Онлайн чтение книги Сказка о сахарном яблоке The Silver Sugar Master and The Black Fairy
2 Просьба города

— Через десять дней у нас будет День Поминовения Душ. Раньше сахарные скульптуры для этого праздника делал другой мастер, но он умер. Последние пять лет Уоттс берет это дело на себя и каждый год делает леденцы, — начинает объяснять хозяин постоялого двора, ведя за собой Энн и Шалля по коридору второго этажа.

— Что такое День Поминовения Душ? Я не знаю о нём...

Слушая хозяина, они проходят мимо комнаты, где находятся Гилберт, Флау и Мифрил. Изнутри доносится весёлый голос Мифрила. Голосов Гилберта и Флау не слышно. Похоже, они тихо слушают рассказ Мифрил.

Проходя мимо их комнаты и направляясь к лестнице, хозяин постоялого двора отвечает с лёгкой грустью в глазах:

— Неудивительно, что вы не знаете. Этот праздник есть только в Косселе. Семнадцать лет назад в этот день проводился праздник урожая.

В начале осени по всему королевству Хайленд проводятся праздники урожая. Это не праздник, установленный церковью, а фестиваль, существующий с давних времён, еще до установления государственной религии, когда люди отмечали сбор осеннего урожая.

Поскольку праздник не связан с государственной религией, в нём нет установленных церемоний. Люди просто собираются в домах или на площадях, едят, пьют и танцуют – это похоже на общегородское празднество. На улицах деревень и городов выстраиваются палатки, где продают еду и алкоголь.

— Но в день праздника урожая семнадцать лет назад в Косселе началась битва между армиями семей Милслендов и Чемберов, и город был сожжен. Многие люди погибли.

Тело Энн напрягается.

— Так гражданская война семнадцать лет назад была во время праздника урожая?

— Да. С следующего года вместо праздника урожая появился день поминовения жертв гражданской войны. Церковь Косселя проводит молитвы за упокой их душ.

— Значит, леденцы для этого праздника очень важны для горожан...

В том, что радостный осенний праздник урожая был утрачен и превратился в день поминовения, чувствуется скорбь, гнев, горечь и тоска жителей города.

Наверное, в Косселе уже никогда не будут проводить праздник урожая.

Следуя за хозяином вниз по лестнице в обеденный зал, они видят, что несколько посетителей уже сидят за столами.

Солнце ещё не село, и через открытые окна на каменный пол падают оранжевые лучи.

Судя по тому, как непринуждённо ведут себя посетители в обеденном зале, это, вероятно, местные жители, возвращающиеся с работы. Похоже, что пропустить стаканчик в «Зарянке» перед возвращением домой – их ежедневное удовольствие. Когда стемнеет, наверное, начнётся время ужина для постояльцев.

За столиком у окна сидит Уоттс, мужчина, которого они видели днём в обеденном зале. Заметив Энн и Шалля в сопровождении хозяина, он встаёт.

— Уоттс. Я привёл их. Они мои гости, не наделай ничего грубого.

— Знаю я, не нуди.

С недовольным выражением лица Уоттс поворачивается к Энн.

Его верхняя одежда, рубашка и брюки скромные, но чистые, в его одежде видна аккуратность, присущая кондитеру. У него коротко подстриженные черные волосы и зеленые глаза. На вид ему около тридцати лет. Он в самом расцвете сил и имеет немалый опыт.

— Ты ведь серебряный сахарный мастер Энн Хэлфорд? В тот год, когда стало невозможно очищать серебряный сахар, по приказу виконта Серебряного Сахара кондитеры создали невероятные сахарные скульптуры на улицах Льюистона. Ты ведь участвовала в этом, та самая Хэлфорд?

— Вы меня знаете? — спрашивает Энн, желая убедиться.

— Знаю. Я тоже участвовал в работе в Льюистоне.

На немного скривившемся лице Уоттса проступает что-то похожее на гордость.

Энн, которая была настороже, немного расслабляется.

— В той работе...

Это было всего два года назад.

Когда стало невозможно очищать серебряный сахар, возникла угроза исчезновения сахарных леденцов. Тогда кондитеры королевства Хайленд, желая сохранить кондитерское искусство, под руководством виконта Серебряного Сахара Хью Меркури заполнили улицы столицы сахарными скульптурами.

И теперь искусство изготовления леденцов из серебряного сахара продолжает существовать.

С одной стороны, кажется, что это было всего лишь два года назад, а с другой – удивительно, что прошло уже целых два года.

Когда они обмениваются взглядами с Уоттсом, между ними возникает легкое чувство близости, словно молчаливое признание: «Это было трудное время, да?»

— Да, я там работал. Хоть я и не видел тебя лично, но слышал о тебе. Я – Уоттс. Я учился в главной мастерской гильдии Пейдж, а пять лет назад вернулся в Коссель и открыл магазин.

— Вы учились у мистера Глена? А, значит, вы знаете мисс Бриджит, мистера Коллинза и Орландо?

Уоттс широко распахивает глаза.

— А, дочь главы Бриджит? Красивая девушка. Коллинз – это Эллиот, да? Мы с Эллиотом и Орландо вместе учились. Они мои младшие товарищи.

— Так вы были товарищем мистера Коллинза и Орландо!

У Энн нет места, которое она могла бы назвать родным городом, но она думает, что, возможно, именно такое чувство возникает при встрече с земляком. Он незнакомец, но в нем есть что-то родное.

— Ты тоже училась в мастерской Пейдж?... Нет, не может быть.

Сейчас в каждой мастерской есть подмастерья-феи, и, как она слышала, число подмастерьев-девушек растет. Но до того, как Энн стала известна как серебряный сахарный мастер, ни одна мастерская не принимала девушек на обучение. Даже мастерская Пейдж, хотя её глава – человек с характером.

— Я училась у своей матери, которая была серебряным сахарным мастером. А в главной мастерской гильдии Пейдж я некоторое время работала главным мастером после того, как получила королевскую медаль.

— Понятно…

Тут Уоттс серьёзным тоном говорит:

— Тогда я тем более хочу, чтобы ты выслушала меня. Точнее... мне нужна твоя помощь.

— Помощь?

Энн удивлённо моргает, а Уоттс кивает.

— Мой магазин находится на улице за постоялым двором «Зарянка». Это близко. Не могла бы ты сейчас пойти туда? Есть сахарная скульптура, которую я хочу тебе показать. Я сейчас делаю её по заказу города для Дня Поминовения Душ. И я хочу спросить тебя, как она выглядит на твой взгляд.

— Почему вы хотите спросить об этом меня? Это ведь ваша работа.

— Я перестал понимать, — отвечает Уоттс с кислым выражением лица.

— Перестали понимать? Что именно...

Хозяин постоялого двора вмешивается:

— Не могли бы вы помочь, миссис Хэлфорд? Если его работа не удастся, то День Поминовения...

Что он имеет в виду под «перестал понимать»? Как коллеге по ремеслу, ей любопытно, тем более работа, которую сейчас выполняет Уоттс, важна для города.

Уоттс с измученным выражением лица глубоко кланяется.

— Я не знаю, как правильно поступить. Поэтому я хочу, чтобы ты пришла. Прошу тебя, ради сахарных леденцов.

Это необычно, чтобы самостоятельный мастер, имеющий свой магазин, кланялся ремесленнику, который не является ни главой, ни главным мастером гильдии. Энн удивляется и теряется.

— Пожалуйста, поднимите голову.

— Я прошу тебя.

Подняв голову, Уоттс смотрит на Энн умоляющим взглядом.

Полноценный мастер поклонился ради сахарных леденцов. Такое нельзя игнорировать.

Взглянув в окно, Энн видит, что, хотя солнце клонится к закату, до ужина ещё есть время, и его вполне достаточно.

— Хорошо, я пойду.

— Спасибо, я твой должник.

Лицо Уоттса смягчается.

— Слушай, Шалль, было бы здорово, если бы ты тоже пошёл с нами.

Энн оборачивается к Шаллю, который, прислонившись к стене со скрещенными руками, наблюдает за происходящим. Хотя опасности в посещении магазина коллеги нет, идти одной к малознакомому мужчине тревожно.

— Я не против.

Энн снова переводит взгляд на Уоттса.

— Мой муж тоже пойдет, ничего?

— Муж? Фей?

На его лице появляется недоумение. К такой реакции она уже привыкла.

— Его зовут Шалль Фен Шалль. Он мой муж.

Уоттс пожимает плечами.

— Ну, я слышал, что в последнее время в главные мастерские приходит много учеников-фей. Похоже, есть и те, кто становится супругами.

Его тон показывает, что хоть он и не понимает этого, но и не осуждает. Для человека, не имеющего особых отношений с феями, это довольно терпимая реакция.

— Так можно ли ему пойти с нами?

— Конечно. Раз уж ты идёшь, то всё что угодно. Пойдемте.

Выйдя вместе из «Зарянки», он идёт впереди и попутно объясняется:

— Прости, что так внезапно попросил прийти. Но ты очень выручишь. Я один не могу разобраться и всё время нервничаю, думая, что делать. А скоро уже нужно дать ответ.

— Ответ?

— Я уже говорил, что делаю сахарную скульптуру для Дня Поминовения Душ. Скоро в мой магазин придут молодой священник Макреган, который управляет церковью Косселя, и главы гильдий торговцев и ремесленников. Они придут проверить ход работы. Каждый год обе гильдии выделяют средства, и на эти деньги церковь заказывает работу у кондитеров.

— Раз заказчики собираются прийти, значит, работа над сахарными скульптурами идёт не очень хорошо?

На этот вопрос Уоттс морщится.

— У меня есть работа, которую я считаю хорошей. Она почти готова. Десять дней назад я показал её им. Но они сказали, что она не годится. Однако я не понимаю, почему не годится. И даже если она не годится... я не знаю, что еще сделать.

Видя озадаченное выражение лица Энн, которая не совсем понимает ситуацию, Уоттс виновато продолжает:

— Да, сложно понять. В любом случае, посмотри сначала на сахарную скульптуру, а потом поговорим.

Следуя за торопливо идущим Уоттсом, Энн внезапно приходит в голову мысль.

— Кстати, мистер Уоттс. Вы говорили, что открыли магазин в Косселе пять лет назад, вы родом отсюда?

— Да, я здесь родился и вырос. В тринадцать лет поступил на обучение в главную мастерскую гильдии Пейдж, поэтому десять лет отсутствовал в городе, но пять лет назад вернулся.

— Значит, семнадцать лет назад вы были в Косселе. Тогда, может быть, вы видели женщину-серебряного сахарного мастера, которая приехала в Коссель со своей семьей, или что-то слышали о ней?

Многие люди перенимают профессии своих родителей, так что если Уоттс один из них, то его родители могли быть кондитерами. В таком случае, как коллеги по ремеслу, они могли знать Эмму.

Однако Уоттс качает головой.

— Семнадцать лет назад здесь была женщина-серебряный сахарный мастер? Впервые слышу. Но тогда я был одиннадцатилетним сорванцом. Я и не слушал разговоры про кондитеров. Мои родители занимались торговлей на рынке, поэтому взрослые вокруг говорили только о тех, кто приходил туда. Мы не были связаны с ремесленниками.

— Понятно…

Хотя она и ожидала, что вряд ли сразу встретит кого-то, кто в то время знал Эмму, но раз он кондитер, на момент появилась надежда, поэтому сейчас она разочарована.

Шалль утешающе добавляет:

— Не торопись. Мы только сегодня приехали в Коссель.

— Да, ты прав, — отвечает она с улыбкой, а Уоттс с любопытством спрашивает:

— А почему ты интересуешься этим?

— Серебряный сахарный мастер, приехавший в Коссель, – моя мать. Семнадцать лет назад, когда началась война, что-то случилось с нашей семьей, и мои родители разлучились. Мне тогда не было и года, я ничего не помню. Я приехала в Коссель, чтобы узнать, что тогда произошло с нашей семьёй.

— Вот оно что. Поэтому ты в Косселе… — бормочет Уоттс, и его глаза темнеют. — Это было ужасно... тогда...

Будучи одиннадцатилетним мальчиком, он, должно быть, стал свидетелем всего того кошмара.

— Это было действительно... ужасно… — повторяет он и замолкает.

По его голосу и молчанию можно понять, насколько страшные вещи ему довелось увидеть, и Энн становится трудно продолжать расспрашивать его о чем-либо еще.

После некоторого молчания Уоттс глубоко вздыхает, словно пытаясь избавиться от тёмных воспоминаний.

— Раньше в Косселе было трое кондитеров, но двое погибли во время гражданской войны семнадцать лет назад, а последний умер от болезни пять лет назад. Через кондитеров будет сложно узнать о твоей семье, но старожилы из гильдии ремесленников могут что-то знать. Я осторожно поспрашиваю.

— Спасибо большое.

— Ты ведь пришла сюда по моей просьбе. Это меньшее, что я могу сделать

Магазин Уоттса находится за два дома от «Зарянки», через переулок, на углу другой улицы. Здание, по-видимому, было построено после гражданской войны, на внешних стенах нет трещин в штукатурке, и магазин выглядит опрятно. Все кондитерские устроены похоже: спереди магазин, сзади мастерская.

В мастерской, куда падают косые лучи солнца, у стены стоят две большие печи, и рядом установлены полки для сушки сахарных яблок, расплавленных в процессе варки.

В центре стоит верстак. Рядом с ним установлен деревянный постамент высотой до колен, который можно обхватить руками. На нем, накрытая белой защитной тканью, стоит сахарная скульптура высотой по пояс.

— Вот что я хотел тебе показать. Это сахарная скульптура, которую я делаю для Дня Поминовения, — говорит Уоттс, снимая защитную ткань и открывая леденец.

Это сахарная фигура в виде женщины. Она стоит на коленях в платье со множеством складок, будто сделанном из единого куска ткани, сложив руки и склонив голову в молитве. Складки платья красиво стелются по земле. Светло-каштановые волосы мягко спадают на спину и щеки. Глаза закрыты, а длина ресниц производит впечатление.

— Молитва, — невольно шепчет Шалль, который вошел в мастерскую вместе с Энн и стоит у полуоткрытой двери, видимо, стараясь не мешать двум мастерам.

Услышав этот шепот, Уоттс поворачивается к Шаллю.

— И тебе тоже так кажется, муж-фей?

— Я вижу это.

Кивнув на его ответ, Уоттс спрашивает у Энн, которая внимательно разглядывает скульптуру:

— А что думает серебряный сахарный мастер?

— Я тоже вижу только молящуюся женщину. Если это для Дня Поминовения, думаю, она молится за умерших.

— Считаешь, это неподходящая скульптура для Дня Поминовения, чтобы почтить память горожан, погибших семнадцать лет назад?

Энн кивает.

— Очень подходящая. И сделана прекрасно.

Тонкость ресниц, красота складок платья, естественность струящихся волос. И гладкость кожи, и искреннее выражение лица молящейся – все это техника первоклассного сахарного кондитера. Как и ожидалось от мастера, обучавшегося в главной мастерской гильдии Пейдж вместе с Эллиотом.

— Я тоже так думал. Но молодой священник Макреган, которому в прошлом году доверили церковь Коссель, пришёл десять дней назад посмотреть работу и заявил, что она не годится.

— Почему?

— Говорит, что нельзя делать то же, что и в прошлом году.

Энн несколько раз моргает.

— Вы сделали точно такую же скульптуру, как в прошлом году?

— Нет, в прошлом году это были три молящихся ребёнка. Но он сказал, что нельзя, потому что поза молитвы та же самая, — с горечью выплёвывает эти слова Уоттс.

— Сахарная скульптура для Дня Поминовения – это скульптура для скорби и молитвы по умершим. Почему нельзя изображать молящегося?

— Вы спрашивали, почему нельзя делать молящуюся фигуру?

— Он сказал, что просто молитвы недостаточно для Дня Поминовения.

Энн недоуменно наклоняет голову.

— Что это значит?

В этот момент Шалль внезапно отступает от двери и принимает настороженную позу. Полуоткрытая дверь широко распахивается, и слышится молодой голос:

— День Поминовения предназначен для того, чтобы скорбеть об умерших, но видеть сахарную скульптуру, которая только мрачно молится... мне это кажется угнетающим.

За открытой дверью стоит молодой мужчина в церковном облачении.

— Отец Макреган, — произносит Уоттс с неприязненным выражением лица.

«Этот человек и есть священник?»

Молодому священнику на вид около тридцати лет.

Коссель – второй по величине город в провинции Роквел. Он находится на полпути по дороге, соединяющей море и горные районы, и с давних времен является важным перевалочным пунктом для путешественников.

Размер церкви государственной религии пропорционален размеру города. Церковью такого среднего размера, как в Косселе, обычно управляет опытный священник среднего ранга или выше. Однако этот священник не достиг возраста, когда его можно было бы назвать опытным. В лучшем случае, он выглядит достаточно взрослым, чтобы управлять разве что церковью в маленькой деревне. Чтобы в таком молодом возрасте руководить церковью такого города как Коссель, нужно быть либо очень талантливым, либо очень уважаемым.

Вслед за ним в мастерскую входят двое мужчин: крепкий мужчина средних лет и широкоплечий пожилой мужчина с редеющими волосами.

— Извините за вторжение, Уоттс, — с улыбкой говорит крепкий мужчина средних лет.

— Мы же договаривались, так что проходите, мистер Коннелли, — неохотно отвечает Уоттс и, глядя на троих, объясняет Энн: — Это те трое, о которых я говорил раньше, кто попросил меня сделать сахарную скульптуру. Молодой – отец Макреган, тот – глава гильдии торговцев, мистер Коннелли. А другой – глава гильдии ремесленников, мистер Адамс.

Старик, который является главой гильдии ремесленников, с подозрением косится на Шалля.

Макреган с улыбкой входит внутрь и склоняет голову.

— Мы пришли, как и обещали, мистер Уоттс. У вас посетители? Может, нам подождать снаружи?

— Нет, всё в порядке. Я пригласил этого человека именно потому, что вы должны были прийти. Это Энн Хэлфорд. Она – серебряный сахарный мастер.

— О, — произносит Макреган. — Встретить серебряного сахарного мастера... сколько же лет прошло? Я – Теренс Макреган, служу в государственной церкви Косселя.

Он представляется, и в его зелёных глазах под длинной чёлкой мягко мерцает свет.

— Я – Энн Хэлфорд.

— Девушка-серебряный сахарный мастер – это редкость. Если у вас будет время, пожалуйста, посетите церковь Косселя. Будем рады вас видеть. Но почему вы в мастерской Уоттса...

Говоря это, взгляд Макрегана перемещается на сахарную скульптуру молящейся женщины, которую сделал Уоттс.

— Я позвал её из-за этой сахарной скульптуры, — говорит вызывающим тоном Уоттс, делая шаг вперед.

— Эта сахарная скульптура выглядит точно так же, как десять дней назад, мистер Уоттс. Я же сказал вам, что она не подходит.

В ответ на слова Макрегана, который озабоченно опустил брови, Уоттс твердо говорит:

— Что в ней плохого? Здесь присутствует миссис Хэлфорд, серебряный сахарный мастер. И она сказала, что скульптура подходит для Дня Поминовения, и что работа сделана хорошо. Почему же она не годится? Ведь так, миссис Хэлфорд? Ты же сказала, что она подходит?

Когда к ней обращаются, Энн, хоть и удивлена, но отвечает:

— Д-да. Это подходящая сахарная скульптура для Дня Поминовения. И исполнение очень хорошее.

— Я не говорил, что она не подходит. Я признаю, что она хорошо сделана, конечно. Но я ведь сказал, что одной только молитвы недостаточно, это удушающе. В прошлом году я это принял как должное. Но если и в этом году будет то же самое, это будет по-прежнему удушающе, и мне не хочется каждый год видеть такие скульптуры.

Уоттс раздраженно ударяет по верстаку.

— Ты ведь тоже был там ребёнком, когда город сгорел! И я там был. Если делать сахарную скульптуру для тех, кто был там и видел это, что может быть кроме молитвы? Я не могу придумать и создать ничего другого! Мастер, который делал сахарные скульптуры до меня, делал их так же. И я четыре года делал их так же. Как кондитер Косселя, и предыдущий мастер, и я – мы делали их именно так.

— Я благодарен, что и предыдущий мастер, и вы продолжаете делать сахарные скульптуры вот уже шестнадцать лет. Я искренне рад, что в Косселе есть такой умелый мастер. Но это отдельный разговор, а я ищу более подходящую сахарную скульптуру для Дня Поминовения.

— Ну и что мне делать? Что создать, чтобы вы были довольны?

— Разве не работа мастера – подумать об этом? — спрашивает Макреган, на что Уоттс фыркает.

— Это то, что я придумал.

— Придумайте что-нибудь другое.

— Это невозможно! — кричит Уоттс, сжимая кулаки. — Пока я помню те события, я не могу создать для поминовения ничего, кроме молящейся фигуры.

Энн с удивлением наблюдает за перепалкой между Макреганом и Уоттсом.

«Он спорит с заказчиком...»

Кондитеры обычно не ссорятся с заказчиками и не злят их. Это может привести к потере работы. Обычно, даже если кондитеру что-то не нравится, он идет на компромисс и делает то, что удовлетворит клиента. Единственный кондитер, который так не поступает, – это Кэт. Но мастера, которые так поступают, обречены на нищенское существование, как и сам Кэт.

Судя по внешнему виду магазина, Уоттс довольно успешно ведёт дела. Он совсем не похож на упрямца вроде Кэта, который делает только то, что сам хочет.

«Тогда почему он себя так ведет? Особенно когда речь идет о таком важном заказе, как скульптура на День Поминовения.»

Глядя на Уоттса, который сверлит взглядом Макрегана, Энн вдруг понимает. Уголки его глаз слегка покраснели. Он не плачет, но сдерживает нахлынувшие эмоции.

Заметив это, она осознаёт.

«Мистер Уоттс действительно не может представить ничего, кроме образа молящихся людей.»

Он сказал, что пока помнит произошедшее семнадцать лет назад... Наверное, действительно, шок от тех событий настолько сильно отпечатался в нём, что когда он пытается создать сахарную скульптуру для Дня Поминовения, страх, печаль, ненависть, тоска и все прочие чувства не позволяют ему представить ничего, кроме образа молящихся фигур.

Перед лицом ужасных воспоминаний ему не остается ничего другого, кроме как молиться.

Коннелли и Адамс переглядываются.

— Отец Макреган, может, уже хватит? — хриплым голосом пытается успокоить его Адамс. 

Коннелли тоже поддерживает его бодрым голосом:

— Верно! Эта сахарная скульптура, как и каждый год, вполне подходит для того, чтобы люди возносили поминальные молитвы. К тому же, эта девушка-серебряный сахарный мастер, которую привёл Уоттс, тоже говорит, что работа хорошая и подходящая.

Теперь Энн наконец понимает, зачем Уоттс привёл её сюда. Чтобы убедить заказчиков, показав, что даже серебряный сахарный мастер одобряет работу. И похоже, на Коннелли и Адамса это подействовало.

Однако Макреган упрямо качает головой.

— Я не могу согласиться.

— До Дня Поминовения осталось десять дней. Нет гарантии, что я успею сделать новую работу к сроку, — резко отрицает Уоттс. 

Макреган пристально смотрит на него.

— Прошу, не могли бы вы сделать другую, более подходящую скульптуру для Дня Поминовения?

— Это невозможно.

Коннелли и Адамс вмешиваются.

— Отец Макреган, нужен компромисс.

— Уоттс всё это время хорошо справлялся. Что плохого в том, чтобы сделать то же самое?

— Я не хочу, чтобы День Поминовения превратился в пустую формальность. Поэтому я прошу действительно подходящую сахарную скульптуру.

Уоттс выходит из себя.

— Вы хотите сказать, что я могу делать только бессмысленные, формальные скульптуры?!

— Я не это имею в виду. Если бы вы, Уоттс, сделали другую форму...

— Для Дня Поминовения нет других скульптур, кроме этих! Они подходят!

— Я так не думаю.

— Отец Макреган, не стоит так упорствовать. Вот серебряный сахарный мастер тоже...

— В словах Уоттса есть смысл.

— Нет, я...

— Этот молодой священник!

Когда четверо всё больше повышают голоса, и вот-вот начнется перебранка. Шалль недовольно морщит лицо и отступает к стене.

Энн взволнованно восклицает.

— Подождите, подождите минутку!

Звонкий голос Энн хорошо слышен, и четверо замолкают, поворачиваясь к ней.

— В конце концов, если станет ясно, чего именно хочет отец Макреган, разве вы, мистер Уоттс, не сможете это сделать? Ведь вы умелый мастер, так что если чётко все обсудить, вы сможете это воплотить, верно? Отец Макреган, чего именно вы хотите?

На Макрегана направлены острый взгляд Уоттса и встревоженные взгляды Коннелли и Адамса. Макреган сразу отвечает:

— Это должно быть что-то подходящее для Дня Поминовения. Но не скульптура, изображающая просто молящихся людей в угнетённом состоянии.

— Конкретно, что вы имеете в виду?

— Как я уже говорил, придумывать и создавать это – работа кондитера.

Энн хмурится.

Такие просьбы поступают часто. У заказчика есть желание, которое он хочет воплотить в сахарной скульптуре, но конкретная форма не определена. Есть только пожелания и мысли.

Еще сложнее то, что в данном случае отвергается форма «молитвы», которая кажется наиболее подходящей.

«Молитва... Простой образ молящегося человека не подходит? Тогда какую форму использовать?»

Сахарный кондитер не может представить форму, которую даже сам заказчик не может определить.

К тому же, поскольку Уоттс связан болезненными воспоминаниями семнадцатилетней давности и не может представить ничего, кроме образа молящихся людей, требование Макрегана действительно затруднительное.

— Тогда я не могу это сделать. Даже если вы говорите «придумать», это невозможно. Я отказываюсь от этой работы.

Когда Уоттс это говорит, Коннелли подскакивает.

— Подождите, Уоттс. Ведь вы всегда делали их.

— Раз этот молодой священник не может согласиться, ничего не поделаешь.

Макреган, на которого указывают, вздыхает.

— Я лишь хочу, чтобы День Поминовения...

Произнеся это, он вдруг поднимает голову, словно что-то придумав, и смотрит на Энн.

— Точно.

Когда их глаза встречаются, Макреган произносит воодушевлённым голосом:

— А что если поручить это вам!

— Мне?!

Энн невольно отступает на пару шагов.

— Я не могу перехватывать работу у мистера Уоттса.

— Это не перехват, а компромиссное решение. Мистер Уоттс говорит, что не может сделать сахарную скульптуру, которую я требую. В таком случае нужно попросить того, кто сможет. Вы – серебряный сахарный мастер. Я когда-то видел леденцы, сделанные серебряным сахарным мастером. Они создают замечательные вещи. Есть вероятность, что вы сможете сделать то, что меня устроит.

Уоттс придвигает стул, стоящий возле рабочего стола, и тяжело садится.

— Да, может, так и лучше.

— Мистер Уоттс, но...

Когда обеспокоенная Энн зовёт его жалобным голосом, Уоттс машет рукой.

— Не нужно меня жалеть. Если ты можешь это сделать, делай. К тому же, если скульптура для Дня Поминовения останется моей… — Взгляд Уоттса падает на пол. — Это будет игнорированием желания молодого священника... Как кондитеру, мне это не по душе.

Конец его фразы звучит хрипло и тихо.

— Мистер Уоттс, но...

— Я говорю, что не могу, потому что действительно не могу. Это не упрямство или что-то такое.

Умоляющий взгляд Макрегана, ожидающие выражения лиц Коннелли и Адамса. Отвернувшийся Уоттс. И лицо Шалля, выражающее усталое изумление, словно говорящее: «Ты как всегда ввязываешься в неприятности.»

«Что же делать?»

Энн в замешательстве.

Она не понимает, какую конкретно форму скульптуру на День Поминовения хочет Макреган. Единственное указание – что простой образ молитвы не подходит. К тому же, эта скульптура предназначена для важного для горожан дня, и ответственность велика.

Вдобавок времени на работу мало. До Дня Поминовения всего десять дней.

Энн приехала в Коссель, чтобы узнать, что случилось с её семьёй семнадцать лет назад. Сможет ли она делать такую ответственную работу, параллельно занимаясь расследованием?

«Если я откажусь, то наверняка на День Поминовения возьмут сахарную скульптуру мистера Уоттса.»

Даже если Макреган не согласится, в итоге так и будет. Однако это означает искажение желания заказчика, что неприемлемо для мастера.

Наверное, именно поэтому Уоттс и сказал Энн «сделать это».

«Смогу ли я сделать леденец для такого важного для горожан дня?»

Она колеблется.

Поскольку самая очевидная форма – образ молящихся за упокой – не подходит, найти подходящую форму, которая удовлетворит всех, будет сложной задачей.

Взгляд Энн, блуждающий в поисках ответа, притягивается к Шаллю.

В углу мастерской, которая становится всё темнее по мере захода солнца, он стоит, прислонившись к стене, и смотрит на неё. Его взгляд говорит, что ей нужно посмотреть на свои чувства трезво.

«Я приехала в этот город не для того, чтобы делать леденцы. Но война, обрушившаяся на этот город семнадцать лет назад, возможно, изменила судьбу моей семьи. Это не может быть не связано. К тому же...»

В глубине души пробуждается дух кондитера.

«Хочу придать этому форму. Форму поминовения, отличающейся от простой молитвы. Форму, которую горожане увидят и посчитают подходящей для поминовения.»

Сделав глубокий вдох, Энн устремляет взгляд на Макрегана и остальных.

— Хоть я и серебряный сахарный мастер, я приехала в этот город с другой целью. Я не местная. И как вы видите, я молода. У меня мало опыта.

Сделав паузу, она решительно продолжает:

— Если вас это устраивает, я возьмусь за работу.

Макреган улыбается.

— Конечно, это нас устраивает. Пожалуйста, сделайте это.

— Тогда... я берусь за эту работу.

Радостно шагнув вперёд, Макреган протягивает руку. Энн пожимает её. Рука теплая, гладкая, и сжимает ладонь Энн с приятной силой, свойственной священнослужителю.

Поскольку речь идёт о сахарной скульптуре для важного городского праздника, это первая крупная работа за долгое время. Хотя Энн и беспокоится, сможет ли она оправдать желания Макрегана, её сердце бьётся ещё сильнее от волнения.

Найти и воплотить то, чего даже сам заказчик точно не знает.

«Как захватывающе!»

Когда на её лице невольно появляется улыбка, краем глаза она замечает, как Шалль, видимо признав это, тихо усмехается. Уоттс, словно сбросив груз с плеч, с облегчением откидывается на спинку стула и закрывает глаза.

— День Поминовения через десять дней, верно?

— Да.

— Тогда нельзя терять время.

Энн выпрямляет спину и спрашивает у Макрегана:

— Где обычно выставляют скульптуру в день праздника? На площади, на помосте или где-то еще?

— Она будет выставлена в церкви Косселя.

— Тогда позвольте мне как можно скорее осмотреть церковь Косселя. Сегодня уже темнеет, так что это невозможно, но, может быть, завтра?

— Я не против, но… зачем? — спрашивает Макреган, похоже удивлённый внезапной просьбой.

— То, как будет смотреться скульптура, зависит от места, где она будет выставлена. Мне нужно подумать о том, что и как делать.

Глава гильдии торговцев Коннелли и глава гильдии ремесленников Адамс переглядываются, а затем вопросительно смотрят на Уоттса, словно говоря, что никогда не слышали о таком. Уоттс растерянно смотрит на Энн. Но это не критический взгляд, а скорее требующий объяснений, Энн кивает и продолжает:

— Несколько лет назад сахарные скульптуры для праздника Святых Начал, созданные главной мастерской гильдии Пейдж для церкви Святого Льюистона, выглядели совершенно по-разному в зависимости от освещения в том месте. Такое тоже случается. Поэтому я хочу увидеть место, где будут выставлена скульптура.

— А, понятно, — бормочет Уоттс и задумчиво подносит руку к подбородку.

Макреган кивает.

— Понятно, тогда завтра. Приходите в церковь Косселя, серебряный сахарный мастер Энн Хэлфорд.

⠀

⠀

На следующее утро Энн, Шалль и Мифрил, оставив повозку и трёх лошадей в постоялом дворе «Зарянка», пешком отправляются оттуда в церковь Косселя.

Гилберт и Флау остаются в постоялом дворе. Флау будет читать воспоминания комнат «Зарянки» в поисках новых зацепок.

Было решено, что для сопровождения Флау во время чтения воспоминаний лучше всего подходит близкий ей Гилберт.

Поэтому только они втроём, согласно договорённости с отцом Макреганом, направляются в церковь, чтобы посмотреть, что это за место.

— Как здорово, что мы получили работу. А ещё и скидку на еду в гостинице!

Мифрил, сидящий на плече Шалля, пребывает в хорошем настроении с тех пор, как вчера вечером смог выпить лишний бокал вина. А лишнее вино он выпил благодаря тому, что хозяин «Зарянки» предложил скидку на оплату питания.

За ужином Гилберт тоже обрадовался, услышав о работе, которую получила Энн. Похоже, ему было просто приятно находиться в столовой вместе со своей дочерью.

Он предлагал Энн съесть и его порцию хлеба, а когда она нечаянно уронила вилку, подобрал ее быстрее всех и, улыбаясь, попросил служанку принести новую. Шалль, наблюдая за этим краем глаза, сказал: «Прямо как птица, усердно таскающая корм в гнездо», отчего все рассмеялись.

А сам Гилберт, услышав это, застенчиво улыбнулся, будто его похвалили.

Флау, как обычно, ела молча. Она почти никогда не болтает попусту.

— Надеюсь, Флау Фул Флан что-нибудь обнаружит, — беззаботно говорит Мифрил, сидя на плече Шалля и скрестив руки за головой.

— Да... Но я надеюсь, что с ней все будет в порядке.

Энн оглядывается на удаляющийся постоялый двор «Зарянка».

Прошлым вечером Флау, похоже, читала память их комнаты, а сегодня утром за завтраком усталым голосом сообщила: «Похоже, наша комната не та, где останавливался Гилберт.» Она выглядела нездоровой. Чтение воспоминаний гостиничных комнат, через которые за долгие годы прошло множество людей, похоже, очень утомительно, и кажется, что она может читать только одну комнату в день.

Сегодня Флау планирует прочесть память комнаты Энн и Шалля.

— Что такое? О чём ты беспокоишься, Энн?

— Похоже, чтение воспоминаний комнат очень утомляет Флау.

— Всё будет в порядке. С ней тот старик, если ей станет плохо, он позаботится.

Энн не так оптимистична, как Мифрил.

— Я просто подумала, что другой фей мог бы лучше заметить изменения в её состоянии. Папа такой беззаботный. Если она скажет, что всё в порядке, он сразу поверит. Может, было бы лучше, если бы с ней остался кто-то из вас.

— Тогда возвращайся ты, Шалль Фен Шалль, — говорит Мифрил, тыкая его в щёку. Шалль хмурится.

— Я могу быть полезен, если с Энн что-то случится. А ты не поможешь, если к ней пристанут хулиганы. Это тебе стоило остаться.

— Как грубо! Да я и сам могу раскидать парочку хулиганов... наверное. И вообще, страшно оставаться одному рядом с той, к кому нельзя прикасаться.

— Раз уж ты так опасаешься Флау, как ты вообще решился спать в одной комнате с ней? Уснуть-то смог? — с недоумением спрашивает Шалль, на что Мифрил гордо выпячивает грудь.

— Конечно! Я устроил себе спальное место на карнизе для штор, куда она не дотянется! Правда, там было немного тесновато, так что я дважды за ночь свалился.

— Мне правда интересно, почему ты так настаиваешь на том, чтобы спать в их комнате? — спрашивает Энн, и Мифрил важно поднимает палец.

— Это же очевидно! Не хочу мешать вашей супружеской жизни.

— Но разве тебе не тяжело просыпаться дважды за ночь? — спрашивает Энн, признательная за беспокойство, но всё же чувствуя себя виноватой. 

Глаза Мифрила почему-то загораются.

— Энн, ты глупая! Это же идеально! Когда просыпаюсь, я могу заглянуть в вашу с Шаллем комнату…

Похоже, он замечает холодный взгляд Шалля, резко замолкает и бледнеет.

— Что ты собирался сделать в нашей с Энн комнате?

— Н-ничего особенного.

— Ты хотел подсматривать? Я так и думал, хорошо, что повесил ткань на замочную скважину.

— Что-о?! Так вот почему я ничего не мог разглядеть, сколько ни смотрел! Проклятье!

— Подсматривал?!

Подняв глаза к небу, Энн в ужасе бледнеет. Она лихорадочно пытается вспомнить, не делали ли они с Шаллем чего-то постыдного прошлой ночью.

«Всё в порядке, всё в порядке. Мы ничего такого не делали. К тому же Шалль сказал, что повесил ткань на замочную скважину.»

Шалль хватает вскочившего и топающего ногами Мифрила.

— Значит, всё-таки подглядывал. Подглядывающий монстр.

— Я не подглядывал! Просто проходил мимо комнаты!

— Посреди ночи несколько раз? И как это можно случайно заглянуть в замочную скважину, просто проходя мимо?

Мифрил стонет, когда Шалль сжимает его сильнее.

— Шалль! Я понимаю твои чувства, но, пожалуйста, прости его уже!

Видя, как извивается и стонет Мифрил, Энн в панике спасает друга, любящего подглядывать, из рук мужа. Обессиленный Мифрил бросает на Шалля сердитый взгляд из ладоней Энн.

— Ты что, хочешь меня убить? Энн, отчитай своего мужа!

— Но… сначала пообещай, что не будешь подглядывать... Мифрил Рид Под.

— Да говорю же, я не подглядывал! Просто проходил мимо!

Он так упорно настаивает на этом, что это уже не раздражает, а даже впечатляет.

«Ну, это же Мифрил Рид Под.»

Энн горько усмехается и снова оглядывается на постоялый двор «Зарянка».

«С Флау все будет в порядке, ведь папа с ней. Но...»

Вдруг ей приходит в голову мысль.

До их случайной встречи Флау вряд ли так сильно хотела знать, где был Гилберт и что делал все это время. Тем не менее, она готова читать обширные воспоминания каждой комнаты в постоялом дворе. Она не смогла бы этого сделать, если бы не испытывала симпатии к Гилберту.

«Но у меня нет ощущения, что Флау очень любит папу.»

Обычно, если человек не пытается специально скрыть свои чувства, симпатия к кому-то естественным образом проявляется, но в случае с Флау этого нет.

Она случайно встретилась с Гилбертом в Раю Серы и провела с ним целый год. Более того, она даже попросила Энн и ее спутников помочь ему, когда им управляла Сера. И сейчас она сама вызвалась использовать свои способности, чтобы узнать о прошлом Гилберта. Несмотря на то, что она делает то, что никогда бы не сделала без привязанности к Гилберту, от неё не чувствуется никаких признаков симпатии.

«Может, Флау слишком сдержанна?»

Энн вдруг думает, что, возможно, именно это и стало причиной, по которой Флау и Гилберт когда-то расстались.

«В любви нужно быть искренней.»

Она вспоминает слова сильной рыжеволосой женщины.