— Я не хочу умирать...
Эти слова, смазанные всхлипами, больно вонзились прямо в сердце. Казалось, в ней давно не осталось ни капли чувств, но откуда-то из трещины, о которой она и не знала, хлынуло что-то горячее и жгучее.
— Ххык...
Он был слишком мал, чтобы знать, что такое смерть, а уже знал. На середину подушки, мелко дрожащей над его телом, капнула слеза.
Я умерла, и во что превратилась?
Наталия отшвырнула подушку и прижала брата к себе.
— Прости. Прости меня. Мне так жаль.
— Ната... я не хочу умирать.
— Ты не умрёшь. Когда взойдёт солнце, я постараюсь найти нам еду. Потерпи немного, ладно? Я обещаю.
Несмотря на отчаянное желание жить, в ту же ночь он замёрз насмерть. Печаль её длилась недолго, облегчение — куда дольше.
Чувства — непозволительная роскошь перед лицом войны.
— Перетрясти всё! Ни одна тварь не должна ускользнуть! Кто вздумает сопротивляться — расстрелять на месте!
На четвёртой неделе изоляции всё началось снова: ещё одна волна резни.
Когда в деревню ворвались солдаты в форме Констанца, Наталия успела сбежать и спрятаться в сарае за соседним домом.
— П-пощадите, прошу вас... кхх...
Наталия слышала, как погибла та самая добрая соседка, что недавно поделилась с ней гнилой картошкой. В тот момент она лёжа в соломе, не смея дышать.
Пожалуйста, спасите.
Она сложила дрожащие руки и молила Бога — не за неё, а за себя. За свою никчемную жизнь.
Даже самая долгая ночь когда-нибудь кончается. На рассвете над деревней пронеслась последняя волна бомбёжки, и всё стихло.
Чуть позже Наталия вышла из укрытия. Она должна была первой добраться до дома той соседки. Вдруг в подвале остались какие-нибудь остатки гнилой картошки?
Есть… есть хочу…
Она брела по двору, покрытому инеем, на дрожащих, костлявых ногах.
У неё не было сил даже перекреститься и помолиться за упокой её души. Она равнодушно прошла мимо тела женщины, раскинувшегося на промёрзшей земле.
И вдруг где-то за сельским домом раздался рёв мотора.
Машина.
Наталия застыла. Это был плохой знак.
Надо спрятаться.
Машина заглохла, и вслед за этим послышались тяжёлые шаги и голоса мужчин. Предвестие куда более страшное.
— Перебрать всю округу. Если найдутся раненые или выжившие гражданские — взять живьём и привести ко мне.
Говорили на мерсийском. Но для неё, розелианки, мерсийцы уже давно не были союзниками.
Сил добежать до сарая у неё уже не было, и тогда Наталия пошла на хитрость. Она легла в лужу крови рядом с телом соседки.
Хруст.
От хруста тонкого льда у неё сердце ушло в пятки.
Топ-топ.
Десятки шагов приближались.
Наталия быстро размазала засохшую кровь по иссохшему телу и бледному лицу, затем закрыла глаза.
Господи, пусть они примут меня за труп.
Холодная кровь впитывалась в тонкую ткань и липко растекалась по коже. Мысль о том, что скоро это может быть уже её горячая кровь, пробрала до костей. Тело затряслось, будто его полоснуло лезвием.
Так меня точно раскроют. Пожалуйста… п-пожалуйста, остановись.
Наталия изо всех сил старалась унять дрожь и задержала дыхание. А шаги в тяжёлых сапогах становились громче, заглушая стук сердца.
Два сапога подошли прямо к ней. Кто-то цыкнул языком, и тут же над головой раздался раздражённый крик:
— Обнаружены две гражданские, обе мертвы!
Едва она успела выдохнуть с облегчением, как где-то вдали послышались более тяжёлые шаги. Глухой звук, отдающийся в земле, как назло, замер у неё над головой.
В повисшей тишине её сердце билось с такой силой, что казалось, каждый удар отдаётся у всех в ушах, как тиканье бомбы.
— Хм...
Кто-то наклонился совсем близко. Тёплое дыхание коснулось холодной кожи. Он разглядывал её лицо прямо в упор.
И от этой настойчивости ей стало ещё труднее дышать.
Ах…
Когда чужая рука дотронулась до шеи, она едва не выдохнула. Сильный удар сердца отозвался не только в груди — заложило уши.
— Ребёнок жив.
Пальцы, проверившие пульс, отнялись — и приговор был вынесен. Если убьют сразу, это будет удачей.
Господи… пусть убьют. Умоляю, просто убей меня.
Молитва о спасении превратилась в просьбу о немедленной смерти.
— Притворялась мёртвой рядом с трупом, да?
Тело, лежавшее на промёрзшей земле, резко дёрнули вверх. Человеческое тепло, которого она давно не чувствовала, пробрало до дрожи.
— Умная малышка. Как тебя зовут?
Смысла притворяться больше не было. Наталия открыла глаза.
— Ах...
Под полями офицерской фуражки сверкнули тёмно-синие глаза. Сдавленный вдох вырвался из груди. Мужчина, поднявший её на руки, был молодым офицером в форме Мерсии.
С того самого момента, как чужое тепло сомкнулось на ней, перед глазами вновь и вновь возникало одно и то же: этот солдат тащит её — в лес или в постель. И теперь это становилось реальностью.
— Н-не надо...
— Не бойся. Я не собираюсь тебя убивать.
Наталия ещё больше отчаялась, услышав, что её не убьют.
— Н-не надо… Просто… п-просто убейте меня… хнык...
Она надеялась, что если будет громко рыдать и умолять, её прикончат хотя бы из раздражения. Но почему же у него в глазах такая жалость?
Он снял тяжёлое шерстяное пальто, закутал в него Наталию, потом прижал её к себе и, неся на руках, отдал приказ стоящему у машины водителю:
— Немедленно в госпиталь.
Он не потащил её в постель.
Он лечил её, хотя она не была ранена. Кормил, потому что она была голодна. Одевал, потому что она была разута и раздета.
Дали ей кров, когда она осталась без дома и стал её единственной семьёй, когда она потеряла свою.
Так этот мужчина спас Наталию.
А потом убил.
— Жизель. Теперь тебя зовут Жизель Бишоп.
Дочь розельских батраков, Наталия Рудник, умерла от руки того, кто её спас.
Ангел мой, которого я встретила в аду.
Дядя…
Чем громче раздавались колокола утренней службы, тем смазаннее становилось лицо дяди. Жизель открыла глаза и увидела перед собой только мутную пелену.
Почему мне опять приснилась та первая встреча с ним?..
Она стёрла слёзы с щёк тыльной стороной ладони. С этого действия начинался каждый её день.
— Елена, просыпайся.
— Ммм… ещё пять минуточек…
Как всегда, она разбудила Елену, соседку по комнате и главную соню в пансионе.
— Доброе утро, Мэри.
— Доброе утро, Жизель.
Смыв с лица остатки сна в общем умывальнике, она вернулась в комнату и надела форму.
— Отче наш, сущий на небесах… Позаботься о душах тех, кто страдал… и храни душу и тело моего дяди.
В часовне Жизель молилась за упокой родных и за здоровье дяди. Это был её личный утренний обряд, который она выполняла перед школьными занятиями.
Скоро ли придётся с ним проститься?
До выпусного остался всего месяц, так что, наверное, пора бы попрощаться с этими утренними привычками. Но кто знает — может, даже после выпуска её утро всё так же будет начинаться со слёз.
— Ха-а-а...
Выйдя из часовни, Жизель глубоко вдохнула. Прохладный воздух майского утра остудил тревогу, тлеющую внутри.
Нет, сегодня будут хорошие новости. Обязательно. Надо торопиться.
На фоне солнечного света готические здания, обвитые плющом, казались особенно яркими. Шаги Жизель стали чуть бодрее.
— Доброе утро, Жизель.
— Доброе.
Чем ближе была цель, тем больше девочек встречалось ей на дорожке.
Все в белых блузках и тёмно-синих сарафанах. Поверх — тёмно-зелёные кардиганы с золотой вышивкой на груди.
Академия Фуллертон.
Лучший пансион в королевстве для девочек из благородных и зажиточных семей. И место, где Жизель провела четыре года, вдали от дядиной опеки.
— Жизель! Сюда!
Стоило ей войти в столовую, как сквозь общий гомон раздался голос Елены. В одно мгновение в помещении, где собрались сотни учениц, наступила тишина, будто оно опустело.
Все взгляды устремились на неё. Жизель сделала вид, что не замечает их и направилась в центр зала — к столику, где сидела Елена.
Но взгляд её всё это время был прикован к газете, которую подруга положила рядом с подносом. Она даже не взглянула на еду, сразу схватила газету и, не садясь, принялась бегло просматривать первую полосу.
Ей был нужен только один человек.
Эдвин Экклстон.
Майор армии, за именем которого звание героя тянется словно титул, и герцог, тесно связанный с королевской семьёй.
И мой дядя.
Учитывая его статус и репутацию, это имя просто обязано было стоять первым в списке.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления