Онлайн чтение книги Любовь моя, я хочу убить тебя Love, I want to kill you
1 - 1

— С сегодняшнего дня мой дом — твой дом.

Мой дядя.

— Ты не та девочка, по которой я скучал. За это время ты стала совсем взрослой.

Мой любимый дядя.

— Покорная пиявочка. Ты должна отплатить за то, что я тебя вырастил.

Мой дядя, которого я хочу убить.

Прим. пер: она использует обращение 아저씨 (аджосси) –– это неродной мужчина средних лет. Как в России мы обращаемся к соседу дяде Вове. 

— Я е-е-е-есть хочу-у-у...

Насколько громкой может быть жалоба голодного двухлетнего ребёнка? И всё же его голос гулко разносился по подземному хранилищу. Ведь оно было таким же пустым, как и его живот.

— Ната...

Рядом с мальчиком, укрывшись тем же грязным тряпьём, лежала его сестра Наталия. Она ничего не ответила, лишь безучастно смотрела в тёмный потолок, словно и вправду оглохла.

— Ната...

У мальчика не было сил трясти сестру: он мог только шевелить губами, жалобно хныча.

— Живот...

Даже на эту фразу у него не хватило сил. Он приоткрыл рот, тяжело задышал и замолк.

— Живот... пустой.

— ...Тихо.

— Почему-у-у?

— Я же говорила — если не будем молчать, плохие дяди придут и нас съедят.

Двухлетний малыш и десятилетняя девочка.

Девочка уже не была наивной. Она знала, что может случиться, если кто-то их найдёт. Но мальчик был слишком мал, чтобы понять, как стремительно изменился мир.

— Хнык... хр-р… 

Он захныкал, а потом разрыдался взахлёб.

— Уа-а-а! Я голодный!

— Замолчи!

Наталия резко села и зажала брату рот. Её глаза, полные ужаса, не отрывались от люка в потолке, крепко запертого на засов.

Там, наверху, наверняка рыщут чудовища, изголодавшиеся по крови. Глаза у неё лихорадочно дрожали. 

— Перестань... прошу, перестань плакать...

Она больше не слышала, что творится снаружи. Наталия крепче прижала ладонь к его рту, но обессиленные пальцы не могли заглушить всхлипы.

— Хн… уа-а...

Если солдаты услышат и ворвутся сюда — нам конец. Повезёт, если нас сразу убьют. 

— Умоляю, просто замолчи! Хн...

Но младший брат не унимался, и в итоге Наталия тоже разрыдалась.

Она жалела. Жутко жалела. Не надо было давать ему ту гнилую картофелину.

Надо было морить его голодом, чтобы не осталось сил даже ныть. Лучше бы он умер в тот день.

Да. Лучше бы он умер.

Прожив жизнь, которая была хуже смерти, начинаешь задумываться: почему мы оплакиваем тех, кто ушёл раньше нас? Им ведь повезло.

— Ма-а-ма...

— Ну что ж, тогда я отправлю тебя к маме.

Когда брат наконец начал звать маму, Наталия не выдержала: она поддалась порыву и схватила подушку.

Глаза девочки, опустившей пожелтевшую от бесчисленных слёз подушку на лицо младшего брата, были абсолютно сухими.

Наталия правда любила его. А если точнее, она любила всех своих братьев.

Но это было до того, как её жизнь обернулась проклятием, страшнее смерти.

До того как она по-настоящему узнала, что ей, чужачке, нет места на этой земле.

Кажется, с тех пор прошла вечность, но всё изменилось за месяц. Всего за один проклятый месяц.

Деревня, затерянная в чаще леса.

Захолустье на границе королевства, где никто не знал, что такое электричество.

Место, где хозяева земли и батраки принадлежали к разным сословиям, но по внешнему виду их невозможно было отличить — все выглядели одинаково нищими.

Там и родилась Наталия — второй ребёнок батрака по фамилии Рудник, единственная дочь среди множества сыновей.

И отец её, и дед жили на этой земле из поколения в поколение. Кто бы мог подумать, что однажды её назовут чужачкой?

— Розелианка.

Иногда, во время охотничьего сезона, через деревню проходили чужаки с длинными ружьями за плечами. Именно они называли её чужой. Розелианкой.

Наталия не ходила в школу, поэтому не знала, что это значит.

Всё, что она знала — это что за лесом, за большим озером, начинается королевство Констанц. А их деревня принадлежит королевству под названием Мерсия.

— Меня чужаки называли розелианкой… А где Розель находится?

Из любопытства она решила расспросить самого знающего старика в деревне. И в ответ услышала:

— Такого королевства нет.

— Но как же так? Мы ведь живём в Мерсии. Значит, мы мерсийцы?

— На бумаге — да.

Лишь в восемь лет Наталия поняла: в толстых учётных книгах жители пяти деревень по эту сторону леса числятся как мерсийцы, но на самом деле все зовут их розельцами.

Тысячу лет назад кочевой народ, потерявший землю и родину, нашёл пристанище в этих лесах.

Обычаи и кровь тех, кто, как говорили, пришёл из Розеля — страны, местоположение которой теперь уже никто не знает, — со временем незаметно смешались с культурой Констанца и Мерсии.

Да и язык, на котором говорила Наталия, был диалектом, в котором переплелись мерсийский и констанцский.

— А я-то думала, почему у дядек, пришедших из-за леса, такой странный акцент.

— Наталия, не водись слишком близко с чужаками. Хочешь, чтобы тебя звали дворняжкой?

А что такого в беспородных собаках? Наталия любила своих трёх дворняг больше всего на свете.

Так она и жила, не ведая, кем считается за пределами леса.

До тех пор, пока в год её десятилетия не началась война.

Констанц и Мерсия традиционно враждовали. Мир, продержавшийся тридцать лет после последней войны, рухнул в одночасье.

— Чёртовы шавки Констанца вторглись на равнины у самого западного края озера!

Перед самым сбором урожая над полями день и ночь поднимался чёрный, густой дым. Его было видно даже из деревни. Впервые Наталия увидела самолёт.

Удивительно. Как такая махина из железа может летать, как птица?

Девочка из лесной глуши, где не было ни газет, ни радио, не знала, что такое настоящая война.

В её представлении война была детской игрой: когда мальчики бегают с палками, как будто с ружьями, и кричат «пиф-паф» на весь лес.

Но теперь деревенским мальчишкам предстояло взять в руки настоящее оружие. Её брату было всего пятнадцать, когда в деревню на трёх грузовиках ворвались солдаты Мерсии и его увели с собой.

Провожая взглядом юношей, которых насильно увозили, деревенские тревожно переговаривались между собой вполголоса.

— Кто знает, не для того ли розельцев берут — чтоб их первыми под пули пустить.

— Да уж, хоть бы им форму выдали. А то ещё обвинят в шпионаже в пользу Констанца.

Смысл этих слов она поняла совсем скоро — настолько ясно, жестоко и бесповоротно они вбились в неё, что она не смогла забыть этого до конца жизни.

Фронт переместился на восток, прямо к деревне Наталии. И за месяц, пока армии Констанца и Мерсии поочерёдно побеждали и отступали, мирное поселение в чаще леса обратилось в настоящий ад.

Увели весь скот. Отобрали всё зерно и дрова, припасённые на зиму. Одни дома сгорели дотла, а другие после бомбардировок превратились в руины.

Самолёты больше не казались ей чудом.

Но кто бы мог подумать, что это — ещё не самое страшное.

— Грязные мерсийские дворняги!

Когда приходили солдаты Констанца, Наталия была мерсийкой.

— Поступил донос: эта деревня помогает войскам Констанца. Предатели приравниваются к врагу и подлежат немедленной казни.

Когда приходили солдаты Мерсии, она становилась констанцкой.

Один за другим люди исчезали — солдаты обвиняли их в шпионаже без суда и следствия. Одних казнили сразу, других увозили в лес, и больше никто их не видел.

Тогда страх ещё был сильнее голода. Наталия боялась даже приближаться к лесу — к тем самым местам, где когда-то собирала с соседями ягоды и грибы, — страшась увидеть, во что превратились их тела.

В те дни девочка не знала, как и за что они погибли, но запах смерти и ужаса, шедший из леса, невозможно было не почувствовать.

— Папа, мы больше не можем здесь жить. Можно нам уйти?

— Ната, нельзя.

Люди не могли уйти. Не только потому, что слишком крепко цеплялись за землю, которую их предки защищали тысячу лет, претерпевая гонения.

— Если мы уйдём, все погибнем.

В какой бы стороне они ни оказались — в Констанце их сочтут мерсийцами, в Мерсии — констанцами. А чужаков убивают везде. Это не изменится.

И с тех пор Наталия начала завидовать старшему брату, который надел форму Мерсии и стал мерсийцем.

Они остались в изолированной деревне, надеясь, что линия фронта сместится хоть куда-нибудь. А пока ждали, добрые, знакомые с детства люди начали меняться.

Один мужчина оклеветал соседа, с которым всю жизнь делил хлеб, обвинив его в шпионаже в пользу королевства Констанц — лишь бы спасти собственную шкуру.

Но стоило прийти констанцким войскам, и того же доносчика уже назвали пособником Мерсии, повесили и сожгли. 

Множество невинных людей погибло в результате охватившего деревню безумия. Так погиб отец Натальи. Так погибла её мать.

Младшие братья Наталии исчезали один за другим. Тела двоих видели в лесу — они не смогли терпеть голод. Ещё двое пропали, и больше их не видели.

Они наверняка сбежали и выжили.

Она знала, что это ложь, в которую никто не верит. Даже она сама.

Те, кто ещё дышал, начали умирать с голоду.

Когда доели даже собак, им больше не нужны были оправдания. Люди перестали использовать ложные доносы и убивали друг друга собственными руками, отбирая последние остатки еды.

Война показала, что скрывается на самом дне человеческой души. И она не стала исключением.

Та Наталия Рудник, что когда-то делила даже последнюю фасолину, умерла. Теперь её больше не мучила совесть, когда она забирала еду и одежду у мёртвых.

В конце концов, она дошла до того, что хотела задушить младшего брата, которого растила и носила на руках. 

— Ма-а-ма...

— Ну что ж, тогда я отправлю тебя к маме.

В тот самый миг, когда она собиралась прижать тяжёлую подушку к его лицу, изо рта двухлетнего малыша вырвались слова, которых он никак не мог произнести.