Онлайн чтение книги Любовь моя, я хочу убить тебя Love, I want to kill you
1 - 12

— Бежать не нужно, но ближе не подходи.

— Почему?

— У тебя слабые бронхи.

Всего раз в детстве простыла, а он до сих пор об этом твердит.

Эту ворчливую реплику Жизель так и не озвучила.

Жизель, с ранних лет закалённую заботой о детях и работой на ферме, дядя считал болезненной. Она ненавидела недоразумения, но именно оно почему-то ей нравилось.

Вот почему я никогда не говорю, что вовсе не больна. Даже если меня будут продолжать считать ребёнком.

Жизель не хотела, чтобы в ней видели ребёнка, но и взрослое обращение пугало.

Ты уже выросла, пора жить самостоятельно. 

Я боюсь однажды услышать это от него.

Когда Жизель станет совершеннолетней, они перестанут быть сиротой и опекуном и юридически станут посторонними людьми. Их связь, не скреплённая кровью, могла оборваться в любой момент. И дядя вполне мог оборвать её сам.

У меня ведь есть только вы, дядя.

Я хочу, чтобы дядя ошибочно думал, что я никогда не смогу жить самостоятельно.

Но человеческая душа коварна: иной раз мне становится любопытно, что значит — быть женщиной в глазах такого джентльмена.

«Для меня великая честь сопровождать на балу самую ослепительную даму под этим небом».

Сегодня я втайне ждала, что дядя будет не только обращаться со мной как со взрослой, но и возьмёт на себя роль партнёра. Но раз он так и не пригласил меня танцевать, значит, таких мыслей у него не было.

— А где же твой молодой и красивый кавалер? Зачем променяла его на скучного старика?

— Он не мой кавалер.

А дядя куда красивее. И вовсе не старый. И уж точно не скучный.

Дядя достал из внутреннего кармана маленькую жестянку и открыл её. Тёплый ветерок раннего лета принёс с собой свежий аромат мяты.

Жизель было достаточно и того, что он у неё на глазах повторил привычку, которую прежде она могла видеть лишь во сне.

Вынув два мятных драже, дядя протягивает руку. Наверное, из-за запаха табака он сохраняет дистанцию и не подходит близко.

На лице дяди расцветает улыбка, будто он смотрит на щенка, выпрашивающего лакомство. Я поспешно шагаю ближе, приоткрываю губы, и его пальцы осторожно кладут мятную конфету на кончик моего языка, после чего он отстраняется.

Вверх по языку растекается покалывание. Вторая конфета, как всегда, достается дяде.

— Этот парень, похоже, жаждал танцевать с тобой до конца бала.

— Он танцует хуже вас, так что дисквалифицирован.

— Зря я завысил твою планку.

Именно он был её первым учителем танцев.

— Тогда вина лежит на вас.

— Можно искупить её одним танцем?

Жизель округлила глаза.

Дядя собирается танцевать со мной?

Мне хочется подпрыгнуть от радости, но я едва вспоминаю уроки женских манер и заставляю себя держаться гордо.

— Очевидный убыток для меня, но на этот раз я прощаю вас, милорд.

Улыбка, с которой он смотрел на щенка, сменилась гримасой человека, которого укусил любимый пёсик.

Дядя в одно мгновение стёр это странное выражение и, изобразив спокойную улыбку, подошёл к Жизели.

— Благородство мисс Бишоп я запомню навсегда.

В тот миг, когда он наклонился, чтобы оказаться с Жизель на одном уровне, и почтительно протянул ей руку, сердце её забилось быстрее.

Так нельзя….

И всё же, зная это, я кладу ладонь в его ладонь, и дядя, крепче перехватив руку, притягивает меня к себе.

Мы прямо здесь танцуем? Я думала, вернёмся в бальный зал и станем танцевать перед всеми.

Он поймал мою вторую руку, повисшую в воздухе, и положил себе на плечо.

Тут же его ладонь обвила мою талию. Наверное, из-за того, что платье с открытой спиной, рука ложится гораздо ниже, чем в детских воспоминаниях.

Мы двигаемся в такт далёкой, едва слышной музыке, но мелодия быстро тонет в стуке сердца.

Остаётся только подчиниться уверенным, отточенным движениям дяди. 

Они заскользили по длинному коридору, пересекаемому лунным светом и тенью, словно по клавишам рояля.

В темноте ей следовало бы быть внимательной, чтобы не наступить ему на ногу, но Жизель никак не могла сосредоточиться.

Всё моё внимание приковано к теплу его тела, которое я ощущаю сквозь тонкий шёлк.

— Подними голову.

— …Да.

Слова послушно сорвались с губ, но голову она подняла лишь тогда, когда они шагнули в тень.

Раскрасневшееся лицо скрывала темнота, но от пота, выступившего на ладонях, спрятанных в его руке, не уйти.

Если дядя заметит, будет так стыдно.

Что со мной?

Дядя вдруг не кажется дядей. Может, потому что запах у него другой?

От него всегда веяло свежей мятой, но сегодня запах отягощён едкой дымкой сигары.

Тяжёлый аромат давит мне на грудь, дыхание сбивается. От одышки перед глазами всё кружится. 

— Ах!

И как раз в этот момент, закружившись за руку с дядей, я теряю равновесие. Подол платья путается между ногами, я спотыкаюсь о собственную ногу и валюсь назад… И дядя поспешно подхватил Жизель в свои объятия.

— А…

— …

В тот миг, когда их взгляды встретились во тьме, внезапно смолкли звуки каблуков мужчины и женщины, эхом гармонично разносившиеся по тихому коридору.

В тишине остались только их сбивчивые, прерывистые вдохи, и эта тишина казалась хрупкой, готовой разлететься от любого движения.

Жизель ощутила это слишком поздно.

Ладонь дяди лежит прямо посреди моей спины.

От места, где соприкасается разгорячённая, влажная от пота кожа, тепло волнами расходится по всему телу.

Тук-тук. Тук-тук.

Я ясно чувствую, как сердце яростно колотится, ударяясь о его ладонь. Мне странно и стыдно, я дёргаюсь, пытаясь вырваться, но дядя не убирает руку.

И тут Жизель заметила, что с ним творится неладное.

Он словно был не здесь.

Он явно смотрел на Жизель, но взгляд его не был устремлён на неё. Глаза, в которых постепенно проступало что-то похожее на страх, вдруг скрылись за опущенными веками.

— …Дядя?

— Жизель, беги…

Я не разобрала слов, сорвавшихся будто сквозь сжатое горло. Я хочу переспросить, но… Рука, державшая спину, вдруг оторвалась и толкнула Жизель в плечо.

Он хочет, чтобы я ушла?

Она осторожно попятилась, всматриваясь в его бледное лицо и всё ещё закрытые глаза.

— Ах!

Но едва его ладонь отпустила, как он вновь стиснул запястье Жизель.

— Ой…

Не останавливаясь на этом, дядя резко притянул Жизель так близко, что их тела полностью соприкоснулись.

Рука снова обвила её талию, скользнула вверх по углублению вдоль позвоночника и мягко провела по обнажённой коже. Жизель вздрогнула, словно в летнюю жару её пробрал озноб.

Тук-тук. Тук-тук.

Ладонь, дойдя до лопаток, обрисовывает круги там, где моё сердце бьётся так, будто готово вырваться наружу.

Мне стыдно и страшно, хочется вырваться и убежать, но я не могу пошевелить даже кончиком пальца. Как будто он меня приковал.

— Д-дядя…

Именно в этот миг его плотно сомкнутые веки распахнулись. Синие глаза сверкнули, едва встретившись с взглядом Жизель.

Он вдохнул глубоко, как человек, очнувшийся от долгого сна, выдохнул лениво и, мечтательно улыбнувшись, не к месту произнёс приветствие:

— Привет.

— Привет.

Любимый ангел Эдвина Экклстона.

— Ты даже не представляешь, как долго я ждал этот миг.

Конечно, не в том смысле, в каком ты думаешь. Наивная, ты даже не догадываешься.

Всё, что я видел, — только тюрьма, со всех сторон замкнутая серыми стенами.

Всё, что я слышал, — крики надсмотрщиков, стоны пленных и одно-единственное имя, что без конца, как заклинание, повторялось у меня в голове.

Жизель, Жизель, Жизель.

Пока другие узники взывали к возлюбленным, этот человек твердил лишь имя какой-то девчонки.

Сначала одна тесная тюрьма, а потом ещё более тесная клетка под названием «Эдвин Экклстон». Для меня, оказавшегося в двойном заточении, это превратилось в настоящую пытку.

«Я должен вернуться к ней живым. Так что оставь глупости».

Тот, кто осмелился отдавать мне приказы, вскоре поймёт.

Вернуться к своей девчонке живым — вот уж поистине глупая затея.

Раз он смог вернуться живым, значит, и я вернусь.

К тебе, Жизель Бишоп.

Неужели тебе не любопытно, почему я так жаждал встречи с ненавистной Жизель Бишоп?

Потому что меня заставляли снова и снова вспоминать твой детский, сопливый лик, и я поклялся самому себе.