Онлайн чтение книги Любовь моя, я хочу убить тебя Love, I want to kill you
1 - 15

Ещё прошлой ночью Жизель не могла сомкнуть глаз, потому что её сердце колотилось от этой мысли.

А ведь дядя видит во мне женщину.

Женщину, которую можно поцеловать, с которой можно завести роман.

…Женщину, с которой можно остановиться на этом и не идти дальше.

Мечтать-то не грех, но вот о браке я и помыслить не смею. Так было и тогда, когда мне было тринадцать, и я ничего не понимала в жизни.

Не в первый раз Жизель почувствовала волнение рядом с дядей. Это случилось летом, когда ей исполнилось тринадцать.

Она, как и каждый год, проводила лето в особняке на холме Коста Смеральда и дремала в гамаке под деревьями во дворе.

И в тот самый обыденный, ничем не примечательный момент всё и произошло. 

…А?

Жизель проснулась оттого, что её осторожно подняли на руки. В нос ударил знакомый запах лосьона после бритья.

Дядя?

Приоткрываю глаза и вижу белую льняную рубашку. Тонкая ткань становится всё более прозрачной, и под ней проступает загорелая, медная кожа дяди. Начинается ливень.

«Крепко ты заснула. Звал тебя, а ты так и не проснулась».

Жизель снова закрыла глаза, слушая голос дяди. Ей нравилось быть в его объятиях, и ничего менять не хотелось.

«Принеси что-нибудь, чем можно накрыть её».

Стоит изнуряющая жара, такая, что даже жар собственного тела невыносим, и мне приходится по пять-шесть раз в день принимать душ.

«Дрожит… должно быть, мёрзнет».

Но от жара, исходящего от дяди, меня почему-то бьёт дрожь. Точно так же, как в тот первый миг, когда он прижал меня к себе.

Только теперь эта дрожь иного рода — приятная и сладостная.

Дядя уложил Жизель на диван в гостиной и укрыл тонким покрывалом. Крупная ладонь убрала пряди, прилипшие ко лбу.

«Спокойной ночи».

Чмок.

Губы слегка коснулись того места, где прошла его рука, а затем отстранились.

Бум.

Моё сердце выпрыгивает из груди.

А дядя, не заметив, что только что украл сердце Жизель, снова развалился в кресле и вернулся к своей книге.

Всё это было частью привычной жизни.

Как и то, что дядя перенёс меня на руках, когда я не могла пошевелиться. Как и то, что перед сном он поцеловал меня в лоб и пожелал спокойной ночи.

Шшшш.

Ливень яростно барабанит, подгоняя, но вентилятор медленно вращается в своём ритме, тихонько напевая себе под нос. Все звучат каждый по своим правилам, и всё же удивительно, как их голоса складываются в гармонию…

Шорох.

И тут же эта гармония рушится от небрежного шелеста переворачиваемых страниц в руках дяди. В его свободной, уверенной небрежности слышится: именно он властелин этого пространства и времени.

Дядя властвует не только звуками, но и запахами.

Тяжёлый, влажный дух ливня рассеивается под мягким ветерком вентилятора, и на его месте воцаряется свежий запах дяди.

На лбу после поцелуя остаётся освежающий аромат мяты.

И даже терпкий запах лосьона, что долго кружит у кончика носа и заставляет меня верить, будто я всё ещё в его объятиях.

Его присутствие ощущается в звуках и запахах.

Уют.

И вот, под властью всех этих ощущений, которые я называю «уютом», проходит ленивый полдень на Коста Смеральда.

Но именно это привычное повседневное вдруг стало чужим с того летнего дня, когда мне было тринадцать.

В тот день Жизель притворилась спящей и тайком смотрела на дядю.

Длинные пальцы медленно скользят по корешку книги, сухие губы размыкаются, издавая тихий звук… и у меня пылает лицо — как тогда, когда я из любопытства нанесла на себя его одеколон.

Этот жар не проходит долго, словно я подхватила лихорадку. Говорят, любовь — это болезнь. В тринадцать я узнала, что это не просто метафора.

Так, ничего не понимающая сирота осмелилась сделать своего благородного покровителя своей первой любовью.

Но первая любовь не пережила ту зиму. 

«Смерть герцога Экклстона. Предположительно — самоубийство».

Когда старший брат дяди, не оставивший наследников, свёл счёты с жизнью, титул перешёл к нему. 

Вместе с герцогской короной он унаследовал и обязанность продолжить род, и потому ему пришлось отказаться от решения прожить жизнь холостяком. С той поры возле него начали виться женщины.

От дочерей других герцогских домов до великих княгинь из соседних княжеств.

Женщины, достойные стать герцогиней, казались существами совсем иного мира: источали тончайшие ароматы, сияли благородством и изяществом.

А я на их фоне была всего лишь щуплой девчонкой с молочным душком.

И при этом, начитавшись романов, воображала себя героиней, а дядю — героем, будто он охвачен ко мне неистовым влечением.

Вспоминая об этом, всегда сгораю от стыда.

Смешно же самой от себя: какое ещё «неистовое влечение»?

Вместо благородства во мне живёт лишь низкая, презренная натура. Я остаюсь дочерью батрака, из которой не выветрится деревенский дух. 

Несчастной сиротой войны, на руках которой ещё держится запах земли, в которую она собственноручно уложила родителей и братьев.

Беспомощной розелианкой, готовой пригрозить, что побреет голову и умрёт, лишь бы прицепиться к властителю и выжить.

Бессердечным демоном, что из-за голода съела собственного пса.

И где тут искать женскую привлекательность?

С тех пор я поклялась: никогда больше не совершу дерзости видеть в дяде мужчину.

Но если дядя сам видит во мне женщину — разве это дерзость?

Вот почему прошлой ночью я решилась вынуть из глубины груди застарелое волнение и осторожно погладить его.

Глупо. Недальновидно.

Быть женщиной в его глазах — приносит мне не только радость.

Хлоп.

С улицы донёсся звук захлопнувшейся дверцы. Жизель неподвижно смотрела на седан, уезжавший за ограду таунхауса.

Дядя изменился. Он никогда прежде не уходил, не простившись с ней, а теперь уехал, не сказав Жизель ни слова.

Я ведь не этого хотела.

Я не хотела, чтобы дядя пожалел о том, что увидел в воспитанной им девочке женщину, и начал отдаляться.

Нет, до вчерашнего вечера я вовсе не жаждала, чтобы он снова смотрел на меня как на женщину.

Я всего лишь хотела показать ему табель. Поговорить в поезде по дороге в Темплтон о том, как я жила всё это время. Хотела, чтобы в Темплтоне мы снова жили вместе, как прежде, в тишине и покое.

Но, став женщиной, Жизель лишилась возможности исполнить даже эти скромные мечты. Казалось, только она вернула дядю и тут же потеряла его.

Если я теряю дядю только из-за того, что становлюсь женщиной…

Жизель решила: она не станет для него женщиной.

Руки на руле, глаза должны быть прикованы к дороге…

Чёрт возьми…

И всё же, хотя взгляд его был направлен на наглухо забитое шоссе, Лойс снова и снова встречался глазами с образом златовласой девушки. Он никак не мог выбросить из памяти то, как она смотрела на герцога, когда они выходили из столовой. 

Она ничего не понимает, думает, что сама виновата, и не знает, как быть. Вид у неё такой жалкий, что мне даже совестно.

Надо было сказать мисс Бишоп, что она ни в чём не виновата.

Но сегодня я получил приказ: отныне не сводить глаз с Его Светлости ни на минуту. Да и что бы я ответил мисс Бишоп, спроси она, почему герцог держится на расстоянии?

Если бы только Его Светлость сумел выйти из столовой чуть-чуть естественнее…

Хотя, какой уж там «естественный уход» в такой ситуации? Я сам перебираю варианты, но лучшего способа так и не придумал.

Привычно взглянув в зеркало заднего вида на сидящего сзади хозяина, Лойс тут же почувствовал горечь во рту.

В конце концов, ведь больше всего страдает сам герцог: он меньше всего хотел ранить ту девочку, а всё равно ранил.

Лойс служил дому Экклстонов уже двадцать шесть лет.

Он видел, как нынешний герцог прошёл путь от мальчишки до взрослого мужчины.

Видел всю историю его ран.

Именно поэтому он знал: человек, который не раздавал своей привязанности никому, кроме собак, — уж точно не собирался дарить её людям.

«Познакомься. Это Наталия Рудник. Она будет жить здесь. Обращайся с ней как с моей гостьей».

А потом вдруг, в один день, герцог привёз из зоны боевых действий сироту.

Для всех это стало потрясением, никто не мог понять. И уж меньше всего понимал Лойс, тот, кто знал каждую страницу жизни герцога Эдвина.

Но стоило понаблюдать рядом, и я передумал.

Может статься, именно эта девочка способна спасти нашего господина.

Ведь он от природы человек с тёплой душой, только заставляет себя её прятать, и смотреть на это мучительно.

Что именно в той девочке смогло распахнуть его закрытое сердце, Лойс до сих пор не знал. Но он был искренне благодарен мисс Бишоп. И, в глубине души, не терял надежду…