Онлайн чтение книги Любовь моя, я хочу убить тебя Love, I want to kill you
1 - 33

— И ты ещё говоришь, что была пай-девочкой?

Жизель стиснула зубы и больше не могла возражать.

— Как только вы отвернётесь, я всё это уничтожу.

— Пожалуйста. У меня плёнка осталась.

Бах.

Он демонстративно захлопнул альбом и самодовольно усмехнулся.

На самом деле в рамку следовало бы заключить не эти фото, а то, как вы улыбаетесь глазами.

Плохой мужчина, ну правда.

Он удалялся с лёгкостью победителя. Поставив альбом на место, направился к витрине с фотоаппаратами.

— Что бы сегодня взять с собой?

— Вы собираетесь фотографировать?

Эдвин кивнул, вертя в руках дальномерную камеру, которую купил сразу после выхода в продажу, но так и не успел использовать из-за войны.

— Погода хорошая, давно стоило сделать несколько твоих сним…

Договорить он не успел — брови его резко сошлись, лицо омрачилось.

Вдруг вспомнились слова герцогини Роксворт.

«Фотографии, которые не следовало снимать».

На прошлой неделе он был приглашён на её приём, и там знакомые обратились к нему с вопросом:

— Ваша Светлость, собираетесь ли вы и в этот раз открыть выставку военных фотографий?

Эдвин не расставался с камерой даже на фронте. Будь то миг гордости или мгновение боли — он отчаянно запечатлевал на плёнке жизнь и смерть, какими они являлись на поле боя. Ведь это были драгоценные, неповторимые мгновения, а иногда его снимки оказывались последними портретами сослуживцев.

Хотя Свонлейкская кампания завершилась меньше чем за полгода, отснятой им плёнки набралось три десятка катушек.

Кадры, которые могли подпадать под военную цензуру, он передал армии или уничтожил. Остальное сохранил как личный архив; фотографии товарищей отправлял им самим или их семьям.

Вскоре с ним связалось Министерство по делам ветеранов.

— Господин майор, как насчёт того, чтобы организовать с нами выставку?

Они предлагали открыть военную фотовыставку и направить вырученные средства на помощь инвалидам войны и семьям погибших.

— Прекрасная мысль, — ответил он.

Отказываться было не к чему. Так и состоялась та выставка.

Поначалу на неё заглядывали лишь немногие, движимые любопытством к имени Экклстонов. Но вскоре стало ясно, что людей влекут сами фотографии — без прикрас передающие надежду и отчаяние войны.

Когда посетители стали делиться впечатлениями и пресса разразилась хвалебными рецензиями, выставочный зал оказался переполнен до отказа. Выставка, первоначально запланированная на десять дней, обрела оглушительный успех и продлилась на целых полгода, путешествуя по всей стране.

Если в первую неделю восемь десятых собранной суммы составляли личные пожертвования Эдвина, то к завершению акции общий фонд превысил его вклад в сотню раз.

Это был триумф.

Для Эдвина та выставка осталась светлым воспоминанием: его фотографии были высоко оценены, а главное — принесли пользу боевым товарищам. Как он мог отказаться, если бы предложили повторить?

— Разумеется, в этом году выставка тоже состоится.

На самом деле совсем недавно Министерство по делам ветеранов снова обратилось к нему с этим предложением. Пусть камеру у него отняли во время плена, плёнку он отправлял домой по мере накопления, и снимков для экспозиции было более чем достаточно.

— В этом году мы приурочим выставку к Дню ветеранов и сделаем её куда масштабнее.

— Вот это новость. С нетерпением ждём, Ваша Светлость.

— Фотографии за четыре года — это же целое море! Отобрать из них кадры будет непросто.

— Но это труд, который стоит затрат.

Все приняли новость с воодушевлением. Лишь герцогиня Роксворт оставалась мрачной. Причину Эдвин понял лишь тогда, когда тётушка позвала его на пару слов.

— Эдвин, я бы не хотела, чтобы на этой выставке появились фотографии Жизель Бишоп.

На первой выставке Эдвин повесил снимки Жизель с её разрешения. Цель была ясна: напомнить о резне в Розеле и привлечь внимание к поддержке или усыновлению таких же сирот войны.

Фотография, сделанная в их первую встречу: худенькая девочка сжимает в руках жестянку с печеньем и с тревогой смотрит прямо в объектив.

Ребёнок, лежащий на мёрзлой земле, притворяясь мёртвым.

Крошечная сирота, потерявшая всю семью, собирает скудные пожитки в пустом доме.

А потом — кадры, где постепенно возвращается улыбка, и в финале — большое фото: Жизель на летнем поле Темплтона, счастливо улыбающаяся, с охапкой цветов в руках.

Другие сироты тоже могут обрести такое счастье. Если вы поможете.

Именно этот смысл он тогда широко донёс до всей страны. И вот теперь тётушка смотрела на те снимки неодобрительно. Какая уж тут причина — требование казалось совершенно нелепым.

— Но зачем мне выставлять Жизель? На этих военных снимках её и быть не может.

Она ведь всё это время жила в пансионе Фуллертона и близко не подходила к линии фронта.

Даже если бы на снимках она и оказалась, Эдвин больше не собирался включать её фотографии в экспозиции. Жизель выросла, у неё своя жизнь, репутация, и теперь, какими бы благими ни были намерения, он не хотел превращать её в символ, вывешивать как плакат.

— Я понимаю. Просто поберегись: вдруг опять пойдут странные слухи.

— Какие ещё слухи?

— Будто ты фотографируешь эту девочку.

— И что же тут странного?..

— Снимаешь фотографии, которые не следовало снимать. Тайком собираешь у себя её фотографии.

— В башке опарыши, что ли…

Эдвин не сдержался и выругался словами, которых не позволял себе даже среди самых отъявленных солдафонов в армии.

Как можно смотреть на ребёнка и думать о подобном.

Гнилые ублюдки.

Наверное, они искренне верят, что их взгляд особенно «здоровый», что они замечают то, чего не видят другие. Но на деле их собственные глаза замусорены, и потому чистая жизнь чужого человека им кажется грязной.

В этом мире полно сумасшедших, уверенных в собственной нормальности, и именно они навешивают ярлыки безумия на действительно здравомыслящих людей. И Эдвину становилось всё тяжелее оттого, что его профессия требовала защищать даже таких.

— Почему ты так оскорбляешь меня?

— Я ведь не вас, тётушка, ругаю. Подождите… значит, эти слухи ходят давно? Почему же вы только сейчас мне сказали? Неужели и вы в них верили?

— Ты ведь тоже Экклстон, не так ли?

Услышать такое от близкого человека было невыносимо. Ощущение предательства оказалось сродни тому, что он испытал в детстве, когда увидел, как обожаемая гувернантка, казавшаяся ему безупречной, спит с его отцом.

— По-вашему, выходит, что отныне имя Экклстонов станет синонимом кровосмешения?

— Что за мерзость ты несёшь?

— Жизель Бишоп. Подумайте, какой смысл я вложил, когда дал ей это имя.

В роду Экклстонов издавна существовали несколько имён, которые давали дочерям. Жизель — одно из них. А фамилия Бишоп была девичьей фамилией его матери.

Иными словами, он назвал девочку так, как назвал бы родную дочь.

— Да, пожалуй… Ты скорее Бишоп, чем Экклстон, — произнесла тётушка.

Род Бишопов из поколения в поколение славился военными: эта семья неизменно рожала полководцев. Верность текла у них в крови — мужчины рода Бишопов оставались преданны не только государству, но и собственным жёнам.

Эдвин тоже выбрал военную стезю скорее по материнской линии, чем по отцовской. По этой же причине герцогиня Роксворт особенно выделяла его среди племянников.

И всё же теперь она посмела заподозрить меня в том, что я — развратный кобель из рода Экклстонов…

Неудивительно, что сердце сжимало предательством.

— Я всё понимаю, Эдвин. Поэтому и думала, что слухи не разрастутся: никто бы в это не поверил. Так и оказалось. Сам факт, что я успела напрочь забыть о них, — лучшее тому доказательство.

Просто разговор о выставке вдруг всколыхнул воспоминание.

— Знаешь, против знатного человека всегда найдётся недоброжелатель. Но сражаться с каждой сплетней бессмысленно: иногда лучше позволить им угаснуть самим, — ты ведь тоже это понимаешь. Нет нужды снова подбрасывать дров. Вот и всё, я просто хотела предостеречь тебя.

Совет был ненужным, но он всё равно ощущал благодарность за её беспокойство. Правда, стоило тётушке начать тревожиться, как она уже не могла остановиться — и этим обесценивала своё доброе намерение.

— Но, Эдвин, в этой истории и твоя вина велика.

— Вина? В чём же?

— Ты до сих пор не женат! Вот и приписывают тебе дурацкие слухи. Пора бы уже жениться.

В итоге всё свелось к привычным укорам о браке.

— Я женюсь, когда придёт время, — отрезал он.

Когда буду уверен, что внутри больше не таится тот дьявол. Разумеется, тётушке, слышавшей только внешние слова, такой ответ показался неудовлетворительным.

— Ты-то знаешь, что чист, но остальной мир тебя не знает. Люди верят не в правду, а в то, во что им удобнее верить.

— Всё равно невозможно жить так, чтобы никогда не быть неверно понятым.

Отказываться от того, что считаешь своим, только из страха перед чужими пересудами? Глупее и придумать нельзя.