Онлайн чтение книги Масло на холсте Oil on canvas
2 - 24

— Да, чем больше у тебя денег, тем лучшие вещи ты можешь получить. Но это ещё не всё.

Сказала Мариса, усаживаясь на своё место.

Лука Орсини сидел сосредоточившись. Пэддл с номером сорок семь казался чересчур тяжёлым для ребёнка.

* Пэддл — табличка с номером, которую участники аукциона поднимают, чтобы сделать ставку.

— Просто вот так держать его?

— Нет. Ни в коем случае просто так не поднимай.

Платье, переливающееся, как змеиная чешуя, тёмно-красные губы и чёрные, как ночь, длинные перчатки. Женщина, которая не могла вынести, если внимание было приковано не к ней, усмехнулась.

— Ты хорошо разглядел его тогда, на предпросмотре?

— Да.

— И тебе понравилось? Прямо захотелось его заполучить?

— Да. Очень.

— Вот и отлично. Это самое важное. Нужно уметь определять ценность вещи.

— Тётя, я правда внимательно смотрел. Честно.

Она тихо засмеялась. 

Остальные участники аукциона поглядывали то на неё, то на строго одетого мальчика рядом. Мариса, когда у неё уточняли, кто это с ней, беззаботно чередовала свои ответы: то «моя дочь», то «мой племянник».

Внимание окружающих сопровождало Луку Орсини с самых ранних лет. Но в те времена, рядом с эксцентричной тётей, он чувствовал себя неловко под напором чужих взглядов.

— А теперь тебе нужно понять, насколько сильно ты хочешь заполучить его. Измерь силу своего желания.

— А потом?

— В нужный момент — надо использовать вот это, вот это и вот это.

Она поочерёдно коснулась указательным пальцем его груди, виска и ладони.

В те годы Лука едва доставал Марисе до пояса. Люди умилялись: ослепительная Мариса позволила приблизиться к себе ребёнку из семьи Орсини. Это было время, когда тот только начинал постигать смысл чисел, а деньги для него являлись всего лишь цифрами на бумаге.

— Лука, от одного до десяти — насколько сильно ты хочешь ту вещь, которую видел?

— На десять. Десять!

На самом деле он бы сказал и сто, и двести, если мог. Но столь прямолинейное желание и напор недопустимы для наследника Орсини. Даже если у него день рождения — это ничего не меняло.

Лука болтал ногами, а Мариса снова спросила:

— А теперь скажи: по шкале от одного до десяти — сколько ты готов заплатить, чтобы это получить?

— Десять!

Он считал, что если хочешь на десять, то и платить нужно на десять. Мир маленького мальчика был устроен наивно. Равнозначный обмен казался ему логичным. Но Мариса покачала головой:

— Лука. Ты заплатишь только пять.

— Нет! Нет, нужно отдать десять!

Он в силу возраста не мог этого понять. А то, что не поддавалось пониманию, вызывало злость.

— Если хочешь на десять, надо заплатить десять!

— Неправда. Чем дороже вещь, тем меньше ты предлагаешь — три, пять. Нельзя показывать, как велико твоё желание. Если покажешь — проиграешь.

— Я не понимаю.

— Это правило, чтобы выигрывать. Сейчас не обязательно понимать.

Даже Лука, каким бы маленьким он ни был, знал: его тётя никогда не жила по правилам. Но это было не просто правило — это было выигрышное правило. И раз сказано, что понимать его пока не нужно, ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

— Лука, начни с трёх. Покажи, что готов отдать пять. Если кто-то захочет то же, что и ты — поднимай до восьми. Иногда, если вещь действительно, по-настоящему ценная, и правда придётся отдать десять. Но Лука, запомни, нет ничего столь важного. Это не в нашем характере.

— Почему?

— Потому что мы Орсини! Для нас всегда найдётся что-то получше.

— А если я правда хочу именно это?

— Не позволяй себе хотеть. Желание быстро проходит, а цена за него остаётся.

Это была странная арифметика. Но Лука больше не спорил.

Зал заполнился людьми, начался аукцион. Пэддлы взмывали вверх со всех сторон. Даже ребёнок чувствовал напряжение, повисшее в воздухе.

— Калейдоскоп девятнадцатого века продан юному джентльмену под номером сорок семь.

И тут:

Бах!

Звонкий удар молотка.

Первый лот, который удалось выиграть.

Он уже не помнил, сколько именно отдал, но хорошо помнил другое: как сдерживал себя, чтобы не поднять пэддл слишком рано и не делать этого часто — и только в самый последний момент всё-таки решился.

— Вышло дороговато. Пришлось дать больше восьми. Ну, это ведь твой первый аукцион. Так что сойдёт.

Сказала Мариса, растрепав ему волосы.

Потом она остановила его, когда тот потянулся за калейдоскопом.

— Положи, Лука.

— А?

— Деньги платила я. Значит, это моё.

— Но...разве это не мой подарок на день рождения?

— Подарок я уже дала тебе раньше.

— Ничего ты не дала! И мой подарок забрала себе…

— Я подарила тебе житейскую мудрость.

Усмехнулась тётя.

Маленький Лука ничего не понимал. Оно и неудивительно — ведь в руках у него не оказалось ничего. Он готов был разревется. Тогда Мариса посмотрела ему прямо в глаза и произнесла.

— Никогда не плати полную цену за своё желание. Всегда скрывай, чего хочешь, и плати как можно меньше. Это и есть мой подарок тебе, от тёти.

Да, странный она человек.

Сказать такое — и считать, будто этим можно заменить подарок для ребёнка, который вообще ничего не понял. Возможно, она просто злилась, что пришлось потратить больше, чем собиралась.

— Я подарю его тебе позже. Когда тебе будет столько же лет, сколько мне сейчас. Если напишешь здесь своё имя — будет считаться, что договор заключён.

«Сколько же ей тогда было лет?»

Лука уже не помнил.

«Так или иначе, тётя давно умерла».

Калейдоскоп остался в её студии — Лука мог при желании подойти и взять его в руки, но официально он всегда оставался её собственностью.

Хотя, в сущности, сама вещь не имела большого значения.

Мариса оказалась права: желание обладать чем-то быстро проходит. Вид калейдоскопа на полке студии вызывал приятное чувство — и только.

Желание — мимолётно. Оно, как мыльный пузырь, лопается в тот самый момент, когда оказывается удовлетворено.

«Скорее всего, он сейчас откроет рот. Закатит глаза, вздохнёт или уставится на меня. А может, скажет что-нибудь абсурдное.

Предсказать его поведение было не так уж трудно, но иногда парень вдруг ни с того ни с сего выдавал нечто совершенно неожиданное».

— Послушайте, синьор Орсини.

— Да, Тоджин?

— То, что я вас раздражаю — ну и пусть, раздражайтесь на здоровье. Никто не запрещает. Но раз уж сами сказали, что мы теперь в одной команде, могли бы хотя бы сделать вид, что это не так.

«Вот, пожалуйста. Странная фраза».

Не «не смейте раздражаться» — а «раздражайтесь на здоровье». 

Никакого давление, только трезвое понимание того, что контролировать всё невозможно, и честная попытка вести себя соответственно. Слишком уж по-взрослому звучало это для человека с такими круглыми щеками, будто он только что набрал в рот конфет.

— Разве я не был достаточно уважителен? Мне кажется, вполне.

— Тогда могли бы отвечать на мои вопросы, хоть иногда.

— А я, по-вашему, не отвечаю?

— Да. Каждый раз, когда я спрашивал что-то хоть немного неудобное, вы всё время отвечали вопросом на вопрос. Если не хотите говорить — так и скажите.

Это и было наследие семьи Орсини.

Они никогда не давали прямых ответов. Увиливали, чтобы выиграть время на размышления. Прямо говорить «не хочу отвечать» — не в их духе. Интерпретировать то, что они говорят, всегда приходилось собеседнику.

«И что с того?»

Такой манере общения Лука научился давно, и никто ещё ни разу не указывал ему на это.

Впрочем, кто бы и посмел? Кто станет спорить с тем, что веками считалось нормой в роду Орсини?

— Тогда и я спрошу. Почему именно Ким Гон?

— Потому что я его не выношу.

— Почему?

— Ну...были кое-какие ситуации. Думаю, вы бы его тоже невзлюбили.

«Что же за ситуации?»

Лука не стал расспрашивать, но остался заинтригован.

Ким Гон и правда не производил впечатление художника, чей успех продлится долго. Просьба была вполне выполнимой. Комичным казалось другое: человек, трясущийся от негодования, рассказывающий ему об этике и морали, вдруг сам выдвигал такое требование. Это забавляло.

— Ну, ладно, это всё понятно. Но, синьор Орсини, вы опять не ответили. Я же просил — не увиливайте.

— Я подумаю.

«Если уж это действительно так необходимо…»

— Да что там думать, господи. Вопрос-то пустяковый.

Нахальный ответ. Тоджин даже не подозревал, что жалуется на привычку, которая в семье Орсини тянулась уже столько поколений, что стала чем-то вроде культурного наследия.

Смешно — не зная ровным счётом ничего, с этим круглым лицом он умудрялся не моргнув глазом говорить, будто понимает больше всех.

«Цепляет и раздражает одновременно…»

Да, Тоджин раздражал его. И Лука действительно хотел бы исключить его из всей этой истории. Несмотря на внешнюю сдержанность и аккуратность, порой он действовал слишком уж спонтанно.

Чтобы заполучить «Игру воды», нужно было избавиться от всех неконтролируемых переменных. А Тоджин, вечно снующий туда-сюда, как назойливая муха, являлся переменной с самым высоким уровнем риска.

Несмотря на то, что всё пошло не по плану, мужчина не злился, а испытывал интерес.

«Импульс?»

Да, Лука снова был вынужден признать: этот реставратор вызывал в нём какое-то странное, абсолютно бесполезное чувство — нечто, что скорее мешало, чем приносило пользу. В нём было что-то такое, что провоцировало — хотелось давить, толкать, смотреть, куда и как он вывернется в следующий раз. Даже его неумелые попытки скрыть эмоции и то, как за ними всё равно проступало подлинное выражение лица — всё это вызывало любопытство.

Впрочем, сейчас это уже не играло особой роли.

Если исключить Тоджина из процесса невозможно, значит, он пригодится.

Мужчина напротив не имел ни малейшего понятия о его мыслях и спокойно взял бокал.

— Эй…я, конечно, не в курсе, что вы там обдумываете, но у вас, случайно, нет ничего послаще?

— Как насчёт вина?

— Ну, если честно, вино у вас тоже не ахти.

Жаловался — но белое вино пил с охотой.

Вроде не было в нём ничего особенного, но Лука вдруг поймал себя на абсурдном желании искусать его пухлые губы, мокрые от вина. От этой нелепой мысли он нахмурился.

«Это всё из-за того поцелуя? Глупости».

Он не стал бы придавать значения какому-то поцелую. Тем более, если вспомнить, как всё произошло. Лука просто хотел немного подразнить, детская шалость, не более.

Почему он не вспоминает поцелуи с другими партнёрами? Сколько их было — и на каждый абсолютно плевать.

«Почему этот реставратор никак не выходит из головы?»

— Ну, я тогда пойду.

Покачивающийся от опьянения человек каким-то образом умудрялся раздражать.

С самого начала он притягивал взгляд — слишком уж выделялся. На шумной вечеринке он метался туда-сюда, как белка-летяга.

— Гонец какой-то?

— Наверное, любовное письмо несёт. Такой миленький.

Он, конечно, и не подозревал, что кто-то обсуждает его за спиной. Только и делал, что торопливо перебегал от одного края зала к другому, словно верил, что если держаться подальше от центра, то и взгляды обойдут стороной. 

На балу, где концепция чётко определена, даже смотреть в телефон считалось чем-то вызывающим — и это делало его ещё более заметным.

Во всех смыслах — чужак, который не знал или не признавал здешних правил.

— Кто он?

— Не из местных, это точно.

— Его не этот француз привёл? Или та китаянка, которая каждый год приезжает.

— А вдруг он наш Купидон?

Когда он в третий раз вошёл в зал — и снова тут же вышел — шёпот стал громче.

Лука, продолжая медленный вальс, наблюдал за ним.

Маски не скрывали знакомых лиц. Кругом одни и те же люди, что приезжали ежегодно. Такой человек, совершенно новый, освежал мероприятие.

Когда парень в третий раз появился в зале, волосы у него были взъерошены, как после бури. По его движениям угадывалось даже выражение лица под маской.

— Ах!

— Прошу прощения.

Лука наступил партнёрше на ногу — только тогда он наконец отвёл взгляд от незнакомца.

Почему-то перед глазами всё ещё стояла изящная линия его шеи, на мгновение обнажившаяся, когда он склонил голову. Женщина прижалась ближе.

— Не поднимемся вместе наверх?

— Увы, сегодня я не в том настроении.

— Ну и зануда.

С этими словами она легонько хлопнула его по плечу веером. В зале, полном мужчин, у неё наверняка были и другие кандидаты. 

Сдержанно улыбнувшись, женщина взялась за подол платья и, изогнувшись в лёгком поклоне, ушла — изящная, словно бабочка, перелетающая к другому цветку.

«Жарко...»

Даже без нелепого парика в многослойном костюме становилось душно. Неудивительно, что всё это начинало тяготить.

Лука вежливо, но твёрдо отклонил протянутые к нему руки и вышел в коридор. Свежий прохладный воздух коснулся кожи — и стало чуть легче дышать.

Он устал.

Каждый год во время карнавала на его имя приходило приглашение на какую-нибудь «приватную» вечеринку. Пока он жил в Лондоне, отказываться не составляло труда.

Но теперь, раз Лука собирался всерьёз заняться бизнесом, приходилось бывать на подобных мероприятиях — с лицом и улыбкой. Он не мог знать, что выбранная наугад вечеринка окажется одной из тех, что с продолжением. Таких находилось немного, но они встречались.

— Ха...

«Проклятый Клаудио!»

Если бы не этот ублюдок, кузен, он бы вообще не оказался сейчас в Венеции и не участвовал во всей этой карнавальной клоунаде. Выругав родственника про себя, Лука отвернулся от зала.

От вечеринки он получил выгоду. Пообщался с нужными ему людьми. Потанцевал для приличия. Теперь можно уходить и наконец-то отдохнуть.

— И правда можно подниматься?

Голос с непривычным акцентом. Итальянский точно не его родной язык.

«Это тот парень…»

Он стоял как статуя, погружённый в свои мысли — и выглядел у лестницы совершенно неуместно.

«Что он делает?»

Те, кто собирался подняться, давно уже наверху.

Парень явно заблудился. Он переводил взгляд с лестницы на телефон, потом обратно, как растерянный ребёнок.

— Думаете подняться наверх?

Вопрос вырвался сам собой.

Хотя ещё совсем недавно Лука был предельно искренен, говоря, что «не в том настроении».

Незнакомец вздрогнул, обернулся к нему. Он оказался выше, чем казался издалека. Из-под маски сверкнули удивлённые чёрные глаза. Чёрный плащ, коломбина, округлая форма лица, показавшаяся ему милой.

Ответ оказался неожиданным. Голос — с той самой странной интонацией, будто навигатор передавал информацию. Возможно, именно из-за этого акцента Лука и замер — ему вдруг стало интересно, как он звучит, когда стонет.

Хотя Лука не был особенно разборчив, но всё же предпочитал женщин. И тем не менее — снова посмотрел на него.

— Так вы хотите подняться наверх один?

По взгляду стало ясно: он кого-то ждал. Если откажет из-за этого — будет жаль. Он провёл рукой по бледной шее.

— Да, я один.

— Может, поднимемся вместе?

Кивок и сухое:

— А…ну…да, хорошо.

Ответ прозвучал бесстрастно.

«Что это было?»

Лука не привык к отказам.

Согласие от людей такого типа всегда было для него чем-то само собой разумеющимся. Тем большее замешательство вызывал этот холодный, лишённый смущения или желания ответ.

Даже когда он попытался флиртовать с ним, в ответ получил:

— Если понимаете, что это некрасиво, трогать чьё-то лицо, лучше впредь так не делать.

— Я в курсе, что у меня пухлые губы, спасибо.

— Нет, мне не интересно как вы выглядите без маски.

Несмотря на надутые, округлые губы, в его голосе не было ни намёка на тепло.

По правде говоря, Лука не помнил, чтобы кто-то реагировал на его флирт так скованно, не теряя самообладания.

«Что с ним не так?»

Он продолжал делать попытки вызвать в нём отклик. Даже показал своё лицо, сняв маску. Но его спутник оставался безразличен. Он так хладнокровно счищал с себя любое проявление интереса, что это начинало казаться очаровательным.

«Может, ему просто всё это не нужно? Может, он из тех, кто любит жёстко и без церемоний?»

Некоторые предпочитали сближение без лишних эмоций. Лука вдруг понял, что немного растерян: ему казалось, что этот малыш с головой, напоминающей каштан, совсем не из таких. Не подходил к этому образу. И тем не менее...

— Ч-что? Нет! Вы с ума сошли? Нет! С какой стати вообще!

Забормотал тот.

То, что он сам первым выбрал именно ту дверь наверху — дверь с особым назначением — стало неожиданностью для Луки. Но, увидев, как лицо под маской побелело, мужчина понял.

«Так он и правда ничего не знал».

Про верхний этаж. Про связь на один раз. Про всё.

Он явно шокирован. Лука это понимал. Но всё равно — попытка сбежать выводила из себя.

«Что он творит?»

Незнакомец, побледневший как смерть, внезапно устремившись прочь, выглядел абсурдно. Хотя наблюдать, как он суетится, было даже немного забавно. Лука успел поймать его в последний момент — иначе тот бы с грохотом скатился с лестницы. Он подумал, что хотя бы теперь получится немного поговорить. Узнать имя. Или хотя спокойно посидеть рядом.

Ничего подобного!

«То есть ты сначала улыбаешься, а потом бьёшь по затылку?»

Когда Лука заметил на лестнице ключи — явно его — это подняло ему настроение. Конечно, можно было бы поступить проще: сдать их организаторам или сделать вид, что ничего не заметил. Но мужчина наклонился и поднял находку.

«Что ты за человек…»

Когда он всё-таки догнал парня, тот вёл себя как типичный пьяница: кричал в тишине ночи, болтал ногами, утверждая, что ждёт вапоретто. Будто полностью потерял рассудок. А ведь всего полчаса назад казался абсолютно нормальным.

«И даже маску не снимает».

В таком состоянии маска, должно быть, только мешала — но, завидев Луку, он наоборот подтянул завязки потуже и стал похож на шпиона, которому ни при каких обстоятельствах нельзя показывать своё лицо.

«Жаль».

Пьяный, чуть охрипший голос вкупе с монотонным акцентом начал казаться чертовски притягательным.

— Тогда зачем сидите здесь со мной?

И действительно. Вопрос этого подвыпившего иностранца застал врасплох — ведь Лука и сам не знал ответа.

Он, как и большинство венецианцев, презирал пьяных туристов, крушивших чужой город ради своих развлечений. И был уверен: никогда бы с таким не связался.

— Вы местный?

Размахивая руками, на которых образовались мозоли — он выглядел совсем не плохо. Даже в темноте Лука хорошо разглядел его кисти: белая кожа, мелкие шрамы.

«Работает руками?»

Хотя он так и не увидел всё лицо целиком, внешность производила приятное впечатление. Лука как раз размышлял, что могли бы делать эти руки, когда тот внезапно сказал:

— Вы когда-нибудь чувствовали, что город вас отвергает?

В этих словах неожиданно проскользнула болезненная искренность.

«Он совсем не осторожен...»

Говорить такое кому попало. Откуда ему знать, как я этим могу воспользоваться?

Чувства у Луки были противоречивые. Парень, не зная, что он о нём думает, продолжал беззаботно лепетать.

Мужчина смотрел, как его собеседник сидит, болтая ногами, и чувствовал, будто его выворачивает изнутри.

Он вдруг подумал, что хочет — очень хочет — поцелуем заткнуть эти круглые губы.

Вот такое ощущение нахлынуло в тот момент.

Хотя это он сам первым пригласил его наверх, сам пошёл за ним, даже после отказа — всё равно удивлялся тому, как внезапно нахлынуло это желание.

Поговори они чуть дольше, Лука, возможно, ответил бы.

Сказал: «Да. Я знаю!»

Он понимал, как это — когда пространство, город, всё вокруг будто отвергает тебя.

И потому ушёл.

Тактическое отступление.

Он просто не мог больше на него смотреть.

«Абсурд…»

— Не попрощаетесь?

В тот последний момент, когда он настоял на прощании — намерение было далеко не невинным. Так же, как и поцелуй, произошедший будто бы случайно.

Кто-то когда-то сказал: «Намеренная ошибка — это почти то же самое, что ложь».

— Нет…а…э…

Даже его смущённое, пылающее лицо казалось забавным. Если бы вапоретто не пришёл так рано — всё могло бы быть ещё интереснее.

Что-нибудь чуть более откровенное, чем короткий поцелуй. А если не это — то хотя бы…

«Сорвал бы, чёрт возьми, эту маску!»

Мужчина так и не увидел его лица, а эта спешащая прочь спина попадалась ему на глаза уже не в первый раз за сутки. 

Губы, к которым он лишь на мгновение прикоснулся, оказались невероятно мягкими. Со вкусом чего-то сладкого, будто вино с сиропом.

«Где теперь его искать?»

Даже имени не знал.

Лука ещё долго смотрел в сторону уплывающего вапоретто.

Если бы тот был обычным туристом — было бы труднее. Но если он и правда собирался остаться здесь, в Венеции — значит, найти его будет не так уж сложно.

Мужчина мысленно перебирал длинный список тех, кто мог помочь. Тогда он ещё не знал, что найдет его куда раньше, чем ожидал.

— Что собираюсь посмотреть? Да так…особо ничего…Ои Кацусика.

Когда он говорил по-английски, с этим ровным, механическим акцентом — как у навигатора, — звучал менее резко.

Парень пришёлся ему по вкусу, когда увидел его без маски.

Круглые глаза. Пухлые губы. Тёмные, слегка вьющиеся волосы. Лицо, словно ещё не до конца проснувшееся — задумчивое. При виде Луки он чуть нахмурился.

«Узнал?»

И — родинка. Маленькая точка на щеке, ближе к скуле. Именно она развеяла все сомнения.

«Зачем он пришёл? Ещё раннее утро».

— А я сотрудник. Картину реставрирую именно я.

Вот и ответ. Выяснилось, что он работает здесь.

Выражение торжествующей самодовольной удовлетворённости тут же отразилось у него на лице.

Гораздо больше Луку занимал другой вопрос: почему человек, который видел его лицо, теперь притворяется, будто не узнаёт. В конце концов, у него не та внешность, которую легко забыть.

Они ведь даже целовались.

«Может, он правда всё забыл?»

— Нет, не был!

Ответил он на вопрос про бал.

Не то что не помнил — не был вовсе. Это уже было слишком.

— Азиаты все на одно лицо.

Как парень упрямо отводил взгляд и твердил, будто вовсе не бывал на «верхнем этаже» — это казалось милым. У него была совсем не та внешность, чтобы её забыть. Впрочем, у Луки — тоже.

— Зовите меня Пэ.

«Так смешно. Прикидывается и не признаёт очевидного».

Лука не пытался сдержать улыбку. Увидев это, Пэ перебрал, кажется, весь спектр эмоций, потом выдохнул и тут же исчез — стремительно, как испуганная птичка.

Именно эта реакция подтолкнула Луку свернуть в офис перед тем, как заняться своими делами.

— Ах, синьор Орсини! Это вы? Правда вы?

— Добрый день. Простите, что сразу к делу — могу я взглянуть на список сотрудников? Интересует реставрационная группа.

— Конечно. Сейчас принесу.

Сотрудник, который давно работал здесь и знал Луку в лицо, принёс список. Пальцем указал:

— Вот отсюда и досюда — реставраторы.

Среди длинных имён одно короткое резко бросалось в глаза.

«Пэ Тоджин».

— Синьор Орсини, правда ведь, дома всегда лучше?

— Простите?

— Ну, вы же давно не были в Венеции. Выглядите таким довольным.

Дом. Был ли момент, когда Лука правда любил Венецию?

Утомительный, душный город. Для него — всего лишь место, где за каждым углом притаились люди из его семьи, от которых тошнило.

Не было причин быть в хорошем настроении. Работы навалилось — из-за спонтанного решения начать бизнес. Разгребать всё это приходилось срочно. Он не знал, почему ему это сказали. Но…

— Нет.

Тихо ответил мужчина. И провёл рукой по щеке. Он улыбался.