Онлайн чтение книги Любовь моя, я хочу убить тебя Love, I want to kill you
1 - 27

Дяде не следует знать, что у блистательной Жизель Бишоп под ногами всё ещё чёрной тенью лежит прошлое.

Причина, по которой я обязана скрывать от него свою тень, не только в этом.

— Здесь.

Мы подошли к дому, где я работаю. Для дяди толкнуть тяжёлую коляску по ступеням до самого крыльца оказалось делом совсем несложным.

— Спасибо.

— Что вы, рад помочь, для меня это честь, мисс Бишоп.

Тут же игривый джентльмен снова обернулся серьёзным дядей.

— Уверена, что всё в порядке?

— Всё хорошо. Голова больше не кружится.

— Но всё же не перенапрягайся, мало ли.

— Сидеть и кормить младенца яблочным пюре — много сил не занимает.

Он хотел сказать, что и это — слишком, но только сдержанно улыбнулся.

— Ну да, уж лучше милый работодатель, чем плохой парень.

Дядя протянул указательный палец к ребёнку, с которым успел сдружиться, и тот крепко обхватил его пальчик крохотной ладошкой, будто прощаясь.

— Если работа тебе по душе — я за, но если только ради денег — я решительно против. А вот если ты ищешь занятие, которое даст тебе более ценный опыт, я только приветствую это, и если захочешь, чтобы я помог с поиском, буду и вовсе счастлив.

Свою настойчивую просьбу он закончил лишь тогда, когда Жизель кивнула, показывая, что всё поняла и запомнила. Он уже спускался по ступеням, но вдруг оглянулся и сделал вид, будто приподнимает воображаемую шляпу.

Жизель улыбнулась этой дурашливой игре, но вместе с тем на лицо начала ложиться тень сложных чувств, и она поспешно отвернулась к двери. Девушка уже тянулась к звонку, стараясь придать лицу спокойствие, когда…

— Может, тебе это покажется банальным, но…

Голова сама собой повернулась на звук бархатного голоса. Дядя, засунув одну руку в карман брюк, стоял у подножья лестницы и смотрел на неё.

— Когда я впервые встретил тебя, я и представить не мог, что однажды буду тревожиться о тебе по таким мелочам. (Прим. пер. В оригинале стоит выражение “배부른 걱정” — буквально «сытая забота/беспокойство», используется для описания бесполезных, надуманных или излишних переживаний, которые возникают у человека, у которого нет реальных проблем или который находится в комфортных условиях. То есть не голод, не смерть, не война, а что-то простое, бытовое).

Его синие глаза сияли радостью, словно он любовался чем-то бесконечно дорогим.

— Тогда ты была похожа на надломленный росток, и я боялся, что он уже никогда не выпрямится и не зацветёт.

Лишь на мгновение моё сердце наполнилось волнением при виде его глаз.

Дядя всё ещё думает обо мне как о «сироте войны, которая съела собственного пса».

Я чувствовала себя маленькой, как в десять лет.

— Но ты выросла в крепкое, зелёное дерево и зацвела пышными, дивными цветками. Зря я понапрасну тревожился.

Дядина рука мягко скользнула по лепесткам розовой розы, отяжелевшей от росы и пышно цветущей за изгородью — словно он сравнивал этот куст роз с Жизель. 

— Ты и представить себе не можешь, как я счастлив, что ты так выросла.

Но дядя не знает, что у этого дерева внутри гниль.

— Сегодня я, конечно, поучал тебя, но хотел сказать спасибо за то, что теперь ты даришь мне только эти… пустяковые заботы.

— Дядя…

— Я считаю счастьем, что мне довелось пройти через тот ад. Потому что там я встретил тебя, мой ангел.

Дядя, я не ангел. В аду ангелы умирают первыми. Там выживают лишь демоны.

— Это вы настоящий ангел, дядя.

Ангел, спасший меня, когда я в том аду превращалась в демона.

— Я не ангел.

Дядя горько усмехнулся, взглянул на часы на запястье и, бросив напоследок «Увидимся дома», ушёл.

Жизель всё ещё смотрела ему вслед, даже когда его фигура совсем исчезла вдали. Её не отпускал взгляд, которым он только что смотрел на неё.

Он смотрел на Жизель так, будто любовался предметом своей гордости.

Тем, чем можно гордиться. Орденом.

Без развитого чутья сироте не выжить. А потому я прекрасно знала: для майора Эдвина Экклстона Жизель Бишоп — это орден, которым он гордится.

Сияющее доказательство того, что он пошёл на бойню, называемую войной, не для того, чтобы убивать, а чтобы спасать.

Но орден обязан сиять безупречно. Если он узнает, что изнанка этого золотого блеска разъедена гнилью, взгляд дяди потускнеет.

И в этом тоже заключалась причина, по которой дядя никогда не должен узнать о тени Жизель.

— Жизель!

Эдвин поднял на руки ребёнка, лежащего на ледяной земле, и сдавленно, почти с ужасом выдохнул.

Почему снова этот сон? С тех пор как я узнал, что она больше не встречается с мужчинами, он ни разу мне не снился.

И всё же, даже понимая, что это всего лишь сон, Эдвина вновь охватил яростный порыв убить того, кто осмелился сотворить такое с его девочкой.

— Жизель! Очнись!

— Ха!

Во сне Жизель распахнула глаза. Обычно на этом всё заканчивалось, но почему же сегодня сон продолжался?

— Н-не хочу. Я больше не могу. Просто… хн… убейте меня.

Жизель задрожала в его руках, смертельно перепуганная, побледневшая, как в тот день, когда они встретились впервые, и попыталась вырваться из его объятий. Эдвин крепко прижал бьющегося ребёнка к себе, заставив смотреть ему прямо в лицо.

— Жизель, приди в себя. Это же я, дядя.

Я думал, она не узнаёт меня и попытается убежать, но в глазах Жизель, полных ужаса, блеснула ясная, сфокусированная осознанность.

— Отпустите! Вы опять хотите причинить мне боль!

— Что за бред? Я никогда тебя и пальцем не тронул.

И вдруг её отчаянная борьба тут же прекратилась.

— Лжёте. — Налитые кровью глаза сверкнули, и она указала вниз. — Это вы сделали, дядя.

Я слежу за её взглядом и вижу, как по бледной внутренней стороне бедра струится алая кровь.

Это я… сделал?

Выходит, тот мерзавец, которого я мечтал убить, — я сам?

Эдвин подозревал каждого мужчину, но только не себя. Ведь в его сердце никогда — ни на миг — не возникало порочной мысли о ней.

Сознание, что преступником оказался именно он, обрушилось с такой силой, что тело ослабло. В этот миг Жизель вырвалась и поползла прочь по лужице крови.

Пф.

В этот момент я услышал смех в своих ушах.

— Нет!

Его рука сама собой вытянулась и схватила Жизель за щиколотку. Девочка, не в силах вырваться из руки, которая не слушалась воли Эдвина, обернулась и с налитыми кровью глазами проклинала его.

— Ты — дьявол. Я расскажу всему миру.

Эдвин Экклстон приютил на войне сироту и вырастил её, а потом изнасиловал. Притворялся ангелом, а оказался дьяволом. Что с него взять: всего лишь пёс Экклстон. Нет, он самый мерзкий пёс из всех Экклстонов.

Так весь мир будет тебя клеймить. Вот так, вот так…

Некто невидимый заговорил издевательским шёпотом.

Не страшно тебе?

Даже если бы весь мир тыкал в него пальцем, он бы не испугался. Единственное, что внушало ужас, — это презрительный взгляд Жизель.

Неразборчивый шёпот зашевелился где-то рядом, и вместе с ним угас взгляд Жизель. Перед глазами всё померкло.

— Угх…

Ему казалось, что собственное тело вот-вот перестанет ему принадлежать, но в ту же секунду глаза распахнулись. Над головой простирался знакомый потолок спальни. Эдвин выдохнул с облегчением, но мысль, мелькнувшая в ту же секунду, заставила его резко подняться.

А что, если он взял моё тело, побродил вокруг, а потом вернулся в постель и притворился спящим?

Проверить это можно. Эдвин обратился к плотно закрытой двери:

— Пол, ты не слышал, чтобы я пытался выйти или в комнате что-то двигалось?

— Нет, никак нет, Ваша Светлость, — отозвался один из слуг, который, думая, что у хозяина начался лунатизм, дежурил каждую ночь у его двери.

— Ха-а…

Он шумно перевёл дух и провёл рукой по лицу. Ладонь тут же оказалась липкой от холодного пота.

Опустив взгляд на собственную руку, Эдвин внезапно понял: влажной была не только она. Приподняв одежду на бёдрах, он сдавленно прошипел сквозь зубы ругательство:

— Мерзкая пиявка, ублюдок поганый…

Эдвин всё понял. Этот сон родился не от тревоги — его породил демон, поселившийся в голове.

Не насытишь меня сам — я сорвусь на той девочке, что так тебе дорога.

Вот он шантаж.

Тик-так, тик-так, тик-так, тик-так.

Звук секундной стрелки стал невыносимым. То ли из-за нервов, доведённых до предела, или же во всём виноваты стены убогой гостиницы, где даже часы звучали как дешёвый хлам?

Грохот локомотивного гудка за окном заглушил навязчивый стук секунд. Эдвин отвёл взгляд от часов и уставился на окно, завешанное ветхой занавеской. По ту сторону находился главный вокзал.

Дешёвая гостиница напротив вокзала.

Место, куда захаживают лишь случайные люди и где никто не запоминает новые лица.

Нищий квартал в самом сердце города, так что встретить здесь знакомых было невозможно.

И всё же на нём были очки, чтобы скрыть лицо, — а теперь он снял их и, зажав пальцами ноющие виски, прислушался к раздражающему тиканью.

Тук-тук.

В дверь его номера постучали.