но сможет ли продолжать так вечно?

Авахана прикрыла рот рукой и зевнула.

— Пожалуй, я уже на пределе.

— Эй, сейчас что ли?!

— Ага. Полагаюсь на тебя. — Авахана облокотилась на плечо Куроу. Её клонило в сон. Похоже, пора впадать в спячку. — Если хочешь, чтобы я сдержала обещание, ты тоже держи своё.

— …Понимаю.

— Правда?

— Правда.

Можно ли верить этим словам? Задумавшись об этом, Авахана закрыла глаза. Проснётся уже Кинуко, ничего не знающая. Женщина, которая не задаёт вопросов к тому, что видит, и просто живёт в мирной, пусть и немного искажённой, реальности. Красные уголки глаз и румянец на губах исчезнут, и останется просто ничего не ведающая женщина.

Куроу поддержал пошатывающееся тело Аваханы свободной рукой.

— Давай-давай, спи уже. Хорошей тебе одержимости.

— Да-да, господин Куроу.

Авахана полностью отдала своё тело Куроу, мягко обмякнув в его объятиях. Пальцы Куроу коснулись уголков глаз и губ Аваханы. Вместе со стёртым макияжем, сознание Аваханы плавно угасло.

○●○

— В последнее время только и делаю, что расстраиваюсь, — пробурчала Кинуко.

— Ну такова жизнь. Смирись, — с видом просветлённого мудреца отозвалась Куро. Она, по её просьбе, открыла сайт университета. Через него можно войти в университетскую почту, и прочитать нечто шокирующее.

— Что случилось с профессором Саноу? Ушёл, ничего не сказав?

Кинуко опустила плечи — она хотела хотя бы поблагодарить его за прошедший год, но оказалось, что в следующем семестре он уже не будет преподавать в университете Сайто.

Кинуко и без того была подавлена. Когда узнала, что её ученик Накацуя — серийный убийца, ей было трудно скрыть шок. Для неё, почти не общающейся с людьми, он был одним из немногих, с кем она действительно разговаривала.

— Люди — страшные существа…

— Хорошо, что ты наконец это поняла, — Куро, как обычно, была невозмутима.

Каждый раз, когда в новостях мелькали знакомые лица, Кинуко чувствовала себя тревожно. На фото с места происшествия она узнала людей, с которыми участвовала в прошлогоднем лагере. Лица были замазаны, но Кинуко, как участница, понимала, кто изображён.

Ей хотелось спросить Накацую, почему он это сделал. Но ещё больше она беспокоилась за Сакимори. Как-никак, они были друзьями с детства. Наверное, ей тяжелее всего это принять. Кинуко попыталась написать письмо, но не смогла подобрать слов и несколько раз всё отменяла. «Если бы я могла говорить чуть свободнее…» — только вздыхать и оставалось.

Но вчера Сакимори всё же вышла на связь. Правда, ничего про Накацую не сказала. Просто: «Есть кафе с вкусным парфе. Пойдём вместе?» Сейчас у Сакимори весенние каникулы, так что речь шла о встрече после начала лекций в апреле. Кинуко не любила крем, но на фото было много фруктов — подумала, что, может, такое и сможет съесть.

Если и увидится с Сакимори, Кинуко решила не поднимать тему Накацуи. Если та захочет — сама заговорит.

Не всё, впрочем, было плохо. Была и хорошая новость — Кинуко вновь приняли на временную должность преподавателя. «На этот раз справлюсь лучше», — сказала она себе, сжав кулак. Когда Кинуко закончила проверять почту, Куро открыла другой экран — новую домашнюю страницу их лавки.

— Сходи за Ооя. Надо обсудить оформление. А если найдёшь Широ, не зови. Как только появится, сразу начнёт дурачиться — только мешается.

Жестоко, но правда.

Когда-то Широ, выдав себя за Ооя, создал блог под ником «Священник, любящий кошек» и выкладывал туда только кошачьи фото. Количество посетителей храма, пришедших ради кошек, резко возросло. Настоящий Ооя, удивившись, расспросил одного из помощников, и правда вскрылась.

Это было несколько лет назад и стало тёплым воспоминанием, но Кинуко до сих пор иногда слышит: "Священник, любящий кошек больше не вернётся?" Видимо, тот блог пользовался большой популярностью.

И всё-таки, подумала Кинуко, Куро хоть и выглядела молодо, но очень надёжна. Интересно, сколько ей лет на самом деле? Она хотела спросить, но подумала, что это невежливо — особенно спрашивать у девушки. Как-то раз она попыталась узнать у Широ, но тот лишь хихикнул: «Сек-рееет».

— Он в комнате?

— Наверное, на Каменной сцене. Если нет — тогда в главном святилище.

Каменная сцена — это место, где на Танабате исполнялись танцы мико.

— Поняла, — Кинуко встала и вышла из канцелярии храма.

На Каменной сцене лежал мужчина в белом облачении, раскинув руки и ноги, словно иероглиф «大». Лицо было закрыто листом рисовой бумаги, но и без этого было ясно, кто это.

Кинуко вскарабкалась на сцену и села рядом с Ооя. Сквозь щели между ветвями священного дерева пробивались солнечные лучи, отбрасывая пятнистые узоры. Сегодня было солнечно, воздух тёплый и приятный. Нетрудно понять, почему он решил прилечь.

— Эй, не филонь.

Кинуко начала хватать и отпускать рисовую бумагу, снова и снова. Ооя вяло перевернулся на бок. Каждый раз, когда она на это смотрела, удивлялась, как он умудряется танцевать, ничего не видя перед собой, и не спотыкаться.

— Перерыв. Мне ведь можно хоть немного...

— Куро тебя звала. Говорит, нужно обсудить макет.

— …М-м. Тогда ещё пять минут, — пробормотал он.

Камень под ними как раз прогрелся до приятной температуры. Кинуко не удержалась и тоже прилегла. Солнце слепило сквозь листья. Возможно, именно поэтому Ооя и не снимал с лица бумагу.

— Нечестно, — проворчала она и боднула его плечо лбом.

— Эй, ты чего?

— Да просто так, вот и всё.

 С этими словами Кинуко потянула его за руку и положила голову на неё. Управляющий цокнул языком, но позволил ей сделать, как хочется.

Так было всегда. Всё это продолжается вот уже десятый год.

Интересно, как долго ещё ей позволят так вот прижиматься к нему? С этой мыслью Кинүко медленно закрыла глаза. Запах молодой листвы и щебет птиц успокаивали, унося время прочь.

«Куро, наверное, потом рассердится…» — подумала она напоследок, погружаясь в дрему.

 ***

 Крутится колесо прядильного станка — каран, каран… Тень, работающая в ткацкой хижине, колышется в свете лампы, искажается в странные очертания. То ли человек, то ли насекомое…

«Оцункарэсан дэс, гокуро:сама» — («Ты был одержим, спасибо за старания».)

Если вдруг повстречаешь что-то невидимое — просто прошепчи это и уходи.

Истории тех, кто живёт в мире, где соседствуют люди и ёкаи.

[П.п: 1) 大宣都比売（オオゲツヒメ）— Оогэцу-химэ(Великая принцесса пищи). Согласно Кодзики (古事記), одному из самых древних японских хроник, это Богиня пищи и земледелия. Она приготовила еду для Сусаноо-но микото, «извлекая» её изо рта, носа и ануса — в зависимости от версии мифа. Сусаноо счёл это отвратительным и убил её. После её смерти из частей тела проросли:
— из глаз — рис
— из ушей — просо
— из носа — фасоль
— из половых органов — пшеница
— из ануса — соя
Таким образом, Оогэцу-химэ стала первоисточником культурных злаков.
保食神（ウケモチノカミ）— Укэмоти-но-ками(Богиня, хранящая еду). Согласно Нихон сёки (日本書紀), другого древнего летописного текста, это  Богиня пищи, аналогична или отождествляется с Оогэцу-химэ.

Она принимала у себя Цукуёми-но микото (бога луны) и создала еду магическим образом: извлекая её из собственного тела (то же самое, что и в истории с Оогэцу-химэ). Цукуёми возмутился и убил её. Тогда богиня Аматэрасу (богиня солнца) рассердилась и порвала с Цукуёми, что, согласно легенде, объясняет отделение дня и ночи.

Из тела Укэмоти проросли рис, скот, шелкопряды и другие дары.

3) Хаори — японский жакет прямого покроя без пуговиц, надеваемый поверх кимоно или с хакама. Обычная длина — ниже пояса, но выше колена. Полы хаори придерживает шёлковый шнур «хаори-химо» диаметром чуть более сантиметра и длиной 15 см, зачастую завязанный декоративным узлом.

4) 絡新婦（じょろうぐも, Дзёро:гу́мо） — это ёкай (мифологическое существо) из японского фольклора. Буквально имя можно перевести как «женщина-паук» или «плетущая жена» (絡 — "опутывать, плести", 新婦 — "невеста" или "жена").]