Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
1 - 10

Синьора, которую он давно не видел, вчитывалась в отчёт о реставрации, глядя на него глазами, прозрачными, как стекло. Её пальцы, украшенные несколькими кольцами, постукивали по столу — получался лёгкий ритмичный звук.

— Работаешь действительно быстро.

Нечто похожее на похвалу немного его успокоило.

— Но если бы ещё чуть поднажал, было бы совсем хорошо.

— Я постараюсь.

— Если тебя тормозит работа здесь, я могу освободить тебя от неё. Сосредоточишься на моём поручении.

— Нет! Всё в порядке.

Хоть работы у него и было немало, Тоджин знал: стоит поднажать — и со всем справится. Даже если это проявление упрямства, он не хотел отказываться от должности в музее, это важно для его карьеры.

— Если это действительно срочно, я могу задерживаться по вечерам.

— Хорошо. Не забудь отметить, сколько именно часов уходит на реставрацию. Деньги — не проблема.

***

«Быстрее, значит…»

Он и так работал в максимальном темпе.

Тоджин зашёл в маленький супермаркет, купил фруктов и что-то на перекус на два приёма пищи. После этого вернулся в тот самый дом, который, как он догадывался, принадлежал Мариcе — там, где он сейчас и вёл реставрацию. В кухне наскоро перекусил: безвкусный сэндвич и шоколадное молоко — то, что можно было купить из готовой еды в ближайшем магазине.

«Везёт тебе. В Италии, наверное, очень много всего вкусного!».

Вспомнилась реплика одной из однокурсниц. Несколько лет назад, в Кореe, в короткий период его университетской жизни, как только стало известно, что он едет в Италию, одна знакомая бросила эту фразу. Что он тогда ответил — не помнил. Хотя, пожалуй, в глубине души и сам на что-то подобное надеялся.

«А по факту — сухие корки хлеба...»

Тоджин горько усмехнулся и размял плечи. Пора было возвращаться к работе.

На только что очищенной картине были изображены люди под деревом, написанные в технике пуантилизма. Раньше тусклые краски наконец обрели глубину и жизнь.

* Пуантилизм — живописная манера, основанная на технике письма мелкими точечными мазками.

— Уф-ф… 

Выдохнул Тоджин, распрямляясь и отодвигая в сторону гору использованных ватных палочек. Шея затекла, спина болела. Он проверил холст и подрамник, повернув картину, и вдруг улыбнулся.

«Наверное, так себя чувствует врач, когда его пациент идёт на поправку».

Он встал, потянулся и аккуратно повесил картину на место. Обычно в это время он уже уходил с работы. Но сегодня начинался новый, довольно смелый этап — две картины в день.

«Теперь — верхний ярус!»

До этого он брался за те полотна, что были на уровне вытянутой руки. Теперь, когда они закончились, настал черёд тех, что висят повыше. Из угла сада он притащил старую лестницу.

Он разложил её, но плотность развешанных работ не позволяла прислонить лестницу вплотную к стене. К тому же, из-за старости, центральный фиксатор до конца не защёлкнулся.

— Всё будет нормально.

Сказал Тоджин себе под нос, как заклинание.

Всё, что нужно было — подняться, снять картину и спуститься. Не больше.

Он ступил на первую перекладину — лестница еле заметно дрожала при каждом его движении. Поднялся уже достаточно высоко — страшновато было даже опустить глаза вниз.

«Всё нормально. Спокойно…»

Тоджин сделал несколько глубоких вдохов. Картина, которую он хотел снять, уже была прямо перед глазами. Одной рукой он держался за лестницу, другой потянулся к раме.

«Провал!»

Он понял это сразу, как только взялся за картину. Она была неожиданно тяжёлой — гораздо тяжелее, чем казалась. Огромная, массивная, с неуместно увесистой рамой.

«Кто вообще додумался повесить такой груз на самый верх? Нужно удержать её, ну же!»

Одной рукой — никак. Тоджин осторожно подвинул ногу в сторону, занимая более устойчивое положение. Лестница предательски заскрипела и шатнулась.

«Я смогу!»

Он потянул обе руки к картине. Та не поддавалась — будто приклеена к стене.

«Может, её и правда чем-то закрепили?»

Пришлось потянуть сильнее, чтобы хоть немного сдвинуть её.

Именно тогда он случайно отступил назад. Это было его упущение — глупое и необдуманное. Под пяткой оказалась пустота — край ступеньки. Тело пошло вбок.

— Ах!

Всё пошло наперекосяк. Если бы он упал вперёд, мог бы снести весь ряд висящих работ.

«Нельзя повредить картину!»

Это решение было моментальным — откуда-то изнутри, из самой сути профессии реставратора, как инстинкт. Он поднял обе руки вверх, чтобы уберечь полотно. Это было глупо и губительно для него самого.

Из-за резкого движения весь вес сместился назад.

— А-а-а!

Тоджин пытался удержаться, замахал руками, но было поздно. Он только успел закрыть голову руками.

«Если я сейчас умру, моё тело, наверное, отправят в Корею грузом. Хотя…кто вообще, кроме синьоры, знает, что я здесь?»

Глухой стук.

Он почувствовал, как ударился спиной о что-то твёрдое. Не видел, куда упал, — глаза были зажмурены. Руки ныли, особенно предплечья. Поверх него грохнулась и сама лестница.

— Ай!

Глухой звук удара и резкая боль в животе. Но если боль чувствуется — значит, он жив и в сознании.

Болели живот, спина, руки, ноги, в голове звенело, но вроде бы ничего критического. Неприятно, но не фатально. Однако озноб пробежал по позвоночнику.

«Так…за спиной ведь должна была быть стена?!»

Он не хотел открывать глаза. За последние две недели он проводил в этом помещении по шесть часов в день, и знал его, как свои пять пальцев. Было бы глупо не понимать, что именно он сейчас задел.

«Нет, ну…всё-таки...»

Даже если это стена пятнадцатого века, даже если фреске на ней больше пятисот лет — ну не может же случиться что-то страшное просто потому, что он слегка к ней приложился. В конце концов, Италия знала войны, землетрясения, и эта стена как-то выстояла.

Голос внутреннего самообмана, такого лёгкого и удобного, зашептал ему в ухо:

«Всё в порядке. Ничего не произошло».

И всё же глаза Тоджин открыть не мог.

Бам.

Это была не иллюзия, а его разрушенные надежды, рассыпающиеся вместе с фреской. Казалось, кровь отхлынула от тела.

«Я сойду с ума...»

Прищурившись, Тоджин всё же взглянул — и увидел стену. На ней — дьявол, чьё лицо было наполовину расколото, и он смеялся. Над ним — ангел, лазурное небо, лучи света…трещина проходила сквозь всё это, рассекая изображение пополам.

Сначала осыпались фрагменты неба, следом — ангел, затем, будто по очереди, каждый участок стены, включая того дьявола в углу, начал рушиться.

И тогда Тоджин, охваченный инстинктом самосохранения, извернулся и выкатился из-под лестницы. Он перекатился вбок, прочь от падающей фрески.

— Чёрт...это конец!

Не просто «конец дня» или «конец проекта». Необратимый конец всего!

Он зажмурился и крепко прижал ладони к лицу. И только тогда понял:

«Лучше бы меня придавило этой чёртовой стеной».

Но тело, эта трусливая и живая плоть, предпочло увернуться.

«Ну хотя бы руки остались целы. Живу ведь ремеслом».

Слабая попытка самоуспокоения, и всё.

Бам.

Очередной обломок ударился о пол.

«Занимаясь только реставрацией, мне никогда не выплатить компенсацию за нанесённый ущерб…»

Мозг продолжал обдумывать произошедшее.

«У них же есть страховка, правда? И разве у меня не производственная травма?»

Вызванный для реставрации, он сам разрушил то, что должен был спасти. Если бы это было масляное полотно, то хоть как-то попытался бы восстановить его, пусть даже ценой бессонных ночей. Но фреска — это не его область. Он просто не знал, что с этим делать.

Ведь речь шла не о выцветшей краске, а о разрушенной стене. Восстановление могло занять годы — если оно вообще было возможно.

— Может, всё бросить и уехать в Корею?

«В Корее ведь тоже есть хорошие художники, и масляной живописи там хватает. Собрать вещи и уехать как можно скорее, я всё равно работал тут без контракта…»

На этой мысли он шумно выдохнул.

«Просто сдохни уже, Пэ Тоджин!»

Хотелось расплакаться.

Но он был взрослым человеком. Реставратором. Ответственность за содеянное лежала на нём, и как бы то ни было, нужно было разобраться: насколько повреждена фреска, есть ли хоть какой-то шанс всё исправить. 

И всё же он не мог заставить себя взглянуть, только через некоторое время, прищурившись, приоткрыл веки.

— А?

Глаза расширились. Тоджин моргнул, думая, что зрение подвело его. Или, может, виновата пыль, поднявшаяся после падения.

Но нет — в углу, где, как он был уверен, фреска разрушалась прямо на глазах, изображение дьявола выглядело…целым.

Целым и невредимым. Как будто ничего и не происходило.

«Но ведь…»

Он тыльной стороной ладони протёр глаза.

— Что это ещё такое?

Когда он впервые оказался в этом помещении, ему показалось, что оно как будто теснее, чем этажом ниже. Тогда он решил, что дело во фреске. Но ошибался.

«Почему…это...»

Ответ прост — фреска была не одна.

За частично разрушенной стеной находилась ещё одна — точная копия. Поверх оригинала была выстроена вторая стена, фальшпанель, на которой и находилось изображение. Именно она и рухнула.

Не мастерская была маленькой — просто фальшивая стена выступала вперёд.

Тошнота подступила к горлу. Тоджин с усилием поднялся на ноги, не веря в происходящее.

— Ф-фото…срочно!

Произнесённые автоматически слова встряхнули его, вернули к реальности.

Две одинаковые фрески. Одна — разрушена, другая — как насмешка, словно специально, внезапно показалась из-за рухнувшей стены.

Он схватил планшет, сделал несколько панорамных снимков и, сжимая зубы, приблизился к месту обрушения. Сам факт падения фальшстены был уже проблемой, но если при этом пострадала настоящая стена — беда была куда серьёзнее. Он сосредоточился на трещинах, делая крупные кадры…и вдруг замер.

— Это ещё что такое?

Между настоящей стеной и рухнувшей перегородкой он увидел ярко-синий транспортировочный ящик — такой, какие используют для отправки произведений искусства в другие страны. И не какой-то, а из тех, что производит известная ему компания, специализирующаяся на упаковке живописи.

«Почему он здесь?»

Тоджин просунул руку между стенами, осторожно зацепил и вытащил ящик. Судя по размеру, внутри могла быть картина 50-го формата — среднего размера.

«Можно ли его открыть?»

Тоджин колебался, но недолго.

Он не знал, как долго здесь простояла фальшстена, но если судить по пыли, с момента её установки ящик никто не трогал. Как бы надёжно тот ни был упакован — переждать годы в такой нише без последствий было сложно.

— Открою…может там что-то, что тоже требует реставрации…

Когда пыль немного осела, Тоджин отпер защёлки. Внутри лежала всего одна работа. Он аккуратно вытащил её и обомлел.

— Уф…чёрт…

Картина, если это вообще можно было назвать картиной, была буквально разодрана. Центральная часть холста зияла рваными прорехами. От оригинала не осталось почти ничего.

«А остальное?»

Он быстро осмотрел ящик. На дне — спутанный комок: куски того самого холста. Помятые и изрезанные.

Масляная живопись очень чувствительна к температуре и влажности, из-за чего холст со временем может трескаться или рваться. Но здесь всё было иначе.

— В таком виде, словно её из ненависти покромсали.

Картина выглядела так, будто кто-то в ярости полосовал её острым предметом снова и снова, пока от холста не остались одни изрезанные клочья.

— Но зачем прятать это в специальный ящик?

Он не понимал. Эта картина выглядела так, будто её выбросили бы, не задумываясь. Для чего прятать её за фальшстеной?

Слишком много вопросов. Но для реставратора важнее всего было состояние, чем причины.

«Вот и накаркал…»

Так долго ныл, что устал от чистки, что хочет настоящего вызова — и получил.

У него и так был ворох работ, но теперь об этом приходилось забыть. Он спешно убрал остальные картины в сторону, аккуратно сгрёб обломки фальшстены и сменил перчатки. На столе он постелил мягкое льняное полотно.

«Сначала — собрать всё, что осталось».