35. У подножия Фудзи [1]

Жуань Сяо присоединилась к ним последней. На ней было классическое пальто Burberry, длинные волосы собраны в хвост. Она выглядела более собранной, чем при первой встрече, но её улыбка по-прежнему была очень милой.

— Сегодня выходит второй эпизод шоу, — сразу же сказала она Шан Сыжую. — Ты обязательно окажешься в трендах. Я даже хештег уже придумала: [Шан Сыжуй — актёрская игра просто зашкаливает].

— А разве не [Шан Сыжуй прикидывается простачком, чтобы слопать тигра]? [2] — присоединился к подтруниванию Ся Сицин.

Шан Сыжуй надул губы и, покачиваясь, слегка толкнул Ся Сицина плечом.

— И кто здесь тигр? Ты или Цзыхэн?

Ся Сицин взглянул на Чжоу Цзыхэна. Тот сидел, опустив голову, и играл в телефоне, похоже, не собираясь вступать в разговор. Ся Сицин усмехнулся.

— Я же умер первым. Значит, точно не я.

— А может, сегодня вечером ты снова умрёшь первым, — с хихиканьем поддразнил Шан Сыжуй.

Жуань Сяо тоже рассмеялась.

— Не накаркай.

— Цзыхэн сегодня что-то мало говорит, — Шан Сыжуй нарочно сменил тему. — Может, у него совесть нечиста, потому что он и есть убийца?

— Да когда он вообще любил поговорить? — невзначай «добила» Жуань Сяо.

Чжоу Цзыхэн, над которым подшучивали, поднял голову. Его острый взгляд упал на Шан Сыжуя, голос прозвучал ровно:

— Ладно. Сегодня вечером первым я убью тебя.

Шан Сыжуй тут же, с весёлым смешком, подошёл и обнял Чжоу Цзыхэна за шею.

— Не надо, красавчик, пощади меня. Эй, ты же в прошлый раз говорил, что если будешь убийцей, то первым убьёшь Сицина? Не забывай о своём обете.

Едва услышав имя Ся Сицина, Чжоу Цзыхэн слегка изменился в лице, нарочито сделал брезгливую гримасу и оттолкнул Шан Сыжуя.

— Какой ещё обет? Что за чушь?

Шан Сыжуй тут же переключился на Ся Сицина.

— И ты тоже. Кто бы из вас двоих ни оказался убийцей, обязательно должен убить другого. Слово надо держать.

Жуань Сяо скрестила руки на груди.

— Прекрасно. Если я окажусь убийцей, клянусь, первым убью тебя.

Видя, как серьёзно она это произносит, Шан Сыжуй немедленно возмутился:

— Почему же? Мы с тобой и в прошлом не враждовали, и сейчас не ссоримся! Как ты можешь так, Сяосяо…

— Потому что ты слишком много болтаешь.

Пока все шутили и смеялись, Ся Сицин заметил, что Чжоу Цзыхэн снял солнечные очки и потер переносицу.

Без макияжа он выглядел прекрасно, только синяки под глазами были довольно заметны.

«Наверное, тяжело готовился к экзаменам?» — предположил Ся Сицин.

Они вместе поднялись на борт самолёта. Места у всех были рядом, и ещё до посадки Ся Сицин догадался, что будет сидеть рядом с Чжоу Цзыхэном. Так и вышло: он увидел, как Чжоу Цзыхэн, идущий впереди, сел рядом с его местом.

Шан Сыжуй тащил его за собой.

— Сицин, я сижу позади тебя. — Он подошёл к своему ряду и сел рядом с Жуань Сяо, с улыбкой сказав: — Возможно, я просплю весь полёт, так что давай поменяемся? Тебе будет удобнее. 

Жуань Сяо охотно согласилась и достала из сумки паровые маски для глаз. 

— Можете поспать в них, и свет не мешает, и удобно.

Шан Сыжуй взял одну, несколько раз поблагодарил, откинул спинку кресла и улёгся.

Жуань Сяо была очень добра, так что Ся Сицин тоже взял одну маску, улыбнулся ей в ответ, а затем встал рядом с уже сидящим Чжоу Цзыхэном.

— Извини, можно пройти?

Длинные ноги Чжоу Цзыхэна занимали много места, и он подвинулся, пропуская Ся Сицина.

— Спасибо.

Эта отстранённая и формальная вежливость заставила Чжоу Цзыхэна почувствовать себя неудобно. Кто бы мог подумать, что всего несколько дней назад этот человек флиртовал с ним в студенческой столовой.

— Не стоит благодарности, — тоже улыбнувшись ответил Чжоу Цзыхэн.

Когда Ся Сицин пробирался мимо него к своему месту, Чжоу Цзыхэн уловил незнакомый аромат. Похожий на лимон, но с холодными древесными нотками, вроде кедрового запаха. Это было совершенно не в стиле Ся Сицина, и скорее напоминало вкусовые предпочтения какого-нибудь другого мужчины.

Чем глубже он погружался в размышления, тем сильнее, казалось, становился запах кедра, вызывая у Чжоу Цзыхэна ощущение дискомфорта.

Словно добавляя к делу новые улики, он вновь и вновь доказывал самому себе распущенность Ся Сицина, надеясь, что так сможет поскорее вырваться из его сетей.

Краем глаза он видел изящную руку Ся Сицина, лежащую на подлокотнике кресла. Та самая рука, что когда-то прижималась к его груди, заставила сердце Чжоу Цзыхэна сжаться от смутного страха, а едва успокоившаяся за эти дни голова снова пошла кругом.

После событий того дня между Ся Сицином и Чжоу Цзыхэном возникла непреодолимая преграда, хотя и до этого их отношения нельзя было назвать особо близкими. Но Ся Сицин по натуре своей был гордым, его самолюбие снова и снова оказывалось задетым, и даже испытывая огромное желание покорить Чжоу Цзыхэна, теперь ему требовалось время, чтобы восстановиться.

Все, кого он встречал до Чжоу Цзыхэна, легко оказывались в плену созданной им иллюзии, лишь он один отказался погружаться в неё, и это вновь и вновь напоминало Ся Сицину: «такого человека, как ты, никто никогда по-настоящему не полюбит».

Хотя он и без того давно это понимал.

Не желая разговаривать, Ся Сицин решил поспать. Он посмотрел на паровую маску в руке, немного помедлил и в конце концов отложил её в сторону, просто закрыл глаза и прислонился к иллюминатору.

Чжоу Цзыхэн, увидев отложенную маску, вспомнил, как во время первой записи программы тому завязали глаза.

Ся Сицин боится темноты. Наверное, даже в самом начале, в той комнате, надеть повязку на глаза было для него непросто.

Поэтому он и решился пойти ва-банк, самым быстрым и прямым способом проверив, нет ли в комнате ещё кого-то, кто мог бы помочь ему вырваться из темноты.

Неизвестно, из-за душевных ли треволнений, но Чжоу Цзыхэн не мог заснуть. Он листал начатую ранее книгу по квантовой механике.

Лучи предвечернего солнца падали на страницы, делая гладкую бумагу будто пушистой: казалось, можно было разглядеть мельчайшие белые бумажные волокна, колышущиеся среди напечатанных строк. Точно так же, как сейчас колыхалось сердце Чжоу Цзыхэна — колебания, которые почти никто не мог заметить.

Впавший в полудрёму Ся Сицин слегка выпрямил голову. Глаза его были закрыты, и, когда голова приподнялась, его шея вытянулась, словно у лебедя, задремавшего на солнце.

Чжоу Цзыхэн заставлял себя не смотреть на него, но спящее лицо Ся Сицина отражалось в тёмном экране ноутбука, стоявшего на столике. Выступающий кадык на изящной шее походил на одинокую гору посреди равнины, и у подножия этой горы было погребено не что иное, как сердце Чжоу Цзыхэна. Всякий раз, когда кадык слегка вздрагивал, его сердце начинало неконтролируемо содрогаться, будто от подземных толчков.

Ему вдруг страстно захотелось утонуть в этой тишине. Хотя подглядывание — дело не слишком благородное, но в такие моменты Ся Сицин не пытался его соблазнить, не совершал никаких опасных действий. Он просто тихо существовал рядом, подобно вулкану, временно прекратившему извержение.

Вот так любуешься дождем из опадающих лепестков сакуры и сверкающим снегом на вершине Фудзи, но боишься готовой в любой момент извергнутся раскалённой лавы.

Человеческие желания всегда эгоистичны и сложны.

Книга в руках, казалось, чего-то лишилась. Пальцы Чжоу Цзыхэна беспокойно перелистнули несколько страниц, и его вдруг охватило чувство вины. Не книге чего-то не хватало — его собственному сердцу недоставало кусочка.

Часть его была съедена тем самым змеем из Эдемского сада.

Взгляд снова и снова невольно скользил к экрану. Чжоу Цзыхэн заметил, что брови Ся Сицина слегка нахмурены. Подумав, что, возможно, ему мешает слишком яркий свет, он как можно осторожнее протянул руку, чтобы опустить шторку иллюминатора. Но едва пальцы коснулись стекла, послышался голос Ся Сицина.

— Не закрывай.

Ся Сицин не открывал глаз, лишь повернул голову к окну. Голос его звучал приглушённо и хрипловато, на грани сна и бодрствования.

— Без света я не могу заснуть.

Пальцы непроизвольно сжались. Чжоу Цзыхэн убрал руку.

Ся Сицину не удавалось полностью погрузиться в сон. Глаза его были закрыты, зато остальные чувства обострились. Он слышал, как Чжоу Цзыхэн перелистывает страницы — лёгкое шуршание бумаги словно мягко скользило по сердцу. Он слышал и дыхание Чжоу Цзыхэна, иногда похожее на вздохи, но не совсем.

Под лучами солнца всё в поле его зрения под сомкнутыми веками превращалось в размытый оранжево-красный цвет. По мере погружения сознания вглубь, этот цвет колыхался, напоминая ему «Закат на побережье» Моне — умиротворяющий и тёплый.

Свет не имеет формы.

Именно закрытые глаза точнее всего ощущают свет.

Поэтому в момент, когда Чжоу Цзыхэн протянул руку, Ся Сицин быстро пришёл в себя. Жажда света не давала ему спокойно уснуть; страх, тревога — все те эмоции, запертые во тьме, разом хлынули наружу.

Никто не поймёт. Ся Сицин знал это.

Чжоу Цзыхэн больше не пытался потревожить его сон. Он даже перестал слышать какие-либо звуки от Чжоу Цзыхэна.

Обычно Ся Сицину было трудно заснуть в самолёте: было ощущение, будто он в маленькой лодке, которую качает на вздымающихся волнах. Но на этот раз в той лодке, казалось, образовалась маленькая пробоина, вода потихоньку просачивалась внутрь, и он стал медленно погружаться, опускаясь в более глубокий сон.

Во сне он был совсем маленьким, все окружающие казались огромными и подавляющими. Тёплая кровь стекала с подбородка на грудь, маленький мультяшный персонаж на футболке стал ярко-алым. В больнице сновали люди, его тащил за собой малознакомый человек, будто тряпичную куклу, ухваченную за руку, и тело его беспомощно болталось, пока его не дотащили до пахнущей дезинфекцией операционной.

В ушах не умолкали крики и споры. Странное ощущение, когда тонкая холодная игла проходит сквозь кожу под анестезией. И слёзы, которые ребёнок ещё может позволить себе лить безудержно.

Пронзительные женские крики.

«Зачем я только тебя родила?!»

«Лучше бы тебя не было».

«Ты — начало всех моих несчастий».

Он посмотрел вниз: на нём уже не было той запачканной кровью одежды, не было мультяшного персонажа. Боль заставила его протянуть руки — на обеих руках синяки и следы побоев, один за другим. Клюшка для гольфа или другие дорогие металлические предметы — всё, что было под рукой, оставляло на нём отметины.

Словно холст — как ни разрисовывай, всё равно не жалко.

«Самые любящие вас на свете люди — это ваши папа и мама, поняли?»

Весь класс хором ответил детскими голосами:

«По—ня—ли—и—и!»

Понял.

Так хочется поднять руку и спросить.

Учительница, а если мои папа и мама меня не любят?

Тогда в этом мире найдётся ли кто-нибудь…

Вода захлестнула его, перекрыв дыхание. Чувство удушья, будто при утоплении, заставило Ся Сицина мгновенно проснуться. Словно рыба на грани смерти, он судорожно, жадно глотал воздух, от которого зависела его жизнь. В панике он поднял руку и потрогал шрам на своём подбородке.

Когда он открыл глаза, уже наступали сумерки. Облака на большой высоте окрасились в роскошные цвета. Уязвимость, просочившаяся сквозь сон, сделала его полным подозрительности. Краем глаза он увидел, как Чжоу Цзыхэн смотрит на него. Ся Сицин рукой вытер уголок глаза, отвернулся и хриплым, колким голосом спросил:

— На что уставился?

На лице Чжоу Цзыхэна мелькнуло замешательство. Казалось, он только что вышел из состояния задумчивости, и на его чётко очерченном лице появились оттенки растерянности и вины.

— Долго смотрел?

Ся Сицин представлял, как он мог вести себя во власти кошмара: возможно, нервно вцепился пальцами в ткань сиденья, возможно, невольно стонал во сне, а может, были и более неловкие проявления. Он пытался прочесть ответ по реакции Чжоу Цзыхэна.

— Некоторое время… — Чжоу Цзыхэн опустил свои тёмные глаза, виновато глядя куда-то в угол. Длинные густые ресницы, освещённые солнцем, отбрасывали трепещущие тени.

Он не лгал. Чжоу Цзыхэн был упрям, но не любил лгать.

— На что смотрел? — Ся Сицин, показавший свою уязвимость, невольно ощетинился. — Что ты увидел?

Чжоу Цзыхэн снова поднял глаза. В них отражались облака за окном, и выглядел он предельно искренним.

— Эффект Тиндаля.

Такой ответ удивил Ся Сицина.

Чжоу Цзыхэн не лгал.

Когда Ся Сицин погрузился в глубокий сон, в сердце Чжоу Цзыхэна будто упало пёрышко. Оно медленно опускалось, и все места, которых касалось, начинали мучительно зудеть, но это пёрышко никак не могло достигнуть дна.

В конце концов он всё же повернул голову и посмотрел на него.

Солнечный свет, пробившийся сквозь плотную толщу облаков, проникал сквозь крошечный иллюминатор. Парящие мельчайшие частички пыли превратили воздух в мутный коллоид, похожий на туман. Луч света, проходя сквозь него, оставлял прекрасный и яркий след: от верхнего левого угла иллюминатора под углом шестьдесят градусов вниз, вдоль продолжения угла падения, прямо на грудь Ся Сицина.

— Когда возникает эффект Тиндаля, свет обретает форму, — Чжоу Цзыхэн указал ему на грудь. Уголки его губ слегка приподнялись.

Ся Сицин растерянно опустил голову, посмотрел на свою грудь, затем, следуя по этому испускающему слабое сияние пути, устремил взгляд к нагромождению розоватых облаков.

Чувствительность и мнительность, тревога и настороженность — всё было сметено маленьким физическим явлением, превратившимся в луч света, — такой красивый, что пронзил самое сердце.

Запоздало Чжоу Цзыхэн осознал, что только что невольно улыбнулся Ся Сицину.

После того дня он снова и снова напоминал себе не устанавливать с ним слишком тесных отношений, каких бы то ни было. Но только что он снова забыл об этом. Однако он видел Ся Сицина, спокойного во сне, будто в беспамятстве, и видел слёзы, что затуманили его глаза в момент пробуждения, — словно стеклянные бусины.

Он ничего не знал о Ся Сицине, да и не нуждался в этих знаниях. Он всегда так себя убеждал.

Но когда он увидел, как Ся Сицин, проснувшись, ощетинился, ему показалось, будто он видит розу, парящую в облаках.

Хочется протянуть руку и схватить её, но в ладони останутся лишь царапины от шипов.

Самолёт стал готовится с снижению. Стоя в проходе, стюардесса с безупречным макияжем напоминала о мерах предосторожности при посадке. Чжоу Цзыхэн закрыл книгу, в которую так и не смог толком вчитаться, и захлопнул ноутбук на столике.

Ся Сицину с трудом удалось прийти в себя после этого сна. Они вышли из самолёта, и последние лучи заходящего солнца окутали его.

— Как же я хочу есть, — выспавшийся Шан Сыжуй обсуждал с идущей рядом Жуань Сяо важный вопрос об ужине.

Ся Сицин рассеянно поднял глаза к облакам, к розовому небу — к свету, который не имеет формы.

Вдруг телефон завибрировал. Ся Сицин достал его и посмотрел.

[Эталон нравственности]: Поделился изображением.

Это была фотография, сделанная сбоку, украдкой. На снимке, пойманный объективом, был запечатлён эффект Тиндаля, прекрасный фон из розовых облаков за стеклом иллюминатора и его собственное спящее лицо.

И тот обрётший форму луч света, пронзающий его грудь.

Сжимая телефон, Ся Сицин почувствовал, как сердце его дрогнуло.

Он тихо заговорил, не глядя на того, кто рядом, словно обращаясь к ветру.

— Зачем ты меня сфотографировал?

И ветер принёс ему ответ, с едва уловимой слабой усмешкой.

— Я фотографировал не тебя. Я снимал эффект Тиндаля.

С виду — жёсткий отказ, а на деле — бессознательное заигрывание.

Этот человек и правда наивный на вид, но ведёт себя чертовски ловко.

[1] Видимо, название главы является отсылкой к известной песне 陈奕迅《富士山下》(Eason Chan, Under Mount Fuji) 2006 г. Песня о неразделённой любви и расставании исполняется на кантонском языке. В ней рефреном повторяется фраза «никто не может завладеть Фудзи — просто потому, что любит её». В общем, как говорит Qwen, это лирическая баллада, наполненная философскими размышлениями о любви, природе желания, принятии утраты и внутреннем освобождении. 

[2] Идиома 扮猪吃老虎 (bàn zhū chī lǎo hǔ) — букв. «прикидываться свиньёй, чтобы съесть тигра», т.е. притворяться слабым, наивным или глупым, чтобы в итоге перехитрить и победить сильного противника.