Онлайн чтение книги Любовь моя, я хочу убить тебя Love, I want to kill you
1 - 38

— Мой щеночек.

Дядя ласково похлопал её по спине.

— Ты подумала, что я хочу выгнать тебя из дома, раз больше не обязан о тебе заботиться?

— А это… не так?..

— Я же уже говорил, что такого не будет. Знаешь это и всё равно так себя ведёшь?

— Правда?

Только тогда Жизель ослабила хватку и подняла голову. В её глазах отразилось лицо дяди с опущенными бровями, выражающее лёгкую обиду.

«Потому что я вам не дочь».

Дядя сейчас смотрел на неё именно с таким выражением, как тогда, когда Жизель сказала ему эти слова.

— Я хотел сказать, что раз я больше не твой опекун, не вздумай мечтать, будто теперь можно не слушать мои нравоучения. Разрешаю тебе пить и веселиться после полуночи только сегодня.

— А…

Жизель покраснела и поспешно отстранилась от него.

— Сядь, пока твой упрямый и обидчивый дядя не передумал и не забрал подарок обратно.

— Простите.

Мало того что она заподозрила, будто он хочет её бросить, так ещё и сама первая к нему кинулась, вцепилась, а потом… даже приготовилась к тому, что он может сделать с ней всё, что захочет. Ей стало так неловко, что она не могла поднять голову.

Постой…

Послушно садясь рядом с ним, Жизель вдруг вспомнила:

А тогда… почему он вообще меня обнял и трогал?

И это, возможно, тоже было всего лишь излишне чувствительное недоразумение. Просто дядя, растроганный тем, что ребёнок, которого он растил с малолетства, вдруг стал взрослым, обнял её чуть дольше и теплее, чем обычно, — а ей, увидев всё сквозь нечистую призму собственных мыслей, показалось, что в этом было что-то непозволительное.

У-у…

Неловкое ощущение вскоре растворилось в алкоголе. Дядя, скрестив ноги, наблюдал, как Жизель впервые в жизни пробует шампанское, и спросил:

— Мисс Бишоп, каково на вкус шампанское, которого вы так ждали?

Разочарование.

Горькое, кислое, вяжущее, жгучее. Да, сладость есть, но совсем не та, какой Жизель её себе представляла.

Это было не первое спиртное в её жизни — когда-то, во время службы в гарнизоне, она выпросила у солдат дядюшки глоток крепкого.

Они не заставляли её пить: просто Жизель сама допытывалась из любопытства, и они, посмеиваясь, налили чуть-чуть. Потом тех солдат молодой майор-деспот так отчитал, что они угодили на гауптвахту.

После того случая никто больше не решался предлагать Жизель выпивку. И она сама перестала просить.

На редкость гадкая дрянь.

До того горькая и едкая, что сперва она даже подумала: а вдруг те солдаты и правда дали ей яд.

Зачем вообще люди это пьют?

После того случая Жизель решила, что больше никогда не притронется к крепкому алкоголю.

Но вина и шампанское — напитки из винограда — ей всё же хотелось попробовать хоть раз в жизни. На вечеринках и в книгах женщины пили их с восторгом, восхищаясь вкусом.

Вот почему я думала, что шампанское должно быть сладким!

Тук. Тук.

Пальцы дяди, вытянутые за её спиной, постукивали по спинке дивана, подталкивая к ответу.

— Ну? Вкус хоть стоит того, чтобы не стыдиться ослушаться меня и выпить его тайком?

«Вот видишь. Невкусно же. А ведь ты снова не послушала меня…»

Она уже заранее слышала его нравоучения, и потому сама не решилась давать ему повод.

— Вкусно.

— Это всё? Что именно вкусно?

— Минутку. Сейчас пойму.

Из упрямства она сделала ещё один глоток — подольше подержала во рту и медленно проглотила, надеясь, что теперь-то уловит тот самый «изысканный вкус» шампанского. Но нет: неприятное ощущение стало лишь сильнее, отчётливее, и вкус показался ещё отвратительнее.

Жизель едва удержалась, чтобы не скривиться, и только быстро закатила глаза, будто смаковала. Для дяди, вероятно, это выглядело как сосредоточенная дегустация. А сама она лихорадочно думала:

Как вообще описывают вкус шампанского?

Впрочем, в школе их учили, как описывать музыку и живопись, но вот как говорить о вкусе алкоголя — никто никогда не объяснял.

— Эм… — после долгих раздумий Жизель наконец произнесла: — Вкус… взрослый.

Тем самым она фактически призналась, что напиток ей не понравился.

Дядя усмехнулся, словно и ожидал такого ответа, и забрал у неё бокал.

Сейчас скажет, что хватит, больше не пей…

Но вместо этого он взял чайную ложку, влил в шампанское немного мёда, оставшегося после жасминового чая, и тщательно размешал.

— А теперь?

— Теперь можно пить.

Пить можно — не значит вкусно. И всё же Жизель не выпустила бокал из рук. Не из упрямства — из-за цены.

Не верится, что одна такая бутылка стоит дороже, чем вся моя месячная зарплата за работу няней!

Как бы ни воспитывали её в доме богачей, родилась-то Жизель всё же дочерью бедных батраков. Ей бы ни за что не хватило смелости вылить дорогое шампанское.

Жалко ведь. Надо допить до конца.

Так она осушила один бокал, потом другой. Пила без остановки, но бутылка всё ещё была наполовину полна, потому что дядя не помогал ей.

Он тоже налил себе шампанского, но использовал бокал лишь для того, чтобы чокнуться с ней, — ни разу даже не пригубил.

— А вы почему не пьёте?

— Я тебе принёс.

Тем более теперь нельзя было оставлять ни капли. И всё же, чем дальше она пила, тем сильнее язык будто привыкал: шампанское, которое раньше можно было пить только с мёдом, постепенно стало терпимым и само по себе.

Наверное, просто вкусовые рецепторы притупились от опьянения…

Пьяной она была впервые в жизни. Всё вокруг стало одновременно слишком чётким и расплывчатым. Дядя, рассматривающий её комнату, казался теперь каким-то нереальным, словно во сне.

— Вот как… здесь я впервые… — пробормотал он, подойдя к окну и задернув тяжёлые шторы. Хотя с ослепительным утренним солнцем вполне справлялись и тонкие занавески.

— Такого ты, пожалуй, никогда не видел… — пробормотал он снова, наматывая на ладонь шнур, удерживавший шторы.

Щёки Жизель вспыхнули. Шнур для штор с небесно-голубой основой, густо усыпанной вышитыми алыми розовыми лозами и украшенный толстыми оборками, выглядел до невозможности безвкусно.

Дядя, наверное, нигде в жизни такого не видел.

Ей хотелось схватить тринадцатилетнюю себя — ту, что когда-то сочла этот ужас «красивым», — и как следует встряхнуть, чтобы вытрясти глупость.

Надо было послушать и тогда, когда он предлагал переделать комнату.

Конечно, за несколько дней не переделаешь всё, но хотя бы эту детскую кровать с рюшами и нелепые занавески можно было заменить.

Я ведь не знала, что дядя придёт…

Если бы только знала, что он будет стоять и смотреть на мою кровать, обтянутую розовым атласом с пышными кружевами, — выкинула бы её первой.

Скрип.

Глаза Жизель, до этого нахмуренные, распахнулись от изумления: дядя присел прямо на край её кровати.

— Что под этой комнатой?

— Галерея.

— Ах да, верно. Кровать, похоже, хлипковата. Будет шуметь.

А ведь с ней такого никогда не случалось. Видимо, всё дело было в его крупной фигуре.

Скрип.

Он лишь опёрся локтями на колени, подперев подбородок рукой и слегка подавшись вперёд, — а кровать уже застонала под ним.

— Хм… — тихо протянул он, глядя на прикроватную тумбочку. Пальцы потянулись туда, что-то взяли — и тут Жизель увидела, что он достал одну из книг, аккуратно стоявших рядом.

Её лицо побледнело.

Мой роман!

Тот самый — нелепая, приторная любовная история, которой она зачитывалась лет в тринадцать-четырнадцать.

Что у тебя тогда творилось в голове, а?

Жизель мысленно в который раз хотела отчитать себя — ту, в подростковом возрасте, а заодно и сегодняшнюю, что не догадалась убрать это всё подальше.

— Дядя…

— Так ты, значит, читаешь такое перед сном?

— Это… раньше, да. Сейчас уже нет, я такое не читаю.

— А что в этом такого? 

Дядя, раскрыв книгу где-то посередине и бегло перелистав несколько страниц, нахмурился ещё сильнее.

— Там что, что-то такое, чего детям видеть нельзя?

— Нет же! 

Максимум — поцелуй. Самая обычная подростковая романтика.

Ну… если не считать того, что где-то в середине главная героиня убегает, узнав, что беременна от мужчины, с которым у неё не могло быть будущего. Значит, поцелуем всё не ограничилось, но читателю это не показывали.

«Он повалил её на кровать. На следующее утро она проснулась одна. Тело, истерзанное им прошлой ночью, ныло».

Вот и всё, на этом намёке повествование обрывалось.

Но дядя решил, будто она тайком покупала пошлые книги, и теперь с предельно серьёзным видом перелистывал страницы одну за другой.

Нет… пожалуйста, нет…

Жизель едва сдерживалась, чтобы не вырвать у него эту книгу, хотя прекрасно понимала: если выхватит, то сама подтвердит, что читала «непристойное».

А ведь именно нас с дядей я тогда и представляла…

Хорошо хоть у неё никогда не было привычки делать пометки на полях, иначе была бы катастрофа. Теперь оставалось лишь выдержать неловкость, встретившись лицом к лицу с собственным прошлым. Но почему же это так мучительно?

Щёлк.

Почему он улыбается? Жизель, чувствуя, как пересохло в горле, поспешно сделала глоток шампанского.