Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
1 - 1

— Сейчас наступает момент, которого все так ждали.

Сдержанный голос мужчины разнёсся по залу, и белая стена медленно разошлась в стороны.

В центре внимания оказалась небольшая картина, едва ли достигающая размеров стандартного холста 25-го формата.

— В представлении не нуждается. «Блаженство и мокрая пена» Батисты Соролья.

Зал аукциона, заполненный до отказа, зашумел.

Оригинал изображения, появлявшегося бесчисленное количество раз в рекламе, на телевидении и в кино. Картина, знакомая каждому на этой планете.

Это был третий и последний вариант, созданный Батистой. Два предыдущих уже занимали своё место в музеях Нью-Йорка и Франции.

Ажиотаж усиливался ещё и тем, что продавцом оказался внук испанского аристократа — многолетнего покровителя художника. Средства массовой информации раздули интерес к этой продаже до предела.

— Начальная цена — тридцать миллионов долларов.

Заявление отвлекло внимание от картины, заставив всех перевести взгляды на мужчину за трибуной с логотипом аукционного дома.

Идеально сидящий чёрный костюм, чёрный галстук — сдержанный, продуманный образ, словно созданный специально, чтобы не затмевать произведение искусства.

Однако, даже в сдержанном образе, мужчина всё равно сиял. 

— Шаг — один миллион долларов.

Виной тому были его платиново-белые волосы и пронзительные зелёные глаза. Строгий стиль одежды лишь подчёркивал присущую ему изысканную, почти змеиную притягательность, в которой таилась едва уловимая порочность.

— Мальчишка…

Кто-то в толпе скептически усмехнулся, оценивая молодого аукциониста, которому на вид едва исполнилось за тридцать. И нельзя было сказать, что этот скепсис был необоснован. Хотя мужчина не был так уж молод, для ведущего аукциона подобного уровня он всё же казался слишком юным.

Особенно если учитывать, что ставка так высока.

Однако на лице аукциониста не дрогнул ни один мускул.

— Тридцать один, тридцать два, тридцать три миллиона уже есть.

Его взгляд стремительно скользил по залу, похожий на пристальный взор орла, безошибочно выслеживающего добычу. Ни тени волнения.

— Тридцать четыре по телефону, тридцать пять в зале.

Ставки росли.

На экране за спиной аукциониста появилось изображение картины вместе с логотипом компании. Цифры, мгновенно переведённые в доллары, евро, фунты стерлингов, швейцарские франки, иены и гонконгские доллары, стремительно устремились вверх.

— Пятьдесят пять миллионов по телефону. Пятьдесят шесть в зале.

Его руки двигались неторопливо, словно подчёркивая непринуждённость. И вдруг один из участников, будто бы от скуки, лениво поднял номер, бросая вызов остальным.

— Восемьдесят миллионов долларов!

Эти слова, словно ведро холодной воды, обрушились на зал.

Резкое повышение ставки, хотя и не было чем-то из ряда вон выходящим, случалось нечасто.

— Восемьдесят миллионов в зале.

Всё в мире подчиняется определённому порядку. А те, кто присутствовал на аукционе — состоятельные и пожилые консерваторы — особенно чтили традиции.

Все знали: картина уйдёт за сумму, превышающую восемьдесят миллионов. Вопрос был не в этом. Главное заключалось в том, что никто не любил, когда кто-то преждевременно выкрикивал финальную цифру.

Сделавший ставку вовсе не собирался приобретать произведение. Он лишь дал понять, что затянувшийся процесс можно ускорить. Остальные участники это прекрасно понимали — и не скрывали раздражения.

— Довольно неожиданный поворот.

Аукционист лишь приподнял уголки губ.

— Неужели я выгляжу настолько уставшим, что вы решили меня пожалеть и ускорить процесс? Приму это как заботу.

Лёгкий упрёк снял напряжение, вызвав в зале смех. Атмосфера мгновенно смягчилась, и вскоре по телефону поступило новое предложение — восемьдесят один миллион. Торги продолжились.

— Восемьдесят три миллиона!

Крупные игроки отдавали предпочтение телефонным торгам и полной анонимности. Поэтому на финальных этапах их интересы представляли сотрудники аукционного дома, держа номерки вместо них. Аукционист перевёл взгляд в их сторону.

— Ах, Лиза, мне жаль, но у Марго новая ставка…восемьдесят пять миллионов долларов.

Аукционист искусно подогревал интерес, мягко, но уверенно подталкивая участников к новым ставкам, обращаясь к представителям по именам и играючи вовлекая их клиентов в торги.

— Восемьдесят шесть миллионов в зале. Превосходно.

Он коротко улыбнулся тому, кто поднял номер.

— Я действительно хочу найти достойную цену для этого шедевра. Пока что мы остановились на восьмидесяти шести миллионах. Стефан, как у вас дела?

Один из сотрудников с телефоном поднял указательный палец и кивнул.

— Стефан даёт восемьдесят семь миллионов. Марго поднимите до восьмидесяти восьми? Да? Спасибо. Восемьдесят восемь миллионов.

Оценочная стоимость уже осталась позади, и теперь каждый новый шаг давался всё тяжелее. Однако аукционист по-прежнему вёл торги — мягко, но непреклонно.

— С этого момента шаг аукциона составит два миллиона долларов.

Аукционист удвоил шаг ставок, вызвав в зале ропот. Он лениво наклонил голову и посмотрел на представителя, поднявшего руку. Тот едва заметно кивнул, и торги продолжились.

— Стефан, тогда девяносто миллионов. Принято. Девяносто миллионов. А вот и девяносто два в зале.

— Девяносто четыре миллиона здесь!

— Девяносто четыре от Марго. А зал? Девяносто шесть. Девяносто шесть миллионов в зале. Стефан?

Мужчина, держащий телефон, молча положил трубку. Аукционист не выдал ни тени эмоций — лишь спокойно перевёл взгляд на оставшихся участников. В зале воцарилась короткая пауза, и вскоре кто-то снова поднял номер.

— Девяносто восемь миллионов в зале. Марго, сможете дать сто?

Губы аукциониста тронула ухмылка. Сотрудник, ведущий телефонные торги, шептал что-то столь быстро, что разобрать слова было невозможно. Напряжение в зале стремительно нарастало.

— Не торопитесь. У меня, правда, очень много времени.

По залу прокатился нервный смех. Тем временем Марго подняла палец и кивнула. В этот момент в глазах аукциониста мелькнуло нечто хищное.

— Сто миллионов долларов.

Вес этой цифры разом обрушился на зал, заставив всех замереть. Лица участников не попадали в кадр, но экраны транслировали лёгкие покачивания голов в знак отказа.

Больше никто не поднимал номер.

Аукционист явно наслаждался этим моментом. Все смотрели только на него, ожидая финального слова. Он медленно улыбнулся.

— Если больше ставок нет, я закрываю торги. «Блаженство и мокрая пена» Батисты Соролья. Сто миллионов долларов.

Тяжёлый деревянный молот в его руке с глухим стуком ударил по подиуму.

Тук.

— Продано!

Раздались аплодисменты. Вспышки камер сверкали одна за другой, запечатлевая триумфальный момент. Зал наполнился возгласами радости, перешёптываниями, шумом, сливающимся в единый гул. Однако даже этот хаос мгновенно стих под воздействием мягкого, но уверенного голоса аукциониста.

— С этого момента эта картина официально становится самым дорогим произведением, проданным на аукционе. С учётом комиссии — сто двадцать миллионов долларов.

На экране транслировалась улыбка Луки Орсини — аукциониста, только что заключившего крупнейшую сделку в истории.

— Сто двадцать миллионов долларов…

Пэ Тоджин, уставившись в экран, рассеянно пробормотал это.

Он моргнул, протёр глаза и выключил телефон. Потом машинально начал загибать пальцы, подсчитывая.

— Десять, сто, тысяча, миллион…один миллиард двести миллионов вон. Невероятно.

От изумления его передёрнуло. Хотя нет…он содрогнулся не от цены, а от холода.

— Почему так холодно, чёрт…

Тоджин обхватил себя руками и бросил взгляд в окно. Густой туман заволок канал, скрывая очертания домов на противоположной стороне. Радиатор, который он точно оставлял включённым перед сном, снова отключился. Он уже было собрался включить его, но передумал — всё равно пора выходить.

«Если потороплюсь, не опоздаю».

Он быстро натянул тёплую одежду, взял необходимые вещи и бросил взгляд на радиатор.

— Только бы не сломался…

Венецианские квартиры не просто тесные — они узкие, влажные, старые, и, что самое обидное, непомерно дорогие.

Бомм...бомм...бомм...

Звук церковных колоколов, раздражавший его, разнёсся над городом. Очередное напоминание, что время на исходе.

«Погода просто ужас».

Тоджин вздохнул, пробираясь сквозь туман, и запрыгнул на вапоретто — венецианский водный автобус. Едва устроившись на сиденье, он на несколько минут задремал, позволив себя убаюкать мерному покачиванию. Затем, пересёкши узкий мост, где с трудом могли разминуться двое, наконец добрался до места назначения.

Современный художественный музей имел расхожее название «Дом Орсини».

Хотя называть это место «домом» было бы преуменьшением — скорее, пятиэтажный дворец. Два нижних этажа служили обязательной остановкой для туристов, приехавших в Венецию, демонстрируя коллекции современного искусства. Третий этаж был отведён под восточное искусство — скорее для галочки, чем по настоящей необходимости. Именно туда и направлялся Тоджин.

«Не опоздал».

До открытия оставалось ещё тридцать минут. Густой туман окутывал всё вокруг, превращая мир в размытые силуэты.

Пройдя через главные ворота, Тоджин оказался во внутреннем дворике, где в центре находился старый колодец — вероятно, лет триста назад его использовали по назначению. В сером мареве тумана тот выглядел словно призрак прошлого, но внимание привлёк не только он…ещё слабый огонёк сигареты.

Чем ближе он подходил, тем чётче становились очертания мужчины. Постепенно из тумана проступил силуэт: он сидел на краю колодца, небрежно зажав сигарету в зубах, окутанный густыми клубами дыма, смешивающимися с утренним маревом.

— Ах…

Тоджин невольно издал звук, но тут же зажал рот ладонью. Однако было поздно — мужчина уже поднял на него взгляд и неспешно выдохнул дым.

Его платиновые волосы резко контрастировали с загорелой кожей, будто он недавно вернулся с отдыха. Даже сквозь туман и дым зелёные глаза сияли, как драгоценные камни.

«Какая странная случайность».

В жизни случается всякое, и встретить человека, которого только что видел на видео, — пусть и удивительно, но вполне возможно. Поэтому Тоджин не стал зацикливаться на этом совпадении и, сохраняя невозмутимость, спокойно направился к музею.

— Собираетесь внутрь?

Но то, что этот мужчина вдруг заговорил с ним…это уже выходило за грани вероятного.

Голос — низкий, бархатистый, без привычного итальянского акцента, звучал неожиданно отстранённо, словно его обладатель вовсе не рассчитывал на разговор.

— Что? А…да.

— И что собираетесь посмотреть?

Мужчина затушил сигарету и неторопливо поднялся.

Он оказался поразительно высоким — широкие плечи, крепкая спина, уверенная осанка. Одежда была куда менее официальной, чем на видео, но это ничуть не умаляло его харизмы.

Лука сделал всего пару шагов, но уже оказался рядом, окутывая пространство лёгким запахом табака.

— Да так…особо ничего.

Тоджин ответил по-английски, слегка неуверенно.

Зелёные глаза внимательно скользнули по нему, словно оценивая, не стоит ли перед ним очередной безыдейный турист, ничего не смыслящий в искусстве.

Испытывая неожиданное раздражение от этого взгляда, Тоджин поспешил добавить:

— Если конкретнее, Ои Кацусика.

— Восточная коллекция на третьем этаже? Эта картина сейчас недоступна, она на реставрации.

Несмотря на это, мужчина без лишних слов открыл перед ним дверь музея и пропустил Тоджина вперёд.

Тот коротко кивнул в знак благодарности и уверенно направился к лифту. Лука тоже не отставал.

Когда он приложил карту и вошёл в кабину, его взгляд скользнул по Тоджину.

— Этот лифт — для сотрудников.

«Неужели он и вправду считает меня обычным туристом, который с самого утра так рьяно штурмует музеи? Но тогда зачем же он пустил меня внутрь?»

— А я и есть сотрудник. Картину реставрирую именно я.

Неосознанно Тоджин перешёл на итальянский — и тут же осёкся. Однако мужчина даже не дрогнул. Наоборот, спокойно воспринял смену языка и первым нарушил тишину неожиданным вопросом.

— Вы были на карнавальной вечеринке? В субботу, в Палаццо Казарнарди.

Лука Орсини говорил без малейшего намёка на венецианский акцент, его голос звучал ровно, с едва заметной ноткой интереса.

Тоджин поспешил ответить.

— Нет, не был!

— Точно?

Слова сами по себе ничего не значили, но в его взгляде сквозила странная мрачность. К счастью, лифт наконец остановился. К несчастью, Лука вышел на том же этаже.

Реставрационная мастерская находилась в противоположной стороне от офисов.

«Лучше бы он просто пошёл к себе».

Но, вопреки ожиданиям, Лука двинулся следом.

— Вы правда там не были?

Похоже, его не устроил ответ. Этот человек оказался куда более настырным, чем казалось на первый взгляд.

Тоджин вздохнул и, не желая продолжать бесполезный разговор, воспользовался проверенной тактикой.

— Понимаю…азиаты все на одно лицо.

Это звучало как:

«Если вы, невежественный европеец, не можете различать азиатские лица, то хотя бы знайте, когда стоит просто оставить человека в покое!»

Большинство людей почувствовало бы неловкость и отступило. Но Лука Орсини явно не был из тех, кого можно так легко сбить с толку.

— На костюмированном балу в масках лица не так-то просто рассмотреть.

— Тогда почему вы вообще меня об этом спрашиваете?

— Потому что я запомнил голос. И акцент.

«Говори быстрее, ритмичнее».

В памяти всплыли слова преподавателя времён языковых курсов во Флоренции.

«Если будешь говорить, как заедающий робот, тебя никто не поймёт!»

Эти наставления до сих пор отдавались в голове эхом.

— Эм…мне нужно приступать к работе.

Слабая улыбка, карта, приложенная к замку, и дверь в реставрационную мастерскую начала открываться…но прежде чем она раскрылась полностью, её придержала рука — гораздо длиннее, чем у Тоджина.

— Вы точно там не были?

— Точно.

— Постойте…напомните своё имя?

— Я не называл своего имени.

Честно говоря, Тоджину не хотелось продолжать этот разговор. Он бы с радостью просто зашёл внутрь, проигнорировав вопрос, но…перед ним стоял человек из рода Орсини.

«Уволить меня для него — проще простого».

Поэтому он ответил максимально вежливо.

— Зовите меня Пэ.

— А вы можете звать меня Лукой.

— Ваше имя-то мне зачем?

— Так ваша фамилия — Пэ?

— Да.

— А имя?

«А что он с ним делать собирается?».

Тоджин нарочно замялся, давая понять, что говорить не собирается. В этом музее работал только один восточный реставратор, и если кто-то скажет «тот азиат», все сразу поймут, что речь о нём. Зачем ему имя?

— Имя…синьор Орсини, мне правда нужно идти.

Это не было ложью — у него действительно были дела. У него была работа! В отличие от этого мужчины, чьи карманы, вероятно, набиты деньгами, позволяя тратить время, как вздумается.

Тоджин перевёл взгляд на мигающий красный индикатор замка.

— Если будете так держать дверь, сработает сигнализация.

— Вы знаете, кто я?

— Простите?

— Вы назвали меня Орсини, а я не помню, чтобы называл вам свою фамилию.

Лука, говоря это, облокотился на дверь.

Тоджин на мгновение замешкался, подбирая подходящий ответ. В конце концов, его собеседник был известной личностью в мире искусства, и каким бы образом он ни узнал о нём, существовало, по меньшей мере, десяток возможных путей.

Оставалось лишь выбрать наиболее нейтральный.

— Видел аукцион. «Блаженство и мокрая пена».

— Любите аукционы?

— Ну, если вбить в строку поиска «Кадорсини», в запросах всегда выскакивают новости и видео с вами. Так что…

— Ах! Вот как.

Лука нахмурился, будто это стало для него откровением.

Это выглядело странно. Орсини — одна из самых влиятельных фамилий в мире коллекционирования, настоящий гигант в сфере художественного меценатства. И вот их наследник ведёт себя так, словно его имя каким-то чудом всплыло в поисковой выдаче?

— Ладно, тогда я пойду.

Тоджин мягко отстранил его и провёл картой по замку. Лука не сопротивлялся. Казалось, его мысли были где-то далеко.

Когда Тоджин кивнул на прощание, мужчина лениво махнул рукой.

— Работайте усердно.

Тоджину показалось, что он уже слышал эти слова, но сейчас это не имело значения. Главное — не опоздал.